Текст книги "Университет"

Автор книги: Бентли Литтл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

5

Фейт возненавидела семинар по американской литературе двадцатого века.

Этот досадный факт обнаружился через неделю. Профессор Лоуренс Роже, читающий курс, виноват не был – хотя он мог бы вести занятия и с куда большим жаром. И содержание курса никак не могло оттолкнуть Фейт – она давно планировала прочитать все те книги, которые предстояло проработать.

Все дело было в остальных членах группы.

Никогда она не видела коллектива, где собрано столько дураков и претенциозных жлобов!

Напрасно Фейт воображала, что Кейт превратился в никудышного сноба. Ее брат был сущим ангелом по сравнению с этим интеллектуальным сбродом – юнцами и девицами, которые уже судили обо всем и фыркали на "безмозглость" профессоров.

Ей было особенно тошно от того, что эти дураки и дуры действительно были умны. Очень умны. Рядом с такими блистательными умами Фейт тушевалась. Впервые в жизни она попала в среду, где все были – или казались – умнее ее. Она постоянно чувствовала себя неполноценной. Во время семинара, при разборе рассказов, многие студенты высказывали с ходу такие глубокие и оригинальные мысли, какие не пришли бы Фейт в голову и после целого вечера размышлений! Правда, говорили эти ребята с отвратительным высокомерием, как бы растолковывая профессору очевидные истины, но Фейт в глубине души знала, что злится не на манеру вещать свысока, а на то, что они такие талантливые. Когда профессор пытался разнести в пух и прах их концепции, эти гордецы смело отстаивали свои идеи.

Да, очевидно, именно за это она ненавидела группу – потому что семинары пробуждали в ней комплекс неполноценности. Она чувствовала себя такой дурой...

А впрочем, и это не было истинной причиной ее злости.

Разве что только составной частью причины.

Причина лежала где-то глубже.

К счастью, с другими предметами дела обстояли лучше. Курс литературного мастерства не доставлял никаких хлопот. Там хоть совсем мозгами не работай. Антропология и мировая история, алгебра и ботаника также никаких проблем не порождали.

Зато американская литература...

На семинарах по американской литературе в аудитории было достаточно свободных мест. Большинство студентов уже выбрали постоянные места. И только Фейт каждый раз перебиралась на новое, пристраиваясь то там, то здесь в поисках общения. Сегодня она приглядела самого надменного и претенциозного парня и продрейфовала к нему. Он был лишь на несколько лет старше ее, но уже начинал лысеть. Длинные волосы были собраны на затылке в конский хвост, отчего его женоподобное лицо становилось еще более женоподобным. Зато он не говорил, а ронял слова, одаривал окружающих своей мудростью. Перед началом семинара парень уже успел выдать несколько перлов о том о сем, и в частности, об иностранном фильме, виденном накануне. Его слушали двое таких же высокомерных, самовлюбленных студентов.

– Так, ребятки, – сказал профессор Роже. – Давайте приступим. Сегодня разбираем "Освобождение" Джеймса Дикки. Все прочитали роман?

Лес поднятых рук.

– Хорошо, хорошо. Я, конечно, понимаю, что кое-кто из вас врет, но ценю то, что у вас хватает ума врать. Только инициативные люди берут на себя труд лгать. Поэтому я на них не сержусь. Как сказал герой Достоевского: "Я люблю, когда врут! Вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами". Итак, что вы думаете о романе?

– Он намного лучше фильма, – сказал кто-то. Студенты рассмеялись. Фейт резко обернулась, чтобы узнать, кто это сказал. Первый раз она видела порезанный цензурой фильм по телевизору еще девочкой. Пару лет назад смотрела по кабельному телевидению полный вариант – и он ей не очень-то понравился. Верная дружба грубых мужчин не произвела на Фейт впечатления, а сцены насилия были просто отвратительны. Но, как ни странно, роман ей понравился. Вроде бы тот же сюжет, те же герои, но живые, интересные, их поступки и чувства действительно мотивированы и понятны. Весьма занятный роман.

Мистер Мудрец, рядом с которым она сидела, решил одарить всех своим мнением.

– Я нахожу, – изрек он, – что описания природы крайне затянуты. Слишком много деталей, которые не несут никакого символического или метафорического значения. Описания ради описаний. Роман в итоге чересчур длинный. Будь это повесть, эффект получился бы куда сильнее.

Господи! Сказанул так сказанул!

– А мне понравились описания природы. По-моему, это самое прекрасное в романе.

Голос прозвучал с последнего ряда. Фейт оглянулась. Говорил высокий худой парень с длинными спутанными волосами и открытым интеллигентным лицом. Даже сидел он иначе, чем другие: не вразвалку, а прямо. Знакомое лицо... хотя Фейт прежде его вроде бы не видела.

– Продолжайте, – поощрил молодого человека профессор.

– Когда выезжаешь на природу, происходит так, как в романе – начинаешь обращать внимание на детали окружающего пейзажа. Каждый пустяк приобретает значение. Замечаешь узловатый ствол, запоминаешь, где и что растет, любуешься формой лишайников. Природа вокруг кемпинга становится твоим миром, и ты с энтузиазмом изучаешь его. Дикки отлично запечатлел это неспешное, любовное освоение окружающего пространства.

Мистер Мудрец медленно повернулся на стуле в сторону говорящего.

– На мой взгляд, то же самое можно было изложить вдвое короче. Нам, читателям, совсем нет нужды знать все подробности, если в них отсутствует смысловая нагрузка. Подробности ради подробностей – это непрофессионально.

– А по-моему, читатель наслаждается именно точными подробностями.

– Но какой от этого прок – в интеллектуальном плане?

Фейт глубоко вдохнула, собрала в кулак всю свою смелость и сказала:

– Я считаю, что Дикки прибегает к таким пространным описаниям для правдоподобия. Он стремится создать реальный мир, а всякий реальный мир полон вроде бы ненужных подробностей. Так не бывает, чтобы в романе абсолютно все несло смысловую, символическую, метафорическую или еще какую-то нагрузку. Многие вещи описывают ради удовольствия описывать их, ради создания полноты бытия...

– Да-да, именно так, – подхватил студент с последнего ряда. – Я как раз это хотел сказать!

Фейт оглянулась. Парень с длинными спутанными волосами кивнул и дружелюбно улыбнулся ей.

Его звали Джим Паркер, и работал он в штате университетской газеты. Редактировал и писал заметки.

Фейт беседовала с ним несколько минут – сначала в опустевшей аудитории, а потом по дороге к лифту. Джим казался довольно милым – умный, но без высокомерия – и понравился ей буквально сразу.

Они сошлись в своей нелюбви к мистеру Мудрецу и прочим чересчур претенциозным студентам.

Фейт и Джим так разговорились, что девушка испытала чувство досады, когда пришел лифт Внизу, в холле, они разойдутся каждый в своем направлении. У нее лекция по ботанике, у него какие-то дела... И не долго думая Фейт солгала, что у нее больше нет занятий и... "не выпить ли нам вместе по чашечке кофе?"

Джим извинился – ему надо спешить в редакцию, готовить завтрашний выпуск, очень много работы.

– Но позвольте мне пригласить вас в другой раз, – сказал он. – Всего доброго.

Фейт трудно было решить, действительно ли у него много дел в редакции или это надуманный предлог, чтобы вежливо отказаться от приглашения. Поэтому девушка лишь улыбнулась и сказала "пока". Джим зашел в лифт и уехал вниз. Она с ним не поехала, стала дожидаться следующего лифта.

Пусть свидания и не получилось, в биологический корпус Фейт шла почти вприпрыжку. Она была весело возбуждена.

Парень ей очень понравился.

Как она ни спешила, на лекцию по ботанике она опоздала, и на свое место пришлось тихонько пробираться под недовольным взглядом профессора.

Хотя на лекцию пришли многие студенты, свободных мест в аудитории хватало, потому что это был большой зал с рядами амфитеатром, рассчитанный на двести человек. Во всем университете таких громадных аудиторий насчитывалось всего три, и все они были оборудованы по последнему слову техники – множество разного рода проекторов и демонстрационных экранов. До сих пор профессор биологии никаких электронных чудес не использовал, просто рассказывал с кафедры. Но сегодня столы на лекторской платформе были уставлены клетками и прозрачными ящиками. В клетках сидели разные зверушки – от крыс и морских свинок до собак и кошек. А в ящиках находились какие-то сухие растения.

Фейт нашла местечко сразу у двери и, старясь не шуметь, вынула из своей папки блокнот и ручку.

– ..а теперь я продемонстрирую действие токсичных трав на различных животных, – говорил профессор.

Тут одна из собак громко залаяла.

Профессор надел на лицо белую хирургическую маску. Его голос стал приглушеннее, но все равно достигал и самого последнего ряда.

– Начнем с малышки монокотиледонеи из семейства сцитаминей, – сказал профессор и вынул из прозрачного ящика какой-то цветок и сухой стебель. – Это растение из бассейна Амазонки, но оно легко культивируется и у нас, в Северной Америке. Если его съест крыса, то... сейчас мы увидим... – Он просунул монокотиледонею между прутьями клетки, и голодная крыса накинулась на нее.

Профессор начал распространяться, на что похож яд этого растения, но тут крыса вдруг бросила стебель и стала метаться по клетке. Она с силой наскакивала на тонкие железные прутья, казалось, не замечая боли. Через несколько секунд она была вся изрезана и истекала кровью. Однако снова и снова рвалась на волю.

Затем обмякла, упала, ее окровавленные бока какое-то время еще вздымались, началась короткая агония.

– Еще более любопытное воздействие на живой организм оказывает...

Не прерывая рассказа, профессор сунул в клетку к морской свинке какой-то стебелек. Свинка, будто понимая, что это яд, отбежала подальше. Но профессор настаивал, тыча ей стебельком в морду.

В итоге он буквально запихнул ядовитое растение в рот морской свинке, которую уже через пару секунд начало рвать кровью.

Фейт отвела взгляд. Ее поташнивало от отвращения. Она была возмущена до глубины души.

Ведь это же незаконно – так вот издеваться над животными! Неужели надо убивать зверьков лишь для того, чтобы продемонстрировать действие яда? Да она бы и так поверила, на слово. И все остальные студенты поверили бы!

Но профессор, похоже, наслаждался опытом.

– Глядите, наш пушистый дружок оказался бессилен против этого растения. Что и требовалось доказать.

Затем он с таким же упоением отравил кота. Тот покрутился, покрутился на месте – и упал в агонии.

Фейт не могла на это смотреть. Она прошлась взглядом по аудитории. Десятки студентов аккуратно строчили в своих блокнотах. Казалось, все они находят естественным, что перед их глазами ни за что ни про что – из чистого баловства – убивают живых существ.

Кот испустил последний жалобный вопль и затих навсегда. Фейт содрогнулась. А девушка рядом с ней даже глазом не моргнула.

Возможно, есть закон, позволяющий убивать животных для обучения студентов. Но если такой закон и существует – он не правильный! Ведь это же не научный опыт, черт возьми, а бессмысленная демонстрация банального факта: яд имеет свойство убивать. Жестокость ради жестокости! И ничего больше!

Фейт замутило, и она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы ее не вырвало. Кто-то должен положить конец этому. Кто-то должен...

Джим.

Да, Джим! Она расскажет ему об этом. Он ее поймет! И он работает в университетской газете, а значит, может напечатать заметку об этой бессмысленной гадости. Если все студенты университета, а не только эти сухари-биологи, будут знать о том, что животных убивают практически из баловства, – поднимется общий крик протеста. Вполне возможно, что биологическому факультету или совету попечителей придется уступить перед лицом массового негодования. Надо бороться с этим нестерпимым безобразием!

– Обратите внимание, как вспучился и прорвался живот кота, – пояснял профессор. – Если кто не понял – от нестерпимой боли зверь сам прогрыз себе живот. Видите, сколько крови...

Джим! Скорее к нему! И прочь отсюда. Фейт спрятала блокнот и ручку в папку, встала и, не обращая внимания на удивленные взгляды, вышла из аудитории.

Глава 5

1

Стоял типичный южнокалифорнийский день. Горы на севере прятались за стеной серого тумана, а гимнастические залы в дальнем конце университетского городка были погружены в желтовато-сизое марево смога. Джим надышался этого зловонного и ядовитого воздуха, и у него нестерпимо болела голова.

Он стоял в очереди в столовой и скучал. Поглядев через окно на бледное, серовато-желтое небо, Джим со вздохом вспомнил белоснежные облака над родным Уильямсом, по ту сторону гор. Небо чистейшей голубизны до самого Нью-Мексико!

Вот бы сейчас оказаться там!

Мимо прошла группа студенток, одетых почти одинаково – шорты и майки, обычная летняя униформа, хотя уже вторая половина сентября.

Что ж, есть свои преимущества и у жизни в жаркой Калифорнии...

В животе у него громко заурчало. Джим посмотрел через плечо стоящего перед ним парня – что там копается эта девица? Сколько она будет возиться со своим подносом!

Пока дождешься своей очереди, бухнешься в голодный обморок!

Он проучился в К. У. Бреа уже четыре года, и в столовой не один раз полностью сменился почти весь персонал, а работают всегда одинаково плохо. Из-за одного стакана кока-колы можно простоять в очереди десять минут!

Джим посмотрел на очередь за собой. Какие унылые лица! Какие пустые взгляды! Впервые он обратил внимание на то, что в очереди никто не разговаривает. Стоят и тупо ждут. Зрелище угнетающее. Как глупо! Сколько времени пропадает зря!

Опять он ощутил себя не в своей тарелке, чужаком в чужой стране.

Это тоскливое чувство уже не раз посещало его после возвращения в Калифорнию. Конечно, это ненормально, это аберрация сознания. Ему здесь хорошо, он просто себя накручивает... Но с другой стороны, что это за студенты, которые молча стоят в очереди. Так не бывает. Обязательно будут трепаться. Он переводил взгляд с одного лица на другое и видел только тяжелую, бездумную пассивность. Его внезапно проняла дрожь. Джим заставил себя отвернуться и стал смотреть прямо перед собой.

Ничего не случилось. Ничего конкретного. Но он нутром ощутил в тупых бездумных лицах, в окаменелых позах такой заряд агрессивности, что ему стало не по себе. Такие же лица, полные глухой ненависти, он видел только однажды – на концерте, который проходил на стадионе "Форум" в Лос-Анджелесе, как раз перед взрывом насилия, когда было убито несколько человек и сгорели десятки зданий. И тогда, на стадионе, ничего особенного не происходило. Люди просто смотрели, но вся атмосфера искрилась обещанием насилия. Словно вместо воздуха был взрывоопасный газ: чиркни спичкой – и все полетит в тартарары. Эта гнусная предгрозовая атмосфера не дала ему вполне насладиться концертом. Он был рад-радехонек, когда выбрался из толпы и вернулся в округ Орандж, в тихий спокойный район, где обитали незлобивые представители среднего класса.

Сейчас, в студенческой столовой, царила та же атмосфера – хотя страха она нагоняла меньше, чем молчаливая озлобленность стотысячной массы на стадионе.

Однако Джиму было так неприятно ощущать за своей спиной несколько десятков тихо кипящих яростью студентов, что он уже подумывал о бегстве. Черт с ней, с этой очередью и с обедом, лучше возьму мерзлый бутерброд в автомате!.. Но он уже столько отстоял, что уходить было глупо. К тому же от раздачи его отделяла уже только одна спина. Да и чего он так испугался? День на дворе. И здесь никто не схватится за палки. За окном такой спокойный пейзаж: на газоне два парня пересмеиваются и учат большого черного Лабрадора ловить в воздухе котлетки. По дорожкам толпы студентов перемещаются между корпусами.

Тут не то место, где может произойти что-нибудь дурное.

Расслабиться Джим смог только минут через пять, когда наконец получил обед. На то, чтобы съесть его, он потратил меньше времени, чем в очереди. Подхватив пакет с чипсами, он вышел из столовой и быстрыми шагами направился к редакции. На ходу налегал на чипсы, чтобы быстренько их прикончить – иначе придется поделиться, голодных охотников до чипсов в редакции навалом.

Перед библиотекой Джим замедлил шаг. Где-то там сейчас работает Фейт Пуллен, девушка, с которой он познакомился на семинаре по американской литературе.

Снова на душе стало нехорошо: вспомнилось, как Фейт недавно примчалась в редакцию кипя яростью. Она почти с пеной у рта поведала о "жестоком обращении с животными" на занятиях по биологии. По ее словам, крыс, морских свинок, котов и собак в присутствии студентов травили разными ядовитыми растениями. Без всякой нужды. Фейт утверждала, что профессор хотел этим показать воздействие ядов на живой организм.

Животных мучают без всякого резона? Джим поверил в это мгновенно. Как же он настроен по отношению к университету, если сразу же поверил в такую мерзость? Вот это-то и пугает!

Еще дрожа от возбуждения, Фейт присела на стул возле Джима, чтобы сообщить ему имя профессора и все подробности затеянной им бойни.

– Я не знаю, законно ли то, что он делал, – сказала девушка. – Но если и есть такой закон, с моральной точки зрения это гнусно. Мне кажется, весь университет должен узнать об этом безобразии.

– Я тоже так считаю. И обязательно пошлю нашего сотрудника во всем разобраться.

Впервые за все время пребывания в редакции Фейт улыбнулась.

– Большое спасибо.

Джим спросил, не хочет ли она пообедать с ним – время шло к ленчу. Девушка отказалась – дескать, ей сейчас бежать на работу в библиотеку, и она уже опаздывает. Он не знал, что это – вежливый отказ и она не хочет с ним встречаться или у нее действительно нет времени. Они попрощались. Ему хотелось сказать, что было бы неплохо когда-нибудь выпить вместе чашку кофе... но он промолчал.

Так или иначе он увидит ее в среду, на семинаре по американской литературе.

Джим поискал Фейт глазами за стеклянной стеной первого этажа. В холле библиотеки ее не было. Жаль.

Покончив с чипсами, он вошел в редакцию. В общей комнате сидели Стюарт, Форд и Эдди. Развалившись на стульях, они лениво трепались.

– За работу, ребята, – приказал Джим. – Никто не уйдет домой, пока полосы не будут сданы и отправлены в типографию. Никаких поблажек. Хватит авралов. Работают все дружно и дружно уходят.

Эдди вскочил и выкинул руку, гротескно имитируя фашистское приветствие.

– Яволь, майн коммандант! – браво выкрикнул он.

Джим ухмыльнулся и покачал головой.

– Клоун!

По пути на свое место он обратил внимание на Шерил Гонсалес, редактора отдела развлечений. Она сидела в кресле и с угрюмым лицом смотрела в окно. В последние дни Шерил стала удивительно молчалива. Джим чувствовал, что с ней что-то не то, но поговорить начистоту не решался – вдруг ей не хочется, чтобы лезли в ее личную жизнь! Она была новенькой в редакции – Хоуви отказался работать и предложил вместо себя эту Шерил Гонсалес. Обычно веселая и говорливая, теперь девушка ходила как в воду опущенная.

Быть может, просто поругалась с дружком или еще что-то в этом роде. Надо попросить Хоуви переговорить с ней – ему будет легче, они ведь давние приятели.

– Шерил, – окликнул Джим. Она хмуро посмотрела на него.

– Твоя полоса готова?

– Моя полоса готова на шесть номеров вперед. Был настоящий завал рецензий.

– Отлично, – сказал Джим. Добавить ему было нечего, и он повернулся к Фаруку Джамалю:

– Кто у нас пишет про коммуну Тета-Мью?

– Рон Грегори.

– Скажи ему, чтобы отнесся к делу посерьезнее. В прошлом семестре их представитель зажал меня в коридоре после семинара по американской литературе и с выпученными глазами битый час поносил нашу газету за то, что мы много пишем об одних коммунах и пренебрегаем другими. Больше не хочу таких сцен. Действительно, надо давать информацию обо всех, и регулярно.

– Ясненько.

В коридоре раздались лязг и жужжание, и через несколько секунд в комнату въехал Хоуви. Он широко улыбался, но улыбка мало соответствовала его лицу – болезненно худому, искаженному вечной болью. Джим приветствовал товарища радостной улыбкой, однако поймал себя на том, что опять думает: как заметно ухудшилось здоровье Хоуви! Живой труп.

– Как делишки? – спросил Хоуви, подкатывая к столу Джима.

– Хоть застрелись. Трудишься как ломовая лошадь, а толку чуть. Одна Шерил у нас по-настоящему эффективный работник. Сделала дело и плюет в потолок.

Эдди хихикнул. Но Шерил никак не отреагировала. Могла бы обидеться или отшутиться.

Джим нагнулся поближе к уху Хоуви и сказал шепотом:

– Что случилось с Шерил? Она сама не своя в последние дни.

– Я и сам ломаю голову.

– У тебя есть какие-то предположения?

– Нет.

– Ты бы не мог разведать, что с ней? Ты же знаешь ее лучше меня. Найди какой-нибудь подход.

Хоуви кивнул. Точнее, попытался кивнуть – голова плохо слушалась его.

– Я с ней непременно поговорю. Прямо сейчас. Палец инвалида, который всегда лежал на рычаге управления коляской, сделал едва уловимое движение влево, коляска подчинилась, и он покатил к столу Шерил.

Джим смял бумажный стаканчик от кофе и выбросил его в мусорную корзинку. Затем полистал пачку лежащих перед ним статей. Что-то мало в этом году хороших корреспондентов. С чего бы это? В группы журналистского мастерства записалось народу чуть ли не вдвое больше, чем в прошлом году. Казалось бы, выбор талантов увеличился, ан нет. То ли новенькие менее амбициозны, то ли менее одарены, чем их предшественники. Словом, пишут они более или менее охотно, а печатать нечего – одна неуклюжая ерунда, к тому же на плохом языке.

Надо побеседовать с профессором Нортоном, который курирует газету. Джим пометил в своем блокноте: "Посоветоваться с пр. Нортоном".

Затем отыскал сделанные со слов Фейт заметки об убийстве животных на курсе ботаники, перечел их, пожевал губы и решил это дело никому не поручать. Сам напишет. Поэтому он сунул листок с заметками в карман пиджака, чтобы поработать дома.

Через несколько минут к его столу вернулся Хоуви. Шерил больше не таращилась в окно, она вычитывала какие-то гранки, работая красной шариковой ручкой, однако с лица девушки не сходило отсутствующее выражение. Джим вопросительно посмотрел на Хоуви, но тот глазами показал, что не надо задавать вопросов, пока они так близко от Шерил, что она может услышать.

Джим едва заметно кивнул, показывая, что понял.

Хоуви попытался улыбнуться.

– Сегодня Яна Андерсон дает концерт в клубе, – сказал он. – Я напишу рецензию.

– Имя слышал, но не помню, слышал я ее песни или нет. Она что поет?

– Фолк-кантри-поп. Типа Шона Колвина или Лусинды Уильяме. Хорошая певица. У меня есть ее компакт, могу дать послушать.

– С удовольствием.

– Ты как, не составишь мне компанию сегодня вечером?

Поморщившись от боли, Хоуви повернул голову в сторону, чтобы встретиться глазами с другом.

М-да, в прошлом семестре при разговоре ему не приходилось прибегать к таким усилиям. Мышцы шеи явно отказываются повиноваться. А раньше вообще вертел головой, что твой флюгер...

– Договорились, – сказал Джим. Он чуть не брякнул, что он, конечно, плохая замена симпатичной девушке, но придется Хоуви смириться с этим. В прошлом семестре такая шутка вполне бы сошла. Пусть и плоская, она бы не задела Хоуви. А сейчас как-то не тянуло шутить. – Хочешь, я заеду за тобой?

– Не стоит. Последняя лекция у меня начинается в четыре тридцать, а закончится в шесть, – сказал Хоуви. – Концерт в восемь. Ладно, поболтаюсь в университете – может, в библиотеку загляну, а потом буду ждать тебя перед студенческим центром.

– Заметано. Хоуви ухмыльнулся.

– Ты меня сразу узнаешь. Я там буду один в инвалидном кресле.

– Не дрейфь, дружище, я тебя узнаю.

Как они и договорились, Хоуви ждал друга у входа в студенческий центр. Справа от двери из затемненного стекла стояли парень и девушка – оба с ног до головы в черной коже. Ни на кого не обращая внимания, они исступленно целовались. У девушки была грудь наружу, и парень усиленно мял ее своей пятерней. А рука девицы гуляла у него в штанах.

Хоуви ухмыльнулся.

– В К.У. Бреа нескончаемый праздник, – насмешливо прокомментировал он.

– Похоже на то, – отозвался Джим.

Он придержал дверь для друга, и они направились через холл к лифту, чтобы подняться в клуб.

Наверху, в уставленном столиками большом зале со сценой, народу было куда больше, чем Джим ожидал увидеть. Правда, зрители подобрались большей частью шумные и разбитные. Аудиторию исполнительницы народных песен Джим представлял себе... ну, скажем, более консервативной... По крайней мере не такой воинственно неинтеллигентной.

Джим и Хоуви показали на контроле свои удостоверения представителей прессы, и их пропустили без звука. В зале они пробились поближе к сцене сквозь толпу разряженных юнцов и полуголых девиц и наконец устроились так, чтобы никто не заслонял сцену от Хоуви.

– Джим, достань-ка мою ручку и блокнот, – попросил Хоуви.

Протягивая другу ручку и блокнот, Джим приглядывался к окружающим. Неподалеку двое парней с косичками на затылке устроили матч, кто кого сильнее толкнет. В дальнем темном конце зала грудастая блондинка стояла на коленях перед парнем, у которого был вид байкера. Уж чем она там занималась... Можно было топор вешать – так накурено. И попахивало марихуаной.

М-да, студенческий клуб разительно изменился.

– Странноватую публику собирает эта Яна, – сказал Джим.

Хоуви кивнул. Вернее, обозначил начало кивка – на большее сил не хватало.

– Не то что странноватую. Каких-то полудурков.

– Кстати, как там с Шерил? Тебе удалось поговорить с ней по душам?

– Сказать по правде – не знаю.

– Как не знаешь? Чего же вы там шушукались? Хоуви чуть наклонил голову, пытаясь заглянуть Джиму в глаза.

– Она так ничего и не сказала. Ничего конкретного. Но что-то с ней случилось. Что-то очень плохое.

– Поссорилась с дружком?

– Больше похоже... – Хоуви замялся, потом закончил:

– Кажется, ее изнасиловали. Джим в изумлении уставился на друга.

– Шерил? Изнасиловали?. Не говори ерунды. Если бы попытались изнасиловать, она бы такой переполох устроила – вся полиция стояла бы на ушах. Шерил не успокоится, пока негодяя не засадят за решетку!

– Ну, реакция людей бывает непредсказуемой, – спокойно заметил Хоуви. – Шерил только кажется такой железной и такой скандальной. На деле она весьма ранимая.

Свет начал медленно гаснуть, зрители зааплодировали, засвистели и затопали ногами. Одинокий луч прожектора высветил на сцене Яну Андерсон. Певица стояла в снопе света, держа в руках акустическую гитару. Она подошла к микрофону, застенчиво улыбнулась, потом кивком поблагодарила публику за бурный прием.

– Снимай все к чертям собачьим! – выкрикнул кто-то в зале.

Свист и улюлюканье.

– Может быть, попозже, – сказала Яна, поправила гитару на плече и запела. Это была медленная баллада в стиле блюграсс о путешественнике, который пересек всю страну.

Ее пение словно послужило сигналом для публики – все начали в наглую громко разговаривать. Причем старались перекричать музыку. Сзади, у стойки бара, послышался звон разбитого стакана. Джим недоуменно покосился на Хоуви. У того было нахмуренное лицо – ему тоже не понравилось поведение публики, но он ел глазами Яну и пытался слушать музыку и слова, хотя в таком гаме это было трудновато.

Песня закончилась. Джим, Хоуви и еще несколько приличного вида студентов за ближайшими к сцене столиками зааплодировали.

Яна Андерсон, саркастически скривив губы, сказала в микрофон:

– Вижу, у меня сегодня потрясающая публика!

– Покажи нам свои титьки! – крикнул какой-то парень.

– Ды-ы! Покажь! – поддержал его пьяный женский голос. – Народ хочет знать, чего ты там за гитарой прячешь!

Певица устало улыбнулась.

– Мне и прятать-то нечего. Нулевой номер. Думаю, вас это не заинтересует.. – Затем она обратилась к интеллигентным зрителям за ближайшими столиками:

– Следующая песня называется "Джессика".

Она снова запела – как бы исключительно для небольшой группы зрителей, истинных ценителей, сидящих неподалеку от сцены. Но было трудно не обращать внимание на основную массу публики, которая наглела все больше и больше. Разговоры становились громче, гул все слышнее.

– Покажи нам свой кустик под юбкой! – крикнул кто-то.

– А у меня, малышка, в штанах есть что зарыть под этим кустиком! – проорал другой.

Посреди четвертой песни на сцену швырнули пивную кружку, которая упала и раскололась у самых ног певицы. Яна перестала петь и взбешенно сказала:

– Послушайте, я здесь, чтобы петь. А вы вроде как пришли послушать. Если я вам не нравлюсь – воля ваша, я ухожу.

Какой-то пьяный юнец побрел между столиками к сцене, на ходу наигрывая на невидимой скрипке.

– Баста, – сказала Яна. – Концерт закончен. Я не буду терпеть всей этой мерзости. Мне заплатили не за то, чтобы я получала оскорбления.

– Ишь ты, крутая сучка! – крикнула какая-то девица в кожаной куртке.

Певица тяжело вздохнула. Хоть и не за то, но деньги были заплачены, и она решила, что, как пел Фредди Меркьюри, шоу должно продолжаться. Поэтому она доверительно наклонилась в сторону Хоуви и сказала:

– А эту песню я написала, когда была... Из темноты вылетел баскетбольный мяч и ударил ее по плечу.

Яна вскрикнула от боли, отшатнулась. По залу прокатился хохот. Дружно зааплодировали меткому стрелку.

– Вот бы я ей впендюрил! – крикнул пьяный голос из глубины зала.

– Пошел ты, гнида! Чтоб у тебя яйца отсохли! – выпалила певица, плюнула и пошла прочь со сцены.

Зал негодующе зашумел. С силой брошенная бутылка разбилась о стену за сценой.

– Мать ее! – заорали в зале. – Гордая какая! Джим наклонился к Хоуви и тихонько сказал:

– Старина, нам надо сваливать отсюда.

Хоуви нажал кнопку и сдал назад, развернулся – и они убрались из зала. К счастью, друзья были совсем близко от выхода. Там стоял глупо улыбающийся Охранник. Рукой он елозил под коротенькой юбкой стоявшей рядом с ним девицы.

Джиму хотелось повторить последние слова певицы и плюнуть. Вместо этого он вслед за Хоуви заспешил к лифту.

Им повезло – лифт пришел сразу. Они юркнули в него так быстро, словно за ними собаки гнались. Джим нажал кнопку первого этажа. Друзья в полном молчании пересекли холл и вышли вон из студенческого центра. Только теперь оба вздохнули свободно, ощутив себя в безопасности.

Джим прерывисто дышал. Даже вонючий ядовитый смог казался свежим воздухом после прокуренного клуба.

– Господи, какой кошмар! Ты видел когда-нибудь что-то подобное? Неужели это быдло действительно учится у нас, в университете?

– Здесь происходят большие перемены, – тихо произнес Хоуви.

Джим посмотрел на друга в инвалидной коляске. Такая же мысль вертелась и у него в голове. "Здесь происходят большие перемены". Да, и далеко не к лучшему. Однако это сильно било по нервам – услышать такой же безутешный вывод из уст другого человека.