Текст книги "Вкус желания"
Автор книги: Беверли Кендалл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Беверли Кендалл
Вкус желания
Неуловимые лорды – 2
Глава 1
Лондон, 1856 год
Переваривая только что услышанное, Томас, виконт Армстронг, направился прямо к своему месту, сел, руки его судорожно сжали резные подлокотники кресла. Хотя Гарольд Бертрам изложил ему свою просьбу с серьезностью, достойной священника, произносящего официальную речь на похоронах, Томас страстно надеялся – а вдруг он расслышал его неправильно?
– Вы хотите, чтобы я сделал… что?
Томас произнес свой вопрос тихо и даже спокойно, но звук его голоса расколол тишину как выстрел.
Маркиз ответил безрадостным смехом, взгляд его стремительно метнулся к дверям кабинета, но тотчас же возвратился и теперь был направлен на собеседника.
– Я прошу вас взять под крылышко мою дочь, пока я буду в Америке.
За несколько дней до этого Томас тоже получил достаточно неуместное предложение, но это оказалось намного хуже предыдущего.
В прошлый раз пэр и член палаты лордов сделал ему предложение, способное сбить с ног и повлечь к верной гибели любого честного человека. И он полагал, что едва ли может поступить просьба хуже этой. Но, оказывается, заблуждался.
То, о чем просил его Гарри, не имело отношения ни к политике, ни к взяткам в тысячи фунтов, и однако, это оказалось в сто раз хуже.
– Ваша опека продлится… гм… до Нового года, если мне не удастся закончить переговоры раньше.
Гарольд Бертрам, маркиз Брэдфорд, или Гарри для близких друзей (он предпочитал, чтобы они называли его именно так), не был лишен ни мозгов, ни чувства юмора, хотя сейчас многие могли бы в этом усомниться. В вопросах финансов и бизнеса он обладал острейшим умом и умел облечь свою мысль в блистательную словесную форму. Но его девятнадцатилетняя дочь была способна истрепать в клочья нервы любому закаленному в битвах солдату. Томас мог это засвидетельствовать. Не сводя немигающих глаз с маркиза, погрузившегося в выразительное молчание, Томас только поднял брови: должно быть, Гарри и в самом деле помешался.
– Если это шутка, то, уверяю вас, я не нахожу ее ни в коей мере забавной, – ответил Томас, обретя наконец дар речи. – Мы ведь говорим о леди Амелии? Верно? Если, конечно, у вас нет еще одной дочери, которую вы тщательно скрываете в отличие от этой дерзкой строптивицы.
Последовала целая серия покашливаний, долженствующая прочистить горло его собеседника, закончившаяся глубоким усталым вздохом:
– Господи, ну тогда скажите, что мне с ней делать? Я бы взял ее с собой, но у меня не будет ни времени, ни энергии на то, чтобы удерживать ее от ее обычных проделок, особенно в стране, с которой я недостаточно хорошо знаком. Вы единственный человек, к которому я могу обратиться с подобной просьбой. Не будь эта поездка настолько важна для меня, возможно, я пересмотрел бы свои планы…
Гарри молча обратил к Томасу умоляющий взгляд.
Томас при этом ощутил слабый укол совести, но, к счастью, это продлилось не больше нескольких секунд. По его мнению, деловая поездка в Америку не шла ни в какое сравнение с тем, что ему предлагалось – играть роль опекуна для неуправляемой дочери Гарри.
Подавшись вперед, Томас разразился филиппикой:
– Если бы вы попросили меня занять ваше место на гильотине или продеть голову в петлю, приготовленную для вас палачом, я бы счел это менее сложной задачей.
Брови Гарри сошлись над прямым патрицианским носом, а его рот под усами слабо дрогнул.
– Буду с вами откровенен. Эта де… эта моя дочь, похоже, задалась целью безвременно свести меня в могилу. Она ухитрилась связаться еще с одним никчемным претендентом на ее руку. Если бы мой слуга не проявил бдительности, мне пришлось бы называть зятем этого недостойного Клейборо!
Он выплюнул это имя с таким отвращением, будто никогда столь мерзкое и грязное слово не слетало с его уст.
– Гарри, – проговорил Томас с долгим и тяжким вздохом, – а может, было бы лучше, если бы вы позволили ей выйти за того, кого она выберет? Она уже достигла брачного возраста.
Пусть бы какой-нибудь несчастный малый взял на себя заботы о ней, подумал Томас. Можно не сомневаться, что после нескольких месяцев брака этот малый будет обливаться горючими слезами, поняв, какую невыгодную сделку совершил.
По кабинету прокатился глухой стук: Гарри с силой ударил кулаком по письменному столу красного дерева.
– Ну уж нет! Меньше всего я хочу получить в зятья этого бездельника. Боже, прекрасно сознаю, что за фрукт моя дочь, но мой долг отца защитить ее от таких искателей. – Он понизил голос: – Ее бедная мать перевернулась бы в могиле, если бы знала, что стало с ее единственным дитятей.
Острая печаль затуманила его глаза при упоминании о почившей жене, и в эту минуту Томас устыдился своей бесчувственности и бездумного предложения – позволить дочери Гарри выйти за игрока и охотника за деньгами. Но, Господь свидетель, если уж какая-нибудь женщина и заслуживала такой участи, то это именно леди Амелия.
Даже подумать о просьбе Гарри (а Томас вовсе не собирался принимать его просьбу всерьез) означало бы оказаться на волоске от безумия, но, как друг, он чувствовал потребность объяснить и оправдать свой отказ.
– И что бы вы порекомендовали мне с ней делать во время вашего отсутствия? Я полагаю, вы бы не одобрили, если бы я заставил ее трудиться.
Однако лицо Гарри просветлело, и он стал похож на уличного мальчишку, стащившего крону на улице Ист-Энда.
– О, это мне никогда не приходило в голову. Очень удачная мысль, хотя и необычная. Возможно, это как раз то, что ей надо, а именно: получить малую толику трезвости. И я уверен, на этот раз она усвоит урок. Но конечно, работа не должна быть мерной.
Итак, Гарри не имел ничего против того, чтобы заставить девчонку трудиться, хотя Томас всего лишь пошутил…
Через минуту глаза маркиза засверкали.
– Не могла бы она побыть компаньонкой для ваших сестер?
Томас мгновенно отрезвел. Блеск в голубых глазах друга означал, что тот воспарил до небес, и это следовало пресечь в зародыше, пока не оказалось, что девицу доставили к его парадному крыльцу с сундуками и всем, что полагается.
– Этой зимой мои сестры на шесть недель отправляются с матерью в Америку.
Даже помыслить нельзя о том, чтобы навязать своей семье леди Амелию.
Проведя рукой по волосам, Томас снова вздохнул:
– Господи! Вы же видели нас вместе. Я бы предпочел приручать дикого вепря. Она в первый же час истощила бы мое терпение. А уж что говорить о нескольких днях, неделях и тем более месяцах. В чем ваша дочь нуждается, так это в сторожевой собаке.
Гарри сжал губы, и рот его принял форму прямой и тонкой линии.
– А может быть, вы сумеете найти для нее подходящего джентльмена, способного отвлечь ее от этой… гм… активности, – поспешил добавить Томас, вспомнив, с кем говорит: бедняга ведь приходился девушке отцом.
Гарри потянул медные застежки своего жилета, будто тот внезапно стал ему тесен.
– Ну, не могу сказать, что я вас особенно осуждаю. Помнится, ваше знакомство началось не очень удачно.
– Я сказал бы, это выражено довольно мягко, – заметил Томас как можно суше.
Гарри медленно поднялся, Отодвинув свой стул. Томас понял намек и поспешил вскочить на ноги. С отрешенным видом маркиз протянул ему руку через стол, заваленный перьями, заставленный изящными чернильницами, стопками бумаг и книг. Томас принял протянутую руку, испытав при этом мгновенное сожаление. И не потому, что не выполнил просьбу, а потому, что оказался слишком уж здравомыслящим человеком. Хотя никто в здравом уме не взялся бы за это.
– Я не таю на вас зла, хотя надеялся… – сказал Гарри с бледной улыбкой. – Какое несчастье, что Амелия не выбрала такого, как вы.
Пока длилось их рукопожатие, взгляд Томаса не отрывался от лица друга. Он знал Гарри шесть лет и понимал, что тот питает к нему глубокую привязанность. Но ведь не мог же Гарри сделать ему такое предложение в надежде на то, что они с Амелией, возможно…
Он попытался прогнать эту мысль, но, к несчастью, мысли живут собственной жизнью. Конечно, случись такое, Гарри пришел бы в восторг. Союз между ним и Амелией дал бы маркизу зятя, которым он мог бы восхищаться и которого мог уважать, но, что гораздо важнее, он смог бы урезонить его непокорную дочь.
У Томаса вырвался мрачный смешок:
– Это была бы пара, обреченная на адский огонь.
Уголок рта Гарри приподнялся в кривоватой улыбке:
– Да, похоже на то.
Они в молчании направились к двери кабинета. Приостановились у двери, и Гарри дважды с силой хлопнул Томаса по спине.
– Я отправляюсь только через месяц. Если передумаете, пожалуйста, дайте мне знать.
Томаса восхищало упорство друга, но он скорее добровольно сел бы на корабль, отплывающий в Австралию, место ссылки преступников, чем пошел бы навстречу Гарри.
Амелия знала, что отец разгневан. Он ни слова не сказал ей с тех пор, как отвратительный мистер Инглз буквально выволок ее из экипажа в двух милях от города. Конечно, им следовало бы добираться до Гретна-Грин пешком, и тогда их бегство могло увенчаться успехом.
Прошло полчаса, и отец потребовал, чтобы она пришла к нему в кабинет. Все еще уязвленная тем, что отец несправедливо обрек ее на трехдневное заточение в спальне, она мешкала (хотя делать ей было совершенно нечего), прежде чем приступить к нескончаемому спуску вниз по лестнице на встречу с разгневанным родителем.
Достигнув его кабинета, она обреченно распахнула дверь и с силой наткнулась на какое-то препятствие по другую сторону двери.
Она услышала глухой звук удара и тихое кряканье мужчины, некий возглас, означавший смесь удивления и боли. Амелия инстинктивно сделала шаг назад, все еще сжимая дверную ручку. Господи, чем это занят отец?
Прежде чем этот вопрос окончательно сформировался у нее в голове, в поле ее зрения появилась внушительная фигура лорда Армстронга, а его тонкие пальцы, как она заметила, потирали участок возле ушибленного виска. Он смотрел на нее прищуренными изумрудно-зелеными глазами, опушенными густыми ресницами, и под его пронизывающим взглядом любое живое существо должно было бы поежиться.
Но только не она, хотя при виде этого любимца отца сердце ее сделало странный скачок, а пульс ускорился. Ее снова обеспокоила собственная реакция, повторяющаяся при каждой встрече с золотоволосым виконтом. И тотчас же она произвела тайную оценку его фигуры, источавшей элегантность и грубую мускулистость, и была вынуждена признать его красоту, столь безотказно действовавшую на менее проницательных и разборчивых женщин, к числу которых она, к счастью, не принадлежала.
– Прошу прощения, – сказала Амелия безразлично-вежливым тоном.
Широко открыв дверь, чтобы та пропустила два слоя се объемистых нижних юбок под синим оборчатым платьем, девушка вошла в комнату. И тотчас же зажмурилась от ослепительно яркого солнца, лившегося в широкие окна.
Её обоняние уловило чистый и изысканный аромат бергамота и розмарина. Его одеколона. Она узнала бы его даже с завязанными глазами. Амелия резко отвернулась.
Она привыкла питать отвращение к этому запаху. Еще большее отвращение она питала к мужчине, с которым у нее ассоциировался этот запах. Сделав медленный и глубокий вдох, она заняла место на безопасном и удобном расстоянии от обоих мужчин.
– Я не ожидала, что кто-то окажется так близко от закрытой двери, – добавила она, чтобы он ни вздумал принять ее заявление за извинение.
Лицо ее отца, охватившего взглядом всю эту сцену, выглядело так, будто он был близок к апоплексическому удару. Рот лорда Армстронга сжался, а глаза еще больше сузились. Амелия встретила его взгляд спокойно: он может пялиться и глазеть на нее сколько угодно, ее это ни чуточки не беспокоит, решила она, хотя сердце ее затеяло бешеную пляску.
– Вообще-то говоря, встретив на пути закрытую дверь, полагается в нее постучать, – послышался непринужденный ответ виконта.
– Смею вам напомнить, милорд, что я проживаю в этом доме…
Какова дерзость! Он еще смеет ее отчитывать! Дверные петли – не просто украшение. Они служат определенной цели.
– Амелия сожалеет об этом прискорбном инциденте, – поспешил вмешаться ее отец.
«Как бы не так!» – подумал Томас. Должно быть, эта чертовка специально дожидалась за дверью удобного момента, чтобы садануть ею по голове.
Стараясь подавить растущее раздражение, он бодро ответил:
– Да, Гарри, я ничуть не сомневаюсь в том, что она сожалеет.
– Надеюсь, я не нарушила ваше намерение уйти? – спросила Амелия самым сладким голоском. – Вы ведь уже выходили?
Губы ее изобразили нежнейшую улыбку.
Будь на ее месте любая другая женщина, Томас мог бы придумать множество способов использовать этот пухлый рот с полными розовыми губами, способный пробудить эротические фантазии любого мужчины. Но какой бы потрясающей она ни была, он бы не взял ее, даже если бы она об этом попросила. Впрочем, если бы попросила, он испытал бы некоторое удовольствие – это дало бы ему возможность насладиться отказом.
– Гм… Благодарю вас, Томас, за визит. Думаю, еще увижу вас до отъезда, – проговорил Гарольд Бертрам.
Томас ответил с коротким поклоном:
– Да, надеюсь на это.
Потом он переключил внимание на девушку.
– Как всегда, леди Амелия, встреча с вами доставила мне удовольствие, – сказал Томас, стараясь, чтобы его лицо оставалось бесстрастным, но, конечно, сам Иуда не придумал бы худшей лжи.
На мгновение ему показалось, что в ее синих глазах сверкнула искра, вдохнув жизнь в это безупречно красивое лицо и намекая на дремлющее в ней пламя. Если бы он хоть немного интересовался ею (чего, слава Богу, не было), то испытал бы холодное удовлетворение при виде того, как ее ледяная надменность тает, превращаясь в лужицу на полу кабинета.
– Совершенно с вами согласна, а если бы я осмелилась утверждать обратное, это было бы вопиющей клеветой.
Наглая маленькая тварь!
Он услышал, как Гарри судорожно втянул воздух, и этот вдох эхом откатился от оконных стекол и стен с панелями темного дерева.
– Амелия…
Томас предостерегающе поднял руку, предотвращая внушение, которое Гарри, несомненно, собирался сделать дочери. Боже! Да он скорее, согласился бы раздеться донага и погрузиться в бочонок с пиявками, чем еще минуту пробыть в ее обществе, а это означало, что он уже оставался в ее компании по крайней мере лишних четыре минуты.
– Все в порядке, Гарри. Я не хочу дать повод вашей дочери солгать.
– Рада, что в этом вопросе мы с вами придерживаемся одного мнения, – заметила она кисло.
Не доверяя своей выдержке, Томас поднырнул под низкую арку двери, бросив на нее последний взгляд. Господи, почему он каждый раз выходит из равновесия, когда на него обрушивается ее язвительное слово? И за что она его так невзлюбила?
Дамы, леди, матроны и все женское население в целом не испытывали антипатии к его внешнему виду. Многие, в том числе и дети, не были равнодушны к его остроумию и обаянию.
Но не леди Амелия.
Раздосадованный направлением, которое приняли его мысли, – будто его заботило ее мнение о нем, – Томас повернулся и обратился к Гарри:
– Не надо меня провожать. Я выйду сам. Всего хорошего. Гарри… и леди Амелия.
И он спокойно вышел.
Если бы Амелия Могла дать волю слезам, она бы разрыдалась от облегчения при виде широкой спины лорда Армстронга, скрывающейся за дверью. А когда он исчез, она готова была испустить торжествующий вопль, слыша его крупные неспешные шаги по коридору.
– Ты была непозволительно груба с лордом Армстронгом, – сказал отец, и она увидела на его лице явное неодобрение.
Часы на каминной полке отмеряли своими ударами ее полное равнодушие к его словам. Когда стало ясно, что ответа не последует, Гарольд Бертрам издал звук, свидетельствующий о недовольстве. Амелия давно привыкла к этим звукам и научилась различать их по смыслу.
Отец взъерошил волосы пятерней и направился к маленькому круглому столику в углу, на котором стоял графин с самым дорогим в Англии портвейном. Тремя нетерпеливыми рывками он распустил шейный платок и бросил его на ближайший диван. Потом налил себе вина. Было десять часов утра.
– Ты хотел поговорить со мной, отец?
Он сделал несколько шагов, к окну и остановился перед ним, поднеся стакан ко рту.
Несколько секунд он молчал и, казалось, созерцал желтые азалии, украшавшие сад по периметру. Она видела только его профиль. Затем он медленно повернулся к ней.
Амелия вдруг подумала, что не смотрела на отца с самого своего знаменательного возвращения домой. Она никогда еще не видела его таким: жилет расстегнут, волосы всклокочены. А без только что сброшенного шейного платка, неизменно украшавшего шею, Амелия выглядела непристойно голой. Можно было бы, конечно, сказать, что он выглядит неухоженным, но, пожалуй, не стоит.
– Сколько раз я просил тебя не обращаться ко мне подобным тоном? Не так давно ты называла меня папой.
Похоже, последнее замечание было им сделано для себя – как напоминание. Возможно, он задумался о своем отношении к ней: Амелия поспешила отбросить эту мысль, пока раскаяние не пробило брешь в стенах, воздвигнутых ею и охраняющих ее сердце от лишних эмоций. Та часть ее существа, которая некогда была небезразлична к его мнению, давно уже отмерла.
– Мне сказали, что ты хочешь со мной поговорить, – повторила она, будто и не слышала его.
– Сядь, Амелия.
– Я бы предпочла постоять, – возразила она.
Цвет его лица принял теперь оттенок зрелой свеклы, и, когда он заговорил, губы его дрожали.
– Последняя твоя нелепая выходка не только причинила мне ненужное беспокойство и вызвала нервное потрясение, но и стоила кучу денег.
Амелия была уверена: последнее огорчило его больше всего. Воля Господа, но она обходилась ему не дороже, чем, по его разумению, должна была. И все же любые дополнительные траты на единственного отпрыска вызывали у него горькое разочарование. Хотя, она была уверена, он не моргнув глазом потратил бы последний шестипенсовик на то, чтобы оказать финансовую помощь Томасу Армстронгу.
Он разглядывал дочь, сдвинув брови. Морщинки вокруг глаз и глубокие складки в углах рта выдавали его возраст – не менее сорока семи лет.
– Ты вынуждаешь меня обращаться с тобой единственно известным мне способом.
Его тон был суровым и жестким.
В прошлом году ее попытка убежать с мистером Кромуэллом, чтобы выйти за него замуж, окончилась плачевно: отец на шесть месяцев лишил ее денег на булавки. А что он сделает теперь? Лишит ее карманных денег на девять месяцев? Не станет выводить в следующем сезоне? Полная бессмыслица. Нельзя изъять ее из круга достойных и выдающихся джентльменов его уровня, если он хочет сбыть ее с рук.
– Меня навсегда запрут в моей спальне?
Он холодно посмотрел на нее, и этот его взгляд заставил ее сердце сжаться от боли. Она попыталась замаскировать ее такой же холодностью и со скучающим видом вопросительно подняла брови. Он молча смотрел на нее, прищурив глаза и сжав губы. Она могла бы поклясться, что мысленно он был готов задушить ее за глупую выходку. Когда он заговорил, его тон был угрожающе спокойным, что предвещало надвигающуюся бурю:
– Я не верю, что эти негодяи, к которым ты питаешь прискорбное пристрастие, будут искать тебя в монастыре.
Глава 2
Амелия почувствовала, что не может вытолкнуть воздух из легких – он застрял на пол пути. На секунду она испугалась, что сейчас упадет на персидский ковер в глубоком обмороке.
– Но ведь мы принадлежим к англиканской церкви.
– А я считаю, сейчас самое подходящее время, чтобы впитать идеи католицизма. Я слышал, монахини располагают методами, способными привести к повиновению кого угодно.
Боже милостивый! Похоже, он говорит серьезно.
– Ты сошел с ума!
Гарольд Бертрам издал безрадостный смешок и проглотил свой напиток. Не спеша подошел к письменному столу и поставил на него пустой стакан.
– Да, вероятно. Но я исчерпал все возможности удержать тебя в узде. Может быть, год на попечении сестер-монахинь принесет успех там, где я проиграл.
Год! Она задохнулась от ужаса, когда смысл произнесенной отцом фразы дошел до нее. Нет, нет, должно быть, это всего лишь блеф.
– Ты забыл, что случилось, когда ты в прошлый раз отослал меня из дома? – спросила Амелия, стараясь говорить спокойно.
Даже он, столь явно уклоняющийся от исполнения родительского долга, не мог не помнить, что время, проведенное дочерью в пансионе, было чревато одними неприятностями.
– Я считаю, что некоторое время спокойного религиозного самосозерцания – как раз то, что сейчас тебе требуется. Похоже, только сам Господь может обуздать твою мятежную натуру, и я с радостью возложу на него эту задачу.
Она глубоко вдохнула, но это не умерило панику, зародившуюся где-то внутри, на дне желудка.
– А как же мой светский сезон? Значит, я должна его пропустить ради того, чтобы оказаться запертой с какими-то не в меру благочестивыми монахинями?
Она ненавидела себя за то, что в голосе ее прозвучала коварно прокравшаяся в него боль, а руки стали внезапно липкими и влажными.
– А что еще мне, по-твоему, остается делать? – спросил отец негромко, огибая письменный стол и садясь в кресло.
Поверх переплетенных и сложенных башенкой пальцев он буравил ее суровым взглядом.
– Мне необходимо несколько месяцев пробыть в Америке. Если я оставлю тебя здесь, то, как только я уеду, ты начнешь куролесить по всей Англии – от Корнуолла до Нортумберленда – бог знает с кем, а по возвращении лишь Господу известно, какого негодяя я увижу в качестве твоего мужа.
– А почему так важно, чтобы на нем стояла твоя печать: «одобряю»? Думаю, достаточно того, что ты избавишься от меня.
Ее слова прозвучали более эмоционально, чем ей хотелось бы. Но причиной тому был скорее гнев, чем боль. Ей безразлично, что отец ее не любит. Больше не любит. Вскоре после смерти матери она вытравила в своем сердце потребность в отцовской нежности.
Амелия помолчала, распрямила и расслабила пальцы, впивавшиеся в ладони, и продолжала говорить, тщательно следя за тем, чтобы тон ее оставался размеренным:
– Я уже взрослая женщина. Неужели я не имею права выбрать человека по своему вкусу, который будет обладать мной на законном основании до конца жизни? Неужели ты не сделаешь мне такой маленькой уступки?
– И ты собираешься связать свою жизнь с таким человеком, как Клейборо? – В голосе отца звучало презрение. – Через несколько лет оказалось бы, что ты живешь в благородной бедности. И как ты полагаешь, к кому обратится за помощью твой муж, когда это произойдет?
После краткой паузы он продолжал:
– Конечно, ко мне. Даже такой своекорыстный субъект, как Клейборо, знает: я никогда не допущу, чтобы плоть от плоти моей и кровь от крови моей жила в бедности. Можешь себе представить, что дочь маркиза живет среди протертой до дыр мебели и ездит в экипаже хуже наемного?
Он издал возглас, свидетельствующий об отвращении.
– Я желаю для тебя гораздо лучшей участи.
Да, Боже милостивый! Что сказали бы об этом в обществе? Человек, занимающий такое положение, как ее отец, не смог бы вынести подобного унижения. Но с точки зрения Амелии, жить в благородной бедности куда предпочтительнее затворничества в монастыре. И к тому же ему бы следовало знать, что она никогда, никогда не попросила бы у него ни шиллинга.
Но Амелия все-таки сдержалась и заставила себя смотреть на отца ничего не выражающим взглядом. Ей не хотелось снова начинать с ним спор по поводу ее права выбора мужчин.
– Дважды за год ты убегала, чтобы выйти замуж без моего согласия. Тебе еще повезло, что мне удалось сохранить в тайне твои эскапады от светских любителей почесать языком, иначе не осталось бы никакой надежды найти тебе приличного мужа. Разве ты не видишь, что у меня нет иного выбора?
Амелия понимала: отец не ждет, что она с ним согласится. Прежде чем такое чудо случилось бы, листья перестали бы менять по осени окраску. И все же этот разговор поселил в ней страх, заставивший ее сердце биться с удвоенной силой. Прежде во время их споров и ссор у отца на лице никогда не бывало такого выражения.
– Ты забыл, что я претерпела ребенком в том пансионе? Или тебе безразлично, что со мной случится?
Амелия не имела опыта улещивания и умасливания. И никогда не испытывала в этом нужды. Даже когда стала знатоком в искусстве испытывать чувство вины.
Гарольд Бертрам снова сел, и взгляд его стал задумчивым. В течение нескольких секунд он наблюдал; за ней, и она было подумала, что он вспомнил, как ее там награждали тумаками. Все ее тело было в ссадинах и синяках. Это было наказанием за попытку побега: воспитательницы считали палку единственным способом воздействия и использовали ее в случае малейшей провинности. Когда отец узнал об этом, он забрал ее из той школы, выразив при этом свое негодование.
Она вернулась домой в приятном заблуждении, решив: если отец так поступил, значит, она ему небезразлична. Но это было не так. Через неделю после ее возвращения в их загородное поместье он уехал в Лондон, и она почти целый год его не видела. Ей было тогда тринадцать, и в тот, момент она особенно нуждалась в нем.
По возвращении он ни разу не спросил ее о том, как она обходилась этот год без него. Ему было все равно. А потом он стал проявлять интерес к этой чертовой судостроительной компании. И к этому чертову великому и могучему лорду Томасу Армстронгу, воспарившему, подобно ангелу, в небесную высь и занявшему гораздо более высокое положение, чем его дочь, потому что стал его дедовым партнером.
– Принимая во внимание серьезность твоего проступка, я могу предложить тебе еще только один выход, – сообщил он после длительного молчания. – Работу.
Амелия часто заморгала и судорожно сглотнула.
Работу? Ей потребовалось довольно много времени, чтобы мозг ее усвоил, что это может значить в настоящих обстоятельствах.
– Ты хочешь, чтобы я работала? – с обидой, отнюдь не притворной, проговорила она. – Хочешь, чтобы я занималась благотворительностью?
Только это одно, с ее точки зрения, и могло иметь хоть какой-нибудь смысл. Гарольд Бертрам поднял плечо и пренебрежительно пожал им.
– Я подумал о чем-нибудь, связанном с канцелярской деятельностью. Ну, например, с бухгалтерией или с ведением записей под диктовку. И ты можешь не опасаться, моя дорогая. Эта деятельность не повредит твоей репутации.
Не повредит репутации?! Никто из равных ей по положению не работал! Право, эта идея не лезет ни в какие ворота. Она не собиралась в монастырь и не хотела работать, как те несчастные женщины, которые вынуждены заниматься каким-нибудь ремеслом.
– Отец, это просто нелепо. Можешь лишить меня карманных денег, как уже делал в прошлом. Но я не думаю, что стоит прибегать к подобным мерам, чтобы выказать свое недовольство. Могу себе представить, какой разразится скандал, когда станет известно, что ты заставил меня работать.
Обычно малейший намек на скандал вызывал у отца приступ мигрени и тогда он надолго запирался в своей комнате.
– К тому же я ничего не смыслю в канцелярской работе.
И у нее не было ни малейшего желания приобретать подобные буржуазные знания и навыки.
– Что можно назвать нелепым – так это твое поведение, и не только две твои последние выходки, но и многое другое, что ты совершила за последние несколько лет.
Он смотрел на нее с мрачным видом.
– Естественно, я приму меры, чтобы в обществе не стало об этом известно. Это будет в перерыве между сезонами. К тому времени все вернутся в свои загородные дома. Могу только возблагодарить Господа за то, что в отличие от многих светских простушек ты не лишена интеллекта, если даже тебе и недостает трезвого отношения к жизни. Знаешь, для женщины редкий талант – умение обращаться с цифрами. Для тебя откроется уникальная возможность использовать данный тебе Господом дар.
Неужели отец считает ее умной? Амелия подавила не подобающее леди фырканье. Как странно, что при этом он не считает ее способной выбрать себе мужа.
– Право же, крайне неприятно, что дошло до этого. Но я настаиваю, выбирай: или то, или другое!
Какой уж тут выбор? И одна и другая формы наказания одинаково отвратительны и ненавистны. Но Амелия вовсе не была дурой и потому решила: уж лучше играть роль клерка и сидеть в задней комнате какого-нибудь захудалого офиса в графстве Уилтшир, чем провести хотя бы неделю в обществе убогих монахинь, – и отец отлично знал об этом.
– Ни за что не пойду в монастырь, – сказала она, крепко стискивая зубы и сжимая в кулаки руки, опущенные вдоль боков.
К ярости Амелии, губы отца искривились в неком подобии улыбки, будто его позабавило ее высказывание, но тотчас же он кивнул сумным и важным видом. Она же предпочла отвернуться, чтобы не видеть удовлетворенного выражения на его лице.
Гарольд Бертрам сделал жест рукой в сторону двери и сказал дочери:
– Да, ступай. Пока что закончим. Я поставлю тебя в известность относительно подробностей этой работы, как только закреплю за тобой место и уверюсь в абсолютной скромности и надежности работодателя.
Амелия покинула комнату с высоко поднятой головой и спиной, прямой и неподвижной, как шомпол, хотя гордость и достоинство ее остались лежать, попранные и истерзанные, на полу кабинета.
Двадцатью минутами позже в своем доме Томас шел по коридору, на ходу избавляясь от стеснявшего его сюртука, сшитого на заказ портным; и иных частей туалета, предписываемых законами светского общества. Приступать к возлияниям было еще рано, а потому он велел дворецкому подать ему кофе в библиотеку.
К тому времени, когда он плюхнулся на диван, он уже успел отделаться от тяготившего его галстука, три верхние пуговицы его льняной рубашки были расстегнуты.
Томас с неудовольствием смотрел на письменный стол в дальнем конце комнаты. Его внимания дожидались законопроект, посвященный реформе, пачка квитанций с аукциона «Таттерсоллз» и ряд документов, касающихся судостроения и перевозки грузов. Но эта Амелия Бертрам не выходила у него из головы и мешала сосредоточиться на неотложных делах.
Он резким движением поднялся на ноги и принялся ходить от одной стены, уставленной книжными полками, до другой, позволив себе наконец подумать об истинном источнике этого недовольства. И воспоминания, которым он не предавался в течение целого года, вдруг обрушились на него.
Как только девушка вместе с отцом переступила порог бального зала, Томас тотчас же понял, кто она. Гарри Бертрам намекнул, что его дочь Амелия будет сопровождать его на ежесезонный бал к леди Каверли.
В своем сверкающем золотом платье она выглядела сногсшибательно. Высокая стройная фигура, темная грива волос, обрамляющая лицо шелковистыми прядями. Она казалась самой привлекательной женщиной в зале. Издали он не мог разглядеть цвета ее глаз – видел только высокие изогнутые брови и тонкий нос на овальном лице.
