Текст книги "Ибсен. Путь художника"

Автор книги: Бьёрн Хеммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Пляска смерти

Когда Йун наконец выходит из своего заточения и начинает действовать, он в первую очередь хочет разыскать то, что называет своими сокровищами. Он одержим желанием вновь обрести свое «царство». Поэтому он карабкается вместе с Эллой на вершину, с которой они много лет назад обозревали землю, и там, наверху, он делился с нею своими планами. Теперь их ждет роковое свидание с прошлым. Кругом темно, все покрыто снегом, дерево, которое было цветущим и живым, теперь мертво. Возможно, это символ того, что «древо жизни» Йуна Габриэля сломано. Известный исследователь творчества Ибсена Инга-Стина Эвбанк справедливо указывает, что в этой сцене нет четкой границы между состоянием природы и состоянием души героев.

Йун вместе с Эллой взбирается на гору, с которой ему открывается его «царство». Элла чувствует, что она тоже причастна к этому царству: «Страна грез, куда мы с тобой уносились тогда», – говорит она. Теперь эта страна кажется мрачной, мертвой и холодной. Но Йун видит ее совсем другой. Там кипят жизнь и работа, в бесчисленных домах тепло и светло.

Элла говорит Боркману, что это всего лишь иллюзия, и на мгновение возвращает его к действительности. Но потом он вновь устремляется в царство своих мечтаний, все глубже и глубже погружается в свой манящий иллюзорный мир. Йун целиком во власти своих видений – вплоть до того момента, когда Элла решительно заявляет, что все это ложь. И в прошлом, и в настоящем онавыступает для Боркмана вестницей из реальной жизни. На нее из царства, которое распростерлось под ними, веет леденящим холодом. Но Боркман считает это царство своим и воспринимает его по-иному:

Боркман.Оно вдыхает в меня жизнь, словно приносит мне привет от подвластных духов. Я чутьем угадываю эти скованные миллионы, ощущаю присутствие этих рудных жил, которые тянутся ко мне, точно узловатые, разветвляющиеся, манящие руки. Я видел их… они вставали передо мной, как ожившие тени, в ту ночь, когда я стоял с фонарем в руках в кладовой банка… Вы просились на волю, и я пытался освободить вас. Но не справился. Сокровища опять погрузились в бездну. (Простирая руки.)Но я хочу шепнуть вам в этой ночной тишине, что я люблю вас, погребенные заживо в бездне, во мраке, мнимоумершие! Я люблю вас, жаждущие жизни сокровища, со всей вашей блестящей свитой почестей и власти. Люблю, люблю, люблю вас!

Элла Рентхейм (сдерживая все усиливающееся волнение).Да, там, под землей, сосредоточил ты свою любовь, там она и осталась, Йун. А здесь – здесь, на земле, билось горячее живое человеческое сердце, билось для тебя, – его ты разбил! Нет, хуже, в десять раз хуже! Ты продал его за… за…

Боркман (содрогаясь, точно его пронизывает насквозь холодом).За царство… силу… и славу… да?

Элла Рентхейм.Да. Я уже раз сказала тебе это сегодня. Ты убил душу живую в женщине, которая любила тебя и которую ты любил. Любил, насколько вообще способен любить. (Поднимая руку.)И я предсказываю тебе, Йун Габриэль Боркман, – ты не добьешься этим убийством желанной награды. Никогда не совершишь победоносного въезда в свое холодное, мрачное царство.

Боркман (шатается и грузно опускается на скамейку).Боюсь… как бы твое предсказание не сбылось, Элла.

Элла Рентхейм (склоняясь к нему).Бояться не надо, Йун. Для тебя всего лучше, если бы оно сбылось.

Боркман (с криком хватается за грудь).А!.. (Слабым голосом.)Отпустило.

Элла Рентхейм (трясет его).Что с тобой, Йун!

Боркман (откидываясь назад, на спинку скамейки).Точно кто-то сдавил мне сердце ледяной рукой…

Элла Рентхейм.Йун! Ледяной рукой!

Боркман (едва внятно).Нет… не ледяной… железной…

(4: 421–422).

Так умирает Йун Габриэль Боркман – сын рудокопа. Драматическое действие формируется вокруг этого кульминационного момента. На краткий миг Йун как бы становится самим собой. В собственных глазах он «Наполеон», стратег, завоеватель и талантливый государь, восторженно приветствуемый толпой во время своего триумфального шествия.

Тут он вновь раскрывает свою натуру. Он – таков, каков есть, и не может изменить себя. Вновь он игнорирует Эллу – женщину всей своей жизни, которая находится рядом с ним. Она тоже становится настоящей – нынешней Эллой, думающей лишь о своейсудьбе и о преступлении Боркмана против нее, о его «великом смертном грехе». К концу сцены она выходит из роли женщины, которая когда-то с радостью вдохновлялась мечтами Йуна. Она заставляет его увидеть ту самую реальность, от которой он прятался много лет. И возвращает его к настоящему.

Становится ясно, что Йун Габриэль, потерпев фиаско в реальном мире, ушел в мир своих иллюзий. Он просто не мог жить без мечты, без утопии. Однажды он сказал Фриде, что сомневаться в самом себе и своем особом предназначении – это безумие. В произведениях Ибсена сомнение является демоном, парализующим творческую силу. В случае с Йуном Габриэлем этот демон парализует и саму способность жить дальше.

Элла, возвратившись к Йуну, внесла в его душу сомнение. Он вынужден признать, что совершил предательство, а впоследствии думал лишь о своем утопическом проекте. Предательство по отношению к Элле он больше не может оправдывать рациональными доводами. Путь Боркмана отмечен эгоизмом и холодностью – и герой остается таким до конца. Он неистово исповедуется в том, что жаждет власти и славы, жаждет достичь своего «царства». Это вожделение заглушает в нем все остальное. Сама неистовость его исповеди доказывает, что он одержим «неодолимой» силой. Это – потребность в творчестве, потребность созидать новое, которую чувствует неординарный человек. Такой дар сродни дару художникаили писателя. Ведь писатель имеет дело не с реальностью.Он создает свой собственный мир. И при этом может быть визионером, «провидцем», ибо волен создавать свою версию «действительности».

Директор банка тоже был творческим человеком, способным созидать новое. Он, подобно художнику, стремился к мечте и утопии. Поэтому Вильхельм Фулдал справедливо заметил, что Йун, пожалуй, больше разбирается в поэтах, чем думает сам. Двусмысленное замечание, которое имеет как позитивный, так и негативный смысл. Фулдал имеет в виду, что Йун Габриэль создает для себя иллюзию, компенсируя тем самым свое фиаско в реальной жизни. В то же время «поэт» для Фулдала означает человека, имеющего дело с иной реальностью. Такова двойственная природа искусства и поэзии.

Йун Габриэль Боркман таков, каков он есть.Возможно, человек, наделенный выдающимися способностями, будь то поэт или предприниматель, и должен взращивать свой талант, ощущая себя центром вселенной. Чтобы самореализоваться, нужно любить и возделывать эту потенциальную самость, – во всяком случае, если речь идет о самореализации на высоком уровне, когда ради успеха следует жертвовать «всем». Это может принести и, скорее всего, принесет страдания окружающим. Путь творца тяжел – в том числе и для тех, кто его избирает. Ибо страдания, причиняемые другим, как бы возвращаются в виде угрызений совести, которые парализуют саму способность к творчеству. Йун Габриэль предает Эллу и собственную любовь, после чего терпит неудачу и в главном деле своей жизни. Та же участь постигает и скульптора Рубека в последней драме Ибсена.

Холод сердца

Похоже, что Йун Габриэль развил худшую сторону своей личности, отбросив всё, что могло помешать осуществлению его планов. Но так поступает не только он. Обе главные героини тоже культивируют свое «я» и озабочены лишь собой. Разочарованные в жизни и в любви, они отдалились от мира людей. Как и Боркман, они скованы холодом сердца. В итоге каждому из них приходится это признать.

Йун Габриэль поражен именно в сердце – и сердцем, судя по всему, тяжело больна Элла. Похоже, что Йуна в финале убивают ее обвинения и собственные сомнения. Когда правда предстает перед ним в ужасающей наготе, его воздушный замок рушится, как и в драме о строителе Сольнесе. Во время сердечного приступа герою кажется, будто кто-то сдавил его сердце ледяной или железной рукой. Именно сердце подводит Боркмана – а лед и железо имеют прямое отношение к тому, что его убивает.

Йун Габриэль, который был «живым мертвецом», лишь на краткий миг возвращается к жизни, чтобы «сплясать» на ее сцене. Сестрам-близнецам больше не за что и не за кого соперничать. Хотя обе они наконец признаются, что их жизнью управлял «холод сердца», никакого тепла нет даже в финальной сцене. Над мертвым телом Йуна Габриэля происходит лишь безмолвное и холодное примирение. Две холодные как лед руки соединяются в рукопожатии – руки двух теней, которые шепчут, что любили покойного. Драма не слишком свидетельствует об этом.

Финальная сцена представляет две темные женские фигуры, склонившиеся над мертвым телом на фоне белого снега во мраке северной ночи, – потрясающе жуткая концовка. Вечная «пляска смерти» и Судный день для троих героев, которые обвиняются в том, что замкнулись каждый в своем холодном мирке. Они пытались диктовать жизни собственные правила. Приговор им суров, никаких смягчающих обстоятельств ни у кого из них нет. Музыка Сен-Санса звучит для всех троих. В этой музыке слышится отрывок из старинного средневекового псалма «Dies irae, dies illa» – о дне Страшного суда, который настанет для живых и для мертвых. Тот же суд происходит и в драме Ибсена – только в посюстороннеммире.

Похоже, что драма и сам драматург выносят суровый приговор эгоизму во всех его разновидностях – эгоизму, который может выражаться и в творчестве, и в страстной любви к другому человеку. Единственный персонаж, который, судя по всему, чужд эгоизма, – это бедный поэт-неудачник Вильхельм Фулдал. Хотя он прибегает к самообману, живя своей маленькой иллюзией, это касается лишь его одного. И он обладает даром неискушенных сердец – радоваться счастью других. Его дочь Фрида получит возможность развивать свой талант – в мире, где гораздо больше тепла, чем в обители самого Фулдала и в фамильной усадьбе Рентхеймов.

Проблема эпилога

Главную трудность для режиссера и актеров заключает в себе роль Боркмана. Если представлять его исключительно как лгущего самому себе циничного властолюбца, то образ может превратиться в малоинтересный опыт исследования демонической одержимости властью. Ибсен намекал, что имя героя выбрано, не случайно: Йун должно указывать на практичного предпринимателя, а Габриэль – на его «гениальность». Особый интерес представляет последнее замечание, которое позволяет судить об отношении автора к своему герою. Если актер, играющий Боркмана, ставит перед собой более серьезную задачу, чем доставить удовольствие публике, которая радуется разоблачению страдающего манией величия финансиста, – тогда требуется более тонкая трактовка образа. Образу Йуна Габриэля необходимо придать иное измерение, – подчеркнув особую поэзию в его стремлении к «царству», которое он хотел основать. Эту любовь он долгие годы вынашивал в мире своих представлений. Боркман жив, но как бы парализован – он находится в состоянии «живого мертвеца». Он держится только благодаря своей тяге к утопии. Настолько сильна в нем вера в Мечту. Отнять ее – и герой умирает.

Короткий день воскресения: «Когда мы, мертвые, пробуждаемся»

Рубек (вызывающе).Я художник, Ирена. И не стыжусь слабости, которая, быть может, пристала ко мне. Я рожденхудожником, видишь ли. И никогда ничем иным не буду.

В своей последней драме, «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» (1899), Ибсен размышляет о жизни и смерти, о главных противоречиях бытия, о его условиях и границах. Основные условия заданы – но в пределах этих границ остается широкое поле для свободного выбора человека. В центре внимания драматурга – нелегкий путь человека творческого. Теперь речь идет о художнике, которого раздирают противоречия, связанные со сложностью взаимоотношений искусства и жизни, творчества и любви. Влечение к женщине и к нормальной естественной жизни борется в нем с тягой к иллюзорному миру искусства.

Может показаться, что Ибсен вершит строгий суд над художником, который жертвует всем ради того, чтобы преуспеть в своей работе. Как и в «Йуне Габриэле Боркмане», мужчина вступает в конфликт с обвиняющей его женщиной. В обеих пьесах героиня возвращается после многолетнего отсутствия страдающей и больной. В обеих пьесах она возлагает вину за свою сломанную жизнь исключительнона него – на главного героя. Постепенно становится ясно, что все гораздо сложнее.

Этот эпилог к полувековому творчеству Ибсена – одна из самых его многозначительных драм, и в этом она похожа на драму о строителе Сольнесе. Это горькая пьеса. В ней мы видим большую трагедию и страх перед выбором, который приходится делать в жизни. Поздно, слишком поздно – таков трагический лейтмотив драмы.

На рубеже 1880–1890-х годов Ибсен неоднократно беседовал с юной Хелене Рафф, которая записала эти беседы в своем дневнике. Однажды он сказал ей, что большинство людей умирают, так и не пожив по-настоящему. К счастью для них самих, они этого не понимают. В своей последней пьесе Ибсен изображает двух людей, которые понимают это. Они терзаются раскаянием и отчаянием.

Когда Ибсен еще только обдумывал замысел этой пьесы, он пережил трогательную встречу с самым идеалистическим произведением своей юности – «Брандом». В «Бранде» драматург с жаром воспевал бунтующего человека, который олицетворял собой Адама до грехопадения. Во время празднования своего семидесятилетнего юбилея Ибсен посетил копенгагенский театр, где встретился с собственной юностью. Эта встреча взволновала драматурга. «Это трогательно. В этом вся моя молодость; я не вспоминал о „Бранде“ тридцать лет», – заявил он. Говорят, что на спектакле Ибсен плакал.

В драме, завершающей творчество Ибсена, художник оказывается лицом к лицу с человеком, которого в юности сделал своей моделью. Скульптор Арнольд Рубек много лет назад хотел создать статую настоящей «земной женщины», подобной Еве до грехопадения – когда она пробуждается и вновь обретает себя в «день воскресения». «Восстание из мертвых» – так называлась скульптура, которая должна была изображать свободного от греха человека, радующегося своей земнойсущности.

Одна из главных проблем в последней драме Ибсена связана с названием скульптуры – и самой этой драмы. Проблема пробуждения, воскресения. Ибсен пытается осмыслить необычайно зыбкую грань между жизнью и смертью, между «посюсторонним» и «потусторонним», которое он понимает не в метафизическом смысле. Как именно использует Ибсен библейские представления – в этом ключ к пониманию драмы.

Суд Ибсена над самим собой?

Когда драма вышла в свет, многие восприняли ее как приговор автора самому себе и Художнику в принципе. В ней увидели трагедию стареющего скульптора, который долгие годы жил только ради своего творчества, жертвуя собственной жизнью и жизнями других людей. И теперь пришло время посмотреть на себя с сожалением и каяться по поводу растраченной жизни. Вот что терзает и мучает скульптора, а успех, мировая слава потеряли для него смысл. И все же он не может и не хочет перестать быть художником.

Таково положение Рубека, который своим искусством покорил целый «мир», но ненавидит свою профессию и своих поклонников. И вот, пока Рубек пребывает в этой депрессии, к нему является женщина, которую он когда-то отверг. Эта женщина обвиняет его в том, что он погубил ее живую душу. Обвинения Ирены многие считали совершенно справедливыми. Ирена – такая же жертва, как и Элла Рентхейм, обвиняющая Йуна Габриэля в «убийстве» своей души. В обоих случаях женщина полагает, что тот, кого она любила, ее просто использовал. Жажда творчества в нем подавила естественные чувства. Очевидно, что основной конфликт последней драмы Ибсена – это конфликт между искусствоми жизнью.

Но весьма сомнительно утверждение, что Ибсен в этой драме изображал самого себя, сводил счеты с собой и каялся в собственных ошибках. Между тем подобная интерпретация распространялась вплоть до наших дней – порой с некоторой долей биографизма, порой без нее. Но с годами количество различных толкований значительно возросло, и теперь их обилие ставит читателя в тупик. Молодые ибсеноведы стремятся уйти от концепции экзистенциального сведения счетов, от акцентуации языкового и мифологического аспектов, от идей риторического самообмана и самомифологизации главного героя.

Довольно убедительно звучит мысль о том, что языковое манипулирование подменяет в драме реальное саморазоблачение: лишь благодаря манипуляциям со словами персонажи Ибсена могут переносить пустоту и отсутствие смысла в жизни. Многие современные исследователи находят в драме более или менее явную авторскую иронию.

Нетрудно понять, почему в драме усматривали автобиографическую подоплеку, а в образе Рубека замечали духовное родство с самим Ибсеном. Очевидны параллели между творческими путями автора и его героя. Рубек, как и Ибсен, в молодости был идеалистом и жаждал изменить мир. Приобретая жизненный опыт, они утрачивают многие иллюзии и становятся мудрее. Это отражается и на их творчестве: они начинают изображать человека таким, какой он есть, то есть не «романтически» идеализированным, а вполне реальным. Благодаря этому их искусство, обнажающее действительность, приобретает в каком-то смысле негативный характер. Но такое искусство не приносит им удовлетворения. Пройдя через «разоблачающий» натурализм, они ощущают потребность в обновлении своего творчества. Три различных творческих периода отчетливо видны и в жизни Рубека, и в жизни самого Ибсена.

Недостаток автобиографических параллелей в том, что они слишком прямолинейны. Результатом становится банальное опрощение. А драма «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» – произведение в высшей степени сложное. Сторонники автобиографизма игнорируют различиямежду автором и его героем. В творческой биографии Ибсена мы не найдем периода, когда он прославлял бы негативное, «звериное» начало в человеке. И – насколько нам известно – в жизни драматурга не было столь глубокого и длительного творческого кризиса, как тот, который испытывает Рубек. Мы не знаем, чувствовал ли Ибсен такое отвращение к искусству, что хотел вместо творчества предаться роскоши и наслаждениям. Для нас очевиден только глубокий личный интерес автора к основному конфликту драмы – к сложным взаимоотношениям художника с жизнью и своими ближними. И с самим искусством. Главный и весьма болезненный вопрос этой драмы – цена, которую платит человек за то, чтобы быть художником.

В более широком смысле это вопрос о том, можно ли следовать своему призванию и в то же время надеяться на любовь и простое человеческое счастье – достижимы ли они для тех, кто избрал путь самореализации. В творчестве Ибсена, как и в жизни вообще, этот вопрос – далеко не новый.

Художник и его модель

Действие драмы начинается летним утром на прибрежном курорте в Норвегии. Арнольд Рубек – пожилой, солидный господин – вместе со своей супругой Майей, которая намного его моложе, вернулся домой после длительного пребывания за границей. Уставший от жизни и утративший все иллюзии скульптор решил провести летний отпуск на родине, с которой у него сложные отношения. Жизнь в Норвегии кажется ему подобной смерти, а люди – не слишком дружелюбными.

Он прославился не на родине, а в большом мире. Мировая слава пришла к нему благодаря одному-единственному творению – скульптурной композиции «Восстание из мертвых». Точно так же называлась статуя, представляющая возвышенный образ молодой женщины, которую он создал в юности. Над своей композицией он работал много лет, принявшись за нее тогда, когда у него практически не было жизненного опыта. Лишь за два-три года до описываемых в драме событий он завершил то, что все называют шедевром. После этого он приобрел как мировую славу, так и огромное состояние.

В молодости Рубек поставил перед собой отнюдь не легкую задачу. Он долго бился и не мог сдвинуться с места. Лишь когда он нашел подходящую модель – юную Ирену из Нурланна, – он понял, в каком направлении нужно работать. Время, проведенное в работе с нею, было счастливым, но однажды она исчезла навсегда. Герой долго пытался ее разыскать и наконец смирился с ее исчезновением. После этого он принялся переделывать свою скульптуру. Он дополнил ее другими фигурами, и все произведение в целом изменилось.

По прошествии многих лет, в первом действии драмы, Рубек и Ирена встречаются вновь. Их воссоединение – та основа, на которой Ибсен строит всю драму, хотя на сцену вступают еще двое персонажей, Майя и Ульфхейм, которые, в свою очередь, постепенно притягиваются друг к другу. Ирена очень изменилась за прошедшие годы: она пережила душевное расстройство и побывала в больнице. Вместе с диаконисой в черном одеянии, которая ухаживает за ней, она приехала лечиться на курорт, где отдыхают Рубек и Майя.

Во втором действии Ирена опять встречается с Рубеком – на этот раз в горном санатории, как они прежде договорились. Именно здесь, в обители всяких недугов, Рубеку предстоит рассчитаться со своим прошлым и настоящим. Он платит как бы по двум счетам.

Во-первых, он должен признать, что их отношения с Майей довольно прохладны. Поэтому они вскоре расстаются – без каких-то особых коллизий. Майя полнокровна и жизнелюбива, ей наскучило жить со скульптором Рубеком. Она завязывает отношения с владельцем усадьбы Ульфхеймом, грубым мужланом и женолюбом. Никогда прежде Ибсен не изображал столь мирного разрешения супружеского кризиса. Просто эти супруги не имеют между собой ничего общего и совершенно друг другу неинтересны. Они воспринимают свой брак не как совместную жизнь, а как затянувшееся сожительство – такое же бессмысленное, как быт их сограждан. Говорить им, в сущности, не о чем, как в случае с двумя железнодорожными рабочими, на которых Рубек обратил внимание однажды ночью, когда поезд стоял на пустынной станции.

Во-вторых, Рубек должен рассчитаться с прошлым, которое связано с другой женщиной. На сей раз речь идет не о браке, а о неосуществленной любви к Ирене. Он виноват перед ней не только как мужчина, но и как художник. Но всё оказывается гораздо сложнее, чем представляла себе Ирена. Ибо то обвинение, которое она выдвигает против Рубека, оборачивается против нее самой. В этом образ Ирены напоминает нам образ Эллы, которая обвиняла Боркмана.

Ирена долго разыскивала самого Рубека и разыскивала свое «дитя» – так она называет статую, которую в юности создала вместе с ним. В ее растраченной жизни эта скульптура по-прежнему занимает особое место. Но Ирена не знает, как жил и что делал Рубек после того, как она покинула его. Единственное, что их объединяет, осталось в далеком прошлом – это нечто связано с жизнеутверждающим ощущением совместного творчества. Но сам Рубекне понимает, насколько все это важно.

Как обычно у Ибсена, прошлое, определяющее судьбу героев, возвращается вместе с женщиной, которая вторгается в жизнь мужчины и требует рассчитаться с ней. Ирена – это прошлое Рубека. Майя – лишь эпизод в его жизни. Роль Ирены в жизни скульптора Рубека весьма напоминает роль Хильды в жизни строителя Сольнеса.

Ирена – больше, чем модель

Ирена для Рубека значила гораздо больше, чем просто позирующая модель. Он глубоко благодарен ей, потому что без нее он никогда бы не стал художником. Она, со своей стороны, и понимает, и ненавидит его, ибо он оказался всего лишь скульптором, а не мужчиной из плоти и крови, который должен был полюбить ее, когда она, обнаженная, стояла перед ним и позволяла себя использовать. Эта ситуация по-прежнему перед глазами обоих. Рубек оправдывается тем, что думал только о своей задаче. Он хотел изобразить «Восстание из мертвых» в облике молодой женщины, пробудившейся от смертного сна:

Рубек (продолжая).Пробуждающаяся дева должна была явиться прекраснейшею, чистейшею, идеальнейшею из дочерей земли. И вот я нашел тебя. Ты оказалась необходимой мне во всех отношениях. И ты с такой охотой и радостью согласилась служить мне. Оставила дом, родных и последовала за мной.

Ирена.Я пробудилась тогда, восстала от сна детства, когда последовала за тобой.

Рубек.Потому-то ты главным образом и была необходима мне. Ты и никто больше. Ты стала для меня высшим существом, к которому можно было прикасаться лишь в мыслях… с благоговением. Я был ведь еще молод тогда, Ирена. И поддался суеверному предчувствию, что, если я коснусь тебя, дам волю вожделению, я оскверню свою душу, и мне не удастся воплотить свою идею. И я до сих пор думаю, что был отчасти прав.

Ирена (кивая, с оттенком насмешки).На первом плане – художественное произведение, человек – на втором.

Рубек.Суди, как хочешь, Ирена. Но я был весь под властью своей задачи. И был бесконечно счастлив этим.

Ирена.И выполнил свою задачу, Арнольд.

Рубек.Спасибо, сердечное спасибо тебе, что я выполнил свою задачу. Я хотел создать чистую деву, какой я представлял ее себе в день восстания из мертвых. Она не удивляется чему-нибудь новому, неизвестному, неожиданному. Она только полна благоговейной радости, увидев себя неизменною, себя, земную женщину, в высших, более свободных и радостных условиях бытия… после долгого смертного сна, без сновидений… (Понижая голос.)Такой я и создал ее; я воплотил ее в твоемобразе, Ирена.

(4: 447–448)

Таким было начало творческого пути Рубека. Ирена тогда была еще юной. Неясно, что именно она подразумевает, когда говорит «я восстала от сна детства» (4: 447). Но явно ничего религиозного. Скорее она подразумевает «пробуждение» к новой, более радостной жизни и, возможно, посвящение в мир искусства – отныне еесобственный мир.

Но в других эпизодах драмы Ибсен вкладывает в уста своих героев библейские аллюзии. Это показывает приведенный выше диалог – начиная с рассказа о сотворении, где Рубек выступает в качестве творца, и заканчивая историей об ученице, оставившей всё, чтобы последовать за Учителем.

Но образ Рубека не имеет ничего общего с образом Бога – скорее он выглядит совратителем и соблазнителем. Относясь к другим людям чисто потребительски, он выступает как демонический персонаж. В молодости он приманил к себе Ирену, позднее Майю, обещая поднять их на высокую гору и показать все богатства мира, которые будут принадлежать им, если они ему покорятся. Это аллюзия на Евангелие от Матфея, на рассказ об искушении Господа в пустыне – аллюзия, которая звучит во втором диалоге Ирены и Рубека. В этой сцене они заново переживают то счастливое время совместного творчества, когда они были у Тауницкого озера. Рубек спрашивает Ирену, не поздно ли каяться, если жизнь и радость уже растрачены. Немного помолчав, Ирена указывает ему на вершины гор и заходящее солнце. Рубек говорит, что давно уже не видел заката солнца в горах – и никогда не видел восхода.

Ирена (улыбаясь и как бы совсем уйдя в воспоминания). Явидела однажды дивно-прекрасный восход.

Рубек.Ты? Где?

Ирена.Высоко, на вершине горы, на головокружительной высоте. Ты хитростью сманил меня туда, обещая, что я увижу оттуда все царства мира и славу их, если только… (Вдруг обрывает.)

Рубек.Если только?.. Ну?

Ирена.Я послушалась тебя. Последовала за тобой на высоту. И там пала на колени… перед тобой, молилась на тебя… и служила тебе. (Помолчав немного, тихо добавляет.)Тогда я и видела восход солнца.

(4: 471–472)

Нетрудно заметить связь с предшествующими драмами Ибсена, где изображается, как творческий человек одержим демонической жаждой власти, стремлением использовать других людей в своих целях – хотя этим не исчерпывается характер героя. И Сольнес, и Боркман имеют ту же слабость, что и Рубек: в них порой пробуждается тролль, верный слуга дьявола. Путь творцов круто поднимается к вершинам, но на этом пути они не могут избежать разрушения и страстей. Герой становится «живым мертвецом» и в конце концов гибнет. Когда Ирена покоряется Рубеку, она губит свою душу. Она утверждает, что это Рубек взял и вырвал душу из ее тела, поскольку та была нужна ему для создания статуи. У Ирены есть все основания ненавидеть скульптора Рубека:

Ирена (по-прежнему холодно).Вот что я скажу тебе, Арнольд.

Рубек.Ну?

Ирена.Я никогда не любила твоего искусства до встречи с тобой. Да и после тоже.

Рубек.А художника, Ирена?

Ирена.Художника я ненавижу.

Рубек.И в моем лице?

Ирена.Больше всего в твоем. Раздеваясь донага и стоя перед тобой, я ненавидела тебя, Арнольд…

Рубек (горячо).Нет, Ирена! Это неправда!

Ирена.Я ненавидела тебя за то, что ты мог оставаться таким равнодушным…

Рубек (с горьким смехом).Равнодушным? Ты думаешь?

Ирена.Ну, возмутительно сдержанным. И за то, что ты был художником, только художником… а не мужчиной! (Переходя в теплый и искренний тон.)Но эту статую из влажной, живой глины, – еея любила… полюбила по мере того, как из грубых, бесформенных комков вырастало одухотворенное человеческое дитя… Это было ведь нашесозданье, нашедитя. Мое и твое.

(4: 465)

Позже она винит и себя – в том, что покорилась Рубеку. Для Ирены это равносильно самоубийству: «Смертный грех по отношению к себе самой» (4: 469). Таким образом, Рубек – не единственный виновный. Не только у Рубека есть повод каяться в содеянном. Ирена тоже чувствует потребность умыть руки, что она и делает во втором действии, подставляя ладони под холодные струи ручейка. Потом мы услышим, как Рубек называет себя кающимся человеком, желающим смыть грязь со своих пальцев.

Диалоги Ирены и Рубека отмечены поразительной откровенностью – и это после столь долгой разлуки. Она сразу начинает звать его по имени, тогда как Майя всегда зовет его по фамилии (кроме тех случаев, когда она упоминает его звание). Уже при первой встрече с Иреной Рубек признаётся ей, как много она для него значила. Позже в разговоре с Майей он скажет о своем творческом кризисе, причина которого ему известна. У Рубека нет вдохновения, он ощущает острую потребность в человеке, который мог бы дополнять его и быть всегда рядом с ним. Именно эту роль в свое время исполняла Ирена.

Она была единственной истинной моделью, которую ему посчастливилось встретить. Она воплощает в себе его собственную природу художника. Поэтому Рубек и говорит, что Ирена служила ему «источником творческого вдохновения» (4: 448). По той же причине его творческая сила иссякла с ее исчезновением – с тех пор он только экспериментировал. Художник в нем «умер», когда Ирена исчезла и перестала ему служить.

Нечто подобное произошло и с нею. После разлуки с Рубеком она как бы умерла и ушла в большой мир «живым мертвецом». Пока они были вместе, их обоих питала созидательная сила творчества. Расставшись, они потеряли связь с этой силой и лишились души. Творческая потенция выродилась в чисто негативные и разрушительные импульсы. «Животное» начало стало доминировать в их жизни, жажда денег и низменные инстинкты стали определяющими.