Текст книги "Мятежник (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Ты полагаешь, что полковник занимается разведкой местности? – посмеялся над этим предположением майор Бёрд.

– Фалконер валяет дурака, вот чем он занимается. Мой зять превратно представляет себе военное дело как какой-то спорт, как охоту или скачки, но это просто резня, Итан, просто резня. Наша задача – превратиться в эффективных мясников. У меня был замечательный дядя, работавший мясником в Балтиморе, и потому я чувствую, что военное дело наверняка у меня в крови. У тебя нет таких удачных предков, Итан?

Ридли благоразумно не стал отвечать. Он сидел верхом рядом с Бёрдом, который, по своему обыкновению был пешим, а Легион устроился на траве, наблюдая, как бледнеют и съеживаются ночные тени на окружающей местности, и гадая, что принесет этот день. Большинство было озадачено.

Они знали, что добирались сюда два дня, но куда они приехали и чего от них ожидают, они не понимали. Итан Ридли, пытаясь найти ответы на те же тревожные вопросы, решил, что Таддеус Бёрд его просветит.

– Едва ли кто-либо знает, что сегодня произойдет, – ответил Таддеус Бёрд. – Историей правит не разум, Итан, а идиотизм полных кретинов.

Итан пожал плечами, чтобы попытаться добиться разумного ответа.

– Они рассчитывают, что у нас двадцать тысяч человек, так?

– Кто это "они"? – невозмутимо поинтересовался майор Бёрд, намеренно пытаясь разозлить Ридли.

– Тогда сколько у нашей армии людей? – сделал еще одну попытку Ридли.

– Я их не считал, – ответил Бёрд. По слухам, которые ходят в Манассасе, армия Северной Виргинии Борегара насчитывает чуть меньше двадцати тысяч человек, но никто не может быть уверен.

– А у врага? – спросил Итан.

– Кто знает? Двадцать тысяч? Тридцать? Как песчинок в море? Несметные полчища? Если я предположу, что двадцать тысяч, это тебя осчастливит?

Действительно, никто не знал, сколько северян пересекли Потомак, вторгнувшись в Виргинию. По слухам, их было не меньше пятидесяти тысяч, но ни один американец до сих пор не командовал армией и в половину этого размера, так что Таддеус Бёрд этим слухам не верил.

– И мы пойдем в атаку с правого фланга? Это ты слышал? – обычно Ридли старался избегать Таддеуса Бёрда, потому что находил педантизм этого учителя с клочковатой бородой крайне раздражающим, но его нервозность в ожидании сражения сделала приемлемой даже компанию Бёрда.

– В основном, слухи ходят об этом, точно, – Бёрд не был склонен упростить жизнь Ридли, которого считал опаснейшим идиотом, и потому не добавил, что в этих слухах явно есть рациональное зерно.

Правый фланг конфедератов, где стояла большая часть армии Борегара, защищал прямую дорогу из Вашингтона до Манассаса. Если армия федералистов захватила бы железнодорожный узел, то вся Северная Виргиния была бы потеряна, так что здравый смысл подсказывал, что генерал Борегар может надеяться одержать победу, отогнав врага от уязвимой железной дороги, а враг, похоже, надеялся на быстрый триумф, захватив жизненно важный узел.

Ничто, конечно же, не исключало и более умных действий, как то атаки во фланг, но Бёрд, находящийся на этом фланге, не видел никаких свидетельств тому, что какая-либо из армий рискнет пойти на такой изощренный маневр, как окружение другой, и потому предположил, что обе армии планируют атаковать в одном и том же месте. Он дернул головой взад-вперед при приятной мысли о том, что обе армии собираются предпринять наступление одновременно, и что левый фланг северян наткнется на продвигающийся правый фланг мятежников.

– Но если будет сражение, – заметил Ридли, пытаясь, главным образом, добиться того, чтобы спор не вышел за рамки приличия, – наша текущая позиция очень далека от арены военных действий?

Бёрд кивнул в решительном согласии.

– Господь, в таком случае, проявил к нам милосердие. Мы и правда находимся так далеко на правом фланге, насколько это вообще возможно, чтобы полк при этом всё же считался частью армии, если мы действительно часть армии, а не очень-то похоже, пока мой зять не получит приказы, которые понравятся ему больше, чем те, что отдал ему этот малоприятный Эванс.

– Полковник лишь хочет принять участие в сражении, – попытался защитить Итан своего будущего тестя.

Бёрд поднял глаза на сидящего верхом Ридли.

– Я часто задаю себе вопрос, как стало возможным, чтобы моя сестра вышла за человека, которого настолько превосходит интеллектуально, но брак, тем не менее, оказался на удивление удачным, – Бёрд явно наслаждался собой.

– Если по-честному, Итан, не думаю, что полковник и сам знает, что он делает. Я полагаю, что мы должны подчиниться приказам Эванса на том основании, что находясь здесь, на левом фланге, мы меньше рискуем пасть смертью храбрых, чем те, что на правом фланге. Но что значит мое мнение? Я лишь скромный учитель и заместитель командующего, – фыркнул он.

– Ты не хочешь драться? – спросил Ридли, как он рассчитывал, с явным презрением.

– Конечно, не хочу! Я буду драться, если придется, и надеюсь, что сделаю это по-умному, но самым разумным желанием, конечно же, является избежать сражения. С какой стати человек в здравом уме должен желать сражаться?

– Потому что мы не хотим, чтобы янки сегодня победили.

– Так и есть, но я также не хочу сегодня умереть, и если мне предстоит выбор – стать кормом для червей или склониться перед правлением республиканцев Линкольна, я уж точно выберу жизнь! – Бёрд засмеялся, дергая головой взад-вперед, а потом, заметив какое-то движение в долине, резко прекратил эти дурацкие движения. – Неужели великий Ахилл к нам вернулся?

На дороге Уоррентон появились два всадника. Солнце еще не взошло достаточно высоко, чтобы его косые лучи проникли в долину, и всадники находились в тени, но Ридли, чьи глаза были моложе, а зрение острее, чем у Бёрда, узнал Фалконеров.

– Это полковник и Адам.

– Но где же Старбак, а? Думаешь, он пал во время разведки местности, Итан? Тебе бы это понравилось, не так ли? Что в Старбаке такого, что вызывает твою неприязнь? Его приятная внешность? Его мозги?

Итан отказался удостоить ответом этот насмешливый вопрос, а просто наблюдал, как отец и сын задержались на перекрестке, чтобы перемолвиться несколькими словами, а потом разделились. Полковник проигнорировал своих солдат на вершине холма и направился на юг, а Адам рысью поскакал вверх по холму.

– Отец поехал к Борегару, – объяснил Адам, достигнув плато, на котором ожидал Легион. Его конь задрожал, ткнув носом в кобылу Ридли.

– А до того? – поинтересовался Бёрд. – Итан уверяет, что вы проводили рекогносцировку, но я решил, что вы просто валяете дурака.

– Отец хотел посмотреть, есть ли северяне на дороге Садли, – неуклюже объяснил Адам.

– А они там есть? – спросил в насмешливом беспокойстве.

– Нет, дядя.

– Хвала Господу. Мы снова можем вздохнуть свободно. О, милая земля свободы! – Бёрд воздел руку к небесам.

– И отец хочет, чтобы ты отправил в отставку Ната, – продолжил Адам всё тем же натянутым тоном. Он держал саблю Старбака, пистолет и китель.

– Что твой отец хочет? – удивился Бёрд.

– Уволить Ната, – повторил Адам. – Выписать из книг.

– Я понимаю, что означает "отправить в отставку", Адам. И с радостью зачеркну Старбака в книгах Легиона, если твой отец на этом настаивает, но тебе придется назвать мне причину. Он мертв? Следует ли мы вписать имя Старбака в список достопочтенных героев-южан? Должен ли я считать его дезертиром? Он угас от внезапного приступа истерии? Аккуратное ведение бухгалтерских книг требует объяснений, Адам, – говоря всю эту чепуху, майор Бёрд пристально рассматривал племянника.

– Он вышел в отставку, дядя! Вот и всё! А отец хочет, чтобы его имя вычеркнули из книг Легиона.

Майор Бёрд быстро моргнул, качнул головой взад-вперед и запустил свои грязные ногти в длинную спутанную бороду.

– Зачем вы отправили человека в отставку прямо перед началом сражения? Я спрашиваю, лишь чтобы понять все тонкости военного дела.

– Отец так решил, – Адам гадал, почему его дядя из всего устраивает светопредставление. – Он полагает, что Нату следует отправиться домой.

– Сейчас? Сегодня? В это самое мгновение? Домой в Бостон?

– Да, именно так.

– Но почему? – настаивал Бёрд.

Ридли засмеялся:

– Почему бы нет?

– Чертовски хороший вопрос, – издевательски заметил Бёрд – в три раза сложнее моего. Почему? – снова потребовал он ответа у Адама.

Адам ничего не сказал, он просто сидел с мундиром и оружием Ната, неловко сложенными на луке седла, и потому Итан Ридли решил нарушить это молчание насмешливым ответом:

– Потому что в наши дни нельзя доверять северянину.

– Конечно, Нату можно доверять, – раздраженно парировал Адам.

– Ты так ему верен, – заявил Ридли с совершенно отвратительной ухмылкой, но больше ничего не добавил.

Бёрд с Адамом ждали от него дальнейших объяснений.

– Помимо комплимента моему племяннику, – произнес, наконец, Бёрд с сарказмом, – можешь ли ты нам растолковать, почему не стоит доверять Старбаку? Просто из-за места его рождения?

– Да Бога ради! – сказал Ридли, словно ответ был настолько очевиден, что он уронил свое достоинство, даже просто упомянув об этом, не говоря уж об ответе.

– Ну, может, хотя бы ради меня? – настаивал Бёрд.

– Он приехал в Ричмонд как раз после падения Форта Самптера. Это вам ни о чем не говорит? И воспользовался твоей дружбой, Адам, чтобы заручиться доверием полковника, но зачем? С какой стати сын этого сукиного сына Элияла Старбака приехал на юг в этот момент? Мы и правда должны проглотить эту идею, что чертов Старбак будет драться за Юг? Это выглядит, как если бы семья Джона Брауна [17] восстала против отмены рабства или Гарриет Бичер-Стоу набросилась бы на своих драгоценных ниггеров! – Ридли, высказав эти неопровержимые, по его мнению, доказательства, сделал паузу, чтобы закурить сигару.

– Старбака послали шпионить за нами, – подытожил он, – а твой отец совершил акт милосердия, отправив его домой. Если бы он этого не сделал, Адам, мы, без сомнения, были бы вынуждены пристрелить Старбака как предателя.

– Это бы скрасило скуку полевой жизни, – весело заметил Бёрд. – До сих пор нам не приходилось никого расстреливать, и несомненно, солдатам бы это понравилось.

– Дядя! – неодобрительно нахмурился Адам.

– И кроме того, в Старбаке течет кровь черномазых, – заявил Ридли. Он не был вполне уверен, что прав, но группа его товарищей обсуждала эту идею, размышляя о способе, которым можно было бы разделаться с презренным Старбаком.

– Кровь черномазых! Ну да! Это же полностью меняет дело! Слава Богу, что он уехал, – майор Бёрд расхохотался над абсурдностью этих обвинений.

– Не будь идиотом, Итан, – сказал Адам. – И не таким грубияном, – добавил он.

– Чертова негритянская кровь! – Ридли вошел в раж и уже не мог остановиться. – Взгляни на его кожу. Она темная.

– Как кожа генерала Борегара? Как моя? Как и твоя тоже? – весело поинтересовался майор Бёрд.

– Борегар – француз, – настаивал Ридли, – и ты не можешь отрицать, что отец Старбака, как всем известно, обожает ниггеров.

Неудержимое раскачивание головы майора Бёрда взад и вперед означало, что эта беседа его чрезвычайно веселит.

– Ты предполагаешь, что мать Старбака воспринимает проповеди его отца слишком буквально, Итан? Что за его спиной она развлекалась с рабами-нелегалами в ризнице?

– О, дядя, прошу тебя, – запротестовал Адам с болью в голосе.

– Ну так что, Итан? Ты и правда так думаешь? – майор Бёрд проигнорировал просьбу Адама.

– Я говорю лишь, что мы правильно поступили, что избавились от Старбака, вот и всё, – Ридли пошел на попятный от своих голословных обвинений в расовом кровосмешении, взамен попытавшись ударить Старбака с другой стороны. – Я лишь надеюсь, что он сейчас не рассказывает янки о наших планах на это сражение.

– Сомневаюсь, что Старбак или кто-либо еще знает о наших планах на сражение, – сухо заметил Таддеус Бёрд. – Планы на сегодняшнее сражение будут составлены в мемуарах выигравшего его генерала, когда оно будет уже давно позади, – он хихикнул над собственной остротой и вытащил из сумки на ремне одну из своих темных тонких сигар.

– Если твой отец настаивает, чтобы я отправил Старбака в отставку, Адам, то я это сделаю, но думаю, что это ошибка.

Адам нахмурился.

– Тебе нравился Нат, дядя, в этом дело?

– Разве я упоминал о моих вкусовых предпочтениях? Или привязанностях? Ты никогда не слушаешь, Адам. Я говорил о способностях твоего друга. Он был в состоянии думать, а это обескураживающе редкое дарование среди молодежи. Большинство из вас полагает, что достаточно лишь соглашаться с господствующей точкой зрения, как поступают собаки или церковная паства, но у Старбака были мозги. В некотором роде.

– Что ж, он забрал свои мозги на север, – Адам резко попытался положить конец этому разговору.

– И свою жестокость, – задумчиво произнес майор Бёрд. – Будем по ней скучать.

– Жестокость! – Адам, посчитавший, что он недостаточно поддержал своего друга нынешним утром, теперь усмотрел шанс защитить Ната. – Он не жесток!

– Любой, воспитанный приверженцами самой пылкой вашей церкви, наверняка усвоил свойственное Богу безразличие к жизни и смерти, что наделило юного Старбака талантом к жестокости. А в эти смешные времена, Адам, нам понадобится вся жестокость, которой только мы сможем разжиться. Войны не выигрываются с помощью галантности, а лишь усердной резней.

Адам, действительно напуганный этой истиной, попытался прервать явное ликование дяди.

– Ты мне много раз это говорил, дядя.

Майор Бёрд чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигару.

– Дураки нуждаются в постоянном повторении даже простейших идей.

Адам взглянул поверх голов молчаливых войск туда, где слуги его отца развели огонь в полевой кухне.

– Принесу кофе, – с важностью провозгласил он.

– Ты не можешь ничего принести без моего разрешения, – лукаво заметил майор Бёрд, – или от тебя ускользнуло, что в отсутствие твоего отца я являюсь старшим офицером?

Адам посмотрел вниз с высоты своего седла.

– Не говори ерунды, дядя. Может, я все-таки скажу Нельсону, чтобы принес тебе кофе?

– Нет, пока не обслужит солдат. Офицеры – не члены привилегированного класса, Адам, а просто люди, обремененные большой ответственностью.

Адам подумал, что дядя Таддеус извратит и превратит самое простейшее дело в клубок трудностей. Адам гадал, почему его мать настаивала на том, чтобы сделать своего брата военным, но потом осознал, что лишь для того, чтобы позлить отца. При этой мысли он вздохнул, а потом натянул поводья.

– Прощай, дядя, – Адам развернул лошадь и, не спросив разрешения уехать, вместе с Ридли пришпорил коня.

Солнечные лучи наконец достигли западного склона холма, отбрасывая на траву длинные косые тени. Майор Бёрд расстегнул нагрудный карман мундира и вытащил оттуда завернутую в ткань визитную карточку с фотографией Присциллы.

Тщеславия ради она сняла очки, когда позировала для этой фотографии, и смотрела близоруко и неуверенно, но Бёрду она казалась совершенством. Он прикоснулся губами к твердой карточке с неуклюжим дагерротипом, а потом благоговейно завернул ее в клочок ткани и положил обратно в карман.

В полумиле позади Бёрда, в шаткой сторожевой башне, устроенной в спутанных ветвях с ведущей вверх ненадежной лестницей, взбирающейся к площадке на высоту тридцати футов, двое часовых готовились исполнить свой долг.

Часовые являлись сигнальщиками, общающимися друг с другом с помощью семафорных флажков. Эти сигнальные башни были построены, чтобы генерал Борегар мог оставаться на связи с широко раскинувшимися флангами армии.

Один из сигнальщиков, капрал, снял крышку с тяжелой подзорной трубы, установленной на штатив, которую они использовали, чтобы прочесть сигналы флагов с ближайшей башни, подкрутил фокус и направил ее в сторону лесистых холмов, лежащих к северу от рядов мятежников.

Он увидел, как солнце ярко осветило крутую крышу церкви на холме Садли, а сразу за ней простирался пустынный луг, по которому между пастбищами с пышными травами серебрилась речушка Булл-Ран.

Ничто не двигалось в этом пейзаже, кроме небольшой женской фигуры, появившейся у церковной двери, чтобы выбить пыльный коврик.

Сигнальщик повернул подзорную трубу на восток, где стоящее низко над горизонтом солнце покрылось дымкой от несметного числа костров. Он был уже готов повернуть подзорную трубу в сторону ближайшей сигнальной башни, когда заметил человека, появившегося на голой вершине холма примерно в миле позади Булл-Ран, со стороны врага.

– Хочешь увидеть проклятого янки? – спросил капрал своего товарища.

– Глаза б мои не глядели, – отозвался второй сигнальщик.

– А я как раз смотрю на одного из ублюдков, – возбужденным тоном заметил капрал. – Черт возьми! Так всё-таки они там!

И готовые вступить в драку.

Группа мужчин, некоторые из которых были пешими, а другие верхом, некоторые в гражданской одежде, а некоторые – в военной форме, остановились на вершине лысого холма. Восходящее солнце освещало местность перед ними – лесистые долины, огороженные пастбища и сияющий ручей, позади которого дожидалась своего поражения армия Конфедератов.

Капитан Джеймс Элиял Макфейл Старбак находился в центре этой небольшой группы. Молодой бостонский адвокат сидел на лошади с видом человека, больше привыкшего к мягким кожаным креслам, чем к седлу, и в самом деле, если бы Джеймсу предложили выбрать самую неприятную черту военного дела, он был ответил, что это вездесущие лошади, которых он считал слишком большими, слишком горячими, вонючими и привлекающими мух тварями с желтыми зубами, пугающими глазами и похожими на неуправляемые молоты копытами.

Но если ездить верхом было необходимо, чтобы покончить с восстанием рабовладельцев, то Джеймс с охотой оседлал бы любую лошадь в Америке, потому что, хотя ему и недоставало отцовского красноречия, он был столь же пылким сторонником той идеи, что этот мятеж – не только позорное пятно на репутации Америки, но и оскорбление, нанесенное Господу.

Америка, как полагал Джеймс, была государством, созданным божественным провидением, благословленным Всевышним, и мятеж против этого избранного народа был происками дьявола. Потому в день отдыха Господа на этих зеленых полях силы праведников атакуют сатанинский сброд и, естественно, по мнению Джорджа, Бог не позволит северянам потерпеть поражение.

Он молча молился, прося Бога даровать им победу.

– Думаете, мы можем пройтись вниз, до артиллерийского расчета, кэп? – спросил один из гражданских, прервав грезы Джеймса и махнув рукой в сторону пушек, выстраивавшихся на позиции на поле около дороги Уоррентон у подножия холма.

– Это не разрешено, – отрезал Джеймс.

– Разве это не свободная страна, кэп?

– Это не разрешено, – настаивал Джеймс начальственным тоном, который всегда служил такую хорошую службу в суде общих тяжб штата Массачусетс, но этих газетчиков, похоже, он лишь веселил.

Гражданские лица, сопровождавшие Джеймса, были репортерами и художниками из дюжины северных газет, приехавшими в штаб бригадного генерала Макдауэлла прошлой ночью и прикрепленными к его су-адъютанту.

Джеймс уже однажды брал на себя ответственность по сопровождению полудюжины военных атташе, прискакавших из расположенных в Вашингтоне посольств, и они вели себя по отношению к неминуемой битве так, будто им предстояло развлечение за чужой счет, но, по крайней мере, офицеры-иностранцы обращались с Джеймсом с уважением, а репортеры ему лишь надоедали.

– Что за дурацкая должность такая – су-адъютант? – спросил Джеймса репортер из "Еженедельника Харперса" сразу после полуночи, когда их окружила армия северян, собиравшаяся отправиться воевать. – Что-то типа индийского стрелка?

– По-французски "су" означает "под", – Джеймс подозревал, что репортер из газеты, которая сама провозгласила себя "газетой цивилизации" был прекрасно осведомлен, что это означает.

– Это значит, что вы кто-то вроде низшего адъютанта, кэп?

– Это значит, что я помощник адъютанта, – Джеймсу удалось сохранить спокойствие, несмотря на то, что он ощущал крайнее раздражение.

Он сумел проспать всего два часа и проснулся от острого приступа метеоризма, в котором, на его взгляд, был сам виноват. Бригадный генерал Макдауэлл был известным гурманом и прошлой ночью убедил всю команду плотно поесть. Несмотря на свою веру в необходимость обильного питания как для физического, так и для духовного здоровья, Джеймс задумался, не была ли третья порция генеральского мясного пирога лишней.

Потом подавали горячие пирожки с заварным кремом, которые запивались безалкогольным генеральским лимонадом, щедро приправленном сахаром. Все это излишества были бы ему нипочем, если бы Джеймс мог принять ложку ветрогонного бальзама своей матери перед тем как ложиться спать, но его дурак слуга забыл положить чемоданчик с лекарствами Джеймса в багажный вагон. Поэтому капитан был вынужден отвечать на назойливые вопросы репортеров и одновременно бороться с необыкновенным дискомфортом, вызванным тяжелым расстройством желудка.

Журналисты, встретившись с Джеймсом в фермерском доме в Кентервилле, где он и провел эту невыносимую ночь, хотели узнать о планах Макдауэлла на будущее. Джеймс как можно более понятно объяснил, что план генерала предусматривал ни больше ни меньше, как окончательное подавление мятежа.

В часе ходьбы к югу от речки Булл-Ран находился город Манассас, и стоило его захватить, как железнодорожная ветка, связывающая две повстанческие армии в Северной Виргинии, была бы перерезана.

У генерала Джонстона больше не было бы возможности прийти со стороны долины Шенандоа на выручку Борегару, поэтому повстанческому войску Борегара предстояло быть разгромленным и отрезанным от укреплений, что вынудит его отступить к Ричмонду и там сдаться в плен. С войной, таким образом, будет покончено, потому что все силы мятежников будут разгромлены или пленены. В пересказе Джеймса всё это звучало очень очевидным и предсказуемым.

– Но бунтовщики нанесли нам удар четыре дня назад. Это вас не пугает? – спросил один из журналистов. Речь шла о крупном отряде разведчиков северян, которая четыре дня назад подошла к Булл-Ран и, движимая энтузиазмом, попыталась пересечь ручушку, но вместо этого попала под смертоносный дождь из пуль мятежников, скрывавшихся в густой листве на противоположном берегу.

Джеймс не придал этому незначительному, на его взгляд, отпору никакого значения, и даже попытался несколько сгладить этот инцидент победными речами, выдвинув предположение, что случайный контакт с врагом был устроен специально с целью убедить повстанцев, что всякая атака с севера будет начинаться с одной стороны – с правого фланга. На самом же деле, настоящее нападение произойдет с левого фланга, обогнув армию Конфедерации.

– Что самое ужасное могло бы сегодня произойти, капитан? – поинтересовался очередной журналист.

Самым ужасным, считал Джеймс, было бы, если бы силы генерала Джонстона покинули долину Шенандоа и направились на выручку людям Борегара. Это, признавал он, усложнило бы ход сражения, но он заверил журналистов, что в последней на сегодняшний день телеграмме о положении дел в армии северян в Шенандоа сообщалось, что Джонстон все еще в долине.

– То есть, если мятежники Джо Джонстона соединятся с силами Борегара, – не унимался репортер, – значит, нам крышка?

– Значит, нам придется угостить их кое-чем покрепче.

Джеймса раздражал тон, каким был задан этот вопрос, но он спокойно повторил, что Джонстон до сих пор находится в ловушке далеко на западе, что означает, что главная проблема американского единства должна быть решена сегодня людьми, собравшимися по обе стороны Булл-Ран.

– И мы победим, – с уверенностью предсказал Джеймс. Он не переставал предпринимать усилия, чтобы убедить газетчиков в том, что армия северян является крупнейшими силами, когда-либо собиравшимися в Северной Америке. Ирвин Макдауэлл вел за собой более тридцати тысяч человек, что в два раза превышало силы Джорджа Вашингтона при Йорктауне.

Это были, как уверял Джеймс журналистов, подавляющие силы и доказательство тому, что правительство федералистов сокрушит мятеж быстро и полностью.

Репортеры прицепились к слову "подавляющие".

– Вы считаете, что мы превосходим мятежников числом?

– Не совсем, если быть точным.

На самом деле никто не знал, сколько именно мятежников находится на противоположном берегу Булл-Ран, их силы оценивались от десяти тысяч до малоприятных сорока, но Джеймс не хотел, чтобы выглядело так, будто победу северянам принесет преимущество в численности.

Нужно было оставить место и для героизма, и потому он дал туманный ответ:

– Мы полагаем, – заявил он великодушно, что мятежники могут собрать достаточные силы, подстать нам, но в этом сражении, господа, решающим будет мастерство, мораль и справедливость.

И справедливость восторжествует, полагал Джеймс, не просто чтобы захватить сельскую железную дорогу, но и чтобы нанести поражение и до такой степени деморализовать силы Конфедерации, чтобы армия северян смогла победно и беспрепятственно пройти до столицы мятежников, которая лежала лишь в сотне миль к югу.

"На Ричмонд!" – заявляли газеты северян, и этот же лозунг был вышит яркими буквами на штандартах некоторых полков федералистов, "На Ричмонд!" – кричали марширующим по Длинному мосту Вашингтона войскам зрители. Некоторые из этих зевак не только смотрели на уходящие войска, но и сопровождали армию до самой Виргинии.

Джеймсу и в самом дела казалось, что половина светского общества Вашингтона явилась засвидетельствовать великую победу Севера, потому что теперь, когда солнце встало над Булл-Ран, он видел множество гражданских зевак, смешавшихся с войсками федералистов. Элегантные экипажи стояли между передками пушек, а мольберты и бумага для рисунков пристроились между стойками с винтовками и мушкетами.

Модницы закрывались от солнца зонтиками, слуги раскладывали скатерти и корзины для пикников, а важные конгрессмены, жаждавшие чуть ли не полностью присвоить всю славу этого момента, напыщенно вещали всем, кто готов был слушать, о военной стратегии.

– Вы полагаете, к субботе мы возьмем Ричмонд? – спрашивал у Джеймса Старбака репортер из "Еженедельника Харперса".

– Мы искренне на это надеемся.

– И повесим Джефферсона Дэвиса в воскресенье, – заявил репортер, радостно заулюлюкав от такой перспективы.

– Думаю, не в воскресенье.

У Джеймса был слишком адвокатский склад ума, чтобы не подвергнуть столь беспечную ремарку сомнению, особенно перед лицом враждебных военных сил, которые могут заключить из слов репортера, что Соединенные Штаты не только нация лентяев, но еще и неотесанных простаков, которые не видят необходимости в строгой законности.

– Мы повесим Дэвиса после надлежащего судебного разбирательства, – сказал Джеймс специально для этих иностранцев, – и только после судебного разбирательства.

– Капитан имеет в виду, что сначала нам нужно как следует завязать на веревке узел, – с готовностью разъяснил эти слова один из репортеров.

Джеймс натужно улыбнулся, хотя, по правде говоря, он считал поведение этих газетчиков шокирующе бесчестным. Многие журналисты уже написали свои заметки о сегодняшнем сражении, используя свое воображение, чтобы сочинить, как трусливые войска рабовладельцев сбежали, лишь завидев звездно-полосатый флаг, и как их солдаты в раскаянии падали на колени, вместо того чтобы открыть огонь по славному старому флагу. Копыта кавалерии северян погрузились в кровь рабовладельцев, а штыки стали липкими от крови южан.

Джеймс, может, и был шокирован таким враньем, но в этих статьях лишь описывался исход сражения, за который он неистово молился, и он не мог без чувства неловкости и не считая себя капитулянтом высказаться о них неодобрительно. Поражение казалось немыслимым, потому что в этот день должен был быть разгромлен мятеж и начаться поход на Ричмонд.

Внезапно на вершине холма началась какая-то суета, когда лошадей в артиллерийских расчетах выпрягли из передков с пушками. Орудия расположили за изгородью от змей и нацелили в сторону прекрасного каменного моста, по которому главная дорога шла через реку.

Этот мост был ключом к надеждам бригадного генерала Макдауэлла: убедив мятежников, что основная атака будет направлена вдоль дороги, он оттянет их силы на защиту моста, в то время как его обходная колонна незамеченной зайдет им с тыла.

Другие войска северян продемонстрируют свое присутствие на правом фланге врага, но жизненно важным было удерживать левый фланг мятежников у моста, чтобы атака армии северян с фланга незаметно и не встречая сопротивления проникла в тыл конфедератов.

Таким образом, нужно было обмануть мятежников, заставив их поверить, что отвлекающая атака на мост и есть основная, и чтобы добавить правдоподобия этому обману, вперед выдвинули огромную пушку, которая должна была начать эту ложную атаку.

Это была тридцатифунтовая пушка Паррота с железным дулом длиной более одиннадцати футов и весом почти две тонны.

Ее колеса с железным ободом были по плечо человеку, и потребовалось девятнадцать лошадей, чтобы последние несколько часов тащить ее в темноте. Это медленное продвижение сдерживало всю армию федералистов, и некоторые офицеры-северяне считали безумием приволочь такое огромное орудие, служащее обычно для защиты крепостей, на передний фронт армии, но все солдаты, наблюдавшие, как гигантская пушка громыхает мимо в первых лучах зари, решили, что такое создание выиграет битву само по себе.

Дуло нарезного ствола пушки было больше четырех дюймов в диаметре, а ее покрытая железными полосами черная казенная часть теперь была набита почти четырьмя фунтами пороха и коническим снарядом.

Заполненный черным порохом снаряд был спроектирован, чтобы при взрыве изрыгать пламя и разлетаться на железные осколки, которые бы на мелкие кусочки разорвали мятежников, засевших на противоположном берегу Булл-Ран, хотя сейчас, при первых лучах зари, на той стороне речушки едва можно было различить какие-либо цели.

Время от времени какой-нибудь офицер конфедератов мчался верхом по дальнему полю, да несколько пехотинцев разбрелись по холму, лежащему по меньшей мере в миле от моста, но помимо этого было мало свидетельств присутствия каких-либо сил мятежников.

Запальную трубку протолкнули через запальное отверстие, глубоко погрузив в полотняный мешочек с порохом. Трубка была сделана из меди и наполнена самым мелким порохом.

Верхняя часть трубки содержала небольшой заряд гремучей смеси и заканчивалась зазубренным металлическим наконечником, который при дергании за шнур с силой царапал гремучую смесь, что приводило к ее детонации от трения, подобно спичке, чиркающей по тёрке. Сержант-артиллерист взял в руки шнур, а другие члены расчета встали так, чтобы не попасть под смертоносную отдачу орудия.