Текст книги "Вкус желания"
Автор книги: Беверли Кендалл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Томас пытался убедить себя, что его беспокойство – нормальная вещь. Она была дочерью его друга и в некотором смысле его знакомой. Конечно, ее благополучие вызывало некоторую его озабоченность.
«Некоторую озабоченность?» – услышал он ехидный внутренний голос. За последние двадцать минут его волнение очень походило на волнение мужа, ожидающего благополучного рождения наследника.
– За леди Амелией будут ухаживать наилучшим образом.
Доктор Лоусон склонил Голову в поклоне.
– В этом я ничуть не сомневаюсь.
Он вытащил часы из кармана сюртука и бросил на них быстрый взгляд.
– Мне пора. Всего доброго, Томас.
Снова положив часы в карман, доктор направился к двери.
Томас проводил его. Не останавливаясь и не поворачиваясь, доктор Лоусон сказал:
– Я посещаю этот дом свыше тридцати лет. Можете не провожать меня. Уверен, вы хотите сами убедиться, что ваша гостья удобно устроена и спокойно отдыхает.
Доктору Лоусону не пришлось повторять это дважды – Томас уже стоял перед дверью в комнату Амелии и кончиками пальцев нажимал на нее. Но петли все же предательски заскрипели.
Горничная, сидевшая возле постели Амелии, наклонила голову, когда он вошел. Томас направился к постели, ощущая ее неодобрительное молчание. Но это был его дом, и Амелия оставалась в нем на его попечении, а потому он имел полное право позаботиться о ее благополучии.
– Мадемуазель спит, – прошептала горничная.
Томас остановился у постели, и при виде Амелии сердце его сжалось. Ее голова покоилась в пене подушек. Он впитывал это зрелище: веером лежащие на щеках темные загнутые ресницы, контрастирующие с лихорадочным румянцем щек. Черты ее лица во сне смягчились, и она выглядела совершенно беспомощной. И прекрасной.
Не сводя взгляда с ее лица, он ответил:
– Да, я вижу. – И после затянувшейся паузы спросил: – Доктор дал ей какое-нибудь жаропонижающее лекарство?
– Он оставил лауданум от боли в животе.
Горничная продолжала смотреть на него, и взгляд у нее был недоуменным и выжидательным.
Томас медленно кивнул. Он хотел убедиться, что Амелии удобно и она отдыхает, и, на его взгляд, это так и было. Ему следовало уйти, но ноги отказывались подчиняться его безмолвной команде.
– Тогда я оставлю вас ухаживать за ней. – И все же он не двинулся с места и продолжал смотреть на нее. – Немедленно известите меня, если ей станет хуже. Вы меня поняли?
Горничная ответила двумя сдержанными кивками.
Томас в последний раз бросил взгляд на спящую Амелию и вышел.
Глава 19
Томас нашел Картрайта в библиотеке, сидящим в кресле. Он переоделся, сменив костюм для верховой езды на чистую одежду, и волосы его были еще влажными после ванны.
При появлении Томаса Картрайт стремительно вскочил на ноги.
– Как она? Что сказал доктор?
Томас ответил не сразу. Он подошел к низкому поставцу и налил себе капельку рому, хотя обычное время принятия напитков еще не наступило. Какими бы ни были его чувства, ему было нестерпимо видеть Амелию в объятиях Картрайта или своего друга в интимной обстановке ее спальни. Это казалось ему фамильярностью, недопустимой при столь коротком знакомстве.
Томас осушил содержимое бокала одним глотком.
– Так я могу ее увидеть? Мисс Фоксуорт очень встревожена. Я заверил ее, что буду держать ее в курсе.
«Он будет держать ее в курсе? Что за чертовская наглость!» – подумал Томас и поставил бокал на поставец с такой силой, что было удивительно, как это тот не разлетелся на куски.
Брови Картрайта медленно поползли вверх, он сложил руки на груди.
– Она спит, – коротко сообщил Томас. – Доктор Лоусон говорит, что это всего лишь небольшое желудочное недомогание, которое пройдет через пару дней.
– Ясно, – ответил Картрайт и, помолчав, добавил: – Я полагаю, ты объяснишь мне, какая муха тебя укусила? Ты ведешь себя со мной так, будто я вознамерился обесчестить девушку. Хотя ты полагался на мой такт. Ну а сейчас… – Он усмехнулся: – Я мог бы повременить с этим, пока у нее не пройдет жар.
– Я рад, что ты способен шутить в такой момент.
В последнее время Томас не находил ничего забавного в шутках и юморе своего друга.
– Неужели я выгляжу как человек, которого это забавляет? Уверяю тебя, я совершенно серьезен, – отозвался Картрайт, и на лице его не появилось обычной для него суховатой полуулыбки.
В Томасе поднималось что-то похожее на тихую ярость.
– Ты оставишь ее в покое, черт возьми? Неужели это непонятно? С ней нельзя обращаться, как с девкой. Она находится на моем попечении, и я сам буду о ней заботиться.
– Я полагал, что ты с трудом ее выносишь, и думал облегчить твою жизнь, временно взяв на себя заботы о ней.
Поток ругательств уже готов был излиться из уст Томаса, но он ограничился коротким проклятием:
– Иди ты к чертовой матери!
– Ну, для этого мне нужна компания, – мгновенно последовал ответ Картрайта, и уголки его губ приподнялись в иронической ухмылке, настолько возмутившей Томаса, что ему захотелось огреть своего друга по голове чем-нибудь тяжелым.
Но он взял себя в руки и ограничился тем, что, стараясь сохранить остатки самообладания, молча досчитал до десяти.
– Я рад, что ты продолжаешь находить в этой ситуации что-то забавное – проговорил он.
– Я Не нахожу ничего хоть в малейшей степени забавного в болезни леди Амелии. Что же касается тебя…
Он не договорил – ему не хотелось ссориться с Томасом.
– Право же, Армстронг, твое поведение достойно пещерного человека, да еще из-за девушки, привязанность к которой ты отрицаешь.
Друг представил свой аргумент в изящной форме, аккуратно упакованным и перевязанным ленточкой.
И даже Томас не мог ничего на это возразить.
– Речь не идет о моих чувствах, но она моя гостья и находится на моем попечении.
– Боже милостивый, малый! Да ты просто вырвал ее у меня из рук. Думаю, ты чересчур серьезно относишься к своей роли хозяина. Разве нет?
Если уж Картрайт находил какую-то мысль убедительной, то спорить с ним было бесполезно, и, чтобы прекратить разговор, Томас заявил:
– Я иду в кабинет. Увидимся за ужином.
Было всего девять часов утра, а ужин подавали в восемь вечера, и потому на фоне тишины, последовавшей за ними, слова Томаса прозвучали особенно весомо.
Сначала Амелия не поняла, что ее разбудило. В комнате было темно и тихо. Жар и озноб не проходили. Когда ее глаза приспособились к темноте, она различила рядом со своей постелью чью-то фигуру, а потом услышала какое-то движение.
Амелия резко повернула голову в сторону звука, и с ее пересохших губ сорвался испуганный крик – она не сразу узнала сидевшего на стуле возле своей кровати Томаса.
Голова его покоилась на парчовой подушке цвета красного бургундского вина, а глубокое ритмичное дыхание свидетельствовало о том, что он спит.
В своем лихорадочном состоянии она не могла рационально объяснить себе его присутствие здесь, потому что ее сознание отказывалось совершить этот гигантский скачок в настоящее, чтобы понять, что это значит. Она снова опустила голову на подушку и молча смотрела на него. В состоянии покоя он казался более уязвимым и гораздо моложе, а потому и выглядел более нежным.
Через минуту он зашевелился, медленно поднял голову и внезапно выпрямился на стуле. Должно быть, почувствовал, что она смотрит на него… Вся его поза выразила настороженность, а зеленые глаза ярко сверкнули в черной, как сажа, ночи, когда он обратил к ней взгляд.
– Что-то не так? Вызвать врача? – спросил он совершенно бодрым тоном, словно и не спал еще несколько минут назад.
Амелия слабо покачала головой, только теперь ощутив, что у нее пересохло во рту.
– Я была бы благодарна, если бы мне дали воды.
Голос ее был хриплым, и говорила она шепотом. Он тот час же поднялся и подошел к туалетному столику. Скоро в комнату просочился слабый рассеянный свет, и она услышала плеск воды. Томас вернулся со стаканом в одной руке и свечой в другой. Он поставил свечу на ночной столик возле кровати. Теперь, омытое светом свечи, его лицо показалось ей усталым. Однако усталость ничуть не лишала его мужской притягательности. Даже будучи больной, она ясно видела и чувствовала исходящую от него неиссякаемую привлекательность.
Вместо того чтобы дать ей стакан, Томас сел на край кровати. Его рука осторожно приподняла ее голову.
– Вот, пейте, – сказал он, поднося стакан к ее рту и наклоняя его.
Амелия бессознательно приоткрыла рот, подчиняясь этому приказу. Она осушила весь стакан и снова рухнула на подушки. Томас не сразу убрал руку. Она ощущала каждый его палец на своем затылке с такой остротой, что кожу ее начало покалывать, и она сознавала: это вызвано не жаром и не болезнью.
– Принести вам чего-нибудь еще?
Он смотрел на нее молча, и его пристальный взгляд смущал ее.
– Нет, теперь я чувствую себя много лучше.
– Желудок больше не болит?
Он убрал руку у нее из-под головы. И Амелия вдруг ощутила это как потерю, но ощущение не было долгим, поэтому что он положил руку… ей на лоб.
– Гм-м, вы не так пылаете, как раньше, но лоб у вас все еще горячий. Я рад, что ваше состояние улучшилось.
Возможно, завтра она скажет себе, что только ее ослабленное болезнью состояние сделало ее чувствительной к уходу, который мог бы оказать ей любой врач. Но завтра еще не наступило. Пока еще было сегодня, и пульс ее беспорядочно зачастил. Его близость, его особый мужской запах, исходивший от него, заставлял ее жадно втягивать пропитанный им воздух, будто это был какой-то редкий элемент природы.
– Да, теперь мне много лучше, – сказала она голосом чуть громче шепота.
Горло ее уже не было пересохшим, и она чувствовала себя не так скверно, как раньше; но похоже было, что теперь она страдает от другой болезни, гораздо более опасной, чем новый приступ скарлатины. И имя этой болезни было Томас Армстронг.
Он убрал руку с ее лба и спросил:
– Уверены? У вас подавленный вид. Вам неудобно?
Взглядом исподлобья он окинул все ее простертое тело, очертания которого выделялись под одеялом и простынями. И Амелии с особой остротой ощутила свое тело.
– Мне хорошо. Думаю, вам нужно отдохнуть.
«А мне надо, чтобы вы ушли и я могла обрести здравый смысл».
– Тогда я сейчас вас оставлю.
Произнеся вполголоса эти слова, он поднялся, и дерево кровати слабо заскрипело, освободившись от его веса. Тотчас же его лицо скрылось в тени. Пламя свечи позволяло видеть только темно-золотую щетину на подбородке.
– Увидимся утром.
Ей показалось, что, прежде чем выйти из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь, он помедлил, задержав на ней взгляд.
«Не уходи!» – готовы были произнести ее губы, когда он исчез.
Глава 20
Томас испытал чувство облегчения оттого, что лихорадочное состояние Амелии продлилось всего двадцать четыре часа. И все же он распорядился, чтобы она не вставала с постели до тех пор, пока он не решит, что она полностью выздоровела. Она могла ворчать и стонать сколько душе угодно, что и делала, но его решение оставалось неколебимым. В дополнение к ее горничной он обязал двух своих служанок удовлетворять все ее потребности и обеспечивать полный комфорт. Сам он взял за правило лично проверять ее состояние не реже двух раз в день, но визиты свои приурочивал ко времени, когда точно знал, что она спит.
На третий день ее заключения, к большому удовлетворению Томаса, она выглядела совершенно здоровой. И только тогда он наконец позволил ей выйти из спальни. И как пьяница, противящийся молчаливому зову бутылки, большую часть дня провел у конюшен, возле недавно приобретенной породистой лошади серой масти.
В тот вечер Амелия появилась в платье цвета лаванды и казалась очень оживленной, Томасу пришлось проявить стальную волю, чтобы не дотронуться до нее, хотя мысленно он сорвал с нее всю одежду, до самых розовых сосков.
Картрайт, которому надлежало покинуть Девон за день до ее выздоровления, но он все-таки остался, – ему хотелось убедиться, что Амелия вполне здорова, – явно просиял при ее появлении. Томас, напротив, помрачнел, и его раздражение присутствием друга вспыхнуло с новой силой.
– Добрый вечер, мисс Фоксуорт. Милорды, надеюсь, вы простите мне мое опоздание.
Амелия обратила к ним теплую, охватывающую их всех улыбку.
Картрайт поспешил вскочить. Томас последовал его примеру с некоторым опозданием.
– О, пожалуйста, милорды, не надо из-за меня никаких церемоний.
Второй лакей почтительно последовал за ней к столу, чтобы усадить ее на пустое место рядом с Картрайтом.
– Я не думал, что вы сегодня присоединитесь к нам за ужином, – сказал Томас, гадая о том, как бы все отнеслись к его настоятельному предложению поменяться местами с Картрайтом, чтобы она оказалась сидящей рядом с ним.
После того как Амелия села, он и Картрайт снова заняли свои места.
– Как я уже сказала вам нынче утром, я чувствую себя отлично. Если бы вы не были так упрямы, я бы уже вчера встала с постели.
Она одарила Томаса игривым взглядом, чего никогда не позволяла себе прежде.
– Я чувствую огромное облегчении, видя, что вы выглядите так прекрасно, – сказала Камилла с улыбкой.
Амелия улыбнулась в ответ, но не такой улыбкой, какую приберегла для Томаса. В этой не было и следа гнева или насмешки – только жемчужно-белые зубы по контрасту с сочными розовыми губами, и от этого Томас испытал боль и приятную дрожь в чреслах.
– Я бы сказал, что определить вид леди Амелии как прекрасный – большое преуменьшение. По-моему, леди Амелия выглядит сияющей и ослепительной… Она являет нам картину красоты, здоровья и процветания, – заметил Картрайт.
Томас метнул в друга недовольный взгляд. «Сияющей и ослепительной! Красота, здоровье и процветание…» Господи! Похоже, понадобилось совсем немного времени, чтобы Картрайт почувствовал себя ее единственным благодетелем, защитником и обожателем.
Эта мысль вызвала у Томаса яростное неприятие.
Амелия издала звук, похожий на угасающий искренний смех.
– Право, лорд Алекс, вы приписываете мне гораздо больше достоинств, чем я заслуживаю.
Взгляд Томаса метнулся к ней. Господи! Неужели она и впрямь стала жертвой этой чепухи?
– А ты, не думаешь, что немного перестарался? – сказал Томас, будучи не в силах удержаться от сарказма.
– Я всего лишь второй сын в семье и потому лишен навыков хитроумия и изысканности, – рассмеялся Картрайт.
Амелия опустила голову, чтобы скрыть улыбку. Лорд Алекс был остроумен и очарователен свыше всяких похвал. С другой стороны, Томас вовсе не казался довольным. Но сейчас он по крайней мере не хмурился. Однако на его лице застыла маска, не способная никого ввести в заблуждение: любая улыбка или нечто, похожее на нее, могли обречь весельчака на быструю и жестокую смерть.
Если Амелия могла бы претендовать на близкое знакомство с ним, она сказала бы, что его поведение свидетельствовало о безудержной ревности; Но возможно, у нее было преувеличенное и необоснованное представление о собственном очаровании. У него могли быть совсем другие причины для недовольства. Скажем, он считал ее недостойной своего друга.
Но в таком случае зачем ему понадобилось дремать на стуле у ее постели во время болезни? В своем лихорадочном состоянии она было подумала, что он ей приснился. И все же на следующее утро, проснувшись, она ощутила легкий запах бергамота, витавший в спальне. Значит, это ей не приснилось. И при этом воспоминании что-то внутри у нее растаяло, а ее мнение о нем безвозвратно изменилось. Он вовсе не был таким, как ее отец, если пришел ей на помощь во время болезни.
Да, возможно, он ревновал. Но чтобы поддаться этому чувству, он должен был что-то питать к ней, кроме их несомненно сильного взаимного физического притяжения.
Она и Томас молчали, а Картрайт вежливо расспрашивал мисс Фоксуорт о ее планах на Рождество, которое должно было наступить всего через месяц. Амелия не особенно любила этот праздник, по крайней мере со времени смерти матери.
– Сегодня я получила письмо от брата. Он надеется быть дома на Рождество, – проговорила мисс Фоксуорт.
– Фоксуорт наконец-то приедет домой? Право же, есть основание отпраздновать это событие. Что скажешь, Армстронг? – спросил лорд Алекс, бросив взгляд на Томаса и снова поворачиваясь к мисс Фоксуорт. – Могу представить, как вы этому радуетесь.
Бледные щеки мисс Фоксуорт вспыхнули и приобрели опенок абрикоса, и она утвердительно закивала головой, выражая полное согласие, а в глазах ее явно обозначились томление и ожидание.
– Прошло почти два года с нашей последней встречи. Интересно, насколько он изменился? Но конечно, главное для меня, на что я надеюсь и о чем молюсь, чтобы он прибыл домой целым невредимым.
Она посмотрела на виконта, лицо которого оставалось бесстрастным.
– Лорд Армстронг, я надеюсь вы сможете дать мне немного свободного времени на Святках?
Ее вопрос, казалось, вырвал Томаса из глубокого сна или пробудил от тайных мыслей.
– Прошу прощения. Похоже, мои мысли были заняты делами. Вы сказали, что ваш брат должен приехать домой?
– Кажется, он ступит на английскую землю за три дня до Рождества. Если бы вы могли освободить меня на три или четыре дня, это было бы…
– Три или четыре дня? Никоим образом. Можете оставаться с ним сколько хотите! А как долго он пробудет в Лондоне?
– Он написал, что два месяца… или около этого.
Камилла повернулась к Амелии:
– Маркус – это вся моя семья.
– О, можете не объяснять мне этого. Думаю, чудесно, что у него такая любящая и преданная сестра.
Будучи ребенком, Амелия часто мечтала иметь брата или сестру.
– Мисси пригласила нас провести Рождество с ней и ее семьей. И все же я уверен, что вам будет гораздо приятнее повидаться с вашим братом.
Амелия смотрела на Томаса широко раскрытыми глазами. Значит, они проведут Рождество с его сестрой? Почему она слышит об этом только сейчас?
– Ну, это замечательно. Я хочу сказать, что для мисс Амелии на время моего отсутствия это будет прекрасной заменой. Но если вы хотите быть в Беркшире с вашей сестрой и лордом Уиндмиром…
Голос мисс Фоксуорт замер.
– Нет, нет, моя мать и сестры будут дома к Новому году. Поэтому вы можете не возвращаться – пробудете со своим братом столько времени, сколько пожелаете.
– В таком случае все складывается отлично, – проговорила мисс Фоксуорт, опустив глаза в свою тарелку.
Но Амелия успела заметить в ее взгляде некоторое разочарование. Вероятно, она хотела бы вернуться. Абсурдное, нелепое желание, потому что Томас всегда обращался с мисс Фоксуорт по-братски. Однако Амелия почувствовала мгновенный укол ревности и подумала, что с нетерпением будет ждать отъезда мисс Фоксуорт.
Стараясь скрыть непрошеные чувства, Амелия переключила внимание на лорда Алекса:
– А вы, милорд, как вы намерены отпраздновать Рождество?
Картрайт пожал плечами:
– Пока не знаю. Возможно, приму приглашение леди Уиндмир.
– Моя сестра пригласила и тебя? – спросил Томас и сам расслышал в своем тоне неприятную резкость и пожалел об этом.
– Об этом упомянул Радерфорд, когда был в городе по парламентским делам.
В обычных обстоятельствах Томас обрадовался бы обществу друга и приветствовал его пребывание в поместье Радерфорд. Все возможные праздники и торжества Картрайт всегда проводил с его семьей. Он стал, как ни посмотри, членом клана Армстронгов, ведь они с Томасом ветретились и подружились еще мальчиками, в Итоне.
Но это Рождество должно было стать чем-то особенным. На это Рождество с ними должна была остаться Амелия, а мысль о том, что она и Картрайт будут проводить вместе много времени, да еще в такой близости, раздражала его больше, чем следовало бы. И все же Томас заставил себя принужденно кивнуть. Картрайт сухо хмыкнул:
– Похоже, ты этому не рад. Я перестал быть желанным гостем?
– Конечно, нет! – огрызнулся Томас, злясь на себя за то, что так явно проявил свое неудовольствие.
Амелия сводила его с ума, совершенно сводила. И то, что он позволил ей встать между собой и Картрайтом, было высшей степенью предательства их двадцатилетней дружбы.
– Я просто удивился – помнится, ты говорил, что твой отец хочет, чтобы эти праздники ты провел дома.
Когда лорд Гастингс призывал сына, обычно Картрайт подчинялся, хотя всегда неохотно – отношения у них были натянутые.
Серебристые глаза его друга стали холодными при упоминании о его отце.
– Да, это так, но, как тебе известно, я не жажду видеть герцога. Ни теперь, ни на праздники, – сказал он натянутым тоном.
Томас поспешил сменить тему. Упоминание о герцоге – единственное, что приводило в скверное настроение его разумного и уравновешенного друга. И это продолжалось уже по крайней мере лет десять. Томас предпочитал не выяснять причину разлада в их отношениях.
– Вы играете в карты, лорд Алекс? – спросила Амелия, стараясь разрядить атмосферу.
Выражение лица Картрайта сразу смягчилось, и он просиял:
– Не на деньги, но я обладаю сноровкой в игре в двадцать одно или блэкджек. Кроме того, всем известно, что время от времени я балуюсь вистом.
Томасу не понравилось направление, которое принял разговор, а также то, что настроение его друга стремительно улучшалось, когда он разговаривал с Амелией.
– Вы не думаете, что вам было бы лучше отдохнуть? Вы ведь только что поправились, – возразил Томас.
– Милорд, я не думаю, что моему здоровью может повредить игра в карты, – ответила Амелия со смехом.
– И все же лучше поостеречься. Я уверен, что Картрайт ни за что не захотел бы стать причиной ухудшения вашего здоровья.
Картрайт посмотрел на него. На мгновение Томас подумал, что друг собирается поднять его на смех с его нелепыми доводами. Он смотрел на Томаса несколько секунд, потом снова перевел взгляд на Амелию.
– Да, мне приходилось слышать, что салонные игры могут вызвать некоторые болезни, и, конечно, мне бы не хотелось, чтобы вы пали их жертвой.
В такой форме едва завуалированная насмешка Картрайта была приемлема – куда лучше, чем открытый скандал. Томас подумал с полным основанием, что это была соломинка, которую бросил ему друг. И понимал, что и все, сидящие за столом, тоже это чувствуют.
– Ну, раз вы все считаете меня слишком хрупкой для карточных игр, я отправлюсь в постель. Внезапно я почувствовала сильную усталость.
Картрайт сделал движение, будто собирался встать. Амелия жестом остановила его:
– О, сидите, сидите.
У ее локтя материализовался лакей, готовый помочь ей. Томас не собирался отсылать ее в постель так рано, потому что не хотел лишать себя ее общества. Он остался молча сидеть за столом, глядя, как она оправляет складки своей бархатной юбки, и пытался отделаться от образа Амелии, ласкающей этими стройными руками его обнаженное тело.
– Увидимся утром, – проговорил он.
Ее взгляд на мгновение задержался на нем.
– Если только мне не станет хуже.
Ее сапфировые глаза блеснули озорством, а в уголках рта зародилась улыбка, и Томас ощутил ее как удар в грудь, отголосок которого он почувствовал в паху.
Амелия же, покинув столовую, не поднялась, а взлетела вверх по лестнице. На самом деле ей вовсе не хотелось играть в карты с лордом Алексом. Она только искала доказательства того, что Томасу очень не хотелось, чтобы она села за карточный стол. Кто бы мог подумать, что она принадлежит к тому типу женщин, которые готовы играть на мужской ревности? И кто бы мог подумать, что, убедившись в его ревности, она почувствует приступ дурноты и головокружение?
Уйти из-за стола было необходимо, иначе она выглядела бы такой влюбленной, какой себя чувствовала. Он был настолько неравнодушен к ней, что ревновал ее к другу. Он был настолько озабочен ее болезнью, что сидел у ее постели, когда у нее была лихорадка, Томас, виконт Армстронг, неравнодушен к ней – теперь только это и имело для нее значение. Завтра, решила Амелия, их отношения начнутся заново.
Все еще пребывая в эйфории, Амелия услышала звук, который могла издавать только кошка. Повернувшись в сторону, откуда слышалось жалобное мяуканье, она разглядела пушистый комочек, метнувшийся в другое крыло дома. В Стоунридж-Холле не было домашних животных. Амелия была в этом уверена. Видимо, бродячая кошка забрела сюда, спасаясь от холода. Бедный зверек был, вероятно, голоден. Амелия отправилась на поиски кошки.
После длительного увещевания и произнесенных шепотом призывов «Сюда, кис-кис» она обнаружила кошку, спрятавшуюся в коридоре под массивным столом. Оказалось, что это маленький котенок.
Амелия опустилась на колени и протянула к зверьку руку, чтобы поймать ловкого и юркого малыша. Но как только ее пальцы коснулись мягкой, как пух, шерстки, котенок рванулся из-под стола и шмыгнул в первую попавшуюся дверь.
Амелия со вздохом поднялась с колен и в нерешительности остановилась перед дверью. И тут снова послышалось мяуканье котенка. Ей следовало действовать быстро. Мисс Фоксуорт и мужчины все еще сидели за столом, и никого из слуг не было видно.
Подавив дурные предчувствия, которые не особенно ее беспокоили, Амелия набрала полную грудь воздуха и вошла в комнату. В камине горел огонь, но комната была погружена в тени разных оттенков серого цвета. Ее глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Комната была большой. Ее охватил трепет: судьба распорядилась так, что она оказалась в хозяйской спальне. В спальне Томаса. Будь в ней хоть капля здравого смысла, она бы немедленно ушла. Но по ее телу пробежала дрожь предвкушения, и она двинулась дальше, в глубь комнаты.
Амелия заметила массивную мебель, в том числе огромную кровать на четырех столбах. Ее снова пробрала дрожь. В меблировке этой комнаты не было ничего вычурного. Никаких плавных женственных очертаний – всего лишь полированное красное дерево и темно-зеленое стеганое покрывало на кровати.
Ее взгляд поймал меховой комочек, метнувшийся из-под кровати в самый темный угол комнаты, и она решила: будь что будет. Но прежде чем Амелия успела сделать шаг, она услышала слабый скрип, потом увидела полоску света в той части комнаты, где исчез котенок. Полоска света стала шире, и свет упал на ковер перед ней.
Не имея времени на то, чтобы подумать, Амелия рванулась в ту часть комнаты, что была хуже всего освещена, в полную темноту. Она прижалась к стене рядом с высоким, как башня, платяным шкафом. В ноздри ей тотчас же ударил запах крахмала и чего-то еще… Бергамота?
Котенок издал жалобное мяуканье. Амелия не осмеливалась вздохнуть.
– Как, ради всего святого, ты здесь оказался?
Томас. У Амелии перехватило дыхание.
– Господи! Что за крошечное создание! Держу пари, что ты голоден.
Потребовалась секунда, чтобы понять, что он говорит с котенком. Амелия попыталась сильнее вжаться в стену.
– Идем-ка поищем чего-нибудь поесть. Возможно, у кухарки осталось немного рыбы. Что ты об этом думаешь?
Котенок замурлыкал, выражая полное согласие. Он уходил. Амелия выжидала. Она услышала приглушенные шаги, потом звук отворяющейся двери. Наступила тишина. Благословенная тишина. Она окинула взглядом пространство вокруг шкафа, чтобы убедиться, что путь свободен. Он был свободен.
Никогда за всю жизнь Амелия не двигалась так быстро. Подошвы ее замшевых башмаков едва касались пола. К несчастью, двигаться быстро не всегда означает двигаться достаточно быстро.
