Текст книги "Мятежник (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Без спасения жизнь станет ничем иным, как грехом, адом, и будет полна разочарований, а с ним превратится в радость, любовь и вечный рай.

Но Старбак так никогда и не ощутил этот момент мистического обретения Бога. Ни разу не почувствовал радость. Он делал вид, потому что подобное притворство было единственным способом удовлетворить настойчивые требования его отца, но вся его жизнь с того момента, как он начал притворяться, была наполнена ложью.

– И даже кое-что похуже, – признался он Адаму. – Я начинаю подозревать, что настоящее спасение, настоящее счастье заключается отнюдь не в обращении к Богу, а совсем наоборот. Может, я смогу стать счастливым только лишь если всё это отвергну?

– Боже мой, – произнес Адам, в ужасе от самой идеи такого безбожия. Несколько секунд он размышлял. – Не думаю, – продолжал он медленно, – что обращение зависит от внешнего влияния. Ты не можешь ожидать магического превращения, Нат. Подлинное обращение исходит от внутренней потребности.

– В смысле, Христос ничего не может с нами поделать?

– Конечно, может, но он бессилен, если ты не пригласишь его войти. Ты должен высвободить его силу.

– Я не могу! – почти взвыл он в протесте, это был крик юноши, отчаянно пытавшегося выпутаться из тяжелой религиозной борьбы, той борьбы, что умаляла ценность Христа и спасения на фоне искушений в виде Салли Траслоу и Доминик и всех тех запретных и восхитительных удовольствий, которые, казалось, разрывали душу Старбака надвое.

– Тебе следует начать с возвращения домой, – заявил Адам. – Это твой долг.

– Я не поеду домой, – сказал Старбак, полностью проигнорировав свое же недавнее решение. – Я не найду Господа дома, Адам. Мне нужно побыть одному.

Это была неправда.

Теперь, когда его друг вернулся в Фалконер, Старбак хотел остаться в Виргинии, потому что лето, выглядевшее столь угрожающе под неодобрительными взглядами Вашингтона Фалконера, внезапно обещало вновь стать золотым.

– А ты почему здесь? – задал Старбак встречный вопрос. – Ради долга?

– Думаю, да, – этот вопрос заставил Адама ощутить дискомфорт. – Полагаю, все мы пытаемся вернуться домой, когда дела принимают дурной оборот. А так оно и есть, Нат. Север собирается вторгнуться.

Старбак усмехнулся.

– Значит, мы будем драться и прогоним их, Адам, тем всё и кончится. Одно сражение! Короткое, доброе сражение. Одна победа, а потом мир. Потом ты обратишься к Богу и, вероятно, получишь всё, чего желаешь, но сначала тебе придется драться в одной битве.

Адам улыбнулся. Ему казалось, что его друг Нат живет одними лишь чувствами. А не ради того, чтобы мыслить, такова была, по мнению Адама, его собственная стезя. Адам верил в том, что во всём можно добиться правды, прибегнув к доводам рассудка, будь то рабство или спасение, в то время как Старбак, как он осознал, был полностью захвачен эмоциями. Некоторым образом, с удивлением решил Адам, Старбак напоминает его собственного отца, полковника.

– Я не собираюсь драться, – после длительного молчания объявил Адам. – И не буду.

Теперь настал через Старбака удивиться.

– И твой отец об этом знает?

Адам покачал головой, но промолчал. Похоже, он слишком устал от неодобрения отца.

– Тогда почему ты приехал домой? – спросил Старбак.

Адам долго не отвечал.

– Думаю, – произнес он в конце-концов, – потому что знал – что бы я ни сказал, это уже делу не поможет. Никто не прислушивается к доводам рассудка, всеми правят страсти. Я думал, что люди хотят мира, а они больше жаждут победы. Видишь ли, их изменил Форт Самптер. И не важно, что там никто не погиб, бомбардировка доказала им, что рабовладельческие штаты невозможно урезонить, и они попросили, чтобы я присоединил свой голос к их требованиям, а эти требования заключались уже совсем не в мирном урегулировании, а в разрушении всего этого, – он махнул рукой в сторону владений Фалконера, прекрасных полей и густых лесов. – Они хотели, чтобы я атаковал отца и его друзей, а я отказался это сделать. И вместо этого вернулся домой.

– Но ты не будешь сражаться?

– Не думаю.

Старбак нахмурился.

– Ты храбрее меня, Адам, Боже мой, так оно и есть.

– Разве? Я бы не осмелился сбежать с..., – Адам помедлил, будучи не состоянии подобрать достаточно деликатное слово для описания весьма неделикатной Доминик, – я бы не осмелился рисковать всей своей жизнью ради прихоти! – его слова прозвучали скорее с восхищением, чем осуждающе.

– Это была лишь глупость, – признался Старбак.

– И ты бы никогда не поступил так снова? – спросил его Адам с улыбкой, а Старбак подумал о Салли Траслоу и промолчал. Адам сорвал травинку и смял ее пальцами. – Так как ты посоветуешь мне поступить?

Значит, Адам еще не принял окончательное решение? Старбак улыбнулся.

– Я скажу тебе, что делать. Просто будь рядом с отцом. Играй в солдататики, наслаждайся походной жизнью и проведи прекрасное лето. Мир придет, Адам, может, после одного сражения, но придет, и скоро. Зачем рушить счастье твоего отца? Чего ты этим добьешься?

– Честно? – спросил Адам. – Я должен жить в мире с собой, Нат.

Адам находил это трудным, как прекрасно было известно Нату. Он был строгим и требовательным юношей, особенно по отношению к себе. Другим он мог простить слабости, но только не себе.

– Так почему же ты вернулся? – снова перешел в наступление Старбак. – Только лишь чтобы возродить надежды твоего отца перед тем, как его разочаровать? Боже мой, Адам, ты говоришь о моем долге перед отцом, но в чем заключается твой? Выступать перед ним с проповедями? Разбить ему сердце? Почему ты здесь? Потому что ожидаешь, что твои арендаторы и соседи будут сражаться, но думаешь, что сможешь отсидеться в тылу, потому что тебя мучают сомнения? Боже мой, Адам, тебе гораздо лучше было бы остаться на Севере.

Адам долгое время не отвечал.

– Я здесь, потому что слаб.

– Слаб! – это качество Старбак уж точно не смог бы отнести на счет своего друга.

– Потому что ты прав, я не могу разочаровать отца. Потому что я знаю, чего он хочет, и мне нетрудно это ему дать, – Адам покачал головой. – Он так щедр и так часто разочаровывается в людях. Я и правда хочу сделать его счастливым.

– Тогда Бога ради, надень форму, поиграй в солдатики и молись о мире. И вообще, – сказал Старбак намеренно беспечно, – я не могу вынести мысли о лете, проведенном без твоей компании. Разве ты можешь вообразить, что адъютантами твоего отца будем только мы с Итаном?

– Тебе не нравится Итан? – Адам заметил неприязнь в голосе Старбака и, казалось, был этим удивлен.

– Похоже, это он меня не любит. Я выиграл у него в споре пятьдесят баксов, и он мне этого не простил.

– Деньги – его слабое место, – согласился Адам. – Вообще-то я иногда гадаю, не по этой ли причине он решил жениться на Анне, но это недостойное подозрение, не правда ли?

– Недостойное?

– Конечно.

Старбак вспомнил, как Бельведер Дилейни озвучил те же самые подозрения, но не упомянул об этом.

– А почему Анна хочет замуж за Итана? – спросил он вместо этого.

– Она просто хочет сбежать, – ответил Адам. – Ты можешь себе представить жизнь в Семи Источниках? Она считает, что замужество – ее билет на свободу, – Адам вскочил на ноги, натягивая штаны, это быстрое движение было вызвано приближением двуколки, которой правила Анна собственной персоной.

– Она здесь! – предупредил Адам Старбака, который последовал примеру своего друга и поспешно схватил штаны и сорочку и уже надевал носки, когда Анна натянула поводья. Экипаж сопровождала пара лающих спаниелей, которые теперь возбужденно бросились к Адаму и Старбаку.

Анна, укрывшись от солнца за широким зонтом с кружевной оборкой, с неодобрением посмотрела на брата.

– Ты опоздал к ужину, Адам.

– Боже мой, уже пора? – Адам нащупал часы среди мятой одежды. Один из спаниелей прыгал вокруг него,

а второй шумно тявкал в сторону реки.

– Хотя это и не имеет значения, – сказала Анна, – потому что в лагере возникли кой-какие проблемы.

– Что за проблемы?

– Траслоу обнаружил, что его зять вступил в Легион во время его отсуствия. И избил его! – казалось, Анна была шокирована этой жестокостью.

– Избил Декера?

– Так его зовут? – спросила Анна.

– А что произошло с женой Декера? – поинтересовался Старбак с излишней поспешностью.

– Расскажу за ужином, – ответила Анна. – А теперь почему бы вам не закончить одеваться, мистер Старбак, а потом привяжите свою усталую лошадь позади экипажа и отправляйтесь домой вместе со мной. Вы можете подержать зонтик и рассказать о налете. Я хочу знать всё.

Итан отвел Салли Траслоу в магазин шляпок и тканей Маггенриджа на Иксчендж-элли, где купил ей зонтик из набивного ситца в пару к бледно-зеленому платью из тонкого льна. На ней также была шаль с замысловатым узором и бахромой, вязаные чулки, широкополая шляпка, украшенная шелковыми лилиями, белые ботинки до лодыжек и белые кружевные перчатки. В руках она держала вышитую бисером дамскую сумочку и резко контрастирующую с ней большую полотняную сумку.

– Давай я подержу твою сумку, – предложил Ридли. Салли хотела примерить льняную шляпку с жесткими полями и муслиновой вуалью.

– Присмотри за ней, – неохотно вручила ему сумку Салли.

– Конечно, – полотняная сумка оказалась тяжелой, и Ридли гадал, лежит ли там оружие. У самого Ридли револьвер являлся частью униформы и висел у бедра. Он был в сером красочном мундире Легиона Фалконера, с саблей на левом боку и револьвером на правом.

Салли повернулась к двойному зеркалу, восхищаясь шляпкой.

– Она и правда мила, – сказала она.

– Ты прекрасно выглядишь, – произнес Ридли, хотя, по правде говоря, в последние дни находил ее компанию все менее приятной. Она была необразована и не обладала ни утонченностью, ни остроумием. У нее было лишь ангельское личико, тело шлюхи и бастард в утробе. И она отчаянно хотела сбежать из узкого мирка своего отца с его тесной фермой, но Ридли был слишком озабочен собственным будущим, чтобы отдавать себе отчет в положении Салли.

Он не понимал, что она пытается сбежать от невыносимого прошлого, а видел в ней лишь вымогательницу, пытающуюся обманным путем устроить свое паразитическое будущее. Он не видел ее страха, лишь настойчивость в получении того, что она хочет. По ночам, охваченный страстью, он желал лишь быть с ней, но днем, встречаясь с ее грубыми мыслями и трескучим голосом, он хотел только избавиться от нее. И сегодня он от нее избавится, но сначала нужно было усыпить ее бдительность.

Он отвел ее в ювелирный магазин Ласкелля на Восьмой улице, где выслушал сварливые жалобы владельца относительно предложения проложить железную дорогу прямо перед его магазином.

Железнодорожная линия должна была пройти по центру крутой улочки и соединить линию Ричмонд-Фредериксберг с линией Ричмонд-Питерсберг, чтобы военное снаряжение можно было перевозить прямо через город без необходимости перегружать его из вагонов в запряженные лошадьми повозки.

– Но разве они подумали о том, как это скажется на торговле, капитан Ридли? Подумали? Нет! И кто будет покупать дорогие ювелирные украшения, когда снаружи дымят паровозы? Это просто нелепо!

Ридли купил для Салли ожерелье с филигранью, которое было достаточно кричащим, чтобы ей понравиться, и достаточно дешевым, чтобы не оскорбить его скаредность. Он также приобрел узкое золотое кольцо, чуть шире тесьмы для штор, и положил его в карман мундира.

Эти покупки, вместе с зонтиком и льняной шляпкой, обошлись ему в четырнадцать долларов, а говяжья грудинка на обед в "Спотсвуд Хаусе" стоила еще доллар тридцать.

Он убаюкивал опасения Салли, и это стоило запрошенной цены, если она быстро отправится навстречу своей судьбе, какой бы она ни была. Он предложил ей выпить за обедом вина, а потом бренди.

Она захотела закурить, и он дал ей сигару, совершенно не беспокоясь о том, что другие дамы в столовой предпочитали не курить.

– Мне всегда нравились сигары. Мама обычно курила трубку, а я предпочитаю сигары, – она дымила с довольным видом, явно отдавая себе отчет в насмешливых взглядах остальных присутствующих. – Это и правда мило, – она воспринимала роскошь, как голодная кошка сметану.

– Тебе стоит привыкнуть к такого рода местам, – сказал Ридли. Он развалился в кресле, поставив ногу в элегантном сапоге на холодную батарею под окном и выглянул во двор отеля. Его сабля в ножнах брякнула по клапану батареи.

– Я собираюсь сделать из тебя леди, – солгал он. – Научу говорить как леди, вести себя как леди, сплетничать как леди, танцевать как леди, читать как леди и одеваться как леди. Я превращу тебя в настоящую леди.

Она улыбнулась. Салли мечтала о том, чтобы стать настоящей леди. Она воображала себя в шелках и кружеве, царящей в гостиной вроде той, что находилась в доме Бельведера Дилейни, нет, даже в большей гостиной, в огромной гостиной, с утесами в роли стен и небесным сводом вместо потолка, с золоченой мебелью и горячей водой в любое время дня.

– Мы готовы сегодня днем присмотреть дом? – спросила она с надеждой. – Я и правда устала от миссис Коббольд.

Миссис Коббольд владела пансионом на Монро-стрит и начинала подозревать, какие отношения связывают Ридли и Салли.

– Мы ищем не дом, – поправил ее Ридли, – а квартиру. Мой брат знает кой-какие, сдающиеся в аренду.

– Квартиру, – повторила она с подозрением.

– Большую квартиру. Высокий потолок, ковры, – Ридли взмахнул руками, изображая изобилие. – Место, где ты могла бы держать собственных ниггеров.

– Я могу завести ниггера? – с восторгом спросила она.

– Двух, – раскрасил Ридли свое обещание. – Горничную и повара. Потом, конечно, когда появится ребенок, сможешь завести няню.

– И еще я хочу экипаж. Вроде вон того, – она показала через окно на элегантный четырехколесный экипаж на кожаных рессорах и с черным полотняным верхом, откинутым назад, обнажив обивку из стеганой алой кожи.

В экипаж были впряжены четыре одинаковые гнедые лошади. На козлах сидел чернокожий кучер, а второй негр, раб или слуга, помогал подняться в экипаж даме.

– Это ландо, – сказал ей Ридли.

– Ландо.

Салли произнесла это слово, как бы пробуя его на вкус, и оно ей понравилось.

Высокий, бледный как мертвец мужчина сопроводил даму в коляску.

– А это, – сообщил Салли Ридли, – наш президент.

– Вот тощий то! – она наклонилась, чтобы рассмотреть Джефферсона Дэвиса, стоящего у экипажа с цилиндром в руке, он прощался с двумя мужчинами на крыльце отеля. Закончив с делами, президент Дэвис сел напротив жены и водрузил блестящий цилиндр на голову. – Это и правда Джефф Дэвис? – спросила Салли.

– Он самый. Он с женой остановился в отеле, пока ему не подыщут дом.

– Никогда не думала, что увижу президента, – произнесла Салли, во все глаза таращась на ландо, когда то свернуло со двора и прогрохотало под аркой на Мейн-стрит. Салли улыбнулась Ридли.

– Ты и правда вовсю стараешься быть милым, да? – сказала она, будто Ридли лично организовал так, чтобы президент временного правительства Конфедеративных Штатов Америки продефилировал под окном ради Салли.

– Я и правда вовсю стараюсь, – подтвердил он, потянувшись через стол, чтобы взять ее левую руку. Он поднес ее к губам и поцеловал пальцы. – И буду продолжать вовсю стараться, чтобы ты всегда была счастлива.

– И малыш, – Салли вдруг начала чувствовать себя матерью.

– И наш малыш, – сказал Ридли, хотя эти слова почти застряли у него в глотке, но он выдавил из себя улыбку, а потом достал новое золотое кольцо из кармана, вытащил его из замшевого мешочка и надел на ее палец.

– У тебя должно быть обручальное кольцо, – объяснил он. Салли стала носить свое старинное серебряное кольцо на правой руке, а левая оставалась пустой.

Салли некоторое время рассматривала эффект от маленького золотого кольца на пальце, а потом засмеялась.

– Это значит, что мы женаты?

– Это значит, что ты должна выглядеть респектабельно в глазах владельца жилья, – ответил он, взял ее правую руку в свою и стащил с пальца серебряное кольцо.

– Осторожно! – Салли попыталась выдернуть руку, но Ридли крепко ее держал.

– Хочу его почистить, – объяснил он, кладя кольцо в замшевый мешочек. – Я буду хорошо о нем заботиться, – обещал он, хотя, по правде говоря, решил, что это старинное кольцо станет отличным сувениром на память о Салли. – А теперь идем! – сказал он, взглянув на большие часы над столиком с резьбой.

– Мы должны встретиться с моим братом.

Они шли по залитым весенним солнцем улицам, и люди думали, какую прекрасную пару они составляют – привлекательный офицер-южанин и его прекрасная грациозная девушка, раскрасневшаяся от вина и смеющаяся.

Салли даже сделала несколько танцевальных па, воображая, какое счастье принесут грядущие месяцы. Она станет респектабельной леди с собственными рабами и живущей в роскоши.

Когда Салли была маленькой, ее мать иногда рассказывала о прекрасных домах богатеев со свечами в каждой комнате и перьевыми матрасами на каждой постели, и что там едят с золотых тарелок и не знают, что такое холод.

Их вода не вытекала из замерзающего зимой ручья, в постелях не было вшей, а руки не были покрыты мозолями и ссадинами, как у Салли. Теперь она тоже станет такой же.

– Роберт сказал, что я буду счастлива, если просто перестану мечтать, – призналась она любовнику, – если б только он сейчас меня видел!

– Ты сказала ему, что отправилась сюда? – поинтересовался Ридли.

– Конечно же нет! Я больше не желаю его видеть. Пока не стану настоящей леди и тогда смогу позволить ему открыть дверцу моего экипажа, а он даже знать не будет, кто я такая, – она засмеялась в предвкушении этой сладкой мести своей прежней нищете. – Это экипаж твоего брата?

Они подошли к углу Кэри-стрит и Двадцать четвертой. Это был мрачный уголок города, расположенный близко к железной дороге Йорк-Ривер, которая шла между мощеной улицей и скалистым берегом реки.

Ридли объяснил Салли, что у его брата дела в этой части города, и потому им пришлось пройтись пешком по улицам. Теперь, находясь уже в шаге от того, чтобы избавиться от девчонки, он почувствовал угрызения совести.

Сегодня вечером она составила приятную и легкую компанию, ее смех не был натужным, а взгляды других мужчин на улице льстили своей ревностью. Потом Ридли вспомнил о ее столь не реалистичных амбициях, об угрозе, которую она собой представляла, и укрепился в намерении совершить неизбежное.

– Вот экипаж, – сказал он, гадая, была ли эта большая, безобразная коляска с задернутыми занавесками и правда экипажем Дилейни, хотя самого его не была видно, лишь огромный негр сидел на козлах позади двух костлявых лошадей в обветшалой упряжи и с продавленными спинами.

Негр опустил глаза на Ридли.

– Вы мистер Ридли, масса?

– Да, – Ридли почувствовал, как Салли в страхе сжала его руку.

Негр дважды стукнул по крыше коляски и занавешенная дверь отворилась, а за ней оказался худой человек среднего возраста, его улыбка обнажала отсутствующие зубы, на глазу было бельмо, а волосы давно не мыты.

– Мистер Ридли. А вы, должно быть, мисс Траслоу?

– Да.

Салли занервничала.

– Приветствую вас, мэм. Приветствую, – отвратительное существо спрыгнуло с подножки и низко поклонилось Салли. – Меня зовут Тиллотсон, мэм, Джозеф Тиллотсон, и я ваш слуга, мэм, ваш самый покорный слуга, – он поднял на нее глаза из своего склоненного положения, моргнул в изумлении от ее красоты, и глаза его заблестели от предвкушения, когда он махнул рукой, замысловатым жестом приглашая ее внутрь коляски.

– Будьте так добры, дорогая леди, сесть в коляску, и я взмахну своей волшебной палочкой и превращу ее в золоченую карету, подходящую для такой прекрасной принцессы, как вы, – он зашмыгал носом, рассмеявшись своей собственной остроте.

– Это не твой брат, Итан, – Салли стала подозрительной и встревожилась.

– Мы встретимся с ним, мэм, и правда встретимся, – произнес Тиллотсон, снова гротескно поклонившись.

– Ты едешь, Итан? – Салли по прежнему прижималась к руке любовника.

– Конечно, еду, – заверил тот Салли и убедил ее подойти к экипажу, из которого Тиллотсон спустил складную лестницу, покрытую обветшалым ковром.

– Дайте мне свой зонтик, мэм, и следуйте за мной, – Тиллотсон взял зонтик Салли и провел ее внутрь темного и затхлого экипажа. Окна коляски были закрыты кожаными шторками, опущенными и приколоченными снизу.

Ридли сделал шаг в сторону коляски, неуверенный, что делать дальше, но Тиллотсон бесцеремонно отпихнул его, сложил ступеньки, проворно запрыгнул внутрь и крикнул кучеру:

– Трогай, Томми! Пошел! – он выбросил новый зонтик в канаву и захлопнул дверь.

– Итан, – выкрикнула Салли в жалобном протесте, когда большой экипаж рванулся вперед. Потом она снова крикнула, уже громче: – Итан!

Раздался звук пощечины, вопль, а потом всё затихло. Чернокожий кучер взмахнул хлыстом, колеса экипажа с железными ободами заскрипели по мостовой, и тяжелая коляска повернула за угол, избавив Ридли от его суккуба.

Он чувствовал угрызения совести, потому что ее голос был таким трогательным, когда она издала этот последний отчаянный крик, но знал, что другого выбора не было. И действительно, говорил он себе, во всем этом мерзком деле виновата сама Салли, превратившаяся в надоеду, годящуюся только для постели, но теперь она исчезла, и он повторял себе, что навсегда от нее избавился.

В его руках все еще была тяжелая сумка Салли. Он открыл ее и обнаружил, что внутри нет оружия, лишь сотня серебряных долларов, которые были первым его взносом за ее молчание.

Каждая монета была отдельно завернута в оторванный кусок бумаги из-под сахара, как будто каждый доллар был каким-то особенным, и на мгновение Ридли растрогался от этой детской непосредственности, но потом понял, что, возможно, Салли завернула монеты, чтобы они не звенели, привлекая предательское внимание.

Как бы то ни было, деньги снова оказались у него, и это показалось справедливым. Итан взял сумку под мышку, натянул перчатки, надвинул форменную кепи на глаза, поправил саблю и медленно зашагал домой.

– Кажется, – Анна потянулась через стол, чтобы взять булку, которую разломила пополам, а потом окунула одну половину в подливку, чтобы угостить своих шумных спаниелей, – у Траслоу есть дочь, и она забеременела, так что он выдал ее замуж за какого-то беднягу, а теперь она сбежала, мальчишка в Легионе, а Траслоу в ярости.

– В бешеной ярости, – крайне весело произнес ее отец. – Избил мальчишку.

– Бедный Траслоу, – сказал Адам.

– Бедный мальчик, – Анна бросила еще один кусок хлеба скулящим и скребущим пол псам. – Траслоу сломал ему скулу, так ведь, папа?

– Еще как сломал, – подтвердил Фалконер. Полковник сумел полностью оправиться от неприятных последствий неудачного кавалерийского налета. Он искупался, подстриг бороду и надел мундир, так что снова выглядел бравым солдатом. – Мальчишку зовут Роберт Декер, – продолжал полковник, он сын Тома Декера, ты помнишь его, Адам? Ужасный человек. Теперь он мертв. Кажется, наконец-то настало избавление.

– Я помню Салли Траслоу, – неохотно произнес Адам. – Угрюмая, но очень хорошенькая.

– Ты встречался с ней, когда был у Траслоу, Нат? – спросил Фалконер. Полковник прилагал все усилия, чтобы быть любезным со Старбаком и показать, что неприязненное пренебрежение последних дней закончено и забыто.

– Не помню, чтобы заметил ее, сэр.

– Ты бы ее заметил, – сказал Адам. – Ее невозможно не заметить.

– Что ж, она сбежала, – сообщил Фалконер, – а Декер не знает, куда, и Траслоу на него разозлился. Похоже, он отдал молодоженам свой клочок земли, и она оставили его на попечении Ропера. Помнишь Ропера, Адам? Теперь он живет там. Он мерзавец, но знает, как управляться с лошадьми.

– Не думаю, что они были обвенчаны должным образом, – Анна находила положение этой несчастной пары более интересным предметом, чем судьбу освобожденного раба.

– Я тоже в этом сильно сомневаюсь, – согласился с ней отец. – Наверняка прыгнули через метлу по-быстрому, а, может, даже без этой формальности обошлись.

Старбак уставился в свою тарелку. Ужин состоял из вареной ветчины, кукурузного пирога и жареной картошки. За столом присутствовали лишь Вашингтон Фалконер, двое его детей и Старбак, а нападение Траслоу на Роберта Декера было единственной темой их беседы.

– Куда могла сбежать эта бедняжка? – недоумевал Адам.

– В Ричмонд, – немедленно отозвался его отец. – Все испорченные девицы отправляются в Ричмонд. Там она найдет работу, – произнес он, бросив взгляд на Анну и приняв удрученный вид, – определенного рода.

Анна вспыхнула, а Старбак подумал, что Итан Ридли тоже в Ричмонде.

– Что будет с Траслоу? – спросил он.

– Ничего. Он уже обо всём сожалеет. Я направил его под арест и угрожал десятью кругами ада.

На самом деле это майор Пелэм арестовал Траслоу и сделал ему выговор, но Фалконер не думал, что есть какая-то существенная разница.

Полковник прикурил сигару.

– Теперь Траслоу настаивает, чтобы Декера направили в его роту, и думаю, лучше с ним согласиться. Кажется, у мальчишки есть и другие родственники в той роте. Ты можешь успокоить этих псов, Анна?

– Нет, отец, – она бросила еще один кусок пропитанного подливкой хлеба в шумную кучу малу. – И раз уж мы заговорили о прыжках через метлу, – добавила она, – ты забыл про свадьбу Дятла.

– Это ведь была вполне официальная свадьба? – сурово произнес ее брат.

– Конечно. Мосс провел весьма унылую церемонию, а Присцилла выглядела почти красивой, – улыбнулась Анна. – Дядя Дятел бросал на нас злобные взгляды, лило как из ведра, а мама послала в подарок шесть бутылок вина.

– Нашего лучшего вина, – с каменным лицом заявил Вашингтон Фалконер.

– Откуда мама могла знать? – невинно спросила Анна.

– Она знала, – заверил Фалконер.

– И ученики школы спели невнятную песенку, – продолжала Анна. – Когда я буду выходить замуж, отец, я не хочу, чтобы для меня пели близнецы Томпкина. Это будет крайней неблагодарностью?

– Ты будешь венчаться в соборе Святого Павла в Ричмонде, – заявил ее отец, – а церемонию будет проводить преподобный Питеркин.

– В сентябре, – настаивала Анна. – Я поговорила с мамой, и она согласна. Но только если мы получим твое благословение, папа, конечно же.

– В сентябре? – Вашингтон Фалконер пожал плечами, будто ему не было особого дела до того, когда состоится свадьба. – Почему бы нет?

– Почему в сентябре? – поинтересовался Адам.

– Потому что война к тому времени закончится, – заявила Анна, – а если отложить на более поздний срок, то погода станет неподходящей для плавания через Атлантику, а мама говорит, мы должны быть в Париже самое позднее в октябре. Проведем зиму в Париже, а весной отправимся в Германию на воды. Мама говорит, ты тоже можешь захотеть поехать, Адам?

– Я? – это приглашение, похоже, удивило Адама.

– Чтобы составлять компанию Итану, пока мы с мамой будем на водах. И чтобы сопровождать маму, конечно.

– Можешь поехать в мундире, Адам, – Вашингтон Фалконер явно не возражал против того, что его не пригласили в эту семейную поездку. – Твоей матери это бы понравилось. Полная форма с саблей, кушаком и медалями, а? Показал бы европейцам, как выглядят солдаты-южане?

– Я? – повторил Адам, теперь в сторону отца.

– Да, Адам, ты, – Фалконер бросил свою салфетку на стол. – И если речь зашла о мундире, то ты найдешь его у себя в комнате. Надень его и приходи в кабинет, подберем тебе саблю. Ты тоже, Нат. У каждого офицера должен быть клинок.

Адам на пару секунд замолчал, так что Старбак испугался, что сейчас его друг сделает свое пацифистское заявление. Старбак напрягся в предвкушении ссоры, но потом, с решительным кивком, который предполагал, что он сделал этот выбор лишь большим усилием воли, Адам отодвинул стул и тихо произнес, как будто для себя:

– За работу. За работу.

Работа заключалась в том, чтобы славное начало этого лета посвятить строевой подготовке под грохот барабанов, тренировкам на лугу или проводить время с товарищами в палаточном лагере.

То были жаркие дни смеха, усталости, боли в мышцах, загорелой кожи, высоких чаяний и покрытых порохом лиц.

Легион проводил тренировки по стрельбе, пока плечи солдат не покрылись синяками от оружейной отдачи, лица не почернели от дыма от взрывающихся капсюлей, а губы не покрылись пятнами пороха из многочисленных разорванных зубами бумажных патронов. Они научились крепить штыки, вставать в линию для ведения огня и строиться в каре, чтобы отразить атаку кавалерии. Они начали чувствовать себя солдатами.

Они научились спать в любых условиях и нашли тот ритм быстрого марша, с которым могли бы прошагать все эти бесконечные выжженные солнцем дни по иссушенным дорогам. По воскресеньям они строились в каре для молитвы и пения гимнов.

Их любимым был "Славная битва", а по вечерам, когда мужчины тосковали по семьям, им нравилось петь "О благодать" в очень медленном темпе, чтобы нежная мелодия как можно дольше не покидала вечерний ветерок.

В другие дни недели группы солдат по вечерам посещали классы по изучению библии или молитвенные собрания, а некоторые играли в карты или пили спиртное, которое нелегально продавали торговцы из Шарлотсвилла и Ричмонда. Однажды майор Пелэм схватил одного из этих продавцов и разбил весь его запас горного виски, хотя полковник не был настроен столь категорично.

– Пусть повеселятся, – любил он говорить.

Адам опасался, что его отец пытается заработать популярность, хотя на самом деле эта снисходительность была частью военной доктрины Вашингтона Фалконера.

– Эти люди – не европейские крестьяне, – объяснял полковник, – и уж точно не тупые заводские рабочие с севера. Это славные американцы! Добрые южане! В их нутре горит пламя, а в сердцах свобода, и если мы принудим их часами заниматься строевой подготовкой, то просто превратим в усталых безмозглых идиотов. Я хочу, чтобы они были полны энтузиазма! Чтобы отправились на битву, как свежие лошади с весенних пастбищ, а не как клячи, питающиеся зимним сеном. Я хочу, чтобы они были бодры духом и elan – стремительны, как говорят французы, вот так мы выиграем эту войну.

– Но без строевой подготовки не обойтись, это невозможно, – мрачно отвечал майор Пелэм. Ему позволили заниматься муштрой четыре часа в день и ни минутой больше. – Гарантирую, что Роберт Ли постоянно муштрует своих людей в Ричмонде, – настаивал Пелэм, – как и Макдауэлл в Вашингтоне.

– Я тоже в этом уверен, и им приходится этим заниматься, чтобы держать своих мерзавцев в узде. Но наши мерзавцы лучшего качества. Они станут лучшими солдатами в Америке! Во всем мире! – когда полковник был охвачен этими высокими порывами, ни Пелэм, ни все военные эксперты христианского мира не смогли бы его переубедить.

Так что сержант Траслоу просто проигнорировал мнение полковника и всё равно заставил свою роту заниматься подготовкой дополнительно.