Текст книги "Университет"

Автор книги: Бентли Литтл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 4

1

Не будь этот семестр последним и не нуждайся она в большем количестве прослушанных курсов для получения диплома, Шерил Гонсалес никогда бы не записалась на семинар по маркетингу профессора Мэррика. По слухам, на сухих информативных лекциях толстокожего зануды без чувства юмора можно было заснуть от тоски, а его контрольные работы отличались особенной длиной и въедливым интересом к пустяковым деталям. Но лишь начав посещать семинары профессора, она почувствовала весь мерзкий садизм его натуры. Оказывается, слухи даже преуменьшали педантизм и толстокожесть Мэррика.

Всеми "прелестями" его характера Шерил могла "насладиться" еще тогда, когда записалась в список кандидатов на посещение семинара. Кандидатов было шесть, а свободных мест осталось только четыре (иметь в дипломе отметку о прослушанном курсе маркетинга хотели очень многие, а в группу набирали ограниченное число студентов). Вместо того чтобы принять решение сразу, в самом начале занятия, Мэррик заставил всех шестерых кандидатов просидеть до конца лекции и последовавшей затем дискуссии.

А его первое занятие закончилось не в девять, как полагалось, а в девять пятнадцать.

В девять пятнадцать! Первое занятие!

Тогда как нормальные профессора при первой встрече со студентами отпускали их за полчаса до времени официального окончания лекции.

Шерил поняла, что несладко ей придется в этом семестре. Мэррик ее помучает!

Сегодня вечером профессор явно шел на рекорд – уже девять тридцать, а он все что-то бубнит с кафедры. Несколько храбрецов тихонько покинули аудиторию через пару минут после девяти, но Мэррик проводил каждого дезертира таким кровожадным взглядом, что Шерил про себя решила: у профессора хорошая память на лица, и ввиду предстоящего экзамена не стоит лезть на рожон.

Поэтому, как и прочие трусы, девушка осталась на месте, хотя ее мочевой пузырь грозил лопнуть. Когда-нибудь этот старый дурак должен же закончить!

Как только Мэррик сказал, что следует прочитать к следующему занятию, и распустил группу, Шерил пулей устремилась в туалет.

Потом, моя руки, она рассматривала в зеркале свое бледноватое лицо. Как ни странно, в этом семестре Шерил чувствовала себя старухой. Не взрослой – взрослой она стала ощущать себя уже в старших классах школы. Она ощущала себя ветхой, усталой, как будто жизнь уже пошла под гору. Дело идет к тридцати, а она никак не окончит университет, все еще студентка. В таком возрасте ее мать была уже шесть лет замужем и имела четырехлетнего ребенка.

Шерил вытерла руки бумажным полотенцем. Сегодня утром, когда она шла в редакцию "Сентинел", две первокурсницы, глядя на нее, захихикали. Это было не ново. Ее вид частенько вызывал смех у других студенток. У Шерил были весьма передовые, хотя и своеобразные представления о моде, непонятные для глупых насмешниц. В сочетании с неряшливостью из-за недостатка времени ее наряды производили комическое впечатление. Однако на этот раз предметом зубоскальства стала не ее одежда. Нет, сейчас первокурсницы осмеяли Шерил как представительницу другого поколения – был осмеян весь ее стиль, от прически и макияжа до манеры одеваться и походки. До нее вдруг дошло, что "альтернативное" движение времен ее учебы в старших классах – дело давнего-предавнего прошлого. Когда-то они ниспровергали вкусы взрослых, но нынешняя молодежь смотрит на них как на замшелых консерваторов и чудаков. Точно так же она школьницей смотрела в свое время на тридцатилетних длинноволосых нечесаных и немытых хиппи.

Это в высшей степени неприятно – вдруг обнаружить, что из авангарда ты вылетела в арьергард, из эпатирующе модной девушки превратилась в старую калошу. Ощущение неуютное, отвратительное.

Но, с другой стороны, обратной дороги нет. Она уже выбрала свой стиль и не сможет его изменить, не сумеет подстроиться под современность. Надо или упорствовать в своем прежнем стиле, или... или признать, что на протяжении многих лет она заблуждалась. Изменить славному прошлому было все равно что перечеркнуть его. А значит, в глазах совсем молодых она так и останется руиной прошлой моды...

Шерил швырнула бумажное полотенце в металлическую корзинку и, перед тем как подхватить книги, блокноты и сумочку, в последний раз взглянула на себя в зеркале. Ладно, не такая уж я страшная и не такая уж старая!

И профессор Мэррик, и его студенты уже ушли. На этаже царила тишина. Шерил зашагала в сторону лифта. Стук ее каблуков отдавался в коридоре глухим эхом. Проходя мимо очередной аудитории, она повернула голову и увидела сквозь открытую дверь прозрачные банки с костями и черепами и какими-то другими археологическими находками.

Девушка невольно ускорила шаг.

Никогда ей не нравилось это здание. Особенно по вечерам. Аудитории слишком тесные, слишком много устаревших зловещих наглядных пособий, покрытых слоем пыли. Хитрая система коридоров, в которых так одиноко. В этом здании ей всегда было как-то неуютно, как-то не по себе. Она знала, что это субъективно, что это вздор, но всякий раз, когда Шерил видела в пустом здании, вот как сегодня вечером, кости и черепа и прочие остатки древних цивилизаций, которых тут было видимо-невидимо, ее кожа покрывалась пупырышками от необъяснимого страха.

Пусть она и "старая калоша", но страхи у нее совсем детские. А кто может похвастаться, что с его детскими страхами покончено раз и навсегда?

Шерил подошла к лифту и машинально потянулась к кнопке "Вниз". Однако в этот момент ее взгляд упал на табличку, которая висела над контрольной панелью. "ЛИФТ НЕ РАБОТАЕТ".

– Черт!

Придется тащиться по лестнице.

Она подошла к двери на лестницу, открыла ее и стала спускаться по цементным ступеням. Ступени оказались какими-то скользкими – или это подметки туфель такие никудышные? Ей пришлось сунуть книги и блокноты под мышку, в эту же руку взять сумочку, а другой рукой крепко держаться за перила, чтобы не упасть. Лестница поворачивала круто, между этажами было по дополнительной площадке.

Шерил спустилась с шестого этажа на пятый, с пятого на четвертый. Она внимательно смотрела под ноги, чтобы не загреметь. И вдруг ее боковое зрение зафиксировало что-то постороннее.

Человек.

Мужчина!

Шерил быстро подняла глаза от ступеней.

Ниже, на лестничной площадке, стоял уборщик – просто стоял и ухмылялся, глядя на нее снизу.

Что-то в его ухмылке весьма не понравилось Шерил. Она покрепче вцепилась в перила и замедлила шаг. В руках уборщика была половая щетка. Но с тех пор, как Шерил заметила его, он ни разу не пошевелился. Стоял со щеткой в руке и с мерзкой улыбочкой таращился на нее.

Сейчас самое лучшее – быстренько повернуться и чесать обратно на четвертый этаж, от греха подальше. Однако то же упрямое чувство, которое заставляло Шерил придерживаться стиля ее юности и не отступать, толкало ее вперед. Девушка хоть и медленно, но спускалась вниз по ступеням.

Она шла прямо на уборщика.

А тот стоял столбом, молчал и с улыбкой таращился на нее.

Не будь же ты такой упрямой дурой, мысленно говорила себе Шерил. Беги прочь, чтоб за ушами ветер свистел! На четвертом этаже можно найти исправный лифт. Или на худой конец спуститься по другой лестнице, на противоположной стороне здания.

Но она шла вперед. Ступенька, еще ступенька...

И вот она уже ступила на лестничную площадку.

Тут уборщик пошевелился.

Шерил дико завизжала. Не смогла удержаться. А на самом деле он всего-навсего заработал щеткой – провел ею по полу в паре футов от Шерил. Но девушка отскочила в таком ужасе и так далеко, словно он собирался кувалдой перебить ей ноги. Она с трудом удержалась на ногах и чудом ничего не выронила из левой руки.

Тут мужчина расхохотался и двинулся в ее сторону, медленно работая щеткой. В его басистом смехе было что-то нездоровое, маниакальное. Никогда в жизни она не слышала столь отвратительного, зловещего смеха!

Теперь Шерил была настолько испугана, что решила больше не валять дурака и удирать на четвертый этаж. Но в тот момент, когда она стала поворачиваться, чтобы бежать вверх по ступеням, щетка подъюлила к самым ее ногам и больно ударила по пальцам. От неожиданности девушка отскочила и потеряла равновесие. Когда в следующее мгновение она занесла ногу на первую ступеньку, то сделала это неловко и споткнулась.

Шерил растерянно взмахнула руками; книги, блокноты и сумочка полетели в разные стороны. Еще через полмгновения, выставив руки вперед, она рухнула на ступени. В полете она ощутила удар щетки в спину – в кожу сквозь тонкий материал майки впилась жесткая щетина.

– Помогите! – не своим голосом закричала Шерил. – Помогите!

Ее крик тут же вернулся гулким эхом. Лестничная клетка гудела от многократно повторенного вопля, который мешался с неумолкающим басистым смехом уборщика. Шерил попыталась на четвереньках ползти вверх по лестнице, но щетка молотила ее по спине, и после каждой новой попытки продвинуться вперед девушка получала болезненный удар по позвоночнику, а потом и по рукам. Эти удары прижимали ее к ступеням. Она металась и корчилась, но оставалась все на том же месте.

Шерил разрыдалась – громко, со всхлипами. Плаксой она никогда не была – уж и забыла, когда в последний раз обронила хотя бы одну слезу. Но сейчас она ревела как малое дитя – самозабвенно, горестно, неудержимо. В душе клокотала смесь дикого страха, ярости и отчаяния. Она чувствовала себя такой униженной, такой беспомощной. От ее привычного душевного равновесия и следа не осталось.

Шерил снова громко позвала на помощь, однако теперь это был не членораздельный крик "Помогите!", а что-то вроде рыка раненого зверя. И одновременно, несмотря на свои постоянные всхлипы и хаос в душе, она какой-то частью сознания зафиксировала то, что басистый смех за ее спиной прекратился.

Затем прекратились удары щеткой.

Шерил схватилась за перила лестницы, встала и, покачиваясь, двинулась вверх. Но сильная мускулистая рука схватила ее за кисть.

– Сейчас я тебя трахну, – прошептал уборщик. Как прежде он не мог прекратить смеяться, так и теперь он не мог остановиться и снова и снова повторял эти отвратительные слова:

– Счас я тебя трахну, счасятебятрахну, счасятебятрахну, счасятебятрахнусча-сятебятрахну, счасятебятрахнусчасятебятрахну...

Она кричала, визжала, боролась, рвалась прочь... Тщетно, у негодяя были слишком крепкие руки. В какой-то момент он ухитрился расстегнуть молнию штанов и вывалить наружу налитой член. Шерил инстинктивно попыталась ударить его именно по члену, но он со всего маху саданул ее кулаком по левой груди. У нее перехватило дыхание. Было так больно, что она согнулась пополам.

Пока она хватала воздух ртом, он одной рукой сжимал кисть ее руки, а другой расстегивал ее джинсы.

Потом он одним движением сорвал с девушки и джинсы, и трусы, развернул ее к себе и стащил по ступеням вниз, на лестничную площадку.

Проехав спиной и затылком по лестнице, да еще с неотпускающей болью в груди, Шерил была настолько ошарашена таким обилием боли и ужаса, что уже не могла кричать.

Мужчина нагнулся, навалился всем телом и вогнал в нее свой член по самый корень.

2

На первом этаже в огромном холле царила атмосфера, свойственная лишь двум первым, самым хаотическим неделям учебного года. Тут стояли какие-то киоски и столы, шла кипучая деятельность разных студенческих организаций. Возле столика объединения студентов-республиканцев, покрытого красно-бело-голубым крепом, стоял унылого вида аккуратно подстриженный блондин и раздавал желающим профессионально сделанные брошюрки. Чуть дальше красовался затянутый в зеленый шелк киоск черного братства, который окружала группа негров. У каждого на шее была цепочка с деревянным кулоном – скрещенные полумесяцы. Они шушукались о чем-то своем и громко смеялись. А в двадцати шагах от них бородатый студент возле стенда молодых демократов весело болтал с полногрудой девицей.

Для Яна эти первые недели семестра были самым любимым временем учебного года. Хотя начальство факультета подчеркнуто и навязчиво именовало преподавателей и студентов "университетским сообществом", чувство подлинной общности со студентами у Яна возникало лишь в эти две первые, сумбурные недели нового учебного года. Все студорганизации и коммуны разворачивали агитацию и усиленно вербовали в свои ряды новичков. Царило радостное оживление – еще ничто не стало рутиной. В холле постоянно шло деловитое роение. Именно в такое время Ян чувствовал себя частью университетского сообщества, довольной пчелкой в улье, а не сторонним наблюдателем.

И ему нравилось растворяться в этой молодой веселой массе.

Даром что он опаздывал на свой первый семинар, он не мог не остановиться у доски объявлений. Его внимание привлек желтый листок с расписанием фильмов, которые предлагал к просмотру студенческий клуб любителей кино. В студенческой среде председатель этого клуба Бред Уокер был одним из самых бойких заводил. Пусть парень немного педантичен и слишком предсказуем, зато он отличный организатор. После университета из него получится первоклассный специалист по связям с общественностью.

Ну и какие фильмы они предлагают?

"Дьяволы". Это классика.

"Генри: портрет серийного убийцы". Неплохой фильм.

"Соло".

"Фырк".

Ян нахмурился.

"Влюбленный дедуля".

"Маленькая девочка и большой осел".

Это что – шутка?

Не могли же эстетствующие ребята Бреда Уокера отобрать для показа этакую дребедень! Ян знал, что Уокер обожает серьезные, модные у критиков проблемные фильмы – такие, как "Ганди" или "Малькольм Икс". В последние пять лет в студенческой среде наметилась тенденция отхода от культовых фильмов в пользу "милых" картин. Все чаще оглядывались на старые добрые шедевры десятилетней давности, которые на большом экране смотрелись лучше, чем по видику.

Но "Маленькая девочка и большой осел" или "Влюбленный дедуля"? Это просто ни в какие ворота.

Что-то прогнило в датском королевстве!

Настроение Яна резко испортилось. Хотя вокруг был прежний веселый гомон студентов и оживленная суета, что-то важное, хорошее исчезло. Его радостный энтузиазм по поводу нового учебного года и ощущение единства с молодежью – все исчезло.

Рядом с желтым листком, рекомендовавшим к просмотру откровенную похабщину, Ян заметил странные граффити – кто-то нацарапал карандашом: "Его задница порота самой Кэтрин Хепберн". Здесь, в холле, на доске объявлений, эта нелепая фраза была мерзостнее любой надписи в сортире.

Профессор Эмерсон поиграл желваками и, ссутулившись, побрел прочь.

Обычно курс литературного мастерства был самым занятным. Разумеется, в каждой группе непременно попадалось несколько придурков – псевдоинтеллектуалов, воображавших, будто они полны всяческих гениальных идей. Такие носились с мыслью, что они великие писатели, но до бумаги у них руки как-то не доходили, и вся их энергия уходила в пар высокоумных дискуссий. Однако большинство студентов были более или менее одаренные ребята – целеустремленные трудяги, с которыми интересно вести долгие разговоры и жарко спорить. Семинары литературного мастерства были самыми неформальными, самыми непредсказуемыми и увлекательными.

Но в этом семестре группа подобралась – хуже не придумать. Любимый курс литературного мастерства грозил превратиться в муку мученскую, Конечно, не боги горшки обжигают, и если первые сочинения тех, кто желает писать и только-только начинает творить, бывают ужасными, то к концу года положение заметно поправляется. Однако в первых письменных работах этой группы не было и проблеска таланта. Беспомощный язык, отсутствие образного мышления – и невообразимо скучно. И все писали под Апдайка – его темы, его конфликты. Последняя мода среди "серьезных" студентов.

Исключением был только парень, которого звали Брент Киилер. На сегодняшнее занятие он не явился, и его лица Ян никак не мог припомнить.

Этот Киилер представил на суд преподавателя только одну страничку. Крутое порно.

Однако какой стиль! Четкие и ясные, хорошо закругленные хлесткие фразы. Киилер описывал похотливые фантазии подростка, героиней которых была его родная сестра. Реализм и знание предмета были настолько велики, что Яну стало слегка не по себе, когда он прочитал, а затем и перечитал эту страничку.

"Маленькая девочка и большой осел". Ему очень хотелось заглянуть в глаза парню, который мог потратить столько таланта на этакую грязь. Однако Киилера в аудитории не было. Предстояло полтора часа размеренно метать бисер перед свиньями. Рехнуться можно!

Профессор Эмерсон обвел аудиторию усталым взглядом и начал сыпать словами:

– Отлично, друзья. Сегодня мы поговорим о структуре...

После лекции Ян шел по длинному коридору в сторону лестницы вслед за ватагой студентов, одетых в одинаковые майки. На предплечье у каждого красовалась татуировка – имя какого-нибудь популярного нынче андеграундного ансамбля.

Что за человеком нужно быть, чтобы носить на своей руке рекламу занюханной местной группы музыкантов?

Серьезность, с какой эти ребята относились к своим музыкальным кумирчикам, попросту угнетала Яна. Он вспоминал свою молодость, расцвет рок и панк-музыки, новую волну и хэви-метал. Тогда ведь тоже была молодежь, которая не просто слушала самую современную музыку, но и превращала ее в свой стиль жизни! Что с ними стало? Где они теперь? Кто они теперь? Небось кожаные куртки и штаны сменились элегантными тройками, да и стоячие разноцветные чубы давно канули в лету. Теперь бывшие панки аккуратно зализывают назад остатки волос, чтобы прикрыть начинающую лысеть голову...

Беда заключалась в том, что те давние времена никак не желали забываться. Пришла на память строка Элиота: "Вставай, настало время..." Вставать и убираться восвояси не хотелось. Пригибало к земле сознание, что время пролетело так незаметно. Осталось меньше, чем прожито. Только кажется, что он был студентом год или два назад. На самом деле дети его самых первых студентов скоро пойдут в университет!

Дальше Ян шел глядя в пол. Он заметил, что с годами фанатики моды стали действовать ему на нервы. Стали казаться дураками. А в конце шестидесятых, когда движение хиппи было в самом разгаре, он, помнится, отстаивал и длинные волосы, и потертые джинсы, а также злоупотребление бусами и пуговицами. Профессора, осуждавшие хиппи, казались ему отвратительными ретроградами. Он твердил, что за длинными волосами и потертыми джинсами стоит целая философия, и одежда для хиппи – способ самовыражения.

Но когда в конце семидесятых явились панки, Ян заметил, что его симпатии мало-помалу смещаются в сторону благовоспитанных граждан в нормальных костюмах. Словом, истеблишмент перетягивает его на свою сторону. Панки, по мнению Эмерсона, были намного тупее своих предшественников, их стиль лишен философской начинки и насквозь надуман.

В последнее время стили менялись часто и были настолько бессодержательны и глупы, что Ян не тратил время на то, чтобы разбираться в них.

"Старею", – горестно вздыхал он про себя.

Профессор дошел до конца коридора, открыл дверь на лестницу и стал не спеша спускаться на пятый этаж – на кафедру английского языка и литературы. Тяжелый портфель оттягивал руку. Ян был как медленно двигающееся бревно на реке студентов, которые торопливо сновали по лестнице вверх и вниз. Мимо пробегали парни и девушки, громко болтая о каких-то своих делах, о планах на уик-энд и других вещах, никак не связанных с университетской жизнью. В лестничном колодце стояла духота, одуряюще пахло разными духами и потом. Эхо громких разговоров больно било по барабанным перепонкам. Доносились только обрывки разговоров – по две-три фразы. Большая часть слов тонула в общем гвалте.

Вот, наконец, и пятый этаж – тихая гавань кафедры английского языка и литературы.

Из крохотных аудиторий слышались лишь приглушенные голоса. Коридоры были почти пусты. Сюда редко заглядывали всяческие комиссии.

В отличие от шестидесятых и семидесятых годов, когда курс английской литературы норовили пройти студенты буквально всех гуманитарных факультетов, нынче изучение изящной словесности явно не в фаворе. Прежде трудно было вообразить интеллигента без солидных знаний в области литературы. Теперь курс по связям с общественностью в интеллигентском наборе котируется выше... Да, лучшие времена минули. Кафедра идет ко дну, а с ней и Ян...

"Господи, – подумал он, – что же я так разбрюзжался? Что со мной такое?"

"Маленькая Девочка и большой осел".

Очевидно, всему виной желтый листок с программой фильмов. Он здорово ударил по нервам и с самого утра испортил настроение.

Да, вся муть со дна души поднялась и не желает оседать.

Не хочется признаваться, но происходит черт знает что. Чтоб его, такого прогрессивного обожателя "черных фантазий", любителя эротических фильмов и ярого поборника права граждан иметь оружие – чтоб его повергло в такой шок коротенькое объявление о нескольких глупых порнофильмах! Фу! Эмерсон представлял, каким словцом припечатал бы его Бакли, если бы узнал о происходящем. Он бы презрительно процедил: "Старпер хренов". Может, он и прав. Может, Ян и не заметил, как превратился в банального старпера, ханжу и зануду... Так или иначе, но клубная программа фильмов не выходила из памяти.

Зайдя в свой кабинетик, Ян посмотрел на настенные часы и бросил портфель на стол. 11.10. Заседание кафедры начнется лишь через двадцать минут. Вполне достаточно времени, чтобы смотаться в буфет и перекусить – хотя бы гамбургер на ходу проглотить. Но не было настроения толкаться в очередях. Поэтому Эмерсон рухнул в вертящееся кресло и просто отпил глоток теплой кока-колы из наполовину пустой банки, стоявшей на столе. Затем взял в руки антологию "черной фантазии", по которой он занимался со студентами.

Гиффорд.

Неужели тот чокнутый, который говорил ему апокалиптические слова после лекции, и есть автор этой отличной антологии?

Похоже, так и есть.

Ян полистал книгу. Отменный выбор! Совершенно ясно, что составитель великолепно знаком с жанром и обладает хорошим литературным вкусом. Отобраны не только лучшие работы в области "черной фантазии", но и самые характерные! Причем никто из достойных авторов не пропущен. Имея столько достоинств, антология одновременно короче других, куда менее удачных (а их на рынке десятки!). Этот Гиффорд потрудился на славу и сумел выбрать самые лучшие произведения.

"Нам надо покончить с университетом, пока он не покончил с нами".

Ян отложил книгу и открыл портфель, чтобы найти "диссертацию" Гиффорда. Ее в портфеле не оказалось. Вот досада – дома забыл! Несколько дней назад после работы он попытался прочесть творение Гиффорда, но осилил только десять страниц. Текст был хаотичный, почти неудобочитаемый. Какая-то бессмыслица. Не было ясной композиции и предварительных тезисов, как в нормальной научной работе, зато вся "диссертация" составлена из "умных слов" – сухой, псевдонаучный жаргон не мог не раздражать такого тонкого стилиста, как Ян.

Но сейчас, благодаря мизантропическому настроению, он с удовольствием почитал бы это научное брюзжание. Жаль, жаль, что он забыл гиффордятину дома...

"Маленькая девочка и большой осел".

...было бы любопытно выяснить, что же Гиффорд пытался сказать в своей пухлой работе.

Ян закрыл портфель и откинулся на спинку кресла, глядя на книжные полки у противоположной стены. Возможно, он так угнетен потому, что в последнее время читает исключительно "черные фантазии"? Неужели эта литература исподволь нехорошо действует на его сознание, превращая в подозрительного и всем недовольного настороженного типа? Ведь обхохочешься, что происходит: сидит он сейчас в своем кабинете и вожделеет прочитать "диссертацию" больного человека о том, что университет – гнездилище зла и в скором времени пожрет своих детищ. И это настроение спровоцировано тем, что Ян узнал о постыдной деградации вкусов в студенческом клубе любителей кино!

Надо бы встряхнуться и обновить свой интерес к жизни.

Что значит "надо бы"? Просто необходимо встряхнуться и воспрянуть к новой жизни! Иначе ему кранты.

С тех пор как Эленор оставила на автоответчике сообщение, отменяющее их свидание, Ян так и не связался с ней. А она безуспешно пыталась поговорить с ним. Университетские секретарши передавали ему, что некая Эленор просила его срочно позвонить ей.

Сколько же можно оставаться в позе обиженного и мучить женщину?

Он покосился на телефон и хотел немедленно позвонить бедняжке Эленор, но потом решил, что она, наверное, на работе, а звонить туда... Его одолевала странная вялость.

– Привет, дружище!

Профессор повернулся к двери. На пороге стоял Бакли и жевал жареный картофель.

– Поделиться? – спросил он, протягивая пакетик с картофелем.

Ян отрицательно мотнул головой.

– Занят?

Ян пожал плечами:

– Не то чтобы очень.

– Нам бы надо обсудить стратегию.

– Какую еще стратегию?

– Стратегию нашего поведения на предстоящем заседании кафедры.

Бакли зашел в комнату, плотно прикрыл за собой дверь и сел на стул.

– Кифер только что вернулся с совета попечителей, – сообщил он. – Я прошел в двух шагах от него, а он сделал вид, будто не замечает меня. Паскудник просто потупил взгляд и молча шмыгнул мимо. Понимаешь, чем это пахнет для всех нас?

– Стало быть, ему вставили пистон, – произнес Ян.

– Ты знаешь, такие, как он, сами с готовностью снимают штаны, чтобы им вставили.

– Ив чем же будет заключаться наша стратегия? Бакли запустил в рот пригоршню картофеля и, жуя, сказал:

– Надо выступить против мерзавца с открытым забралом. Этот старпер хренов нас всех продаст с потрохами. Мы должны его хорошенько вздрючить, чтобы в следующий раз он не стелился перед начальством и отстаивал интересы нашей кафедры, как мужчина. А так ему прикажут, и он покорно нами подотрется. Любым из нас.

– Тактика встречного запугивания?

– Срабатывает неизменно.

Ян кивнул.

– Ладно, будем давить на начальство, пока оно нас не задавило. А теперь дай мне картошечки. В животе бурчит от голода.

Заседание кафедры происходило, как всегда, в конференц-зале.

Бакли и Ян прошествовали через холл вместе, заглядывая по пути в кабинеты приятелей и собирая рекрутов-сторонников. Они прихватили Иоахима Переса, Лоуренса Роже, Миджа Коннорса, Элизабет Сомерсби, Тодда Круза и Франсину Эшентон. Группа получилась впечатляющая.

Когда восьмерка, маленькая демонстративно сплоченная толпа, прибыла в конференц-зал, вся старая преподавательская гвардия во главе с Кифером уже была там и подчеркнуто проигнорировала появление бунтарски настроенной не слишком молодой "молодежи".

Новопришедшие расселись вокруг огромного стола. Но обе группы – "молодежь" и "старая гвардия" – держались настороженно.

Постороннему человеку достаточно было один раз взглянуть на сидящих за длинным столом, чтобы сразу догадаться об идущей тут войне и точно показать пустующие стулья, которые отделяют один лагерь от другого.

Ян сел напротив Кифера – левый фланг "молодежи"; Бакли сидел через шесть стульев, замыкая правый фланг.

– Ну, как дела? – осведомился Бакли у противной стороны стола. И тут же предостерегающе поднял руку:

– Не надо, не надо отвечать. Вопрос риторический. Я не желаю получить по голове цитатой из античной классики. На другое ваша переначитанная братия не способна.

– Переначитанная? – ядовито переспросил Тодд Круз.

Остальная "молодежь" с готовностью рассмеялась.

Кифер, заведующий кафедрой, промолчал, рассеянно обводя глазами стены конференц-зала и теребя свой галстук. Экая дубина, подумал Ян.

Он встретился взглядом с Бакли, и тот незаметно подмигнул ему: дескать, знай наших!

Наконец Кифер нервно откашлялся.

– Итак, все в сборе. До одиннадцати тридцати еще несколько минут, но, думаю, можно начинать. Как вам известно, в последние годы наша кафедра тяжело пострадала от сокращения бюджета. Объявлен мораторий на прием новых преподавателей, пришлось отказаться от многих хороших внештатных лекторов, а кое-кого даже уволить. Количество студентов, желающих прослушать наши курсы, упало до трагически малого уровня. Мне горестно выступать в роли вестника беды, но я вынужден сообщить, что в этом году государственное финансирование университета будет снова уменьшено. Сегодня совет попечителей обсуждал перспективы на будущий год; сказано было: надо экономить, потуже затянуть пояса. Таким образом, кафедре на поддержку надеяться не стоит – остается уповать исключительно на собственные силы. Денег у нас будет еще меньше, чем в прошлом году.

– И вы, Кифер, сидели на совещании и помалкивали? – возмущенно воскликнул Бакли. – Вам говорили о расточительности кафедры английского языка и литературы, а вы покорно кивали и обещали исправиться? Тогда как вы должны были вопить о нашей нищете, вносить предложения и биться за нас, как тигр!

– Разумеется, я протестовал против намерения сэкономить за счет нашей кафедры. Я протестовал до хрипоты. Ведь это мой долг – отстаивать интересы кафедры английского языка и литературы!

– И однако... – не унимался Бакли.

– И однако я не смог найти весомых аргументов, почему именно моей кафедре надо выделить побольше денег, когда страдают от недофинансирования все кафедры. Другие могут похвастаться увеличением количества студентов, которое требует расширения штата преподавателей и приобретения нового оборудования. Мне тут крыть нечем. А совет попечителей видит не отдельные деревья, а весь лес. Они думают об университете в целом и распределяют деньги в интересах всего университетского сообщества.

– Да бросьте вы, – вмешался Ян. – Пустые слова! Скажем, бюджет кафедры легкой атлетики неимоверно раздут и никак не соответствует количеству их студентов.

– Университетские спортивные команды...

– ..полное фуфло. Их успехи равны нулю. Кто слышал о спортивных командах К. У. Бреа? Никто. Бреаская футбольная команда никудышная. Баскетболисты никчемные. Проснитесь, Кифер! Раскройте глаза! Славу университета создают его академические, а не спортивные успехи. В нашем же случае даже и этих последних нет. Только денежки переводим. На самом деле все средства надо вкладывать в фундаментальную науку.

– Да! – поддержал его Мидж Коннорс. – Сколько нам терпеть статус второстепенной кафедры!

– Что вы хотите – начальство любит спорт. Бакли с негодованием затряс головой.

– Господи, Кифер, выньте мозги из задницы и попробуйте начать соображать!

– Ладно, мистер хам, что вы предлагаете? Бакли и Ян довольно переглянулись, и Ян с улыбкой сказал:

– Ну, если вы наконец соизволили спросить наше мнение, то мы думаем так...