Текст книги "Мятежник (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Когда он наконец заговорил со Старбаком, то был резок и недружелюбен, хотя едва ли вел себя более обходительно с остальными. Но всё равно Старбак чувствовал обиду, в то время как Траслоу просто веселило дурное расположение духа полковника.

– Ты должен научиться избегать глупостей, – сказал Траслоу.

– Именно этим вы занимаетесь?

– Нет, но кто сказал, что с меня нужно брать пример? – засмеялся он. – Тебе следовало бы прислушаться к моему совету и взять деньги.

Траслоу получил в результате налета кругленькую сумму, как и те люди, что отправились с ним к поезду.

– Я предпочту быть глупцом, чем вором, – нравоучительно заявил Старбак.

– Неа, не предпочтешь. Ни один разумный человек так не поступит. И вообще, надвигается война, и единственный путь пройти через нее – это воровать. Все солдаты воруют. Ты крадешь всё, что тебе нужно, не у друзей, а у всех остальных. Армия не будет за тобой присматривать. Армия кричит на тебя, срёт на тебя и делает всё возможное, чтобы ты сдох с голоду, так что ты должен добыть всё, что сможешь заполучить, а лучшие добытчики – это те, кто лучше умеет воровать, – несколько шагов Траслоу проскакал молча.

– Думаю, тебе нужно радоваться, что ты приехал и помолился над моей Эмили, потому что благодаря этому я теперь за тобой присматриваю.

Старбак промолчал. Он стыдился той молитвы, что пробормотал над могилой. Ему не следовало ее произносить, потому что он был для этого неподобающим человеком.

– И я так и не поблагодарил тебя за то, что никому не рассказал о моей Салли. В смысле, как она вышла замуж и почему.

Траслоу отрезал ломоть табака от куска, который хранил в поясной сумке, и засунул за щеку.

Они со Старбаком ехали отдельно от остальных, находящихся в нескольких шагах впереди и сзади.

– Всегда надеешься, что будешь гордиться детьми, – тихо продолжал Траслоу, – но думаю, Салли – неудачный ребенок. Но теперь она замужем, так что всё закончилось.

"Так ли это?", – гадал Старбак, но не был настолько глуп, чтобы задать этот вопрос вслух. Замужество не стало концом для матери Салли, которая впоследствии убежала с жестоким коротышкой Траслоу. Старбак попытался мысленно нарисовать портрет Салли, но не смог сложить вместе все детали.

Он лишь вспомнил, что она была очень красива, и что обещал ей помочь, если бы она только попросила. Что бы он сделал, если бы она приехала? Убежал бы с ней, как с Доминик?

Осмелился бы он бросить вызов ее отцу? Ночью Старбак лежал без сна, охваченный фантазиями о Салли Траслоу. Он знал, что эти мечты были столь же глупы, как и непрактичны, но он был молод и потому хотел влюбиться, и ему приходили в голову эти глупые и непрактичные мечты.

– Я и правда благодарен, что ты не проболтался про Салли, – похоже, Траслоу ожидал ответа, возможно, подтверждения того, что Старбак и правда держал ту ночную свадьбу в секрете, а не сделал эту семейную проблему предметом насмешек.

– Я и не думал никому рассказывать, – заявил Старбак. – Это никого не касается, – приятно было снова ощутить себя таким добродетельным, хотя Старбак подозревал, что его молчание относительно свадьбы было вызвано скорее инстинктивным страхом вызвать неприязнь Траслоу, чем принципиальной сдержанностью.

– И что ты думаешь о Салли? – серьезным тоном спросил Траслоу.

– Она очень привлекательная девушка, – так же серьезно ответил Старбак, как будто и не воображал, как сбегает с ней в западные земли или, иногда, как они отплывают в Европу, где, в его грезах, он производит на нее впечатление своей изысканностью в роскошных отелях и блестящих бальных залах.

Траслоу кивнул в знак одобрения комплимента Старбака.

– Она похожа на мать. Юный Декер – просто счастливчик, надо думать, хотя, может, и нет. Симпатичное личико – это не всегда хорошее качество в женщине, особенно если у нее есть зеркало.

Эмили никогда особо об этом не задумывалась, но только не Салли, – он произнес ее имя с печалью, а потом долгое время ехал молча, очевидно, вспоминая о семье.

Старбак, разделивший с этой семьей очень личное событие, вопреки собственной воле стал наперсником Траслоу, который после паузы покачал головой, сплюнул струю табака и объявил свой вердикт:

– Некоторые мужчины созданы для того, чтобы стать главой семьи, но только не юный Декер. Он бы хотел присоединиться к своему кузену в Легионе, но он и не боец. Не то что ты.

– Я? – удивился Старбак.

– Ты боец, парень. Точно говорю. Ты не обмочишь штаны, увидев слона.

– Увидев слона? – спросил Старбак весело.

Траслоу состроил мину, предполагавшую, что он уже устал в одиночку заполнять пробелы в образовании Старбака, но потом всё равно снизошел до ответа:

– Если ты вырос в сельской местности, тебе всегда рассказывают про цирк. И про всякие чудеса в нем. Про шоу уродов и представления с животными, и о слоне, и все дети спрашивают и спрашивают о том, что это за слон такой, а ты не можешь объяснить, так что однажды берешь детишек, чтобы они увидели всё собственными глазами. Вот на что похоже для мужчины первое сражение. Как увидеть слона. Некоторые накладывают в штаны, некоторые бегут, как из ада, а некоторые заставляют сбежать врага. С тобой всё будет в порядке, но не с Фалконером.

Траслоу презрительно мотнул головой в сторону полковника, ехавшего в одиночестве во главе маленькой колонны.

– Попомни мои слова, парень, точно говорю, Фалконер и одно сражение не продержится.

Мысль о сражении заставила Старбака вздрогнуть. Иногда это предвкушение было таким волнующим, а иногда нагоняло ужас, в этот же раз мысль о том, что он увидит слона, испугала его, может, потому что неудача этого рейда показала, как многое может пойти наперекосяк. Он не хотел размышлять о последствиях того, если что-то пойдет не так во время битвы, и потому сменил тему, выпалив первый пришедший на ум вопрос:

– Вы и правда убили трех человек?

Траслоу бросил на него странный взгляд, будто не понял, зачем вообще задавать подобные вопросы.

– Как минимум, – презрительно ответил он. – А что?

– И что чувствуешь, когда убиваешь человека? – спросил Старбак. На самом деле он хотел спросить, почему и как Траслоу совершил эти убийства, и пытался ли кто-нибудь призвать его к ответу, но вместо этого задал дурацкий вопрос про чувства.

Траслоу посмеялся над этим интересом.

– Что чувствуешь? Иисусе, парень, временами от тебя больше шума, чем от разбитого горшка. Что чувствуешь? Сам узнаешь, парень. Иди и убей кого-нибудь, тогда сам ответишь мне на этот вопрос, – Траслоу пришпорил лошадь, у него вызвал отвращение тот нездоровый интерес, с которым Старбак задал этот вопрос.

Той ночью они встали лагерем на мокром холме над небольшим поселением, чьи горящие плавильные печи мерцали, как врата преисподней, и им пришлось вдыхать вонючий дым от сжигаемого угля, доходивший до вершины холма. Старбак не мог заснуть.

Он сел рядом с часовыми, дрожа от холода и мечтая, чтобы дождь наконец-то прекратился. Он поужинал своей порцией вяленого мяса и намокшего хлеба с тремя другими офицерами. Фалконер был в чуть лучшем расположении духа, чем в предыдущие ночи, даже найдя в неудаче рейда кой-какие утешительные стороны.

– Может, нас и подвел порох, – сказал он, – но мы показали, что можем быть опасны.

– Это верно, полковник, – преданно ответил Хинтон.

– Им придется приставить охрану к каждому мосту, – объявил полковник, – а человек, охраняющий мост, не сможет вторгнуться на Юг.

– И это верно, – бодро согласился Хинтон. – И им может понадобиться много дней, чтобы убрать тот паровоз с путей. Он ужасно глубоко увяз.

– Так что это не было провалом, – добавил полковник.

– Отнюдь нет! – капитан Хинтон был решительно оптимистичным.

– И послужило отличной тренировкой для наших разведчиков-кавалеристов, – посчитал полковник.

– Именно так, – Хинтон улыбнулся Старбаку, пытаясь вовлечь и его в эту более дружелюбную атмосферу беседы, но полковник лишь нахмурился.

Теперь, по мере наступления ночи, Старбак всё глубже погружался в отчаяние, свойственное юности. Дело было не только в отчужденности Вашингтона Фалконера, которая его угнетала, но и в осознании того, что его жизнь пошла совершенно не в том направлении.

Тому были оправдания, возможно, и вполне достойные, но в глубине души он понимал, что сбился с пути. Он покинул свою семью и церковь, даже собственную страну, чтобы жить среди незнакомых людей, а привязанность к ним не проникла настолько глубоко и не была настолько сильной, чтобы дать ему какую-нибудь надежду.

Вашингтон Фалконер был человеком, чье яростное неодобрение было таким же сильным, как вонь из плавильных печей. Траслоу был союзником, но сколько это еще продлится? И что у Старбака общего с Траслоу?

Траслоу со своими людьми мог воровать и убивать, но Старбак не мог представить, что и он станет этим заниматься, а что до остальных, таких как Медликотт, то они ненавидели Старбака, за то что он выскочка-янки, незнакомец, пришлый, любимчик полковника, превратившийся теперь в козла отпущения.

Старбак дрожал под дождем, притянув колени к груди. Он чувствовал чудовищное одиночество. Так что же ему делать? Дождь монотонно лил, а за его спиной топтались привязанные лошади. Дул холодный ветер, поднимающийся от поселка с его мрачными плавильными печами и рядами однообразных домов.

Огонь от печей освещал здания зловещим мерцанием, а на склоне между ним и поселком сквозь дым выступали замысловатые силуэты деревьев, образуя непроходимый клубок перекрученных черных ветвей и срубленных стволов. Это настоящая дикость, подумал Старбак, а за ней находилось лишь пламя ада, и мрачный ужас этого склона показался ему прообразом собственного будущего.

Отправляйся домой, говорил он себе. Настало время признать, что ты был неправ. Приключение окончено, и пора вернуться домой. Из него сделали дурака, сначала Доминик, а теперь эти виргинцы, не любившие его за то, что он был северянином. Он должен ехать домой. Он все равно может стать солдатом, даже должен им стать, но будет драться за Север.

Будет сражаться за "Доблесть прошлого" – флаг США, за продолжение славного столетия американского прогресса и благопристойности. Он отбросит лицемерные аргументы тех, кто притворялся, что дело не в рабстве, а вместо этого присоединится к крестовому походу за правое дело. И внезапно он вообразил себя крестоносцем с красным крестом на белом плаще, галлопирующим по залитым солнцем равнинам истории, чтобы победить самое большое в мире зло.

Он отправится домой. Он должен уехать туда ради собственного блага, потому что иначе запутается в клубке мрачной дикости.

Он пока не представлял, как ему удастся добраться до дома, и несколько яростных мгновений раздумывал над идеей схватить лошадь и просто убраться с этого холма, правда, лошади были привязаны, и полковник Фалконер, опасаясь преследования кавалерией северян, настоял на том, чтобы выставить часовых, которые наверняка бы остановили Старбака.

Нет, решил он, он подождет, пока они не доедут до Фалконера, а там поговорит с Вашингтоном Фалконером начистоту и признается в своем разочаровании и неудачах, а потом попросит, чтобы тот помог ему добраться до дома. Ему казалось, что во время перемирия корабли плавают вверх по реке Джеймс, а Фалконер наверняка поможет ему найти место на борту одного из них.

Он посчитал, что принял решение и был доволен правильным выбором. Он даже немного поспал, проснувшись с посвежевшим взглядом и радостью на сердце, чувствуя себя Христианином из "Путешествия пилигрима в Небесную Страну", будто разом избежал и Ярмарки Суеты, и Топи Уныния и направляется прямиком в Небесный Град [7].

Спустя день группа, участвовавшая в рейде, достигла долины Шенандоа и пересекла ее, а на следующее утро они спустились с Голубого хребта под ясным небом и теплым ветерком. Остатки белых облаков сдуло на север, по зелени тучных полей мелькали их тени.

Разочарование от рейда, казалось, было забыто, когда лошади почуяли запах дома и перешли на быструю рысь. Перед ними расстилался город Фалконер, покрытый медью купол здания суда блестел на солнце, а над цветущими деревьями вздымались шпили церквей.

Завтра, подумал Старбак, у него состоится долгая беседа с Вашингтоном Фалконером. Завтра он признается в своей ошибке и всё исправит. Завтра он встанет на праведный путь перед Богом и людьми.

Завтра он вновь родится, и эта мысль приободрила его и даже заставила улыбнуться, а потом он полностью о ней позабыл, и даже весь план о возвращении на Север вылетел у него из головы, потому что из лагеря Легиона верхом на светлом коне выехал коренастый юноша с бородой в форме каре и приветливой улыбкой, и Старбак, чувствовавший себя таким одиноким и так несправедливо наказанным, пустил лошадь в бешеный галоп, чтобы поприветствовать своего друга.

Потому что Адам вернулся домой.

Глава седьмая

Друзья встретились, натянули поводья, оба заговорили одновременно, замолчали, засмеялись, снова заговорили, но каждый был слишком полон новостями и удовольствием от встречи, чтобы понять другого.

– Выглядишь усталым, – наконец сумел произнести что-то вразумительное Адам.

– Я и правда устал.

– Я должен встретиться с отцом. А потом поговорим, – Адам пришпорил лошадь в сторону Вашингтона Фалконера, который, явно позабыв провал рейда, светился счастьем от возвращения сына.

– Как тебе удалось вернуться? – окликнул сына Фалконер, когда тот направился в его сторону.

– Мне не позволили пересечь Длинный мост в Вашингтоне, так что я поднялся вверх по реке и заплатил паромщику у Лисберга.

– Когда ты приехал?

– Только вчера, – Адам придержал лошадь, чтобы поздороваться с отцом. Всем было очевидно, что доброе расположение духа Вашингтона Фалконера полностью восстановлено. Его сын вернулся, и таким образом разрешилась вся неопределенность относительно того, сохранил ли он верность южанам.

Радость полковника распространилась даже на то, чтобы попросить прощения у Старбака.

– Я был расстроен, Нат. Ты должен меня простить, – незаметно сообщил он Старбаку, пока Адам отъехал, чтобы поприветствовать Мерфи, Хинтона и Траслоу.

Старбак, слишком смущенный извинениями человека гораздо старше его, ничего не ответил.

– Ты ведь присоединишься к нам за ужином в Семи Источниках, Нат? – Фалконер принял молчание Старбака за враждебность. – Мне трудно будет перенести твой отказ.

– Конечно, сэр, – Старбак помедлил, а потом решил принять на себя эту ношу.

– И сожалею, что подвел вас, сэр.

– Ты не подвел, не подвел, – поспешно отмёл извинения Старбака Фалконер.

– Я был расстроен, Нат, и только. Я вложил слишком много надежд в этот рейд и не предвидел погоду. Вот в чем было дело, Нат, в погоде. Адам, пойдем!

Адам провел большую часть утра, встречаясь в Легионе со старыми друзьями, но теперь его отец настаивал на том, чтобы провести сына по всему лагерю еще разок, и Адам добродушно выразил восхищение рядами палаток и лошадей, полевой кухней, местом для повозок и шатром для собраний.

В лагере теперь находилось шестьсот семьдесят восемь добровольцев, почти все жили в половине дня езды от Фалконера. Их разделили на десять рот, каждая из которых выбрала своих офицеров, хотя, как весело признался Фалконер, понадобилось несколько взяток, чтобы удостовериться в том, что победят лучшие.

– Думаю, я использовал четыре бочки лучшего в этих горах виски, – объявил Фалконер сыну, – чтобы наверняка были избраны Миллер и Паттерсон.

Каждая рота выбрала капитана и двух лейтенантов, а некоторые – и третьего лейтенанта. Вашингтон Фалконер назначил собственных офицеров штаба – пожилого майора Пелэма в качестве своего заместителя и жуткого майора Бёрда, которого явно продвинули на слишком высокую позицию, чтобы заниматься бумажной работой.

– Я пытался избавиться от Дятла, но твоя мать настаивала, – признался полковник Адаму. – Ты виделся с ней?

– Да, этим утром, сэр.

– Она хорошо себя чувствует?

– Говорит, что нет.

– Обычно ей становится лучше, когда меня нет рядом, – иронично заметил полковник. – Вот это – штабные палатки.

В отличие от конусообразных палаток, которыми довольствовались пехотные роты, четыре штабные палатки представляли собой большие шатры с прямыми стенками, непромокаемой подстилкой, походными кроватями, складными табуретами, тазиком для умывания, кувшином и раскладным столиком, который можно было превратить в брезентовую сумку.

– Я займу эту, – сказал Фалконер, указывая на самую чистую из палаток.

– Майор Пелэм расположится в следующей, Итан и Дятел займут вон ту, а вы с Натом разделите между собой четвертую. Думаю, устроит?

Адам и Ридли получили звания капитанов, тогда как Старбак оказался на самой нижней иерархической ступени, будучи младшим лейтенантом. Вся троица сформировала, таким образом, отряд адъютантов, как назвал их Фалконер. Их работа, объяснил он Адаму – служить его посыльными, а также глазами и ушами на поле битвы. Из его уст все это звучало довольно зловеще.

Легион состоял не только из штаба и десяти пехотных рот. В его состав входили: оркестр, подразделение медиков, знаменосцы, полсотни кавалеристов под командованием капитана, которым предстояло служить разведчиками Легиона, и батарея из двух бронзовых шестифунтовых пушек, прослуживших уже двадцать лет. Обе были гладкоствольными, приобретенными Фалконером в литейном цехе Боуэрса в Ричмонде. Туда пушки отправлялись для переплавки в новые виды вооружения.

Полковник гордо продемонстрировал артиллерию сыну:

– Ну разве они не великолепны?

Пушки выглядели впечатляюще. Бронзовые стволы надраены до слепящего глаза блеска, колеса покрыты лаком, а дополнительные материалы – цепи, ведра, банники, резьбовые винты – отполированы и покрашены.

И все же было что-то беспокойное в этом оружии. Оно выглядело слишком мрачным для летнего утра, угрожающим и несущим смерть.

– Конечно, это не последнее слово техники, – Фалконер расценил молчание сына, как невысказанную критику. – Едва ли они сравнятся с орудиями Паррота [8], да и нарезов у них нет, но, думается мне, парочку янки эти красавицы все же сумеют размазать. Разве не так, Пелэм?

– Если найдем боеприпасы, полковник, – с нескрываемым сомнением ответил майор, сопровождавший полковника во время проверки.

– Найдем! – с возвращением сына с Севера брызжущий энергией оптимизм полковника полностью к нему вернулся. – Итан найдет для нас боеприпасы.

– Пока что он не прислал нам ничего, – хмуро ответил майор. Александр Пелэм, долговязый седой мужчина, с которым Старбак перед рейдом скакал на северо-запад, отличался почти не покидавшей его угрюмостью.

Пелэм, дождавшись, пока полковник с сыном отъедут подальше, покосился слезящимися глазами на Старбака:

– Самое лучшее, что может произойти, лейтенант Старбак – это то, что мы никогда не найдем боеприпасов для пушек. А если найдем, то стволы, скорее всего, развалятся на части. Артиллерийское дело не для любителей, – фыркнул он. – Так значит, не удался налет?

– Все вышло печально, сэр.

– Угу, Мерфи рассказал, – майор Пелэм покачал головой с видом человека, всегда знавшего, что подобные безрассудства обречены на неудачу.

Майор был одет в старую униформу Соединенных Штатов, которую в последний раз носил во время войны 1812-го года – выцветший синий мундир c полинявшим галуном, утратившими былую позолоту пуговицами и кожаной перевязью, растрескавшейся как высохшая на солнце грязь.

Его сабля представляла собой огромный искривленный клинок в черных ножнах. Майор поморщился, когда оркестр, репетировавший в тени штабной палатки Легиона, заиграл "Моя Мэри-Энн".

– Они всю неделю ее исполняют, – проворчал он. – Мэри-Энн, Мэн-Энн, Мэри-Энн. Янки, наверное, от одной только музыки сделают ноги.

– А мне нравится.

– Прослушаешь с полсотни раз – разонравится. Лучше бы они исполняли марши. Хороший, уверенный марш – вот что нам нужно. Сколько мы занимаемся подготовкой? Четыре часа в день? А должны – двенадцать, но полковник не позволит. Будь спокоен – янки точно не в бейсбол играют, не то что мы, – Пелэм замолчал и сплюнул табак.

Он свято верил в необходимость бесконечных тренировок, в чем его поддерживали все опытные солдаты Легиона, но Фалконер противился этому, боясь угасания энтузиазма, которое могут повлечь слишком частые упражнения.

– Вот увидишь слона, – изрек Пелэм, – и тогда поймешь, зачем нужны тренировки.

Старбак почувствовал знакомый отклик на слова о встрече со слоном. Чувство страха, ощутимое, как холод крови, пульсирующей в сердце. Волна возбуждения, накатывающая больше от разума, чем от сердца, словно бы преодолевшая ужас и хлынувшая потоком исступленного восторга от ощущения битвы.

А потом пришло то будоражущее нервы понимание, что ничто из этого невозможно познать – ни ужас, ни экстаз, не испытав на своей шкуре загадку битвы. Стремление Старбака как можно быстрее разгадать эту загадку смешивалось в желанием отложить столкновение, а его пыл – с яростной жаждой, чтобы сражение никогда не произошло. Всё это было очень запутанно.

Адам, освободившись от разговора с отцом, развернул лошадь обратно к Старбаку.

– Поедем к реке, искупаемся.

– Искупаемся? – Старбак боялся, что это занятие могло стать новым увлечением Адама.

– Тебе полезно искупаться! – пылкость Адама подтвердила опасения Старбака. – Я разговаривал с доктором, который утверждает, что купание продлевает жизнь!

– Чепуха!

– Наперегонки! – Адам пришпорил лошадь и поскакал прочь во весь опор.

Старбак чуть медленнее последовал за Адамом на своей уже уставшей кобыле, когда тот повел его вокруг города по тропам, которые он знал с детства, приведя к небольшой лужайке, являвшейся, как решил Старбак, частью поместья Семь Источников. К тому времени, как Старбак достиг реки, Адам уже разделся. Вода была прозрачной, а растущие по берегам деревья усыпаны весенними цветами.

– Какой доктор? – окликнул своего друга Старбак.

– Его зовут Вессельхефт. Я ездил навестить его в Вермонт, по поручению матери, конечно же. Он рекомендует диету из черного хлеба и молока и часто принимать то, что он называет sitz-bad.

– Сидячую ванну?

– Называй это sitz-bad, мой дорогой Нат. Лучше всего называть это по-немецки, как и все способы лечения. Я рассказал маме о докторе Вессельхефте, и она обещала, что попробует всё, что он рекомендовал. Ты идешь? – Адам не стал ждать ответа, а голым нырнул в реку. Он всплыл с криками, явно отреагировав на температуру воды. – До июля не прогреется, – объяснил он.

– Может, я просто посмотрю на тебя.

– Не глупи, Нат. Я думал, что уроженцы Новой Англии – люди смелые.

– Но не безрассудно смелые, – сострил Старбак, подумав о том, как же хорошо снова быть рядом с Адамом. Они не виделись несколько месяцев, хотя в первые мгновения встречи казалось, будто прошло совсем немного времени.

– Давай же, трусишка, – позвал Адам.

– О Боже, – Старбак прыгнул в прозрачную прохладу и вынырнул с криками, как только что Адам. – Она ледяная!

– Но это полезно для тебя! Вессельхефт рекомендует принимать холодную ванну каждое утро.

– Разве в Вермонте не находятся больницы для душевнобольных?

– Возможно, – засмеялся Адам, – но Вессельхефт абсолютно разумен и весьма успешен.

– Я предпочту умереть молодым, чем терпеть холодную воду каждый день, – Старбак выбрался на берег и лег на траву под теплым солнцем.

Адам присоединился к нему.

– Итак, что случилось во время налета?

Старбак рассказал ему, хотя и опустив детали об угрюмости Фалконера на обратном пути. Вместо этого он превратил этот набег в нечто комичное, цепь ошибок, в результате которых никто не пострадал и никто не был обижен. Закончил свой рассказ он словами о том, что не считает, что война будет более серьезной, чем этот рейд.

– Никто не хочет настоящей войны, Адам. Это же Америка!

Адам пожал плечами.

– Север не собирается нас отпускать, Нат. Союз слишком для него важен, – он помедлил. – И для меня.

Старбак не ответил. На противоположном берегу реки паслись коровы, и в наступившей тишине он неожиданно четко услышал, как они выдирают зубами траву. Колокольчики монотонно позвякивали, и этот звук соответствовал зловещему настрою Адама.

– Линкольн призвал семьдесят пять тысяч добровольцев, – сказал он.

– Я слышал.

– И газеты северян пишут, что еще в три раза больше человек будут готовы к июню.

– Тебя пугают эти цифры? – несправедливо обвинил его Старбак.

– Нет. Меня пугает то, что эти цифры означают, Нат. Я боюсь, что Америка скатится в варварство. Боюсь, что увижу глупцов, с воплями въезжающих в битву только ради того, чтобы получить от нее удовольствие. Боюсь, что наши друзья по школе станут гадаринскими свиньями [9] девятнадцатого столетия, – Адам искоса бросил взгляд на противоположный берег реки, на покрытые яркими цветами и свежей листвой деревья на далеких холмах.

– Жизнь так хороша! – произнес он через некоторое время энергично, но печально.

– Люди сражаются, чтобы сделать ее лучше, – ответил Старбак

Адам рассмеялся.

– Не глупи, Нат.

– А по какой еще причине им сражаться? – напирал Старбак.

Адам развел руками, будто предполагая, что на этот вопрос может найтись тысяча ответов, и ни один из них не имеет значения.

– Люди сражаются, потому что слишком горды и слишком глупы, чтобы признать, что не правы, – наконец объявил он.

– Мне всё равно, что для этого понадобится сделать, но мы должны сесть все вместе, созвать собрание и всё обсудить! И не имеет значения, займет ли это год, два или даже пять! Переговоры лучше, чем война. И что подумает о нас Европа? Многие годы мы говорили, что Америка – самый благородный и лучший эксперимент в истории, а теперь собираемся разорвать ее на части! Ради чего? Ради прав штатов? Чтобы сохранить рабство?

– Твой отец смотрит на это по-другому, – заметил Старбак.

– Ты знаешь отца, – с нежностью произнес Адам. – Он всегда воспринимал жизнь как игру. Мама говорит, что он так и не не повзрослел по-настоящему.

– А ты повзрослел преждевременно? – предположил Старбак.

Адам пожал плечами.

– Я не могу воспринимать жизнь с легкостью. Хотел бы, но не могу. И трагедию не могу воспринимать легко, только не эту, – он махнул рукой в сторону коров, будто призывая этих невинных и неподвижных животных выступить свидетелями спектакля, во время которого Америка безудержно ринется в войну. – Но как насчет тебя? – повернулся он к Старбаку. – Я слышал, у тебя были неприятности.

– Кто тебе рассказал? – Старбак на мгновение смутился. Он устремил взор в облака, боясь встретиться глазами со своим другом.

– Отец написал мне, конечно же. Он хотел, чтобы я отправился в Бостон и замолвил о тебе словечко перед твоим отцом.

– Рад, что ты этого не сделал.

– Но я сделал. Правда, твой отец отказался меня принять. Хотя я прослушал его проповедь. Он был ужасно грозен.

– Он всегда такой, – сказал Старбак, хотя в глубине души гадал, почему Вашингтону Фалконеру могло прийти в голову попросить Адама поговорить с преподобным Элиялом. Хотел ли он от него избавиться?

Адам выдернул травинку и мял ее своими ловкими пальцами.

– Почему ты так поступил?

Лежащего на спине Старбака внезапно охватил стыд от своей наготы и он перекатился на живот, уставившись на клевер и траву.

– С Доминик? Из-за похоти, я думаю.

Адам нахмурился, будто это понятие не было ему знакомо.

– Из-за похоти?

– Хотел бы я это описать. Но могу сказать лишь, что это переполняет тебя. То всё идет как обычно, будто корабль плывет по спокойному морю, и вдруг незнамо откуда налетает жуткий ветер, сильнейший, возбуждающий и завывающий ветер, с которым ты ничего не можешь поделать, лишь безумно подставить под него паруса, – он остановился, не удовлетворенный своим воображением.

– Это как песни сирен, Адам. Я знаю, что это неправильно, но с этим невозможно ничего поделать, – Старбак внезапно подумал о Салли Траслоу, и воспоминание о ее красоте причинило ему такую боль, что он зажмурился.

Адам принял это за проявление угрызений совести.

– Ты ведь должен всё вернуть этому Трейбеллу, правда?

– О, да. Конечно, должен, – необходимость этой выплаты тяжелым грузом висела на совести Старбака, по меньшей мере тогда, когда он позволял себе вспомнить о краже денег майора Трейбелла.

Еще несколько часов назад он планировал отправиться обратно на север, убедив себя, что хочет только одного – расплатиться с Трейбеллом, но теперь, когда Адам был дома, Старбак желал лишь остаться в Виргинии.

– Хотел бы я знать, как это сделать, – туманно произнес он.

– Думаю, тебе следует поехать домой, – твердо предложил Адам, – и во всём признаться семье.

Старбак провел последние два дня, размышляя именно об этом, но сейчас засомневался в разумности этого плана.

– Ты не знаешь моего отца.

– Как можно бояться собственного отца, но при этом намереваться бесстрашно отправиться на войну?

Старбак коротко улыбнулся, признав правоту этого утверждения, а потом покачал головой.

– Я не хочу ехать домой.

– Должны ли мы всегда делать то, что хотим? Есть долг и обязательства.

– Может, всё пошло наперекосяк, не когда я встретил Доминик, – сказал Старбак, защищаясь от суровых слов своего друга.

– Может, всё пошло не так, когда я поступил в Йель. Или когда согласился покреститься. Я никогда не чувствовал себя христианином, Адам. Мне не следовало разрешать отцу меня крестить. И не следовало позволять ему отправить меня в семинарию. Я жил во лжи, – он вспомнил о своих молитвах над могилой мертвой женщины и вспыхнул. – Не думаю, что я обращен. Я не настоящий христианин.

– Конечно, настоящий! – Адама шокировало вероотступничество друга.

– Нет, – настаивал Старбак. – Хотел бы я им быть. Я видел других обращенных. Видел их радость и силу Святого Духа внутри них, но никогда не испытывал подобного. Я всегда хотел это испытать, – он помолчал, подумав о том, что ни одному другому человеку кроме Адама не смог бы в этом признаться. Добрый честный Адам был как Верный, спутник Христианина в книге Джона Буньяна [7].

– Боже мой, Адам, – продолжал Старбак, – я молился, чтобы обратиться к Богу, умолял об этом! Но так и не познал его. Я думаю, если бы я был спасен и родился снова, то имел бы силы сопротивляться похоти, но теперь у меня их нет, и я не знаю, как обрести эти силы, – это было честное, но жалкое признание.

Он был воспитан в убеждении, что ничто во всей его жизни, даже сама жизнь, не является столь же важным, как обращение к Богу.

Обращение, как учили Старбака, было моментом нового рождения во Христе, то чудесное мгновение, когда человек впускает Иисуса Христа в свое сердце как Господа и Спасителя, и когда в жизни человека происходит этот чудесный момент, то ничто уже не будет прежним, потому что вся его жизнь и последующая за ней вечность превратятся в сияющее золотом существование.