Текст книги "Ватерлоо Шарпа"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Д’Аламбор посмотрел туда, где два сержанта держали знамя батальона; шелк его был продырявлен пулями, закопчен дымом, запятнан кровью. Семь человек погибли сегодня, охраняя знамя, и вот теперь флаг предстояло свернуть, засунуть в кожаный чехол и спрятать. Д’Аламбор подумал, что есть в этом нечто постыдное, но потом решил: лучше уж так, чем позволить французам завладеть знаменами целой армии, и махнул сержантам.

– Вы слышали приказ. Выполняйте.

Голос его дрогнул. До этого момента в нем еще теплился огонек оптимизма, но приказ убрать знамена в безопасное место означал, что битва проиграна. Французы победили, и знамена открывают отступление английской армии. Может, Император и получит свою победу, но ему не предоставят удовольствия свалить захваченные флаги в кучу на потеху парижской толпы. Большие квадраты окаймленного бахромой шелка повезли назад, туда, где уцелевшая британская кавалерия сможет доставить их в безопасное место. Д’Аламбор провожал взглядом флаги, пока те не исчезли в дыму, и почувствовал себя осиротевшим.

Шарп тоже смотрел, как знамена увозят в тыл. Он вернулся к Личным волонтерам Принца Уэльского, но, не желая подвергать сомнению командный авторитет Форда или д’Аламбора, намеренно расположился шагах в пятидесяти от левого фланга батальона и принялся заряжать винтовку.

Харпер, уже закончивший заряжать, посмотрел на Императорскую Гвардию и перекрестился.

Лейтенант Доггет, увидев, что два стрелка вернулись, направил лошадь к ним. Шарп поглядел на него и пожал плечами.

– Мне жаль, лейтенант.

– Жаль чего, сэр?

– Принц не прислушался к аргументам.

– О, – вздохнул Доггет. Чувствуя, как рушится его карьера, он не в силах был произнести ничего больше.

– Я попал мерзавцу в плечо, как вы знаете, – пояснил Шарп, – а не в живот. Настоящий образчик плохой стрельбы. Мне жаль.

– Вы… – Доггет вытаращился на Шарпа.

– Но не стоит волноваться, – продолжал Шарп. – Ублюдку будет о чем позаботиться помимо ваших полномочий. А если вы станете сражаться теперь рядом с нами, лейтенант, уверяю, что ваш полковник отметит это в своем рапорте. Не хотел бы выглядеть хвастуном, но, может, мои рекомендации будут иметь даже больший вес, чем похвала принца, а?

– Да, сэр, – просиял Доггет.

В эту минуту одно допущение, что они останутся в живых, можно было считать пустой похвальбой. Доггет посмотрел на затянутую дымом долину, наполненную страшным потоком идущих в атаку врагов. Прощальные лучи солнца сверкали на золотых орлах. Темневшие под золотом мундиры и высокие шапки придавали нападающим сходство с некими зловещими гигантами. Конные, вскинув флажки и пики, следовали за могучей колонной, а смутная масса, шевелившаяся вдали, выдавала приближение остальной французской пехоты. Барабаны были четко слышны в промежутках между периодическими залпами оставшихся в строю орудий.

– Что теперь будет? – не смог удержаться от вопроса Доггет.

– Вот те ублюдки, что впереди, зовутся Императорской Гвардией, – отозвался Шарп. – Их колонна атакует нашу линию, а нашей линии надо любой ценой отбить атаку колонны. А что дальше?…

Шарп не мог ответить на собственный вопрос, так как эта битва не находила аналогов в его памяти. Британская линия должна была побить французскую колонну, потому что всегда было так, и для пехотинцев убежденность, что так и будет, стала догматом, но Шарп чувствовал, что эта колонна – нечто совсем иное. Даже если по началу залповый огонь сдержит колонну, уцелевшие поведут всю остальную вражескую армию на последний решающий штурм. Честь империи и самого императора поставлены на эту подгоняемую барабанами атаку.

– Не стоит думать о том, что произойдет, мистер Доггет, – голос Харпера, загонявшего последнюю полудюймовую пулю в свое семиствольное ружье, звучал торжественно и мрачно. – Когда слышишь «Старые штаны», просто убивай столько ублюдков, сколько сможешь. Потому что если ты этого не сделаешь, ублюдки убьют тебя, это как пить дать.

Шарп посмотрел на ирландца, насыпавшего порох на полку и проверявшего, хорошо ли закреплен кремень.

– Тебе не стоит здесь оставаться, – сказал он.

– Похоже, ты чертовски запоздал с этим предложением, – ухмыльнулся Харпер.

– Ты же обещал Изабелле, – заявил Шарп, но без особой настойчивости.

На самом деле ему совсем не хотелось, чтобы Харпер ушел. Храбрость – не то чувство, которое порождается королем, страной или даже батальоном. Храбрость – это то, чем люди обязаны своим друзьям. Ее рождает чувство гордости и верности перед их лицом. Для Шарпа и Харпера это вошло почти в привычку: они слишком долго сражались бок о бок, чтобы разлучиться в последний момент.

И этот момент, похоже, настал. Шарпу никогда не приходилось видеть английскую армию такой измотанной, и никогда он не видел столь ужасной колонны, обретающей теперь все более четкую форму в затянутой дымом низине. Полковник попытался улыбнуться, чтобы дать понять Доггету, что бояться на самом деле нечего, но губы его пересохли от перенасыщенного пороховыми газами воздуха, и получилась только жуткая гримаса.

Харпер, не сводя глаз с колонны, взвел курок.

– Боже, спаси Ирландию.

Уцелевшие английские артиллеристы забили поверх ядер заряд картечи, прокололи спицами картузы с порохом и затолкали в почерневшие отверстия запальные шнуры. Пушки, как и пехотинцы, были готовы.

А Гвардия кричала «ура».

Глава 20

– Кричите, ублюдки! – маршал Ней вскинул шпагу, побуждая возобновить затухающий клич.

И гвардейцы кричали. Они были лучшими солдатами Императора.

Шпага Нея повернулась, указывая налево, и огромная колонна плавно растеклась на две части. Большая из них должна была атаковать в районе Угумона, а меньшей предстояло атаковать гребень во фронт. Кавалерия будет следовать за каждой из колонн, готовая преследовать сломленного врага, а остальной пехоте отводилась роль оставаться в тылу атаки, удерживая захваченную Гвардией территорию.

Передовые гвардейские батальоны подняли глаза, но могли разглядеть на гребне только нескольких верховых офицеров и горстку орудий.

Они начали подниматься к победе. Склон был не слишком крут, человек мог бежать вверх даже не сбив дыхание. Кое-кто спотыкался, так как почва была изрыта копытами коней, но не настолько, чтобы глубокие ряды расстроились. Они двигались вперед медленно, даже лениво, словно полагая свою победу неотвратимой. Да в этом они и были уверены. Они были бессмертными, непобедимыми. Они были Гвардией.

– Огонь!

Тлеющие пальники коснулись фитилей и девятифунтовки отпрыгнули на своих лафетах. Шестифунтовки, чьи стволы были слишком легкими, чтобы выдержать двойной заряд, стреляли только картечью или ядрами.

Снаряды орудий вонзились в гущу обоих колонн. Артиллеристы пробанили стволы, и, подняв глаза, обнаружили, что колонны сомкнули ряды и продолжают идти вперед, будто ни чем ни бывало. Барабаны продолжали бить, а клич французов звучал так же уверенно и грозно как раньше. Снова фитили вставлены в запалы, прислуга отбежала, а орудия отпрянули назад.

Полковник Форд наблюдал за происходящим, цепенея от ужаса. Меньшая из французских колонн двигалась как раз в направлении правого фланга его батальона, и он понимал, что остановить ее почти нереально. Форд смотрел, как ядра пропахивают борозды среди синих мундиров, но словно не причиняют вреда. Гвардейцы смыкают ряды, переступают через убитых и раненых, и твердым шагом движутся дальше.

Шарпу уже приходилось видеть такие колонны. Он видел их бессчетное число раз, но каждый раз снова и снова поражался, как французская пехота выдерживает эту пытку. С каждым ударом ядра или зарядом картечи колонна вздрагивает, но смыкает ряды и продолжает идти дальше. Огонь артиллерии не остановит этих гигантов, это могут сделать только мушкеты. Стрелять надо обязательно залпами, быстро и метко; такой огонь превратит первые шеренги колонны в груду окровавленных тел.

Пушки выпалили снова, расстреливая ближайшие шеренги почти в упор. В каждой шло по шестьдесят гвардейцев. Передовые уже почти достигли гребня холма, а концевые терялись в дымке, окутывающей его подножие. Справа от Шарпа, где стояла британская Гвардия, большая из колонн уже заполонила своей черной грозовой тучей весь склон, потом Шарп перевел взгляд на ближнюю колонну, ожидая, что Форд отдаст батальону приказ встать и открыть огонь.

– Vive I’Empereur! – кричали гвардейцы, и голоса их с такого расстояния звучали резко и оглушительно.

Д’Аламбор ожидающе посмотрел на Форда, но тот снял очки и яростно протирал их концом пояса.

– Ради Бога, сэр! – взмолился д’Аламбор.

– О, Господи! – Форд вдруг понял, что растирает по линзам мозги майора Вина. Он взвизгнул и выронил очки, точно они вдруг обожгли его. Этот же звук полковник издал, когда его драгоценные очки погрузились в жидкую грязь.

– Сэр! – д’Аламбор покачнулся в седле.

– О, нет! Нет! – Форд, очевидно, напрочь забыл про Гвардию, он свесился из седла, пытаясь найти очки. – Помогите, майор! Мои очки! Помогите!

Д’Аламбор набрал в грудь воздуха.

– Встать! – голос его был слаб, но батальон ждал команды, все как один вскочили, чтобы увидеть противника справа от себя. Питер д’Аламбор снова наполнил легкие, собираясь отдать следующий приказ, но вместо этого застонал от боли и без чувств повалился вниз. Его правая нога превратилась в кровавое месиво. Остатки бриджей, шелковых чулок, повязка и бальные туфли – все было залито кровью. Он рухнул на очки полковника Форда, раздавив их.

– Нет! Нет! – протестовал Форд. – Мои очки! Майор, прошу вас! Я настаиваю! Вы же разобьете линзы! Отодвиньтесь, умоляю вас! Мои очки! – последние слова он буквально провизжал, выдавая весь тот ужас, который испытал, переживая самую страшную трагедию этого безумного дня.

Батальон с изумлением посмотрел на полковника, потом на французскую восьмифунтовку, стремительно катящуюся за упряжкой лошадей на полпути вниз по склону. При развороте орудия грязь из под колес взметнулась футов на десять в воздух. Пока отводили лошадей, артиллеристы довернули пушку правилами. Форд оторвал глаза от д’Аламбора, чтобы увидеть смутное пятно орудия с его огромным черным дулом. Французская колонна находилась в ста шагах правее Форда, лица солдат пятнами белели среди дыма. Что еще хуже, колонна начала перестраиваться, ее задние шеренги заходили вперед, формируя линию, которая сможет бросить вызов английской и пересилить британские мушкеты.

Французская пушка выстрелила. Картечь обрушилась на построенный в четыре шеренги батальон. Семь человек упали. Двое истошно кричали, пока сержант не приказал им заткнуться. Форд, напуганный криками, не выдержал. Язык у него прилип к гортани, руки тряслись. Он пытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Ближайшие французы находились уже в пятидесяти ярдах, и полковник, даже без очков, мог разглядеть их усы и яркий блеск штыков. Он видел, как рты их открываются в военном кличе: «Vive I’Empereur!»

Батальон, стоящий справа от них, попятился назад. Они, как и люди Форда, являлись остатками бригады Холкетта, едва пережившей резню, уничтожившую Шестьдесят девятый полк у Катр-Бра. Их нервы сдали, большая часть офицеров была мертва, и солдаты дрогнули. Французы казались слишком огромными, слишком ужасными, слишком близкими.

– Vive I’Empereur!

Люди Форда почуяли распространяемый соседями страх. Они тоже попятились назад. Солдаты ждали приказа, но полковник молчал. Седло у него стало мокрым, живот свело, лицо непроизвольно дергалось. Своими близорукими глазами он видел саму смерть, приближающуюся к нему в виде одетых в длинные синие мундиры фигур. С губ у него рвался крик, ведь умирать так не хотелось.

* * *

А Гвардия, непобедимые бессмертные солдаты Императора, ощущали сладкий вкус победы.

– Vive I’Empereur!

– Мэйтланд! Пришло ваше время! – герцог расположился посреди уцелевших солдат Британской гвардейской пехоты, противостоящий большей из двух французских колонн. Веллингтон, начавший свой путь командиром батальона, не мог удержаться от искушения лично отдать приказ: – Гвардейцы, встать!

Французам показалось, что возникшие из грязи «красномундирники» могли быть только ожившими трупами. Перед самой крупной французской колонной вырос вдруг барьер, и она инстинктивно остановилась. Мгновение назад гребень казался пустым, и тут вдруг враги возникли словно из-под земли.

– Вперед! – заревели французские офицеры, а задние шеренги колонны стали подаваться вперед, образовывая линию для ведения огня, который сотрет в порошок горстку безумцев, осмелившимся противостать им.

– Готовсь! – много лет минуло с тех пор, как герцог сам водил батальон в бой, но не утратил своих навыков, и выбрал момент просто идеально.

Английские мушкеты взлетели вверх, и у приближающихся французов возникло ощущение, что «красномундирники» одновременно сделали четверть оборота вправо. Герцог мрачно посмотрел, выждал еще секунду, потом скомандовал:

– Огонь!

Британские мушкеты выпалили. С расстояния в пятьдесят шагов промахнуться было невозможно, и первые шеренги французов разразились стонами и воплями. Убитые валились кучами, создавая перед наступающими барьер из крови и тел.

Новые выстрелы мушкетов выплевывали пламя и дым, наполняя гребень холма звуками пехотных залпов. Батальоны, стоящие на флангах у гвардейцев Мэйтланда, подались вперед, навстречу разворачивающимся французам. Пятьдесят второй, закаленный в испанских боях батальон, вышел из линии, чтобы зайти избиваемым французам с фланга. Солдаты косили врага хладнокровными точными залпами. Ничто не помешало пятнадцати тысячам французов пересечь долину, и только горстка людей во главе колонны оказалась под сосредоточенным огнем одетых в красное батальонов. Снова колонна сошлась с линией, и линия обрушила на голову колонны ливень пуль. Задние фланги колонны пытались развернуться, но безуспешно: безжалостный огонь мушкетов заставлял их податься назад.

Императорская Гвардия не могла ни продвинуться, ни развернуться в линию, она могла только стоять под иссекающим ее фронт и фланги огнем. Французские офицеры выкрикивали команду идти вперед, но живым мешали мертвые, под смертоносным ливнем пуль все новые передние шеренги делали все выше баррикаду тел. Мечта Императора начала таять.

Британские гвардейцы, стоящие напротив головы колонны, перезаряжали.

– Готовсь! Пли!

Гвардейцы обеих наций находились так близко друг к другу, что могли видеть агонию в глазах раненых, видеть отчаяние офицеров, теряющих честь, видеть как изо ртов стекает табачная жвачка, а может быть кровь, видеть, как мужество сменяется страхом. Непобедимые, бессмертные императорские гвардейцы начинали сдавать, пятится, хотя бесшабашные палочки мальчишек-барабанщиков продолжали гнать их вперед.

– Готовсь! – голос английского офицера звучал холодно и с издевкой. – Пли!

Сухой треск батальонного залпа разорвал воздух, наполнив его мушкетными пулями, летящими сквозь клубы дыма. Британские гвардейцы остановили продвижение французов, а тем временем Пятьдесят второй сблизился с флангом колонны, сея на нем смерть безжалостным и точным огнем. Часы тренировки выливались теперь в смерть французской колонны: утомительные часы заряжания, шомполования и огня, и так до тех пор, пока пехотинец, даже растолканный с похмелья, не ошибется ни в одном движении. Теперь закопченные лица солдат морщились, когда обитый медью приклад отдавал в ноющее плечо. Да, они были грязной пеной земли, но именно они превращали в кровавое месиво хваленых любимцев императора.

– Пришло ваше время! – вознесся над шумом голос герцога. – Примкнуть штыки!

Императорская Гвардия была остановлена. Теперь ей пора учиться терпеть поражения. Веллингтон посмотрел налево, и понял, что сам потерпел поражение.

* * *

Остатки британской легкой кавалерии вытянулись в линию ярдах в ста позади бригады Холкетта. Они стояли здесь на случай катастрофы. Части конников предстояло препроводить в безопасное место знамена разбитой армии, другая часть должна была прикрыть отступление пехотинцев с помощью последней самоубийственной атаки.

И атака эта казалась неизбежной, ибо кавалеристы видели, как батальоны Холкетта пятятся все ближе к ним. А за этими полуразбитыми войсками, темнея на фоне гребня, из дымной мглы вырисовывалась колонна французской пехоты. На правом фланге британская Гвардия стояла незыблемо и поливала мушкетным огнем другую колонну французов, но здесь, ближе к центру английской линии, «красномундирники» отступали, а солдаты Императора безудержно шли вперед.

– Остановите их! – заорал кавалерийский полковник. Он имел в виду не французов, а британскую пехоту.

Сабли выскользнули из ножен, конные двинулись вперед, чтобы заставить свою пехоту остановиться.

«Красномундирники» пятились. Раненые умоляли товарищей не бросать их. Кое-кто из офицеров и солдат пытался прекратить распространение паники, но батальоны были обезглавлены, они понимали, что битва проиграна – раз их знамена увезены в тыл, – и видели, что длинные штыки французов вот-вот дотянутся до них. Личные волонтеры Принца Уэльского оглядывались назад, ожидая приказов, но видели только своего перепуганного и полуослепшего полковника, скачущего назад. За полковником виднелась кавалерия. «Красномундирники» поглядывали налево, где свободное пространство рождало надежду на успех бегства. Они перестали быть солдатами, они превратились в толпу, готовую вот-вот обратиться в паническое бегство. И тут, покрывая шум барабанов, стук копыт, треск залпов британских гвардейцев и крики французов, восхваляющих своего Императора, над полем боя разнесся могучий голос.

– Южный Эссекский! Стой! – голос проникал повсюду, распространяясь между залитой кровью землей и дымной пеленой. – Сержант Харпер!

– Сэр! – донесся с тыла батальона голос Харпера.

– Убивать всякого, кто сделает еще хоть шаг назад, не исключая офицеров!

– Есть, сэр! – ярость, слышавшаяся в голосе Харпера звучала обещанием, что он действительно готов прикончить любого, кто посмеет отступать.

Шарп стоял перед батальоном, развернувшись спиной к французской колонне. Его лошадь, на которой ездил д’Аламбор, держал под уздцы сержант из гренадерской роты. Шарп подозревал, что парень готов вскочить в седло и дать деру, тот смотрел на него со страхом и неудовольствием.

– Веди лошадь сюда! – скомандовал ему Шарп, но без злости, ровным голосом, как будто сзади на расстоянии пистолетного выстрела не было никакой чертовски огромной колонны победоносных французов, готовой перевалить через гребень.

– Веди лошадь сюда! Живо! – Шарп хотел забраться на лошадь, чтобы все солдаты батальона видели его. У этих ребят не было больше знамен, у них осталось слишком мало офицеров, так что им надо было видеть того, кто в состоянии повести их, кто осмеливается не бояться этой страшной, грохочущей барабанами тучи, подошедшей так близко.

– Построиться! Быстро!

Шарп сунул винтовку в кобуру седла, потом неуклюже залез на лошадь. В душе он боялся, потому что ожидал залпа французских мушкетов, которые сметут его вместе с лошадью, но перед лицом испуганного батальона не смел показать вида. Они знали его, доверяли ему, и Шарп знал – они будут драться как проклятые, дай им только шанс и вождя. Он поблагодарил подведшего лошадь сержанта и, продев левый носок в стремя, повернулся, оглядывая четыре неровные шеренги.

– Проверьте, заряжены ли ружья! – он тронул лошадь, поворачиваясь к врагу. Господи, как они близко! Французы направлялись к открытому пространству справа от Личных волонтеров Принца Уэльского, где сбежавший батальон образовал брешь в линии. Шарп поразмышлял, не стоит ли заткнуть ее своими людьми, но было уже поздно. Французы почти прорвали линию британцев, и таким образом подставили под огонь свой открытый правый фланг. На этом фланге гарцевал на коне французский офицер; он направил шпагу на Шарпа, видимо, указывая своим людям цель. Самоуверенный вид этого офицера взбесил Шарпа; он с презрением отвернулся от врага и обратился к своим солдатам.

– Мы выдвигаемся! А потом угостим этих вшивых ублюдков несколькими мушкетными залпами!

Он посмотрел на ловивших его слова солдат. Закопченные, окровавленные, пристыженные, они теперь воспряли духом, а их мушкеты были заряжены. Да, этот батальон мог показаться малочисленным и полуразбитым, но для Шарпа он представлял собой орудие, способное сражаться с убийственной силой. Полковник моргнул, когда пуля пролетела совсем близко от его лица, но, потянув из ножен длинный палаш, улыбнулся. Он хотел, чтобы все заметили его радость, потому что это был именно тот момент, когда солдат начинает ощущать удовольствие от убийства. Угрызения совести и жалость придут позже, они – привилегия победителей, но теперь это отребье будет убивать, и враг должен трепетать, видя наслаждение, с которым оно это делает. Шарп вскинул палаш, потом опустил его, указывая на врага.

– Батальон, приготовиться к маршу! Сержант Харпер, командуйте!

– Батальон! – раздался уверенный и сильный голос ирландца, голос человека, который спокойно выполняет свою работу. – Батальон! Вперед, марш!

И они пошли. Еще несколько секунд назад они пятились, ломая строй, но теперь, получив вождя, двинулись вперед, навстречу победоносной Гвардии. Шарп по-прежнему сидел на лошади, позволяя батальону обтекать его с обеих сторон, и только потом поехал вперед, одинокий всадник в центре марширующего батальона. Он видел, что брунсвикский батальон поливает огнем дальний от них фланг французской колонны, но его огня не достаточно было, чтобы остановить Гвардию, разве только отвлечь ее внимание от Личных волонтеров Принца Уэльского. Войск на пути колонны по-прежнему не было, тем временем ее задние шеренги нестройно подтягивались вперед, образуя линию, способную смести парализованных обороняющихся с гребня холма мушкетными залпами. Позади Гвардии, ниже по склону, сосредоточились кавалерия и легкая пехота, готовясь превратить поражение англичан в побоище.

– Гренадерская рота, стой! Батальон, к повороту! Заходи вправо! – Шарп рисковал, что в пылу и шуме битвы его приказ может быть неправильно понят и исполнен. Проще было бы остановить батальон и открыть огонь по колонне, но в результате такого компромисса добрая половина батальона оказывалась слишком далеко от врага. Если же поворот удастся как задумано, батальон словно створка открывающейся двери окажется напротив перестраивающегося фланга противника. Правофланговая гренадерская рота остановилась, остальные роты совершали захождение.

– В две шеренги!

Сержант Хакфилд торопил легкую роту, которой надо было пройти дальше прочих. Линия получилась не ровная, но это не имело значения. Мушкеты были готовы бить по французам, и Шарп почувствовал возбуждение, снова ведя батальон в бой. Он видел, как меняется в лице французский верховой офицер, который прекрасно понял, какой кошмар вот-вот обрушится на его людей.

– Стой! – Шарп остановил батальон в пятидесяти шагах от фланга колонны. Все поле боя сосредоточилось сейчас на этом задымленном пространстве в несколько десятков шагов. – Готовсь! – Тяжелые мушкеты прыгнули к плечам. Шарп выждал еще немного. Он видел, как рты гвардейцев раскрылись, чтобы пропеть новую литанию в честь своего императора, но прежде чем они успели издать хоть слово, он скомандовал: «Пли!»

До него донесся хорошо знакомый звук, этот проклятый звук – треск мушкетов батальона, выплевывающих пули, он видел, как вздрогнуло не построившееся еще крыло колонны когда пули вонзились в него. Несколько французов выстрелили в ответ, но они еще шли, а их ружья были разбалансированы примкнутыми штыками, так что точность получилась никакой.

Верховой офицер оказался на земле, он полз, стараясь выбраться из под бьющейся лошади. Харпер дал команду перезаряжать. Саймон Доггет, по-прежнему сидя на лошади, стрелял через головы солдат из пистолета. Замелькали шомпола: пехотинцы торопливо забивали пули в стволы.

Батальон Шарпа угрожал правому флангу Императорской Гвардии, а на левом ее фланге брусквикцы дали еще один залп. Но с фронта перед колонной не было никого кроме спин бегущих «красномундирников». Британская кавалерия сблизилась с беглецами, но прежде чем в дело пошли сабли, среди последних вдруг появился герцог Веллингтон, и кое-кто из солдат остановился, повинуясь его властному голосу. Среди беглецов засновали офицеры штаба, хаос сменился подобием порядка, мушкеты были направлены на врага, и нестройный залп обрушился на голову колонны. Осажденная с трех сторон, Гвардия попятилась, избегая мушкетного огня.

Шарп видел, как задние ряды толкают вперед застывшие на месте передние.

– Пли! – на правый фланг французов обрушилась еще порция пуль. Колонна еще пыталась двигаться, ее задние шеренги медленно разворачивались в линию, и Шарп понял, что судьба все битвы зависит от следующих нескольких секунд. Если французам удастся зайти вперед головы собственной колонны, они просто затопят гребень, и редкая линия британцев будет прорвана. Но если колонну отбросят назад, англичане получат передышку, которую им дадут или пруссаки или сумерки, и спасутся от поражения.

– Вперед! Вперед! Вперед! – чей-то мощный голос вздымался в центре колонны. Барабаны по-прежнему звали к победе.

– Vive I’Empereur!

– Вперед! Вперед, за Императора!

– Примкнуть штыки! – выкрикнул в ответ Шарп.

Перезаряжавшие мушкеты солдаты бросили на землю полупустые патроны, выхватили штыки и насадили их на почерневшие стволы. Французские барабаны стучали до ужаса близко. Шарп выехал из рядов батальона вперед. Лошадь его нервничала и обливалась потом, на палаше полковника темнели пятна крови, пролитой им во дворе Угумона. Он смотрел, как французская колонна переступает через тела убитых их последним залпом, и думал, хватит ли ему штыков, чтобы отбросить этих несгибаемых французов. Был только один способ найти ответ, и Шарпа вдруг охватило знакомое возбуждение боем, сумасшедшее упоение им. Он поднял запятнанное кровью длинное лезвие и приказал:

– В атаку!

Уцелевшие из числа Личных волонтеров Принца Уэльского бросились вперед с яростью людей, которые весь день провели в аду, и вдруг столкнулись с чистенькими, холеными любимчиками Императора, до того прятавшимися от смерти. Они шли в атаку с почерневшими окровавленными лицами, крича как демоны и выставив вперед длинные штыки.

Фланг колонны попытался избежать удара, но французы лишь натолкнулись на задние ряды, подгоняемые вперед и вперед барабанным боем. Стук барабанов был угрожающим, но даже стоявшие в самом сердце колонны солдаты чувствовали, что не все идет так как надо. Их левый фланг таял под залпами брунсвикцев, с фронта давили «красномундирники» герцога, и вот справа на них обрушились люди Шарпа.

Шарп ударил по бокам лошади каблуками, та подалась вперед, и палаш его заработал, как топор. Клинок отколол длинную щепку от подставленного мушкета, потом опустился снова, прорвав медвежью шапку и бросив француза на колени. Штык вонзился в грудь лошади, та попятилась и заржала, но тут вокруг Шарпа замелькали красные мундиры идущих в атаку англичан. У Личных волонтеров Принца Уэльского был к французам неоплаченный счет, и они вгрызались в бессмертных Императора с яростью людей, которые стремятся обелить себя за проявленную минутную слабость.

Лошадь Шарпа была ранена, но не смертельно. Она ржала от боли или страха, а седок, отбив палашом мушкет врага, нанес французу укол в лицо. Тот отпрянул от лезвия, потом упал под штыками двух англичан, оскалившихся от усилия, с которым протыкали толстый синий мундир. Противник дрогнул и попятился назад. Колонна была построена так плотно, что французам не оставалось места, чтобы размахнуться как надо. Парни Шарпа разили насмерть, наслаждаясь жесткой музыкой убийства: выпад, удар, проворот, шаг через мертвеца. Лошадь полковника споткнулась о тело, и он взмахнул палашом, чтобы обрести равновесие. Гребень окутывали миазмы крови, пота и порохового дыма. Оглушительный треск оповестил, что Харпер разрядил свою многостволку в прямо в гущу гвардейцев, и теперь ирландец пользовался путем, расчищенным его пулями. Дорогу он расширял, орудуя штык-ножом, сопровождая каждый удар гэльским военным кличем.

Лейтенант Доггет, не слезая с лошади, выкрикнул солдатам приказ расступиться и бросил коня прямо на строй французов, тыча тонкой шпагой. Он бешено вопил, стараясь спрятать под этим криком терзавший его ужас. Перед Шарпом, вздымаясь над медвежьими шапками, парил Золотой орел. Шарп заработал палашом, но французы стояли так плотно, что пробиться к трофею не было никакой возможности. Он выругался, убивая солдата, погрузил клинок в усатое, загорелое лицо и наискось выдернул его обратно, располосовав бедолаге щеку.

– Орел! Орел! – кричал Шарп, потом разразился проклятьями в адрес тех, кто преграждал ему путь. Вокруг Шарпа сверкали штыки. Вдруг блестящий штандарт исчез: он скрылся за гребнем холма, когда Императорская Гвардия начала отступать. Барабаны смолкли, и непобедимая, бессмертная Гвардия Императора побежала.

Да, они бежали. Еще миг назад они пытались сражаться, но тут раздались крики, что день потерян, и французы в страхе и ужасе повернули свои усатые физиономии прочь от этих чертовых штыков, а «красномундирники», обезумевшие от крови, словно охотничьи псы, молча смотрели, как бежит элита вражеской армии. Гвардию побили остатки этих одетых в красные мундиры убийц, выскочивших из грязи, чтобы растоптать славу Императора.

– Не давайте им возможности остановиться! – повелительный голос раскатился над дымом и хаосом. Герцог, объезжая на галопирующей лошади свои победоносные батальоны, пристально глядел вслед бегущим французам. – Не позволяйте им остановиться! Вперед! Сметем их!

Как всегда, в голосе герцога слышалось неудовольствие, будто его люди, только что сотворившие чудо, разбив Гвардию Императора, разочаровали его, не превратив победу в разгром. И как всегда, глаз герцога не упускал ничего, и он не забыл начисто о благодарности в этот трогательный момент.

– Мистер Шарп! Я у вас в долгу. Это теперь ваш батальон, так что ведите его вперед!

– Батальон! – у Шарпа не было времени наслаждаться своим торжеством. Ему надлежало выровнять свою линию по отношению к долине, где собирались французы, и откуда вскоре, без сомнения, начнется их следующая атака. – Легкая рота, стоять! Правый фланг, вперед. Марш!

Батальон снова делал захождение перед лицом врага. Они не церемонились с убитыми и умирающими французами. Кто-то призывал мать, жалобно завывая, пока удар штыком не успокоил его. Раненая лошадь, с окровавленным крестцом, пронеслась перед Шарпом.