Текст книги "Маска красной смерти (ЛП)"

Автор книги: Бетани Гриффин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

В саду?

В полночь?

Бросаю взгляд на нижнюю часть записки. Потом вглядываюсь сквозь внутренние окна в заросший сад, пытаясь игнорировать неприятное чувство, что за мной наблюдают.

Пробегаю руками по царапинам кожаной обложки книги. Она принадлежала кому-то еще. Означает ли это, что сообщение тоже принадлежало кому-то другому? А если тот, кто должен был откликнуться на послание уже встретился в полночь в саду с тем, кто писал записку? Возможно, это произошло годы назад, и оба участника уже мертвы.

Хотелось бы, чтобы сообщение было от Уилла, но он всегда работает в полночь.

Могла ли Эйприл оставить мне сообщение? Я смотрю на рукописный текст, но он бездушный и не распознаваемый.

Я подхожу к внутреннему окну. В грязи замечаю нечто, что может быть частью следа. Но ты никогда не увидишь этого, если не ожидаешь увидеть.

Перемещаюсь по пентхаусу, пробегаю пальцами по стеклу. Окна не открываются. А дверь в сад заложена кирпичом.

Проходит час. Я жду. Мама стучит в мою дверь, прежде чем отправиться спать.

– Они могут ее найти, Аравия, – то, как она это произносит, только усугубляет мои страхи. Я дотрагиваюсь до клочка бумаги, надеясь, что он что-то значит. Я слышу, как мама вздыхает и идет через холл в свою комнату.

Нетерпеливо смотрю на часы, и, наконец, выскальзываю из апартаментов.

Если вход в сад не на нашем уровне, значит, он может быть выше или ниже. На крыше есть терраса, и я достаточно часто бывала там, пока доступ туда еще был, чтобы знать – люков там нет.

Хотя я никогда не была на этажах ниже нашего. Лифтер в гладкой белой маске всегда отправляет на самый верхний. Но здесь есть и лестницы.

Наш холл освещается мерцающими газовыми лампами, но они слишком слабые, чтобы разогнать мрак, а лестница в конце холла и вовсе не освещена. Я осторожно спускаюсь, осторожно ставя одну ногу перед другой, и держась одной рукой за стену.

В коридоре множество дверей. Должно быть, эти покои значительно меньше пентхаусов над ними. Я осторожно открываю каждую дверь, чтобы не потревожить жителей, но почти в самом конце холла роняю стул, очевидно, поставленный здесь для курьера, и он падает на пол с грохотом, а затем ударяется о стену.

Изнутри, из ближайших апартаментов, кто-то кричит:

– Кто здесь?

И затем дверь открывается. Я ожидаю увидеть слугу, возможно, семью, но вместо этого встречаю нескольких молодых мужчин в форме.

– Что ты делаешь на этом этаже? – спрашивает один из них, пытаясь меня схватить. Я делаю шаг назад, прежде чем он дотронется до меня. Я не знаю, может, он с кем-то меня перепутал и теперь уверен, что мне здесь не место. Вторая дверь открывается, открывая взору других солдат, постарше.

– Остановите ее, – говорит он.

Еще больше дверей открываются. Форма подсказывает, что они работают на принца Просперо. Почему столько мужчин размещено прямо под нами? На лацкане старшего мужчины я вижу брошь. Если бы не часы, проведенные с Эйприл, при ее внимании к стилю и деталям, я бы никогда не заметила его. Открытый глаз.

Я вытаскиваю записку, словно это может как-то меня спасти.

– Встреть меня в саду в полночь, – читает он.

Его форма снабжена многими яркими знаками отличия, и я полагаю, что он здесь главный. Ни у одного из этих солдат нет замкнутого, жесткого взгляда людей, выросших из голодных детей, которых я видела по периметру верхнего города, но главный смотрит на меня так, словно считает сумасшедшей. Когда он смотрит снова на клочок бумаги, на этот раз замечает глаз, такой слабо проступающий, словно нарисованный карандашом в углу листка.

– Пропустите ее, – произносит он и кланяется мне. – Наслаждайтесь прогулкой по саду.

Он проходит по холлу взглядом вверх и вниз.

– Приготовьтесь выдвинуться утром в место менее роскошное, – даже в тусклом свете подчиненные ухитряются рассмотреть выражение его лица и удаляются в свои покои.

– Последняя дверь направо, – говорит он мне, заметив, что я не делаю попытки сдвинуться с места.

Ручка последней двери поворачивается легко. Я открываю ее и торопливо проникаю внутрь, радуясь тому, что спряталась от наблюдающих мужчин. Мама неоднократно предупреждала меня никогда не оставаться в темном коридоре, неосвещенной аллее или заброшенной комнате наедине даже с одним мужчиной. Я вздыхаю. Времена компаньонок и слабых женщин давно миновали, но ее предупреждения все еще пугают меня.

Я могу сразу же сказать, что комната небольшая, но я стою в темноте, кажется, несколько часов, ожидая когда глаза приспособятся ко тьме. Это эксплуатирующийся чулан с вениками и ведрами, а к задней стене прикреплена лестница. Я перевожу дыхание. Чтобы попасть в сад, нужно просто забраться наверх.

Потолок покрыт механизмами и блоками. Пересекая комнату, я кладу одну руку на перекладину, а затем встаю обеими ногами. Мои элегантные туфли не имеют сцепления, и к тому моменту как я оказываюсь на полпути наверх, руки уже влажные от пота.

Большая круглая латунная дверь накрывает верхнюю часть лестницы. Я толкаю ее, и она смещается вверх с громким скрежещущим звуком, в то время как земля осыпается вниз тонкой струйкой, скребет по моей щеке. Что ж, оказывается Райский Сад не так уж хорошо запечатан.

Мои руки находят почву, а затем и траву. Я ожидала, что влажность воздуха здесь выше – из-за капель, которые стекают по окну моей спальни. Душно, да, но терпеть можно.

Тонкая ветвь дерева ударяет меня по лицу, и я подавляю крик. Я переместилась из знакомой темноты холла на неведомую, впитавшую запах разных растений территорию. Виноградные лозы касаются моего лица и обвиваются вокруг лодыжек.

Мои ноги издают хлюпающие звуки в грязи, поэтому я останавливаюсь, напряженно прислушиваясь.

Я слышу, как чиркает спичка, и мои глаза выхватывают внезапную вспышку оранжевого цвета. Кто-то очень близко. Я слышу острый запах сигареты. Возможно, табак? Сделав напряженный шаг вперед, я могу разглядеть некоторые очертания: длинные ноги, скрещенные лодыжки. Очевидно, мужские.

– Привет, – мой голос смущенно подрагивает.

– Ты рано. Мне это нравится.

– Предполагается, что сад закрыт.

– Я вырос в пентхаусе А. Было бы жестоко держать меня подальше от сада, где я еще мальчишкой играл.

– Ты брат Эйприл, Элиот?

Он подносит к губам нечто курительное. Я смотрю на огонек горящей бумаги. Его движения неторопливы.

– Да.

– Ты знаешь, где она?

Он вздыхает.

– Я подозреваю, что наш дядюшка устал от спектаклей, которые она устраивает со своим участием, и сделал ее подневольным гостем в его замке.

– Он не может вынудить ее остаться.

Он смеется.

– Принц может вынудить ее остаться. Он может и убить ее, если захочет, но я не думаю, что такое возможно.

– Он не должен... ты уверен, что он не станет... – я не могу произнести слово «убивать». – Он не причинит ей вреда? – я придвигаюсь ближе, прислушиваясь к ритму его голоса, пытаясь, понять кто он, прежде чем выскажу свое предположение. – Ты парень со шприцем.

– Да, – может быть, он протягивает руку для пожатия, но я недостаточно хорошо вижу, чтобы быть уверенной в этом.

– Светлые брови, – я пытаюсь вспомнить все, что знаю о нем. Он на год или два старше Эйприл, ему восемнадцать или девятнадцать.

Он снова смеется, но, когда начинает говорить, его голос абсолютно серьезен.

– Эйприл сказала, что мы можем тебе доверять, поэтому я собираюсь это сделать, – он докладывает другой наркотик в свою сигарету, производя на меня впечатление своими длинными аристократическими пальцами. – Не хочешь присесть?

Я вытягиваю руки вперед, пока не нахожу ими стену, а затем неуклюже приседаю рядом.

– Те солдаты, ниже по лестнице. Они как-то связаны с тобой?

Он дважды откашливается.

– Они тебя беспокоят? Мне нужно было место, чтобы поселить их, а несколько этажей этого здания заброшены. Это казалось достаточно хорошим решением.

– Они были одеты в форму принца Просперо.

– До сего момента.

– Зачем тебе солдаты? – спрашиваю я.

– Мятеж, – отвечает он. – Мы с Эйприл планировали мятеж.

Его тон меняется от несколько скучающего до низкого и насыщенного. Непреднамеренно я наклоняюсь к нему, слишком шокированная, чтобы издать хоть звук. Это же измена.

В этом городе люди, совершающие предательство, приговариваются к смерти. Однако у него есть солдаты.

– Мятеж? – наконец спрашиваю я. – Эйприл часть этого? – как может Эйприл быть частью мятежа? Для нее решить какое платье надеть – уже большая проблема.

– Она должна быть частью этого. Это восстание – то, кто мы есть, – он делает резкое движение, и даже в темноте я вижу, что он взволновал. – Эйприл и я прятались за занавеской и видели, как достойный принц Просперо перерезал горло нашему отцу...

Я задыхаюсь.

Я не могу помочь. Я действительно кладу руку на собственное горло. Потому что знаю... как льется теплая кровь... я отталкиваю воспоминания прочь.

– Он убил нашего отца. Он вызывает к себе в офис бесправных жителей. Я был мальчишкой, и мой отец хотел мира, потому я не боролся. Я ждал. И теперь мы собираемся сокрушить принца. Я намереваюсь спасти город.

Я пытаюсь разглядеть выражение на его лице, но слишком темно. Странное место он выбрал для нашей встречи.

– Но другие силы начали движение в городе, и мы не можем позволить кому-либо другому захватить власть. Вскоре мы должны начать действовать. Я попросил Эйприл привести тебя на встречу со мной, чтобы я смог увидеть сам, насколько ты бесстрашна.

Я почти сползаю вниз по каменной стене. Это то, что сказала ему Эйприл? Я так многого боюсь. И с прошлой ночи я определенно более заинтересована в своем будущем. Я не та, кто нужен Элиоту.

– Мы не смогли найти тебя в клубе, – говорю я.

– Меня задержали.

– И ты не сказал мне кто ты. Ты оставил меня в обмороке за занавеской.

– Нет. Я вышел поговорить... с другом. И ты вернулась домой, а моя сестра – нет.

– Я не уверена, что предполагалось, чтобы хоть одна из нас вернулась домой. Там был парень, который подсунул нам напитки...

– Как он выглядел? Я его найду, – то, как он это сказал, – с полной уверенностью, нашло во мне отклик. Он так отличается от моего отца, который тих и всегда напуган.

Я описываю парня так качественно, как только могу.

– Возможно, он работает на дядюшку, – говорит Элиот. – Но если он причинил вред Эйприл, я его убью. Итак... мы здесь, в неприступном саду. Ты поможешь мне, Аравия Уорт? Мне нужен кто-то вроде тебя. Готовый рискнуть.

Я смотрю в темноту. Он не может прочитать выражение моего лица, но я все равно пытаюсь сохранить маску бесстрастия.

– Не думаю, что смогу тебе помочь.

– Я могу дать тебе наркотики, – говорит он. – Хорошие.

Мне хочется рассмеяться. Вчера я хотела наркотиков. Вчера я нуждалась... мои руки дрожат. Может быть, мне они нужны до сих пор. Но его предложение облегчает давление. Может, виной тому его голос, бестелесный во влажной темноте, может быть то, какой дурочкой он меня считает. Я думаю о Генри и Элис, и, конечно, о Финне. Может ли кто-нибудь свергнуть принца? Элиот тих в ожидании моего ответа.

– У меня есть идея, – произношу я. – Предложение для твоего нового правительства.

– Да?

– Бесплатные маски, – говорю я. – Для детей.

Он кашляет и задыхается. От дыма сигарет или он так удивлен?

– Это великолепная идея.

Элиот тушит сигарету, а затем зажигает спичку. И в момент возгорания я могу рассмотреть, что он не носит маску. Это уже не так шокирует меня, как могло бы несколько дней назад. Он держит спичку между пальцами и смотрит, как она горит.

– Здесь есть одна проблема, – говорит он. – Очень немного людей знают, как изготавливать маски.

Он бросает спичку в землю. Она с шипением тухнет в грязи, а затем мы сидим в тишине, и, кажется, очень долго. Внезапно я понимаю, почему он так легко согласился, что он собирается спросить и почему действительно хотел встретиться со мной. Это игра в шахматы, и он разбирается в стратегии.

– Тот, кто может делать маски, сможет победить болезнь. В этом великая сила, – Элиот сдвигается в сторону, и пара камней падают с низкой стены. – Я говорил с рабочими на заводе. Фильтры изготавливаются тайно, во дворце принца.

Но я знаю, где отец хранит чертежи.

Я думаю о юной девочке, отдающей тело ребенка для того, чтобы его положили в черную корзину. О ее страданиях. Маска могла бы спасти ее ребенка. Спасти кого угодно от наблюдения за тем, как заражение опустошает его семью – это стоит любых средств, любого риска. Хотела бы я увидеть его лицо.

Я вывожу ногой полуокружность, проверяя сопротивляемость невидимой грязи.

– Я знаю, где лежат схемы, – признаюсь я тихо.

Он времени не теряет.

– У меня есть умные друзья. Если ты достанешь схемы, то начать производство – дело одной недели. Дней. Мы можем бесплатно распространять их среди людей, для их детей. Я, конечно, тоже думал, что нужно сделать маски более доступными. Но было бы гениально привлечь тебя – трагичную дочь ученого – к их распространению. Людям это понравится.

И это я? Трагичная? Вот что видит Уилл, когда смотрит на меня?

– Я достану информацию, – обещаю я ему.

– Будь осторожна. Твой отец окружен шпионами.

Теперь его слова заставляют меня рассмеяться.

– Мы знаем это, – и всегда знали.

– Я свяжусь с тобой. Теперь, когда Эйприл пропала, ты мне нужна, – мне нравится, что он уже не так самоуверенно говорит. Это заставляет меня думать, что мы могли бы стать друзьями.

Я спрашиваю, так как должна знать:

– Эйприл лгала мне, когда говорила, что ты беглый поэт?

Мгновение он молчит.

– Это правда, – его голос практически беззвучен. – Мой отец почти отчаялся, решив, что деньги мне не нужны.

Он берет мой локоть и ведет меня обратно к лестнице.

– Спускайся осторожно, мисс Аравия Уорт.

Глава 7

Морщась от горького вкуса, я проглатываю свое снотворное. Отец смешивает их для меня, он устал просыпаться от моих криков. Спасибо лекарствам – я могу спать без снов. Большую часть ночей.

Я пытаюсь не думать ни о чем. Ни о зажженных спичках в саду, ни о маленьких детях, беззащитных перед Болезнью Плача, ни о заточенной Эйприл. Ни о расположенных прямо под нами комнатах, наполненных солдатами. Я дышу осторожно, борясь с подступающей паникой, которая грозит овладеть мной.

После того, что кажется целой ночью бессонницы, я проваливаюсь в сон о лицах, неясных и в тенях.

Я проснулась с криком и села. Моя кровать дрожала. Я не могла проснуться до восхода солнца, не могла открыть глаза при темноте. Я неустойчива к лекарствам, потому медицина все еще на моей стороне. Стаканы разбиваются, и что-то сотрясает пол. На момент комната освещается как днем. И затем моя кровать снова начинает сотрясаться.

Я сжимаю руками матрац и молюсь, чтобы комната перестала двигаться. У меня галлюцинации?

Я слышу голоса матери и отца в соседней комнате. Они не пытаются говорить шепотом.

Другой взрыв сотрясает мою спальню.

Взрывы случались и раньше. Один раз, два, но никогда дважды подряд так близко. Это плохо.

Спустив ноги с кровати, я прижимаю стопы к полу. Он не двигается, а потому я осмеливаюсь встать.

Через свое окно я вижу вспышки на фоне темноты.

Я иду к своим родителям. Дверь открывается бесшумно, но они, должно быть, чувствуют поток воздуха из моей комнаты, так как оба поворачиваются ко мне.

Третий взрыв сотрясает пентхаус. Еще больше стаканов разбивается в кухне. Мама причитает.

Я не поддамся страху. Я сжимаю зубы. Мама выглядит нелепо. Не хочу быть на нее похожа.

Дым распространился повсюду.

– Весь город горит? – Я хочу подбежать к окну и выглянуть наружу, как будто это способ увидеть все ли в порядке с Уиллом и детьми. Вместо этого я стою, примерзнув к месту.

– Идиоты, – бормочет отец. – Те, кто поджигает и грабит. Они делают их положение еще хуже.

– Люди, которые жгут город, чего они хотят? – спрашиваю я. Я думаю о спрятанных под плащами людях и беспокойстве Эллиота о том, что кто-то может захватить власть над городом, опередив его.

Отец предпочитает интерпретировать мой вопрос так, словно я совсем мелкая. Невежественная, какой была неделю назад.

– Они хотят изменить свои жизни. Бедность и отчаяние – состояние, в котором они вынуждены жить. Отчаяние и апатия – все, что у нас осталось... – отца обрывает череда отрывистых взрывов. – Иногда я мечтаю, чтобы порох не был изобретен вовсе, – говорит он.

Я смотрю на него, потрясенная. И это человек, который живет наукой. Человек, который существует для открытий.

Я падаю на диван между родителями, и мы сидим в угнетающей тишине, пока не восходит солнце. Мать задыхается каждый раз, когда пол начинает трястись. Я держу ноги прижатыми к полу, а руки – к обивке дивана.

– Какой была бы наша жизнь, если бы чума не пришла к нам? – как только я произношу эти слова, мне безумно хочется забрать их назад.

Мама быстро отвечает:

– Ты ходила бы в школу. Мы бы путешествовали. Твой отец имел бы хорошую работу в университете. Ты и...

– Не существует «если бы чума не пришла к нам», – прерывает отец. – Она пришла. И все.

Мы сидим тихие и испуганные.

– Отец, – наконец выдавливаю я. – Можешь рассказать мне о масках? Как ты их делаешь?

Он дарит мне долгий взгляд. Он может подумать, что я хочу знать только то, что маска не может быть общей даже для близнецов. Но отец не жесток. Даже если подобное и вертится в его голове, он сохранит это в себе.

– Я не должен говорить об этом, – произносит он. – Принц грозил отрезать мне язык...

Мать причитает, а отец отворачивается, как если бы был ею огорчен. Или может виной всему шок на моем лице.

Я знаю, что мой отец живет в опасном месте, что он использовал свою популярность в народе для того, чтобы остаться здесь, вдалеке от тюрьмы принца, игнорируя при этом гнев принца из-за того, что его переиграли. Но я никогда не слышала о наказаниях принца. Кража планов для Эллиота может расстроить баланс сил, благодаря которому мы остались здесь.

Во время завтрака прибывают слуги, перепуганные, пахнущие дымом. Они рисковали собой, чтобы прийти на работу. Устроиться на работу тяжело теперь. Наш курьер приходит позднее остальных, и маска его перекосилась. Тогда отец провожает его в лабораторию, чтобы исправить маску, а я следую за ними и слушаю.

– Как это случилось? – спрашивает отец, изучая маску.

– Люди жгут и грабят, – голос курьера падает, и мне приходится напрячься, чтобы его расслышать. – Если я заболею, пожалуйста, присмотрите за моей дочерью, – его голос прерывается снова.

– Тебе не о чем волноваться, – дружелюбно говорит отец, отдавая маску обратно. Но свою сохраняет строго на месте.

С восходом солнца вспышки больше не видны. Через свое окно я прослеживаю русло реки. Мы с Уиллом не пересекали никакого моста, когда возвращались ко мне, потому он должен жить по эту сторону реки. Я сканирую нижний город на наличие дыма, говоря себе, что все должно быть в порядке.

Город расположен близко. Верхний город приподнят, и гавань находится близко. Нижний город граничит с заросшим заливом в месте, где болото встречается с океаном. Река вьется вокруг самой низкой части города, а остатки улиц обрамляют все это, создавая сетку, которую я могу увидеть, когда смотрю вниз, хотя там, где раньше были улицы, все еще есть деревья и трава.

Сегодня я не узнаю мир с нашей высоты, и комната, которую я занимаю в стерильных апартаментах, также совершенно мне незнакома. Если бы Эйприл была здесь, она могла бы посмеяться и предложить мне выпить. Мы бы выпили за что-то банальное. Мы не говорили бы о том, какими наши жизни могли бы быть. Но мы бы знали.

Я отворачиваюсь от окна, шагаю туда и обратно. Без Эйприл и ее паровой кареты я заперта здесь.

Часы пробегают мимо. В обеденное время повариха уверяет меня, что она отправила пакет с едой в нижний город по адресу, который я ей дала. После обеда мама играет на фортепиано. Так она забывается.

Вместо того, чтобы работать в лаборатории, отец сидит на диване и смотрит в окно. Если он не покинет апартаменты, я не смогу обыскать его лабораторию.

Убеждение, что я не смогу украсть у отца, наполняет меня ощущением облегчения. Но оно быстро проходит, сметенное чувством вины за собственную трусость.

– Мать дала мне денег, – говорю я ему. – Я хочу купить маску детского размера.

Отец пишет инструкцию на клочке бумаги и затем подписывает ее.

Наш курьер возвращается на пост в холле. Как и большинство людей нашего социального статуса, мы на самом деле не обязаны покидать здание. Мы платим ему за то, что он осмеливается взять на себя бактерии и насилие. Но я хочу выходить наружу. Стены на меня давят. В отсутствие Эйприл мне разрешено покидать здание только с отцом. И раз я не могу выйти в клуб – не смогу увидеть Уилла.

Я мягко инструктирую курьера. Он пожилой человек, лысый и худой. Я вспоминаю, как мама сказала мне вчера, что его отправили осматривать тела. Я вздрагиваю, так как он искал Эйприл, и потому что он вынужден был смотреть, трогать... Я пытаюсь отогнать эти мысли.

– У вас есть дети? – спрашиваю я, припоминая полуподслушанный их с отцом разговор.

– Дочь, – отвечает он.

– У нее есть маска?

– Еще нет. Она недостаточно взрослая для школы. Мы копим...

Я перечеркиваю то, что написал отец и аккуратно переписываю заказ на две маски детского размера, вместо одной.

– Мадам? – он смотрит на записку.

– Мои родители в состоянии себе это позволить, – говорю я.

Он осторожно складывает бумагу и кладет ее во внутренний карман, прежде чем направиться к лестнице – курьерам не разрешается пользоваться лифтом. Я представляю, что бегу за ним, вместе с ним, к заводу. Как и женщина на улице... он не получает столько денег, сколько стражи. Это было бы несправедливо по отношению к нему. Я возвращаюсь в апартаменты.

Я почти сталкиваюсь с отцом в фойе. Он хлопает меня по руке.

– Ты так выросла. Я всегда хотел заказать портрет. Это одно из моих самых великих сожалений. Я ждал, пока не стало слишком поздно.

Я не спрашиваю о том ли он, что я слишком взрослая, или о том, что хотел портрет обоих своих детей.

– Я собираюсь спуститься вниз и осведомиться об ущербе, – говорит отец. Его голос приятный и не очень понятный. Возможно, он думает, что мама его слушает.

Как только он уходит, я проскальзываю в его лабораторию. Пробирки наполнены какими-то яркими жидкостями, булькающими над источниками управляемого пламени, не сильно отличающимися от того, на котором Уилл готовил завтрак для Генри и Элис. В правой части комнаты размещены полки, заполненные баночками с мертвыми насекомыми, по большей части сверчками.

Заметки отца разбросаны повсюду, кроме большого деревянного стола, который девственно чист. Я делаю один шаг через порог, затем еще один. Отец не останется внизу надолго. Я пересекаю комнату, направляясь к столу. Первый ящик пуст. Ни чернил, ни перьев, ни одного инструмента, который мог бы храниться в столе. Второй ящик также пуст.

Третий наполнен бумагами. Я хватаю сложенный лист из конца стопки. Это, кажется, должна быть схема какого-то ... воздушного корабля? На самом верху отец написал «Невозможно. Скажите мальчику, что это никогда не полетит».

Я слышу шум и отпрыгиваю прежде, чем понимаю, что это повариха, идущая в гостиную, чтобы спросить маму о предпочтениях.

В следующем ящике я нахожу склад аккуратно промаркированных бумаг. Схемы, диаграммы, расчеты. Все, что могло потребоваться для производства масок.

– Аравия? – зовет мама из гостиной.

Я закрываю ящик с чертежами слишком сильно, мама наверняка должна была услышать это. Я запихиваю бумаги в рукав, благодаря судьбу за то, что надела скромное платье.

– Аравия? – зовет она от дверей. – Что ты делаешь? – ее тон скорее смущенный, нежели обвиняющий, и это заставляет меня чувствовать себя еще более виноватой.

– Я искала отца.

– Он ушел вниз, разговаривает со стражами. Ты не видела, как он ушел? – теперь она подозревает. – Пойдем в холл. Ему не понравится, что ты здесь.

Я следую за мамой, но прежде чем я могу расправить кучу смятых бумаг в рукаве, передняя дверь открывается, и отец снова входит в наши покои.

Я жду, сердце стучит, но мама ни в чем меня не обвиняет.

Отец останавливается и ждет, очевидно, пытаясь понять, почему мы обе стоим тут.

– Возможно, я проработаю в лаборатории до самого ужина, – наконец, говорит он, рассматривая дверь, которую я забыла закрыть.

– Ужин будет подан через час, – говорит мама. – Повариха приготовила грибы...

Ее прерывает громкий хлопок двери.

У меня перехватывает дыхание. Единственный человек, который хлопает дверью – Эйприл. Все остальные должны пройти через охрану на стойке регистрации. Слуга открывает дверь, и мы все смотрим.

Молодой мужчина стоит на пороге с букетом алых роз. Я почти не узнаю его, ведь я никогда не видела его в маске, но теперь он надел ее. Высокомерие видно в том, как он стоит, а его брови выдают насмешку. Они теперь даже более выразительны, раз остальное лицо скрыто. Мне нравится, как он выглядит в маске.

Одна его бровь темнее, слегка опаленная. Я вспоминаю, как он сидел в темноте, зажигая спички. Может быть, он поджег и себя. Или, может быть, прогулялся по городу прошлой ночью.

В любом случае, видеть его для меня волнительно.

Эллиот медленно входит, пожимает руку отцу, кивает матери и передает мне цветы. Я неуклюже их беру, шипы впиваются в руку, оставляя тонкий кровавый след.

– Я Эллиот, – говорит он моим родителям. – Я... – он колеблется. – Брат Эйприл. Я надеялся, что ваша дочь можешь прогуляться со мной на крышу.

Крыша. Мне не разрешено туда идти, хотя я не думала прыгать уже достаточно давно. Я бесцеремонно кладу на край стола цветы. Мама смотрит на Эллиота, ее лицо бледное. Она идет к серванту и наливает напиток. Только непонятно: для себя или для Эллиота.

– Крыша?

Прежде чем мама может продолжить, наш курьер входит в комнату. Слезы текут по его лицу. Этот мужчина, который сидит за дверью, невозмутимо ожидая наших поручений, плачет.

– Бомбежка прошлой ночью ... – шепчет он. – Уничтожила завод, где выпускались маски.

Я задыхаюсь и кладу руку на прорезь для рта на моей маске, и, когда я это делаю, бумаги в моем рукаве издают громкий хрустящий звук.

Глаза Эллиота встречаются с моими.

– Конечно, его заново отстроят, – говорит мама.

– Люди на улицах говорят, что даже если и отстроят, рабочие будут вынуждены делать маски вручную. Только очень богатые люди смогут позволить себе их, – курьер падает на наш диван.

И мать наливает выпить ему, а не гостю.

– Люди сказали, кто это сделал? – спрашивает Эллиот.

Мои глаза возвращаются к его опаленным бровям. Что он знает?

– На тех стенах, которые еще стояли, были нарисованы черные косы, – говорит курьер.

Эллиот кивает.

– Мальконент[1]1
  Мальконент – с англ. недовольство.


[Закрыть], – то, как произносит он слово, выходит скорее как имя, чем настроение. Не похоже, чтобы мать и отец поняли это, но взгляд курьера резко устремляется вверх.

Отец опирается руками о подоконник и смотрит вдаль.

– Они пожалеют о своих действиях, как только болезнь снова ударит, – говорит он. Он яростно трет свой лоб, оставляя на нем чернильный след, и кладет платок обратно в карман. – Они уничтожили именно то, что давало им надежду.

В комнате душно.

Эллиот смотрит на отца. Тот говорит о возможности новой болезни и нашей уязвимости достаточно часто, чтобы я к этому привыкла.

– У многих людей все еще есть маски, – говорит мама.

Но не у маленького Генри. И не у дочери курьера.

Отец прочищает горло.

– Возможно. Завтра я пойду и предложу свою помощь. Еще есть человек, который может ускорить процесс. Я поделился с ним знаниями...

– Вы помогли, сэр. Никто и не сомневается. Но вы не поделились с ним знаниями, – говорит Эллиот.

Мать и отец поворачиваются, чтобы посмотреть на Эллиота – племянника принца. Тот не пытается их запугать своей злостью.

– Вы отдали знания моему дядюшке, и он спрятал их, – говорит он.

– Если вам больше ничего не требуется, я вернусь на пост, – курьер нервничает. Уходя, он поднимает розу, которая выпала из букета Эллиота, и протягивает мне. – Спасибо, – шепчет он. – Моя дочь ... было так щедро с вашей стороны попытаться.

Мы молчим, пока он торопливо идет по плитке пола к своему креслу в холле.

– Вы все еще можете помочь, сэр, – говори Эллиот. – Вы могли бы отдать мне чертежи. Я бы нашел способ их распространить.

– Ты знаешь, что я не могу этого сделать, – резко говорил отец. – И ты знаешь причину.

Я перевожу взгляд с одного на другого. Бумаги царапают мою руку. Я готовлюсь сделать то, что отец не станет. И я знаю, что это неправильно.

– Я делаю все, что могу, – говорит отец. – Твои друзья-изобрататели могут привести меня к присяге за это.

Эллиот кивает. Отец отворачивается так, будто не хочет признавать понимание Эллиота. Его голос горек.

– Существует то, что мы никогда не сможем сделать. Не тогда, когда люди разрушают... – плечи отца опускаются. Он неуклюже заходит в свою лабораторию. Дверь не хлопает. Двери в Аккадиан Тауэрс никогда не хлопают.

– Нам нужно идти, – говорит Эллиот, грустно улыбаясь. – Никто из нас не может сделать что-либо для спасения человечества этим вечером, – его рука мягко сжимает мое запястье, опровергая сказанное.

Я отдаю розу, которую держу, матери. Она уже поставила остальные в вазу. Я хочу что-нибудь ей сказать. «Пока», или «все будет хорошо», или, может быть, даже «я тебя люблю», но она увлечена цветами.

Эллиот наклонялся ближе к ней, когда мы делаем три шага к двери.

– Было приятно увидеть вас снова, Катрин, – мягким голосом произносит он.

Глаза матери быстро перемещаются с меня на Эллиота, и обратно ко мне. Она качает головой, словно говоря, что ей видеть его снова неприятно, но она же не может сказать так. Она взволнована. Очевидно, они раньше встречались.

– Твоим родителям я не нравлюсь, – говорит Эллиот, когда мы спускаемся в холл. Я пытаюсь сказать что-нибудь приятное, но он не дает мне ни шанса. – Я привык к этому. Я редко нравлюсь родителям.

Я могла бы спросить, многих ли девушек он зовет с собой, но он может подумать, что меня это волнует. Потому вместо этого я спрашиваю:

– Твои люди все еще внизу?

– Еще на несколько дней. Я оставлю нескольких, чтобы присмотрели за тобой и моей матерью. И за Эйприл, конечно, когда она вернется.

Мы добираемся до запертой двери, ведущей на крышу. Я привыкла ею пользоваться каждый день, пока не приехала Эйприл. Она думала, что защищает меня, вешая на дверь тяжелый серебряный замок.

Эллиот отпирает дверь и посылает мне маленький кивок, чтобы я проходила.

– Зачем цветы? – бросаю я через плечо.

– Мне нужна была причина тебя навестить.

– Отдать мне розы?

– Да, потому что я страстно влюблен в тебя, – говорит он.

Я фыркаю.

Он смеется.

– Чем больше я кручусь вокруг тебя, тем меньше твои родители будут спрашивать о моих визитах.

– Понятно, – радуюсь, что не спросила о других девушках.