Текст книги "Непозволительно отважный (ЛП)"

Автор книги: Беттина Белитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Например, чувство стыда у него развилось только в прошедшие недели. И знал ли он, что такое настоящая любовь ... в этом я никогда не была уверенна. Однако я и сама этого точно не знала, а я, как ни как, была человеком.

Как я и ожидала, Клотильда снова пожала плечами, вместо того, чтобы ответить и постепенно этот жест начинал сводить меня с ума, хотя я сама придумала его. Но наблюдать за ней было кое-что совсем другое, чем когда выполняешь его сама.

– Ты знаешь, по крайней мере, где сейчас находится Гуннар? Может быть, он сможет нам помочь!

– Если он действительно стал человеком, то тоже не сможет увидеть Леандера, Люси, – ответила Клотильда лучшим тоном всезнайки-Леандера.

Должно быть это наследственное.

– Некоторые утверждают, что он перебрался через пруд. В Штаты. Что живёт там где-то на юге с индейцами. Но также может быть, что они говорят это только потому, чтобы его никто не искал.

– Почему это?

– Длинная история. – Казалось, у Клотильды не было настроения рассказывать мне её. – Индийские шаманы и охранники вместе, это не особо работает. Якобы. У них есть свои собственные духи-хранители. И конечно они хорошо помогли им в прошлом, не так ли?

Ладно, решила я, не было никакого смысла разговаривать с девчонкой-охранником о людях и тем более об охранниках, которые захотели стать людьми.

Или стали ими? Были ли это только приключенческие рассказы, которыми Клотильда хотела меня развлечь и возможно преувеличила их также страстно, как это любил делать Леандер или в них скрывалось доля правды?

Бывший охранник с художественными наклонностями, который жил с индейцами северной Америки – это хотя и казалось более похожим на голливудский фильм, чем на реальность, но я также не исключала возможность, что это правда.

Тем не менее – если Гуннар жил в Америке, то и он не подходил в качестве помощника. У меня не было ни денег, чтобы полететь в Штаты, ни времени, чтобы искать его. Намного дальше, чем была ранее, я не продвинулась.

– Знаешь, мне нужно вернуться к моей клиентке. Между прочем клёвая юбка для брюк, та что ты сшила. Мне нравится. – Ещё раз Клотильда показала мне свои/мои клыки, потом коротко прикоснулась ко лбу, встала и так быстро улетела, что я даже не успела сказать пока.

Никакого приветствия для своего брата, никаких пожеланий выздороветь. Она нравилось мне больше всех из труппы Леандера, но то, что её почти не интересовало состояние брата, заставило подняться во мне новую волну гнева. Пусть лучше придумает себе другое тело, если уж ведёт себя так холодно и бессердечно.

Я не хотела, чтобы было существо с моим телом, у которого даже не имелось намёка на искреннее сочувствие. Такая Люси ничего не стоила, совершенно ничего. Тут охранники могут хоть десять раз утверждать, что искреннее сочувствие мешает им в их работе. Ангелов я представляла себя всегда по-другому.

Я, зевая, пробралась к моему окну, подтянулась в охлаждённую комнату и с облегчением установила, что Леандер ещё дышал, а его температура упала до 39,8 градусов. Кроме того его сон стал более спокойным.

Может быть, свежий воздух даже пошёл ему на пользу. Я приподняла одеяло и заползла продрогнув к нему, чтобы согреться о его горячую кожу.

Боязливо я прислушивалась к его тяжёлому, хриплому дыханию. Долгое время я не находила в себе мужества тоже заснуть, хотя от усталости меня почти тошнило. Но в эту ночь мне не оставалось ничего другого, как положиться на слова Клотильды – и верить в то, что Леандер был намного сильнее, чем я всё это время думала.

Глава 10

.

Чрезмерные ожидания

– Я действительно разочарована. Очень разочарована, Люси.

– Мы оба разочарованы, – согласился папа с мамой с ворчливым выражением лица. Это выражение лица он изображал только тогда, когда на самом деле хотел ругаться и орать, но запрещал себе делать это, потому что, передаю в оригинале, «не хочу вести себя как разъярённый орангутанг».

В этот момент скорее мама напоминала мне бешеного орангутанга, который колебался между ударами себя в грудь и лазаньем на стены. Матовое вечернее солнце светило через кухонное окно на её рыжие, взъерошенные волосы, из-за чего её голова казалось ещё более мощной, чем и так уже была.

Хотя мои родители ещё никогда меня не били, я инстинктивно уклонилась в сторону и неспокойно скрещивала ноги, то правое колено наверху, то левое. Мне не удавалось посидеть спокойно не секунды.

Но то, что происходило здесь, было допросом. Они только начали с ним. Это могло занять много времени, пока они соизволят меня отпустить. А они не имели представления, как срочно мне нужно было в мою комнату.

– Я этого не понимаю, – снова взяла дело в руки мама и предъявила мне ту фразу, которую в прошедшие двенадцать месяцев я слышала из её рта уже бесконечное количество раз. – Ведь всё стало лучше. Ты больше не занимаешься паркуром, больше не забиралась без разрешения на крышу, ты даже помогла Сеппо в сложной ситуации, как рассказал мне господин Рюбзам.

Я не показала своего удивления. Господин Рюбзам? Разве мама всё ещё продолжала вести с ним разговоры? Она что, и сегодня позвонила ему – или даже наоборот? Она сама поймала меня, ему не нужно было ничего говорить. Но он ведь об этом ничего не знал.

– Мы снова стали тебе больше доверять, Люси. Мы одна семья, а не сообщество по необходимости и надобности, – продолжил поучать папа, в то время как мама качая головой соглашалась с ним.

– Ты это доверие повторно попираешь ногами и это именно в тот день, когда твоя мать хотела поблагодарить тебя очень особенным ..., – Папа остановился и скосился на безвкусное чудовище, детскую швейную машинку (розовую), которая стояла на кухонном столе ожидала того, чтобы её распаковали, – отличительным сюрпризом.

– Но я ведь об этом ничего не знала, – предприняла я нерешительную попытку защититься. – Я всё равно предпочитаю профессиональную швейную машинку, а не игрушку.

– Ах, ещё и требования предъявляем? Люси, Люси ...

– Я не это имела в виду! Я не просила вас дарить мне что-то! – вскипела я и уже хотела продолжить говорить, как холодный взгляд папы заставил меня остановиться. Так он ещё никогда не смотрел на меня. Я считала это в высшей степени внушающим беспокойство.

– Я купила эту прекрасную швейную машинку, потому что хотела поддержать тебя с твоим новым хобби, я даже резервировала для нас двоих курс по шитью плюшевых мишек! – пронзительно закричала мама на такой неприятной высоте тона, что моя голова втянулась ещё немного глубже в плечи.

Тем не менее, я не могла предотвратить, что мои глаза коротко закатились вверх – гримаса, которую я только сегодня видела воочию и которая гарантированно подлила масла в огонь. Но о чём мама только думала? Курс по шитью плюшевых мишек! Да это было намного хуже, чем следующая топ-модель Людвигсхафена!

– Мы договорились, что не будем ругаться. Крик на неё не действует, – напомнил папа маме, как будто меня вовсе не было в комнате. Потом он несколько раз провёл рукой по галстуку, глубоко вздохнул и обратил своё внимание снова на меня.

О, значит, я всё-таки была ещё здесь.

– Люси, список твоих преступлений длинный. Очень длинный. Мы всегда прощали тебя, снова и снова – даже после того, как ты посреди ночи, без разрешения, пробежала по крышам и заработала себе при этом сложный перелом руки.

Ну, с разрешением это было бы не возможным делом.

– Я не терплю две вещи в нашем доме: что у моей дочери в голове лишь она сама и её забавы, и она в своём эгоизме забывает обо всём остальном и что мы перестали говорить друг другу правду.

– Эгоизм? Я и эгоистка? – Теперь и я повысила голос. – Если бы вы знали! Я не эгоистка, да вы ничего не знаете! – Я почувствовала, что слёзы близко и прикусила губу, чтобы не позволить им выиграть. Эгоистка ... Я отчаянно пыталась спасти моему охраннику жизнь, всё остальное больше не имело значения. Обо мне самой здесь вообще не шла речь.

– Да, правильно Люси. Если бы мы знали. Если бы имели представление! Но мы не знаем, что тебя заставило прогулять всё утро в школе. Твоё провидение по отношению к матери было лживым и подлым!

Да, может, оно таким и было; я подождала в маленьком переулке за углом, пока она не спустилась вниз в подвал к папе, и прокралась снова наверх, чтобы всё утро оставаться в моей комнате, в то время как они думали, что я в школе. Но это не было серьёзным преступлением. Из моих ребят уже каждый когда-либо прогуливал школу.

– Я не могу вам этого рассказать, – ответила я с горечью и без всякой надежды на то, что меня поймут. – Просто не могу. – С какой бы стороны я на это не смотрела: Маме и папе не хватало информации, что мы уже в течение года даём приют нелегалу, который очень болен.

Как я могла уйти из дома, после того, как Леандер так сильно кашлял, что снова выплюнул свой скудный завтрак? А потом при каждом вздохе испытывал боль?

Это было невозможно, пойти в школу. Если уж он отдаст Богу душу, то я хотела по крайней мере быть рядом. Но прежде всего я всё ещё надеялась на то, что именно этого не случиться. Когда мне самой было плохо, я не хотела оставаться одна. Может быть, я дам ему как раз ту силу, которая нужна, чтобы выздороветь.

– Этот ребёнок очень упрям, – пробормотала мама беспомощно. – Люси, раньше мы всегда всё рассказывали друг другу. Мы ведь делали это, правда?

Нет, не делали, я бесчисленное количество раз обманывала маму и папу или рассказывала извращённые истины. Всё же теоретически я могла бы делать это. Всё им говорить.

Но теперь, я больше не могла делать этого. А так же больше не хотела. С удовольствием я рассказала бы кому-нибудь о Леандере, чтобы разделить тревогу о нём, но то, что мы поцеловались, а с недавних времён спали в одной постели – даже если это случилось из-за необходимости, нет, этого я не хотела позволить маме и папе узнать.

Я тупо смотрела на пол, не отвечая, и почти могла слышать, как у папы лопнуло терпение.

– Моя дорогая Люси Марлен Моргенрот, до тех пор, пока твои ноги находятся под нашим столом...

– Остановись Хериберт! – прервала его мама властно. – Мы поклялись самим себе, никогда не говорить это предложение нашим детям. Никогда! – Детям? Она сказала «детям»? Значит, они планировали завести нескольких?

Об этом я ничего не знала – только что после меня маме нельзя было рожать. Слишком рискованно. Но эта тема так и так в прошлом; Мама была слишком старой для детей.

– Это предложение запрещено!

– Но ...

– Никаких но. Хериберт, нет. Мы поклялись себе в этом. Это ужасное предложение, я его ненавижу. Я думаю, будет лучше, если ты сейчас снова спустишься в свой подвал.

Усы папы задёргались, как будто он стоит под напряжением, и я почти ожидала того, что он возразит маме. Но он дёрнул лишь ещё один раз усами, одарил меня снова своим новым ледяным взглядом и беззвучно исчез из кухни.

Они должно быть договорились об этом заранее. Если допрос ничего не принесёт, то мама начнёт оказывать на меня давление с глазу на глаз и с помощью одной из её страшных тактик доверительного разговора. Но для этого у меня не было времени.

Внезапно я поняла, почему другие начинали грызть ногти или привыкали к другим причудам. Сейчас бы для этого был как раз подходящий момент. У меня появилось такое чувство, что я взорвусь от напряжения и нетерпения, если не смогу в скором будущем встать с этого стула и сбежать в мою комнату.

– Люси, моё сокровище. – Строгость ушла из её голоса, как будто её там никогда и не было. Вместо этого только ещё материнская заботливая слащавость. Слишком слащаво, подумала я. – Если ты не хочешь говорить с нами, то может с кем-нибудь, кто не имеет ничего общего со всем этим? Кем-нибудь посторонним, кто лучше всего знает, как выглядит внутри девушек твоего возраста?

Вопросительно я подняла на неё глаза. Кто это по-твоему должен быть? Бог? Но так как мама не верила в Бога, то он не входил в её список. Кроме того в моей голове выглядело вовсе не так, как в головах других девушек. На всякий случай я ничего не ответила, что вдохновило маму, после нескольких тихих секунд, говорить дальше.

– Ты смогла бы выговориться о том, что тебя так удручает. Также о твоих ребятах и ... изменениях твоего тела и ...

– Моё тело не изменяется! – прервала я её возмущённо. – А если будет изменяться, я точно не захочу с кем-то об этом говорить.

– Но психолог мог бы тебе ...

– Психолог? – Теперь меня ничто не удержит на стуле, я вскочила и прошла вокруг стола, потому что не знала, куда деть энергию. – Вы что, совсем рехнулись? Что мне делать у психолога? – Может рассказать о Леандере – чтобы меня потом заперли в психушку? – Мне не нужен психолог!

– Господин Рюбзам тоже говорил, что ты выделяешься, Люси, уже какое-то время, не только после того, как твоя собака ...

– Не впутывай сюда Могвая! Пожалуйста, мама! Он к этому никакого дела не имеет! – Мой голос предательски сорвался, потому что мне внезапно так захотелось, чтобы моя собака оказалась здесь, что у меня заболело сердце, как будто бы оно сгорало. Я хотела схватить его, привязать к поводку и исчезнуть на улице, чтобы прогуляться вокруг квартала и не надолго сбежать из этого дурдома.

– Хм. – Мама, казалось, размышляла, стоит ли ей продолжать донимать меня дальше или обнять. В случае сомнения лучше пусть донимает. Даже если это ни к чему не приведёт. – Мне только хочется понять, почему ты не пошла в школу. Может это ... я раньше не хотела об этом говорить, потому что отец реагирует иногда ... ну ... Это из-за господина Мэйя?

– Что? Почему вдруг это? – На одно мгновение у меня появилось такое чувство, будто я застряла в сильно действующем на нервы сне. Изменения тем разговора мамы ещё больше сбивали меня с толку, чем тогда, когда это делал Леандер. Зачем она упомянула моего сумасшедшего учителя физкультуры?

– Господин Рюбзам рассказал мне, что существует небольшая родительская инициатива, потому что некоторые девочки сказали, что он ... что он приставал к ним. Не напрямую, – прошептала мама многозначительным тоном. Я озадаченно молчала. Как можно к кому-то приставать не напрямую?

– Ты не знаешь, что я имею в виду?

– Нет.

– Они сказали, он ... – Мама сглотнула. – Показал слишком много своего тела.

– О, нет, – застонала я. Теперь конечно я знала, что она имела в виду. Господин Мэй и плохо сидящая внутренняя подкладка его слишком коротких, сиреневых шорт.

Да, во время разминочных движений он подсел к нам в круг на пол и сделал ногами ножницы. И, к большому сожалению, внутренняя подкладка не выдержала того, что обещала. Мы коллективно завопили и отвернулись в сторону, но он был так занят своим упражнением, что не понял, что нас так вывело из себя.

Господин Мэй был идиотом. Но родительская инициатива? Это было совершенно преувеличено.

– Мама, да он же абсолютный гей. Ему ничего не нужно от девчонок. Поверь мне. Он интересуется только нашими духами, причёсками и лосьонами для тела.

– Абсолютный гей, – повторила мама, округлив глаза. – Ага. Тогда у тебя не было страха перед двойным уроком физкультуры сегодня ...

Звонок в дверь вспугнул нас обеих, но я отреагировала быстрее. Прежде чем мама смогла меня остановить, я уже выбежала в коридор и тремя гибкими прыжками оказалась возле двери. Я была благодарна за любое отвлечение, даже при виде мамы Ломбарди обрадовалась бы.

Но это был Сердан. С толстым пакетом наполненным одеждой в его правой руке.

– Это ко мне! – крикнула я в направление кухни, но мама последовала за мной и остановилась посреди коридора, чтобы выстрелить в Сердана более или менее смертоносным взглядом.

– Сегодня никаких визитов. Ни сегодня, ни завтра! – пролаяла она командным тоном. Сердан на всякий случай отступил на шаг. Зашуршав, пакет прошёлся вдоль косяка двери. – Если господин Мэй – гей, ты пойдёшь на урок физкультуры, барышня! Никаких возражений!

О, чёрт. Да, двойной урок физкультуры после обеда. Теперь у меня и вовсе не осталось шансов остаться здесь. Всё-таки, пока электричка поедет, у меня было ещё несколько минут, а их я хотела провести без постоянного наблюдения, прежде чем мама ещё начнёт копаться в одежде Леандера.

– Господин Мэй – гей? – спросил Сердан приглушённо, после того, как мама шаг за шагом – а это были очень маленькие шашки для такой большой женщины, отступила на кухню.

– Не имеет значения. Это не так важно. – Не приглашая его войти, я забрала пакет у него из рук и быстро просмотрела верхние слои. – Рубашки? Да это почти один рубашки. Полосатые рубашки. Леандер ведь не ... – Пойманная с поличным, я уронила пакет.

– Значит так и есть! – Сердан чуть ли не рычал от досады. – Этот Леандер, я так и знал! Я знал это уже всё время ... Ваш беженец Леандер!

– Мой беженец, – прошипела я. – И прекрати сейчас же кричать! Мама ничего об этом не знает!

– Тот, что написал в твоём дневнике дружбы? Но этого не может быть. Он же из Франции!

– И что дальше? Беженец из Франции, и больше тебе ничего не нужно знать. Больше никому ничего не нужно знать. – Я рванула пакет на себя и бросила в него ещё один взгляд. Брюки выглядели не менее провинциально, у двоих из них даже была складка впереди. Мне придётся перешивать их.

– Не дуйся, Люси, это одежда моего двоюродного брата, самого заядлого ботаника. Он носит только такие вещи. Беженцу это должно быть всё равно.

– Заядлого ботаника? – переспросила я рассеяно. – Изучает право, не так ли? – У Сердана была целая армия амбициозных кузенов, чья цель жизни состояла в том, чтобы показать Людвигсхафену и миру, что турки были более лучшими и прежде всего более умными немцами.

– Медицину. Хочет стать хирургом, и с того времени как решил им стать, мой отец хочет, чтобы я сделал тоже самое ... Это раздражает. Кем собственно ты хочешь однажды стать?

– Что? – Я оторвала взгляд от пакета и попыталась воспроизвести то, что только что сказал Сердан и почему ради Бога он хотел знать, чем я когда-то, через сто лет захочу заняться.

– Рюбзам спросил нас сегодня об этом, из-за практики в следующем году. Ну, чем мы хотим заняться позже и всё такое! Тебя же не было. Ты прогуляла, да?

– Я ... ах Сердан, не спрашивай меня подобные вещи! Нет, правда! Откуда мне это знать? А ты уже знаешь?

– Да, знаю, – ответил Сердан спокойно и заглянул мимо меня в коридор, но его глаза подсказали мне, что мама не стояла позади нас. – Я хочу стать учителем. Учителем физкультуры. Физкультуры и немецкого, наверное.

– Учителем!? – Я почувствовала, что он не дурачил меня, он говорил это на полном серьёзе, и я сразу же поняла, что он станет хорошим учителем, но в тоже время ощутила себя последней неудачницей.

Потому что у меня действительно не было представления, кем я хотела стать – и прежде всего свободного времени, чтобы поразмышлять над этим.

– Сердан, прямо сейчас неподходящее время, я не могу ... Мне нужно в школу.

– Да. Конечно. Или к твоему беженцу? Из Франции? В которой имеются такие невероятно большие проблемы с беженцами. – Не возможно было не услышать иронию в его словах, но я всё равно проигнорировала её.

– Именно. Спасибо за одежду. Как я уже говорила, мне нужно в школу. На физкультуру. – Я толкнула дверь ещё немного дальше, пытаясь закрыть её, но Сердан засунул в щель ногу.

– Завтра нам наконец нужно будет начать работать над проектом, Катц. Я серьёзно. Мы даже не знаем, какие ключевые слова получили!

– Знаешь что, Сердан? Ты тоже ботаник. Как твой двоюродный брат. И если я немедленно не начну упаковывать мои вещи для физкультуры, то мама убьёт меня. Пока, до завтра. – Да, я поступила с ним невежливо и вела себя именно так, как папа обвинил меня ранее: эгоистично и не принимая во внимания других. Но я уже слишком много открыла Сердану. Он вцепится в это, как битбуль.

Я услышала, как он снаружи, перед дверью, заругался на турецком, грубо и явно рассерженно, но хотя это было и не логично, я хотела поехать как можно быстрее в школу, чтобы побыстрее снова вернуться, даже если урок не кончиться из-за этого раньше.

Мама наблюдала за мной без слов, пока я не покинула квартиру, так что я не могла больше проведать Леандера и измерить его температуру. А неприятное покалывание у меня на затылке заставило почувствовать, что она смотрела мне вслед из окна, так долго, как только могла.

Это она будет делать теперь каждое утро. Она будет наведываться ко мне в комнату, чтобы проконтролировать, может быть даже обшаривать кровать, чтобы убедиться, что я не прячусь под одеялом.

У меня больше не будет шансов прогулять. А Леандеру нельзя более и дня оставаться в нашей квартире.

Глава 11

.

Бастующие куры

– Что это будет, когда вы закончите?

– Уже закончили, – ответила Софи прищурившись. Как и другие девчонки, она сидела на скамейке раздевалки в уличной одежде – то есть: плотно облегающих джинсах и слишком широкими сапожками, сверху куртка и огромный шарф, скрестив ноги и руки, а взгляд опасный.

Они напоминали мне рассерженных кур, которые встретились для конференции на жерди, а теперь обсуждали, как им линчевать другую курицу. Разве нет?

– Ага, – ответила я без всякого интереса и медленно опустила мой рюкзак на пол, но Софи энергично вырвала его у меня из рук, чтобы поставить рядом с собой на скамейку.

– Давай, подсаживайся к нам. Мы бастуем. – Софи требовательно постучала на оставшиеся десять сантиметров деревянной скамьи. Я не последовала её приглашению.

– Из-за чего забастовка?

– Из-за чего забастовка? – передразнила меня Софи и посмотрела на тех, кто бастовал вместе с ней. Они уже и так перешёптывались и хихикали, звук, который я ненавидела больше, чем что-либо другое. – Нам нужно ещё и объяснять тебе? Этот тип грязный домогатель!

– Да это ведь чушь собачья! – Я протянула руку вперёд и захватила мой рюкзак назад. – Он никого не лапал, и вы это очень хорошо знаете!

– Нет, он сделал это! – заругалась Елена. – При подтягивании на турнике он пощупал мой зад!

– Потому что в противном случае ты бы упала, как мокрый мешок! Поэтому! Ему что, следовало наблюдать за тем, как ты ломаешь себе шею?

– Люси, он ... он ... – Софи краснея понизила голос, но её глаза оставались ядовитыми. – Он показал нам свою штуку. Это говорит о нём всё.

– Вы кучка глупых женщин, правда. У него просто сдвинулась внутренняя подкладка, это всё. Он этого даже не заметил. Кроме того это было его яйцо, а не штука. – Я решила проигнорировать этот заговор и начала переодеваться. У меня было ещё только три минуты. Но Софи, которая по-видимому была лидером забастовки, не собиралась сдаваться.

– Теперь не подводи нас, Люси! Если мы будем бастовать все, то никто нам ничего не сможет сделать! Ты ведь уже все утренние занятия прогуляла, тогда ещё два урока ничего не будут значить, не так ли?

Молча, я выскользнула из моих джинсов и натянула спортивные штаны. На такие дурацкие вопросы я даже не хотела отвечать. Пошли они все подальше. Кроме того в этом была огромная разница, прогуляю ли я физкультуру или нет. У других девчат дома не сидела моя мать.

Для мамы эти два урока были стрелкой на весах. Я не могла позволить себе этого, но прежде всего не хотела. Господин Мэй был не виновен.

– Знаешь, кто ты? Предательница. Ты предательница! – закричала Елена звеняще-холодным голосом.

Но я сделала вид, будто других здесь вовсе нет, переоделась до конца и предоставила кур самим себе. Пусть сидят себе в раздевалке, продуваемой ветром, и конструируют новые теории заговора. Я хотела двигаться. Лишь на прошлой неделе мне было снова разрешено нагружать руку. Это мне нужно использовать.

Дрожа, я шла вдоль узкого коридора. Воздух был затхлым, но мне нравился эта застоявшаяся спёртость спортивного зала.

Наш послеобеденный блок зимой проходил в старом зале, который почти больше не использовался, потому что женская учительская раздевалка была повреждена водой, а на полу в зале имелись неисправности.

Но здесь я сделала мой первый сальто, когда мы занимались вольными упражнениями в пятом классе, и уже воспоминание об этом чувстве эйфории делало для меня это убогое здание симпатичнее. Его собирались в скором будущем снести и всегда, когда я об этом думала, то меня печалило это представление.

Печальным был также вид, который предстал передо мной в зале. Господин Мэй сидел в одиночестве и всеми брошенный посреди комнаты под одной из устало мигающей неоновой лампой на большом голубом спортивном мате, и тёр ногтями свои светящиеся-зелёные замшевые кроссовки. Он это ненавидел, когда на его кроссовках были пятна. При том, что у него их было бесчисленное количество пар; на восьмой я перестала считать. Он менял их, как другие трусы.

– Поношенный люк сейчас в моде, господин Мэй. Нельзя, чтобы это выглядело так будто их вылизали. Не то люди подумают, что вы только носите эти вещи и только делаете вид, что вы спортивный.

– Хм? – сказал он вопросительно и вытащил наушники своего iPod из ушей.

– Не важно. Мы можем начать?

Он издал страдальческий вздох.

– Давай, сядь рядом со мной, Люси. Мне нужна твоя помощь. Я растянул себе плечо, и согревающий пластырь сжигает мне кожу.

– Правда, он жжёт! – Элегантным поворотом он повернул ко мне своё загорелое в солярии плечо и приподнял лямку майки. – Ты можешь убрать его?

Я тихо фыркнула.

– Знаете, именно поэтому другие сидят в раздевалке и не хотят заходить сюда. Из-за таких вещей.

– Из-за ревматического пластыря?

– Например. – Или из-за плохо сидящей подкладки шорт. – Они это неправильно понимают. Совершенно неправильно.

Тем не менее, я взялась кончиками пальцев за уголок пластыря и одним сильным рывком сорвала его с плеча господина Мэйя. Он взвыл, но это давно пора было сделать. На его коже уже начали образовываться мелкие волдыри.

– Спасибо, Люси. И давай посмотрим правде в глаза: Ведь не имеет значения, что я делаю, а что нет. Мои часы здесь сочтены. Можешь пойти спокойно к своим подружкам. – Уныло, он сложил пластырь пополам и засунул его себе в штаны.

– Это не мои подружки. И я не буду прогуливать. Я прогуляла всё утро и каждый это знает. Я не могу прогулять сегодня ещё и послеобеденные занятия, так не пойдёт. Я хочу заняться спортом.

– Ну, хорошо. Тогда выбирай. Что ты хочешь делать? Спорт в команде к сожалению выпадает. – Теперь голос господина Мэйя звучал в высшей степени жалостливо к самому себе.

Этим он напомнил мне Леандера, но я тут же снова прогнала эту мысль из головы. Мне было необходимо отвлечься, больше, чем что либо другое. Спорт для меня был лучшем отвлечением, которое существовало в этом мире.

– Гимнастика. Вольные упражнения и снаряды, пожалуйста! С сальто и опорными прыжками, турником, брусьями и коне и ...

– Полегче, Люси, полегче. У нас только два часа.

Но я уже открыла раздвижную дверь комнаты со снарядами и начала выстраивать небольшую гимнастическую дорожку – да почти забег, я могла плавными переходами переходить от одного снаряда к другому, если хотела. И в конце быстрый бег к трамплину. Лишь с трудом я позволила уговорить себя размять мои мышцы с помощью бега, но потом меня никто больше не мог остановить.

Господин Мэй быстро заразился моим энтузиазмом. Не прошло много времени, как он уже подстёгивал меня к новым высотам и показывал уловки и трюки, с помощью которых я могла улучшить осанку и движения.

Я ни разу не подверглась опасности упасть, так сильно я сосредоточилась – о, мне так этого не хватало, так сильно не хватало. Это был не паркур, потому что здесь была тысяча подстраховок.

В городе не были разложены спортивные маты, а также не было трамплинов, которые увеличивали мой размах во много раз. Но было такое чувство, будто это паркур, и когда я полтора часа спустя вся в поту и тяжело дыша, опустилась на мягкий, прохладный мат, то на пару секунд почувствовала себя свободной и счастливой.

По крайней мере, на пару секунд – это было больше, чем мне могли дать прошедшие тёмные дни. У меня внезапно снова появилось чувство, что всё может измениться к лучшему. Да, возможно я приду домой, а Леандер выздоровел. Но что если нет? Если ему наоборот, стало ещё хуже?

– Спасибо, Люси. Это был хороший урок физкультуры. – Господин Мэй протянул мне свою руку. Я взяла её, и он поставил меня на ноги. – Что это, Joop? Joop, не так ли? – Как терьер он понюхал мою шею.

– Нет, Armani. Мужской запах, – ответила я подавлено. Он пристал ко мне, потому что сегодня утром, в утешении, я обняла Леандера, после того, как его стошнило. И каким бы он не был больным, он настаивал на том, что должен хорошо пахнуть.

– Девушки могут душиться мужскими ароматами, Люси, тем более ты! Ты ведь такой андрогинный тип личности. Это очень хорошо подходит к тебе и к твоему цвету лица! – Я не знала, что такое андрогинный, нужно будет спросить Леандера, но так, как это прозвучало изо рта господина Мэйя, было скорее восхищением, чем критикой. – Скажи, у тебя есть предки из цирка? Артисты? Ты происходишь из семьи артистов, не так ли?

– Нет. Мой папа работает в похоронном бюро. Никаких артистов. – Общими силами мы начали завозить снаряды назад в соседнюю комнату. Снаружи уже стало темно, а от неоновых ламп исходил лишь неспокойный, желтоватый свет. Моё ощущение счастья улетучилось, чтобы освободить снова место для старого, мучительного беспокойства о Леандере.

– Тебе нужно развивать это дальше, Люси. Ты талантлива, так талантлива! Физкультура два раза в неделю – это слишком мало для кого-то, как ты. Может нам стоит основать секцию по вольным упражнениям? Этот зал почти всё время пустует, может быть, я смогу ... нет, вероятнее всего не смогу.

Также и энтузиазм господина Мэя улетучился. Как и я, он временно забыл, что случилось.

– Вам стоит сказать, кто ... ну, кем вы являетесь, – предложила я словно между прочим.

Господин Мэй замер и отпустил голубой мат, так что он чуть не опрокинул меня на землю.

– Что?

– Я думаю, вы знаете, что я имею в виду, не так ли? – Неуверенно я смотрела мимо него. Он должен был это знать!

– Это никого не касается. Никого! Это не имеет значения! Так не должно быть! – Он снова поднял мат, но сделал это так нервно, что он снова выскользнул у него из рук. Тяжело дыша, я сама загрузила его на тележку.

– Я ведь только продолжила ...

– А если я это сделаю и расскажу, тогда мне нельзя будет больше преподавать парням? Потому что это сексуальное домогательство, если я прихожу им на помощь на брусьях?

Ой-ой. Что же я здесь только натворила? Это был разговор, который я так никогда не хотела вести. Разговор для взрослых. Да, уже с начала нашего двойного урока я говорила ужасно по-взрослому. А теперь не знала, как снова выйти из этой дилеммы.

– Всё в порядке, Люси. Я не ожидаю от тебя ответа. Петр организовал справедливое слушание дела и мне нужно подождать его. Что собственно с вашим показом? Могу я вам как-то помочь? О, Люси, я так прекрасно могу представить тебя на подиуме, с твоей модной причёской и твоим лёгким весом ...