Текст книги "Мессия. Том 2"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

И Альмустафа сказал: «...охотился лишь за вашей большей сущностью, что странствует в небесах... потому что и это тоже мое. Разыскивая себя, я разыскивал и вас тоже».

Но охотник был и добычей тоже...

Это очень значительное утверждение. Дж. Кришнамурти всю свою жизнь повторял одно утверждение: «Наблюдатель есть наблюдаемое, познающий есть познаваемое; они не являются двумя».

Пока вы считаете их двумя, вы в темноте и невежестве. В тот миг, когда вы видите, что охотник также и добыча, что нет дуальности между охотником и добычей, между познающим и познаваемым, между наблюдателем и наблюдаемым, между мною и вами, – дистанция становится иллюзорной, потому что в нашем истинном источнике мы – одно.

Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь.

«Я думал о какой-то далекой мишени, но позже обнаружил, что мои стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь. Я скитаюсь вдали, просто чтобы достичь своего дома, просто чтобы добраться туда, где я всегда был».

Так что цель поиска – это, по существу, пробуждение. Если ночью во время сна вам снится, что вы в Риме, и если внезапно кто-то разбудит вас, неужели вы скажете ему: «Погоди! Я должен долететь из Рима до Пуны, потому что сейчас я в Риме»? Нет, в момент вашего пробуждения Рим исчезает. Вы находите себя в своей постели, в своей комнате своего дома, вы никогда не уезжали в Рим.

Это и есть наша действительная ситуация. Мы думаем, что мы куда-то ушли, далеко-далеко от самих себя. Нет, абсолютно нет... вам только снится, что вы ушли столь далеко. В момент своего пробуждения вы вдруг обнаруживаете, что всегда были здесь – и всегда будете оставаться здесь.

Здесь и сейчас – единственное существование.

Не бывает другого существования.

И кто летал, тот и ползал; ибо, когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой.

Прекрасная метафора: когда мои крылья были под солнцем, далеко в небе, моя тень была просто черепахой на земле. Это была моя тень, каким бы ни было расстояние, она принадлежит мне.

Проблема в том, что вы отождествились с черепахой, тенью, и позабыли «летящего под солнцем», который является вашей реальностью. Момент вашего понимания, что отождествленность со своей тенью – это единственная проблема...

Как-то ранним утром лисица выбралась из своей норы, очень голодная, в поисках завтрака. Солнце всходило, и тень от лисицы сделалась такой длинной, что она подумала: «Боже мой! Кажется, мне потребуется, по крайней мере, целый слон, если не два, на завтрак».

Она принялась разыскивать слонов, но ей не удалось найти ни одного. В полдень солнце оказалось прямо над головой, и она опять проверила тень. Тени не было – тень была прямо под ней, даже меньше ее. Она подумала: «Что произошло? Неужто голод довел меня до такого маленького размера? Сейчас, если я получу только кролика, голод не пройдет».

Это притча Эзопа. Эзоп писал только притчи, но они несут столько смысла, что каждая притча может стать светом для вас, помочь найти самого себя.

С чем вы отождествляетесь?

Отбросьте все отождествление, и вы обнаружите свою реальность.

И я, верующий, предавался сомнению...

Люди обычно разделяют; они говорят, что кто-то верующий, а кто-то сомневается. Они не знают, как вы можете верить, если вы не сомневаетесь. Как же вы будете верить, если не сомневаетесь? И как можете вы сомневаться, если не верите? Это две стороны одной и той же монеты.

Каждый верующий подавил свое сомнение верой, и каждый сомневающийся подавил свою веру сомнением. Тут нет разницы. Самое большее, разница в том, что вы стоите на голове, а кто-то стоит на ногах. Но какая же разница?

Я слышал, что первый премьер-министр Индии, пандит Джавахарлал Неру, обычно занимался стойкой на голове каждый день в своем парке на лужайке. Однажды осла, который представлял других ослов, прислали с сообщением: «Нас большинство, а меньшинство управляет нами. Ослов в Индии в три раза больше, чем людей, – к тому же большинство из людей только выглядят как люди, но относятся они к ослам».

Ослы были очень сердиты. Они провели национальную конференцию и выбрали самого красноречивого осла, который был способен говорить за них. Осел этот стал красноречивым из-за того, что его хозяин был помешан на газетах; с раннего утра он читал газеты, а осел обычно стоял рядом. Со временем осел тоже начал заглядывать в газету. Постепенно он изучил то, что было в газетах, поскольку его хозяин имел привычку читать не про себя, а вслух. Многие люди читают вслух: если они не слышат это, они не верят своим глазам. Так осел сделался со временем почти что ученым. Его и избрали идти к пандиту Джавахарлалу Неру и сказать ему: «Меньшинство управляет страной, но мы – ослы – в большинстве, это недемократично. Мы требуем свои права!»

Двое полицейских были у ворот – привратники – но они не беспокоились насчет осла. Если бы там был какой-то человек, они бы задержали его, но это был всего лишь осел... и если он получает удовольствие от небольшой прогулки в саду, пускай порадуется – они были уставшими, почти спали, целую ночь, простояв там – только и ждали других, которые займут их место.

Так осел вошел и обнаружил Джавахарлала стоящим на голове. Осел сказал ему: «Доброе утро, сэр». Джавахарлала подскочил: он никогда не слыхал, чтобы осел разговаривал. Он посмотрел кругом... кто говорит? Осел сказал: «Пожалуйста, простите меня. Не сердитесь, я – говорящий осел».

Джавахарлал сказал: «Целый день в парламенте – с кем, вы думаете, я имею дело? И если говорящие люди ведут себя как ослы, что странного в говорящем осле? Так что продолжай и скажи, чего ты хочешь».

Осел сказал: «Мы требуем свое основное право, которое предусмотрено конституцией, но никто не обращает внимания на наше большинство».

Джавахарлал сказал: «Кто тебя впустил? Сейчас не время, сначала ты должен записаться на прием. Ты перебиваешь мое упражнение».

Осел сказал: «Я вошел на глазах у двоих привратников, и они не остановили меня. Наверное, они подумали, что осел не нанесет вреда: он не может убить премьер-министра, у него нет огнестрельного оружия. Он всего лишь бедный осел.

Но они и понятия не имели, что я ученый. И если меня не услышат, все ослы будут бастовать – мы перегородим все дороги и весь транспорт, и тогда вы поймете. Я не собираюсь записываться на прием – вам придется записаться на прием, чтобы встретиться со мной. Я ухожу, всего хорошего».

Говорят, что Неру никогда не был потрясен так сильно, как тогда, когда осел заговорил. Но в чем же разница?

Люди способны разговаривать, но если их разговор не исходит из глубокого источника молчания, он точно такой же, как у осла.

Ослов можно нагрузить Кораном, Библией, Гитой, Ведами, Торой, и они смогут нести весь этот груз. Вы думаете, это сделает осла великим ученым? Если ваша голова носит внутри только чужие идеи, разница невелика. Груз есть в вашей голове, и груз есть у осла на спине. Фактически, он нагружен меньше вас, потому что спина ограничена, а в вашей голове ограничения нет.

Ученые говорят, что один человеческий мозг может вместить все библиотеки мира – так велик объем груза, который вы можете нести. Осел не в силах нести все библиотеки мира. Поэтому всего лишь обладание другим телом, умением стоять на двух ногах не приводит ни к какому существенному и фундаментальному отличию.

Единственное различие возникает, когда вы безмолвны; тихий голос слышится изнутри, но это слышно, лишь, когда ум совершенно молчалив и пуст.

Сейчас же ум полон, а ваше сердце пусто.

Должен быть сделан обратный ход.

Ваш ум должен быть пустым – проходом, – а ваше сердце должно быть полным. Ум должен быть просто слугой сердца – тогда это прекрасный механизм. Но он стал хозяином, и это самая уродливая ситуация.

Ибо часто я влагал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас.

Он говорит, что вы продолжаете прятать свои раны – но вам не скрыть свои раны от меня. Часто я влагал перст в свою рану, – почувствовать, сколько боли вы переносите, узнать, что за рана у каждого. Но почему там должна быть рана вместо цветка? Рана не ваш удел, ваш удел – весенний расцвет.

И вот с этой верой и знанием я говорю:

Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля.

Все, что есть вы, обитает над горами и странствует с ветром.

Из своего опыта походов в горы, в леса я могу сказать с уверенностью, что вы не ограничены своими телами. Ваша истинная сущность безбрежна. Она может вмещать все небо внутри себя.

Это не тварь, выползающая на солнце погреться или роющая ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности,

Но нечто свободное, дух, который объемлет землю и движется в эфире.

Вы не что иное, как сущность свободы, и если вы не реализовали это, вы зря потратили свою жизнь. На Востоке лучшее слово для окончательного переживания – это мокша, и мокша означает «абсолютная свобода», свобода ото всех оков – тела, ума, всего того, что ограничивает вас. Мысль, предубеждение, знание – все это накладывает ограничение на вас.

Только невинность может быть столь же безбрежной, как небо, потому что невинность не имеет пределов.

Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их.

Помните это выражение. Потому что мистики беспомощны, они могут говорить лишь туманными словами. Слова не способны выразить их безбрежное переживание, они слишком малы – потому-то они и вынуждены пользоваться туманными словами, символами, метафорами, поэзией, притчами.

Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их... Есть мыслители и философы, которые заняты только одной работой – они пытаются сделать слова мистиков ясными, убедительными. Но они уничтожают... они уничтожают тайну. Туманные слова обладают тайной.

Смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их,

И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало.

Никакой подлинный мистик, никакой подлинно мудрый человек не может сказать: «Я – конец». Он может лишь говорить: «Я – начало», – потому что никто никогда не достигал конца.

Мы живем в бесконечном, вечном сущем.

Конца нет – только рост, и большой рост. Вы все время подходите ближе, ближе и ближе, но никогда не достигаете. Но начало прекрасно, как прекрасно раннее утро, и у мудрости нет заката.

И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало.

Жизнь и все живое зарождается в тумане, а не в кристалле.

И кто знает, может кристалл – это рассеивающийся туман?

Помните вашу тайну.

Это одно из преступлений, которое совершается наукой. Вся программа научного познания – узнать все, и узнать это ясно, кристально ясно. Иными словами, наука – это демистификация сущего. Но демистификацией сущего разрушается вся красота, вся истина, все то, что не материально, – наука хороша для объективного мира.

Религия – это тайна.

Наука демистифицирует.

Избегайте демистификации своих внутренних переживаний. Пусть они остаются тайной, потому что только как тайна они могут дышать, расцветать, расти. Как только вы демистифицировали их, вы убили их.

Вот почему наука до сих пор не пришла к выводу, что у вас есть душа, – потому что они поверят в душу, только когда смогут найти ее – анатомируя вас, разрезая вас на части, ухватив вашу душу и вынув ее. Тогда они скажут: «Да, душа есть».

Это так же глупо, как давать цветок розы ученому. Вы говорите: «Он прекрасен», – а тот скажет: «Я узнаю», – и оторвет все лепестки, разрежет их, проанатомирует и объявит: «Я не нахожу никакой красоты». Уже своим анатомированием он разрушил красоту, своим анатомированием он разрушает человеческую душу. Все, что есть прекрасного, все, что есть живого, – за пределами науки.

Где кончается наука, начинается религия.

Альмустафа прав: Помните меня всегда как начало.

Это верно насчет самой религии.

Это всегда начало.

Это всегда восход солнца, а не закат.

– Хорошо, Вимал?

– Да, Мастер.

23. ДВЕРИ ТАЙН

9 февраля 1987.

Возлюбленный Мастер,

Мне хочется, чтобы, вспоминая обо мне, вы помнили: То, что кажется в вас самым слабым и смутным, – самое сильное и ясное.

Разве не ваше дыхание подняло ваши кости и укрепило их?

И разве не сон, которого никто из вас не помнит, построил ваш город и придал облик всему, что в нем есть?

Если бы вы только могли видеть приливы того дыхания, вы перестали бы видеть все другое.

И если бы вы могли слышать шепот того сна, вы не смогли бы слышать иные звуки.

Но вы не видите и не слышите, и это хорошо.

Пелену, что застилает ваши глаза, поднимут руки, которые ее соткали, и глину, что закрывает ваши уши, вынут пальцы, которые ее замешивали.

И тогда вы увидите. И тогда вы услышите.

Но вы не будете жалеть о том, что познали слепоту, и раскаиваться в том, что были глухи.

Ибо в тот день вы узнаете сокровенные цели всех вещей, И вы благословите тьму, как благословляли свет».

Сказав это, он посмотрел вокруг и увидел, что кормчий его корабля стоит у руля и смотрит то на поднятые паруса, то вдаль.

И он сказал:

«Терпелив вожатый моего корабля.

Веет ветер и неспокойны паруса;

Даже руль просит дать ему направление.

Но спокойно ждет вожатый, когда я умолкну.

И моряки, которые слышали хор великого моря, терпеливо слушали меня.

Теперь им не нужно больше ждать. Я готов.

Ручей достиг моря, и вновь великая мать прижимает своего сына к груди».

Мне хочется, чтобы, вспоминая обо мне, вы помнили: То, что кажется в вас самым слабым и смутным, – самое сильное и ясное. Альмустафа говорит свои последние слова людям, среди которых он провел двенадцать лет. Но таково сострадание человека мудрости – несмотря на игнорирование, пренебрежение, осмеяние – а порой и осуждение – он по-прежнему испытывает огромную любовь и огромное сострадание к тем людям, которые всегда дурно обходились с ним.

Когда Аль-Хилладж Мансура, суфийского мистика, убивали фанатики и изуверы, там были тысячи людей; и они поверить не могли, что, когда человека убивают так жестоко – даже Иисуса не убивали таким жестоким способом, – он может оставаться отстраненным. Сначала они рубили его ноги, потом рубили его руки, потом выкалывали его глаза – часть за частью. Но все это время, когда кровь струилась из каждой части его тела, он улыбался. Кто-то спросил: «Почему ты улыбаешься?»

Он сказал: «Я улыбаюсь, потому что вы не знаете, что делаете, вы крепко спите; если бы вы проснулись, вы поняли бы мою улыбку. Моя улыбка показывает, что вы не убиваете меня; вы убиваете самих себя. Разрушение моего тела меня не уничтожит, но разрушая мое тело, вы разрушаете единственный пример своей будущей славы, своего будущего роста, своей будущей актуализации.

Когда я говорю, что вы уничтожаете именно себя, я подразумеваю вот что: вы устраняете из своего бытия того, кто мог бы пробудить вас, – настолько вы испуганы. Это из-за страха вы убиваете меня, из-за страха: «Этот человек собирается пробудить каждого», – а вы не хотите пробуждаться. Вы так сильно вовлечены в свой сон и в свои грезы, что и знать не хотите об истине».

Альмустафа не держит зла на этих людей, но испытывает лишь глубокое сострадание. И так бывало со всеми мистиками.

Всего три года назад я предсказывал, что, если вы не измените свои прогнившие идеи насчет человеческой энергии, насчет секса, насчет естественного человеческого роста, две трети человечества умрут от СПИДа. Я сказал это на мировой пресс-конференции, но никто не поверил мне. Они не смогли найти нигде никакого признака, подтверждающего мое предсказание – возможно, и умрет немного людей от болезни, но не две трети всего человечества.

Как раз сегодня мой личный врач, доктор Амрито, прислал мне сообщение: «Впервые медицина подтверждает Ваше предсказание, потому что во многих местах Америки заражение достигло семидесяти процентов», – мое предсказание было только шестьдесят шесть процентов. И то же происходит в Африке; возможно, процент там даже больше, просто отсутствует медицинское обследование.

Анандо, один из моих секретарей, тоже принес несколько газетных вырезок показать мне. Я твердил годами, что ваши так называемые религии ответственны – целиком ответственны – за эту разрушительную болезнь, которая захватит весь мир. Быть может, еще до того, как ядерное оружие и Рональд Рейган уничтожат вас, вы будете уже уничтожены этой болезнью.

В тех вырезках были сообщения, что у многих католических священников обнаружили СПИД. Многих католических священников в Америке повыгоняли – они подросту исчезли; церковь будет продолжать платить им жалование, но она хочет скрыть тот факт, что ее священники гомосексуалисты. Это не единичный случай; по всей Америке были дюжины священников, у которых обнаружили СПИД. Два священника, у которых хватило смелости, даже вышли и публично заявили: «Мы страдаем от СПИДа, и мы не считаем, что гомосексуализм противоречит католической религии».

Я согласен с ними. Фактически, католическая религия – и другие религии, – все они за гомосексуализм. Нет религии против гомосексуализма; именно своим непрерывным акцентированием на безбрачии они создали извращенное человечество. Даже не верится, что есть места, где семьдесят процентов людей становятся гомосексуалистами, а их число приближается к такому уровню и в других местах.

Но такова слепота человека и такова его глухота.

Он никогда не будет слушать истину, когда еще есть время что-то исправить. Теперь это уже почти за пределами наших сил; мы можем быть всего лишь беспомощными зрителями.

Вы не поверите этому: несколько дней назад тридцать полицейских офицеров напали на гомосексуальный клуб среди ночи, и все они были в резиновых перчатках. Когда в новостях опубликовали, что все эти тридцать офицеров были в перчатках, глава полицейского департамента отрицал это. Но там были фотографии, и в конце концов ему пришлось забрать назад свое отрицание. Он сказал: «Они надевали перчатки, чтобы защититься от гепатита». Это что-то абсолютно новое; никто никогда не слыхал о возможности защититься от гепатита, надевая перчатки; как помогут перчатки? – гепатит нельзя предупредить перчатками! Конечно, те тридцать полицейских офицеров тоже были связаны с гомосексуализмом, а нападение на гомосексуальный клуб было лишь предлогом попасть туда.

Самое странное, что человек никогда не готов понять истину, когда еще есть время сделать что-то. Со временем он познает ее, но слишком поздно.

Сейчас, в момент отъезда, когда Альмустафа стоит на палубе своего корабля, люди готовы слушать его. Он пробыл среди них двенадцать лет, и никто даже не поинтересовался тем, что этот странный человек носит в сердце; никто не позволил ему быть частью города Орфалеса. Он оставался там двенадцать лет, но он был чужаком.

Когда в Америке мою коммуну саньясинов разрушили, я, находясь три дня в заключении, беседовал с тюремщиком. Он был замечательным человеком, он не был частью заговора. Вначале меня поместила в другую тюрьму, которая являлась частью заговора, но я настоял на суде: «Замените тюрьму! Меня не волнует, отпустят меня на поруки или нет, но я не могу быть в этой тюрьме. У вас в городе есть две тюрьмы, в я выбираю другую, потому что в этой тюрьме мне не дали даже подушки или одеяла; хотя бы чем-нибудь застелить стальную скамью, голую стальную скамью – они не дали ничего». Я просидел целую ночь, а когда просил их, они говорили: «У нас нет никаких подушек, у нас нет никакого одеяла». Я сказал: «Эта тюрьма, по-видимому, часть заговора. Поместите меня в другую тюрьму».

Они не предвидели такого, поэтому им не удалось заранее оказать давление на другого тюремщика; это было неожиданно. Я был переведен в другую тюрьму, и тюремщик сказал мне: «Я знаю, вы не виновны – я слышал весь процесс. Нет никакой причины арестовывать вас, но, к несчастью, вы чужой здесь. Это ваше единственное преступление».

Я спросил его, как только мы подружились больше: «Сколько вы пробыли в Америке? – три поколения, четыре поколения? Сколько Рональд Рейган пробыл в Америке – два поколения, три поколения? – потому что Америке не исполнилось и трехсот лет. Вы такой же чужой, как и я. Фактически, вы еще более чужой, ведь вы пробыли здесь дольше; вы здесь чужие уже целую сотню лет, я же был чужим всего три года. Это простая арифметика».

Он рассмеялся: «Правильно».

Но они уничтожили туземных американцев, загнали их в своеобразные концентрационные лагеря, в тюрьмы, в джунгли – они называют их резервациями. Эти люди имеют право жить только в резервациях – настоящие хозяева Америки; они и есть единственные американцы, а люди, которые претендуют быть американцами... никто из них не американец. Они прибыли из всех стран Европы – кто-то из Испании, кто-то из Португалии, кто-то из Англии, кто-то из Италии, кто-то из Германии. Все они иностранцы.

Поэтому я сказал: «Вы думаете, быть иностранцем двести лет, дает вам определенные привилегии? Я новый иностранец, вы старый иностранец, тут не должно быть никакого антагонизма – мы оба иностранцы. Фактически, это вы захватчики; мы не захватчики. Вы заставили людей отдать свою землю вам, а мы купили землю, мы заплатили назначенную цену».

Он сказал: «Время от времени мы тоже платили».

Я ответил: «Знаю. Вы приобрели весь город Нью-Йорк за тридцать слитков серебра – это вы называете ценой? И это бизнес? Вы заставили тех несчастных людей уйти с земли всего за тридцать серебряных слитков. Такую же цену назначили евреи Иуде за Иисуса Христа; похоже, они заплатили слишком много – лишь за одного человека тридцать серебряников; вам пришлось убить тысячи людей, чтобы освободить ту землю, где теперь Нью-Йорк, а тем, кто был готов уехать, – в особенности вождю – вы заплатили тридцать серебряников. Вы называете это ценой?»

Он сказал: «Я сожалею; это не цена».

Зато быть чужим – это преступление. Если человек чужой другим людям, тогда с кем же вы собираетесь дружить, с кем собираетесь жить по-братски, к кому собираетесь проявлять свою любовь?

Жители Орфалеса говорили Альмустафе снова и снова:

«Ты – чужой, ты не должен находиться здесь, ты не наш. Чем разговаривать с нами, лучше говори с деревьями; чем быть с нами, лучше ступай на горную вершину. Ты не только с какой-то другой земли, ты – человеческое существо совершенно иного сорта. Больше времени ты молчишь, на большинство вопросов не отвечаешь. А когда отвечаешь, твой ответ не приспособлен к традиции, к ортодоксальному, к тому образу жизни, которым мы жили всегда».

Но он совсем не обижался. Никакой мистик никогда не чувствовал обиды; что бы вы ни сделали – даже если бы убили или отравили, – он не рассердится на вас.

Разве не ваше дыхание подняло ваши кости и укрепило их?

А дыхание – это чужой, оно приходит снаружи, из далеких земель. Вы можете даже и не знать, откуда оно приходит, но разве не дыхание укрепляет ваши кости, заставляет циркулировать вашу кровь, устраняет весь яд, всю двуокись углерода, которая, накапливаясь, может убить вас? Разве не дыхание дает вам кислород и жизнь? Но дыхание – это чужой. Гаутама Будда приходит в мир как дыхание, как весна.

И разве не сон, которого никто из вас не помнит, построил ваш город и придал облик всему, что в нем есть?

Помните одну вещь: все, что Зигмунд Фрейд говорит насчет сновидений, – только частичная истина, потому что все прекрасные сооружения в мире...

Тадж-Махал был, очевидно, грезой в уме творческого художника. И император собрал величайших скульпторов и каменотесов со всей Азии – это заняло почти тридцать лет; одна тысяча скульпторов и десять тысяч рабочих трудились тридцать лет беспрерывно.

Что же стало наградой мечтателю, чья греза воплотилась в реальность?

Вы, наверное, не знаете, что произошло со всеми теми людьми, которые принимали участие в создании Тадж Махала, самого прекрасного сооружения в мире. В ночь полнолуния он опять становится подобным грезе; видя его в ночь полнолуния, вы сомневаетесь – грезите вы, или это реально?

Император отрубил руки тысяче художников, которые трудились всю свою жизнь, потому что император не желал, чтобы они когда-нибудь создали еще одно сооружение, которое стало бы лучше Тадж Махала – или хотя бы сравнилось с Тадж-Махалом. Это и была награда...

Все то, что вы видите в мире, – научный прогресс, технология, великие сооружения, огромные сады – было однажды только мечтой. Сегодня, когда вы летите по небу на самолете, вы никогда не думаете, что вы летали в грезах двух молодых парней, братьев Райт. А их осуждали... они были не очень опытными, одному было двадцать, другому двадцать два, молодые ребята, но их захватила мечта: если птицы могут летать, должен быть механизм, который заменит крылья птиц. Простая идея... но они были бедны.

Их отец работал в велосипедном магазине, он торговал велосипедами, сдавал их в аренду, и в подвал их дома он набросал велосипедные части, которые пришли в негодность, сломались. Ночью те двое мальчишек пропадали в подвале, пытаясь создать летающую машину из бесполезных частей. Семья считала их ненормальными, весь город смеялся, но они неудержимо продолжали работать.

В день, когда их первая летательная машина была готова, они боялись рассказать кому-нибудь. Они вынесли машину из дому ночью, когда все спали, а утром, с восходом солнца, они опробовали ее в первый раз. Она взлетела не очень высоко – всего на шестьдесят футов высоты, и не очень надолго – всего одну минуту она оставалась в воздухе – но этого было довольно; принцип был обнаружен. Если машина может подняться на шестьдесят футов, она может подняться и на шесть тысяч футов; если машина может продержаться одну минуту, она продержится часы. Основной принцип был обнаружен.

Тогда они сообщили всему городу – даже их родители пришли посмотреть. Никто не верил этим безумным мальчишкам – целый день они спят, а целую ночь они работают – и кто когда-нибудь слыхал, что из бесполезных велосипедных частей можно сделать самолет? Весь город собрался, и снова им удался полет. Тогда со всего мира люди, которые интересовались летательными машинами, помчались туда.

Дом братьев Райт стал почти Меккой. Великие ученые приезжали выразить им свое почтение: «Мы тоже мечтали об этом, но мы никогда не верили в наши мечты так сильно. Вы – исключение. Вы верили в свою мечту, вы доверяли своей мечте; это ваше доверие превратило мечту в действительность».

Альмустафа говорит: «Вы просто игнорировали меня – мечтателя. Когда я говорил вам, что мой корабль должен прибыть, вы смеялись; вы спрашивали у меня: «Когда прибывает твой корабль?» – прошел год, прошло два, прошло одиннадцать лет – «Когда приходит твой корабль?» Но я доверял своей мечте, меня никогда не волновали ваши сомнения, я был абсолютно уверен, что корабль придет. Я не мог бы предсказать дату, но сейчас вы видите, он пришел – и, видя мечту, ставшую реальностью, вы готовы слушать меня, но слишком поздно. Вы будете вспоминать меня – я знаю, – когда я уйду. Поэтому вспоминайте меня как то, что кажется в вас самым слабым и смутным, – самое сильное и ясное.

Мечта очень слаба, очень хрупка, но, если вы верите в нее, она может стать действительностью. У вас есть способность и энергия трансформировать мечту в истину.

Если бы вы только могли увидеть приливы того дыхания, вы перестали бы видеть все другое.

И если бы вы могли слышать шепот того сна, вы не смогли бы слышать иные звуки.

Если вы начинаете слышать шепот своей грезы, которая трепещет крыльями в вашем сердце, – вы не услышите никакого иного звука. Это настолько завладеет вами, что вы будете готовы пожертвовать чем угодно. А человек тогда лишь человек, когда он способен мечтать о недостижимом; собаки и кошки тоже грезят, только о пище.

Я слышал, однажды пес и кот поспорили. Кот говорил: «Прошлой ночью мне снилось, что мыши сыпались с неба – столько мышей!»

Пес рассмеялся. Он сказал: «Ты идиот, кот, разве не знаешь, что сыплются всегда кости, а не мыши? Я тоже видел сон прошлой ночью, так что заткнись и никому не рассказывай; истина в том, что я видел своими собственными глазами: кости так и сыпались вокруг. Вот была радость!»

Вы тоже грезите. Но является ли ваша греза чем-то таким, что выводит вас за пределы самих себя? Или вы мечтаете о деньгах, власти, престиже, респектабельности – тогда вы грезите только о костях и мышах. Те, кто кошки, будут грезить мышами, те, кто собаки, будут грезить костями. Но вы не человек, если вы не грезите чем-то недостижимым – и ту грезу о недостижимом не игнорируете утром как всего лишь грезу, но она становится вашей истинной жизнью, вашим истинным поиском. Вопрос не в том, обнаружите вы недостижимое или нет. Но, пытаясь обнаружить его, вы будете становиться чем-то подлинным, индивидуальностью.

Помните это: нет необходимости найти недостижимое. Но, приняв вызов, все то, что бездействовало в вас, станет активным, все то, что вы никогда не использовали, дружно заработает внутри вас. Потому что вопрос не в том, чтобы добраться до недостижимого, – вы сами должны быть тотальным и интенсивным, быстрым и сильным.

Я не забочусь, доберетесь вы до недостижимого или нет, но, пытаясь добраться туда, вы обретете свой потенциал, свое изначальное лицо. Вы придете к цветению.

Но вы не видите и не слышите, и это хорошо.

Альмустафа говорит: «Вы не видите, вы не слышите, но я не осуждаю вас; это хорошо – ведь вы спите. Я не говорю, что вы делаете неправильно, я просто говорю, что вы теряете возможность».

Пелену, что застилает ваши глаза, поднимут руки, которые ее соткали...

Стало быть, не волнуйтесь. Если ваши глаза закрывает пелена, ожидайте! Вы найдете руки, которые уберут ее. Я мог бы сделать это, но вы не позволили мне.

Вспомните меня, когда придет еще один чужак с другой земли, с той, далекой, стороны – не держитесь на расстоянии. Подойдите ближе к нему, позвольте ему удалить пелену, что делает вас слепыми.

...и глину, что закрывает ваши уши, вынут пальцы, которые ее замешивали.

Помните меня всегда как того, кто любил вас, хоть вы не сумели ни увидеть, ни услышать этого, – кто принимал вас такими, как вы есть, потому что моя вера в будущее безгранична. Сегодня вы можете не увидеть, но завтра или послезавтра... У вас есть глаза, поэтому рано или поздно вы обязательно увидите; и у вас есть уши, поэтому рано или поздно вы обязательно услышите.

И тогда вы увидите.

И тогда вы услышите.

Но вы не будете жалеть о том, что познали слепоту.

Вот что такое сострадание.

Это небольшое слово «сострадание» содержит так много...

– Но, – говорит Альмустафа, – вы не будете жалеть о том, что познали слепоту, – никогда не жалейте об этом, никогда не раскаивайтесь в этом, – ...и раскаиваться в том, что были глухи.

Возможно, это было частью вашего роста; возможно, вы нуждались в этом; возможно, время не приспело, возможно, ваши глаза и уши ожидали прихода весны, – я не осуждаю вас. Я хочу, чтобы вы помнили об этом, и не осуждали себя, потому что как только человек начинает осуждать себя, он теряет уважение и достоинство в своих собственных глазах.