Текст книги "Произвольный этос и принудительность эстетики"

Автор книги: Бенно Хюбнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Радость трансценденции – психическая валюта, которой этическое Я вознаграждается за свои жертвы и самоотречение. Если подумать о том, что чем сильнее и глубже Я очаровано и одержимо ДРУГИМ, отрешается телесно, тем успешнее оно анестезирует себя физически и с ловкостью факира инсенсибилизируется по отношению к тяготам, боли и страданиям, то становится понятно, как мученики и религиозные или политические фанатики ради ДРУГОГО могут принимать и переносить телесные муки. И до настоящего времени верующие в той стране, где я пишу эту книгу, самоистязают себя поясом кающихся и взваливают на себя крест Христа не только символически. Они делают это для возбуждения эк-статического чувства, психической аффек-

* Т. е. безумия.

[96]

тации, чувства пребывания вне себя при помощи созерцания ДРУГОГО и погружения в ДРУГОЕ. Итак, если я здесь говорю об эстетике в связи с ДРУГИМ, ЭТОСОМ, МЕТАФИЗИКОЙ, то потому, во-первых, что восприятие [Wahr-nehmung ] есть принятие истины, т. е. aisthesis**ДРУГОГО как ИСТИНЫ, а во-вторых, потому, что aisthesis ДРУГОГО как ИСТИНЫ и как ЧАРУЮЩЕГО вызывает трансцендентную радость, «frutio»,психическое возбуждение, ради которого Я готово идти на жертвы.

Я напомню о молодом Марксе²⁶, который как-то сказал, что самым счастливым является тот, кто других делает счастливыми. В этой связи у меня возникает еретический вопрос: разве не хотелось и не пришлось ли Марксу ради своего собственного счастья осчастливить все человечество? Счастье всех как «действительное счастье», в противоположность потустороннему «иллюзорному счастью», – лишь предлог для его собственного этического счастья. К этому можно добавить и другой вопрос: разве не был сам Маркс как человек эстетический счастлив в утопиях, которые грезились ему и представлялись реализующимися с исторической необходимостью? Радикально продуманная и осуществленная утопия означает снятие и конец этического человека, его замену человеком эстетическим, лишним.

Там, где есть ДРУГОЕ как ИСТИНА и ЭТОС, где Я обязано ДРУГОМУ, там, естественно, искусство тоже обязано ДРУГОМУ. Задача искусства (идеологического и религиозного) состояла и состоит в том, чтобы действовать в духе эстетики истины и очарования, эстетики

* Немецкое cлово Wahrnehmung (восприятие, ощущение) является сложносоставным: wahr (истинный) и nehmen (принимать, воспринимать), т. е. может быть переведено буквально в значении «принятие истинного». ** Чувственное восприятие (греч.).

[97]

соблазна посредством миметически-образного или символического изображения ДРУГОГО (образы Бога и религиозные мотивы, свастика, серп и молот) и вообще посредством инсценирования ДРУГОГО и торжественного служения ему (в церквах и соборах с хором и фимиамом, в политических выступлениях и маршах), почитания и прославления ДРУГОГО (Бога, вождя, политических идей), очарования людей как легковерных реципиентов искусства посредством превращения ИДЕАЛЬНОГО в чувственно воспринимаемое. Это соответствует тому, что от Гегеля до Адорно считалось задачей идеалистической эстетики, а именно, в формулировке Гегеля, – привести идею к чувственному явлению. Не кто иной, как Гегель говорил о том, как выглядела бы явленная философская идея. При представлении ИСТИНЫ ДРУГОГО как КРАСОТЫ прежде всего речь идет о том, чтобы очаровать Я и посулами вознаграждения в виде радости трансценденции побудить его совершить то БЛАГОЕ, которого ДРУГОЕ требует от Я. И кто же, очарованный ДРУГИМ, околдованный imago*Бога или женщины, не готов пойти в огонь и воду, пока еще длится очарование? Выбора нет, поскольку колдовское наваждение означает тотальное снятие скуки, негацию экзистенциальной апории, необоснованности выбора; оно – счастье.

Итак, каким же образом оказывается возможным то, что искусство вступает на место религии? Как оказывается возможным то, что искусство служит эрзацем религиозного волшебства, само становится религией? Как метафизическо-этический дефицит может быть компенсирован благодаря эстетике? Для религиозной веры как чего-то психического, эмоционального содержание

*Образ, подобие (лат.).

[98]

безразлично. Ей все равно, верит человек в христианского или иудейского Бога или же в Aliadooh.Содержания обусловлены стечением обстоятельств, с семиотической точки зрения они – просто имена, звуки, внедряющиеся в душу. Но если содержание для веры безразлично, а форма, эмоциональность существенны, тогда эмоциональные события могут происходить и без содержания, без истины, тогда душа может приводиться в движение и без Бога, а именно благодаря искусству, художникам. «Эстетические ценности, – говорит Вельш, – имеют смысл в качестве воодушевляющих»²⁷. После того как разум, просвещение, враги всякого колдовства, развеяли чары ДРУГОГО, Я не обязано больше никакому ДРУГОМУ как своему обольстителю и скорее трансцендирует более успешно, находится в движении к НИЧТО. Следовательно, оно уже не наполняется счастьем трансценденции, когда из-за мета-физической нуждаемости ему все-таки приходится покидать свое Я, когда «лучше хотеть ничего, чем ничего не хотеть» (Ницше); ему приходится самому зачаровывать себя, чтобы порождать в себе трансценденцию, психическое возбуждение, экстаз. Лишь поскольку ЭТОС как трансценденция к ДРУГОМУ сбывается с мета-физической точки зрения только ради психической трансценденции, ради психического возбуждения, а психическая трансценденция, эк-стаз, чарующая взволнованность ДРУГИМ есть эстетика (и в смысле эстетики восприятия, и в смысле эстетики воздействия), постольку непосредственное производство эстетики способно компенсировать недостаток этоса. Человеку, не побуждаемому более ИДЕЯМИ, де-проецированному на свое Я, приходится приводить себя в движение посредством чувств. По выражению Ницше, это – низвержение идеализма в сенсуализм. Нигилистическое Я, не руководимое более ИДЕЯМИ и репрезентациями, позволяет

[99]

себе соблазняться лежащими на поверхности раздражителями мира явлений, редуцируемого к чувственной материальности. « Почему мы не идеалисты? – Прежде философы опасались чувств. Не слишком ли мы забыли эти опасения? Сегодня все мы – настоящее и будущее философии – сенсуалисты не в теории, а на практике...»²⁸

Примечания

¹ Schopenhauer A. Sämtliche Werke. Bd. 1. S. 406

² Nietzsche F. KSA. Bd. 15. S. 135.

² Ibid.

² Ibid. S. 155.

² См. прим. 27.

² См.: Heidegger M. Warum bleiben wir in der Provinz? // Kampfblatt der Nationalsozialisten Oberbadens: Der Alemanne. -März, 1934. № 1.

⁷ Heidegger М. Metaphysik. Tübingen, 1953. S. 38.

² См.: Bohrer K. H. Die Grenzen des Ästhetischen // Die Zeit. 1992. № 34, 4, 9. S. 56.

² Reuther H. Serie oder verbilligte Magie? Vorläufige Unmöglichkeit einer industriellen Kunstproduktion // Wedewer R. (Hg.) Kunst als Flucht Flucht als Kunst. Zur Kritik künstlerischer Ideologien. Opladen, 1971. S. 145.

¹⁰ Cм.:Bense М. Aesthetica: Einführung in die neue Ästhetik. – Baden-Baden, 1982.

¹¹ На конгрессе «Актуальность эстетического».

¹² Lyotard F Philosophie und Malerei im Zeitalter ihres Expcrimentierens. S. 32.

¹³ «Делает неважно что», – слона Тьерри де Дюва па конгрессе «Актуальность прекрасного».

¹⁴ Из доклада Вольфганга Вельша «Эстетическое – ключевая категория нашего времени?» на конгрессе «Актуальность эстетического».

¹⁵ Из высказывания Михаеля Ширнера па конгрессе «Актуальность эстетического».

¹⁶ Moritz K. P. Fragmente aus dem Tagebuch eines Geistersehers. – Stuttgart, 1968. S. 147.

[100]

¹⁷ «Bungee jumping – вопрос эстетический... прекрасные ощущения» (Из доклада Деррика де Керикове на конгрессе «Актуальность эстетического»).

¹⁸ См.: Messner R. Jeder Berg in zerstörter Traum (Gespräch mit Andre Müller) // Die Zeit. 1960. № 6. S. 5.

¹⁹ См.: Vattimo G. Die transparente Gesellschaft. Wien. 1992. S 74.

²⁰ К фразе: «Прогресс: не знаем мы куда, а потому спешим туда» Эпиграф из: Hübner В. El hombre de-proyectado y otros ensayos. Zaragoza, 1991. Р. И.

²¹ Baudrillard J. Laßt Euch nicht verführen! Berlin, 1983. S. 141.

²² См.: Kierkegaard S. Entweder/Oder. Köln-Düsseldorf, 1969. Bd. 1. S. 323.

²³ Здесь тот случай, когда определенные эстетические образцы, этикетки в качестве эстетического Другого оказывают на Я принудительное действие. Я называю это этосом эстетики. Когда человека уже не определяют идеи и содержания, тогда содержанием становится форма, формальное.

²⁴См.: Gugenberger E., Schweidlenka R. Mutter Erde Magie und Politik. Zwischen Faschismus und neuer Gesellschaft. Wien, 1987.

²⁵ См.: San Agustin. Confesiones. Madrid, 1994. Р. 340 f. Fruilio -наслаждение, отрада (лат.).

²⁶ Marx K. Texte zu Methode und Praxis. – Leck/Schleswig, 1966. Bd. l.S. 11.

²⁷ Welsch W Ästhetisches Denken. S. 14.

²⁸ Nietzsche F. KSA. B. 3. S. 623.

[101]

ОБОСНОВАНИЕ ЭТИЧЕСКОГО В ЭСТЕТИЧЕСКОМ

Итак, если эстетика (в смысле эстетики воздействия, психической аффектации, экстаза, волнения) может компенсировать негацию этоса, то возникает уже не раз сформулированный вопрос: нельзя ли обосновать этос в эстетике или в эстетическом? Не может ли быть так, что Я способно существовать только для Другого и ради ДРУГОГО (Бога, отечества, общества, какой-то проблемы), поскольку оно изначально хочет приращения в качестве Я, поскольку стремится трансцендировать свое Я к Другому, так что может существовать и действовать только ради своей Я-трансценденции, ради эк-стаза посредством идентификации с Другим, ради ДРУГОГО? И не превращается ли Я в alter из-за эгоцентробежности, становясь, таким образом, способным действовать альтруистично? Иначе, если в нем не заложена потребность растрачивать себя для Других, как можно было бы объяснить то, что человек ради других жертвует собой и что жертва или даже самопожертвование выражает, пожалуй, наиболее глубокую его эк-зистенциальную сатисфакцию? Никто не делает чего-то напрасно, ни для чего и ни за чем, хотя иногда может показаться, будто меркантильная логика утрачивает свою силу. Так может казаться из-за многочисленных примеров героического идеализма, но кажимость возникает лишь оттого, что меркантильная логика функционирует не на одном, а сразу на многих уровнях, благодаря чему существенно разнящееся может взаимно обмениваться на компенсационной основе: материальное на нематериальное, физическое на метафизическое, чувственно-прехо-

[102]

дящее на спиритуалистически-вечное, деньги на чувства, страстные порывы на цели, а богатства мира, в том числе и собственная физическая жизнь, на ордена, почести, славу. А также, если угодно, каузальность -на телеологию. Решающим при promesse du bonheur*оказывается не столько исполнение обещанного счастья (кто его может гарантировать?), сколько вызванные обещанием иллюзии, bonheur de la promesse**.Они являются чем-то психическим, эстетическим, эмоционально-трансцендентным, а как таковые – чем-то настоящим и возвышающимся над мгновением, и многие готовы платить за них, не скупясь. Шансы вытянуть счастливый билет минимальны, однако многие регулярно проигрывают все свое состояние в надежде и ради надежды на счастье. Ведь надежда на счастье – это счастье надежды. Без компенсации жертв и пота, аскетизма и лишений психическо-эстетической валютой, человек никогда не создал бы ничего великого, культуры вообще.

Итак, тайна человека как человека этического скрывается, пожалуй, здесь, в эстетическом. Потребность в приращении бытия и действия я назвал мета-физической потребностью. Она манифестирует себя в нудном течении времени, скуке как требование делать что-то ради психического возбуждения. Эта потребность выходит за пределы физических потребностей и их удовлетворения. Лишь поскольку человек подвержен переживанию «затянувшегося некоторого времени», он изначально способен играть, изгоняя скуку, и может также на более высоких ступенях развития и познания своей деятельностью что-то привносить в мир. Вопрос в том, как духовно-содержательно, мотивационно конституируется целенаправленная деятельность, благодаря кото-* Обещание счастья (фр.). ** Счастье обещания (фр.).

[103]

рой человек влияет на Другое, привносит Другое в мир, чтобы в конечном счете действовать ради ДРУГОГО.

Если подумать о том, сколько сил и энергии тратил человек напрасно, воображая свою метафизическую обусловленность духами и божествами, хотя в сущности он не имел дела с божествами, никогда в действительности не влиял на них, а при всех молитвах, заклинаниях, жертвоприношениях и чародействах лишь в самом себе вызывал психические аффекты; если подумать далее о том, сколько сил и энергии вложил в радикальное изменение мира человек, истолковав себя со времен оседлости постметафизически или параметафизически, т.е. в духе житейских утопий, что привело к идеальным (в виде аккумуляции знаний) и материальным (в виде технологических и прочих реализаций знаний) последствиям, пошедшим на пользу (или во вред) лишь более поздним поколениям вплоть до ныне живущих, то не осталось бы сомнений в том, что для человека, помимо удовлетворения физических потребностей, на первом месте стоит удовлетворение его мета-физических трансцендентных потребностей и жажды деятельности, а уже на втором – стремление посредством своей прибавочной деятельности совершить в мире что-то такое, что скажется на нем самом как на деятеле в будущем. С этой точки зрения история человечества изобилует потреблением и выделением энергии, жертвами, тратами и издержками, которые лишь по видимости что-то вызвали в мире; если они изменили реальность или создали новую, все же в большинстве случаев появлялось не то, к чему стремились соответствующие деятели. Сколько мучеников, героев войн и революционеров, а также основателей фирм, исследователей, предпринимателей, устроителей семейного очага и бесчисленное множество других так и не увидели плодов своей деятельности. Однако все это могло и может быть

[104]

лишь потому, что человек способен и хочет пли вынужден действовать именно из-за психического побуждения прибавочно действовать, действовать для другого, наконец, по-видимому, ради ДРУГОГО, исходя из потребности мета-физической, а не сиюминутной физической, из потребности трансцендентной, эгоцентробежной, гонящей прочь, каковая возникает из-за нудного течения времени, скуки и является психическим стимулом к самоаффектации. Редуцированно можно сказать: лишь поскольку человеку приходится действовать ради своего Я, т. е. ради эстетического (в смысле психической аффектации, appétit de sentir davantage*как модификации appétit de voir davantage"),постольку он способен двигаться к Другому, он может и хочет в конце концов быть этическим. И вопрос лишь в том, какие конкретные условия необходимы, чтобы конституировался этос. Если взять совокупную энергию, израсходованную людьми ради Другого и Других на протяжении истории, причем безвозмездно, то не придется слишком удивляться тому, что люди расходуют свои силы для Другого и в этом смысле живут этически, как и тому, что должны быть люди, которые живут только и исключительно своим производством и воспроизводством, а значит, ничем и ни для кого. В этом плане объяснять надо было бы не этических людей, тратящих свои силы для Другого, но тех, кто редуцирован к своим физическим потребностям и их удовлетворению. Если мы, нынешние люди, посредством МЕГАМАШИНЫ избавлены от многих хлопот и гетерономных сил, то это стало возможно благодаря нашим предшественникам, которые отдавали свои силы на создание этой МЕГАМАШИНЫ и на освободительную борьбу ради нас, их по-

* Аппетит больше чувствовать (фр.). ** Аппетит больше видеть (фр.).

[105]

томков, наследников. И если я говорю здесь «благодаря», то скорее констатирую причинно-следственное отношение, чем выражаю благодарность, поскольку в известном смысле трудовой этос наших предшественников виновен в том, что в качестве этических людей мы сегодня на Западе стали в значительной мере излишними и интересны только в качестве эстетически ориентированных потребителей, мы, таким образом, можем еще соперничать друг с другом только в области эстетического производственно-потребительского этоса. Если наши предки тратили силы на создание нашей МЕГАМАШИНЫ, продуцирующей товары, то многим людям сегодняшнего дня не остается ничего другого, как потреблять продукцию этой непрестанно работающей МЕГАМАШИНЫ. Если наши предки тратили себя этически продуктивно, то их потомки вынуждены тратить себя эстетико-потребительски. Человек преобразовал некогда строптивый и враждебный мир природы в технологический мир культуры, освобождающий его от физической работы. Человек физически аккомодировал под себя природу таким образом, что уже не наталкивается на ее сопротивление и вызовы (разумеется, я намеренно преувеличиваю, ведь наряду со старыми противодействиями и вызовами появились новые, вторичные, возникшие именно вследствие радикального преобразования природы). Однако теперь перманентно приходится эстетически обновлять природу, так как она лишь в качестве эстетической провокации оправдывает себя в глазах ставшего избыточным человека.

Жорж Батай, для которого «человеческая деятельность» «не полностью редуцируется» «к процессам производства и воспроизводства», описал различные формы расходования и потребления энергии. Подобно предпринятому здесь различению между физическими и мета-физическими потребностями и соответствующими типами

[106]

действий, он провел различие между двумя областями человеческой деятельности. «К первой, редуцируемой, относится обеспечение минимального для индивидуумов некоторого общества уровня потребления, необходимого для поддержания жизни и продолжения продуктивной деятельности, т. е. речь идет просто об основной предпосылке деятельности. Вторая область охватывает так называемые непродуктивные расходы». «Роскошь, – продолжает он, – траурные церемонии, войны, культы, помпезные здания, игры, театры, искусство, перверсивная (т. е. отвлеченная от генитальности) сексуальность также представляют собой различные деятельности, которые, по меньшей мере первоначально, сами в себе заключают свою надобность»¹, т. е. осуществляются ради самих себя, без какой-либо пользы для другого. Однако я провожу различие между теми видами прибавочной деятельности, которые преследуют цели (во всяческих стратегических и этических действиях, в культах), и теми, которые осуществляются ради самих себя в чистом виде, т. е. эстетически, в качестве игры. Для объяснения этой непродуктивной деятельности и расхода энергии Батай приводит натурфилософский аргумент: «Я исхожу из элементарных фактов: живой организм получает благодаря игре сил энергии на поверхности земли существенно больше энергии, чем необходимо для поддержания жизни. Избыточная энергия (изобилие) может быть применена для роста системы (например, организма). Если же система больше не растет, а в процессе роста не полностью поглощается избыток энергии, то он с необходимостью должен израсходоваться и пропасть без пользы, намеренно или нет, в величественной или катастрофической форме»². Мне видятся сложности при переложении моих соображений на далеко идущие и сомнительные естественнонаучные аргументы, которые могли бы быть применимыми не только

[107]

по отношению к животным организмам, но и в антропологии. Я не хочу здесь обсуждать эти трудности и остаюсь при своем антропологическом объяснении, хотя бы и более сложном, чем у Батая. Иногда все же кажется, что Батай, рассматривающий эти феномены расходования прежде всего с натурфилософской, а также экономической и культурно-этнологической точек зрения, не столь далек от антропологических размышлений, когда говорит о «радости утраты», об «оргиастическом состоянии» или о «беспричинных»³ действиях. Это, несомненно, termini,относящиеся к области эстетического, скуки.

В дальнейшем более обстоятельно будет показано, как этическое может опираться на эстетическое. Как уже говорилось, это не значит, что этическое я считаю эстетической категорией, поскольку этическое шире эстетического, этическое не исчерпывается эстетическим. То, что психически оказывается тем же самым или подобным (возбуждение, эмоция, волнение в действенно-эстетическом смысле), представляется различным вне психического, в идеальной или сенсорной, материальной областях. Выдуманный образ, imago,идея, представление может в зависимости от силы воображения очаровывать, волновать меня, как и реальный, чувственно воспринимаемый образ или то, что отображается, ландшафт, человек. Для моих эмоций и чувств не существенно, в какого бога я верю, в христианского, иудейского или Aliadooh.

Различие заключается в том, чего ожидают от меня как от действующего эти образы, идеи, цели, если они вообще чего-то ожидают от меня. Бог, мой христианский Бог – а идея христианского и всякого другого бога охватывает для верующего целый комплекс проецированных ожиданий – ждет от меня как от верующего богоугодной жизни, поклонения, целомудрия, аскезы и еще многого

[108]

другого. Так же и картины на выставке ожидают от меня (или не ожидают – это зависит от меня) быть увиденными мною, и поэтому в конце концов я иду на выставку. Так же и этот текст, как я уже говорил, ожидает от меня своего завершения. Теперь мысль об этом тексте и его завершении не манит, не чарует настолько же, насколько могла бы манить идея Бога или картина, или Янка, но однажды идея написать эту работу захватила меня как намерение, цель, telos, требующий времени и сил. Несомненно, этот текст меня аффицирует, имеет для меня хотя бы эфемерную, влекущую вперед, филотопическую ценность. Но я могу представить себе и нечто более захватывающее, эстетическое, увлекательное. Можно было бы придумать себе и более легкий путь к цели, в меньшей степени усеянный камнями преткновения. Отчего я стремлюсь вовне, прочь от себя? Оттого, что эстетическое, экстатическое тем интенсивнее, чем очаровательнее imago,образ, идея, цель. Если бы я верил, что могу осчастливить этим текстом человечество, как окрылило бы меня его написание! Все же к данному моменту я не знаю, будет ли он вообще опубликован и когда, будет ли он прочитан, – таким образом, мне неизвестно, не напрасны ли все мои усилия. Но вот что я хотел бы прежде всего подчеркнуть: разности и дифференцированности ДРУГИХ (божество, общество, нация, Янка, Инга и др.), которые для Я представляют ЭТОС, долженствование, не соответствует разность чувств в области психики, эстетики. Трансценденция, экстаз, взволнованность различаются по интенсивности, но не содержательно, даже тогда, когда они связаны с определенным содержанием. Не случайно со мной произошло так, что спустя много времени после смерти моей жены, когда Даниель и Катарина уже выросли и стали жить самостоятельно, внезапно меня очаровала девятилетняя Анастасия из Минска и начала занимать пустующее место ДРУГОГО.

[109]

При обосновании этического в эстетическо-эмоциональном прежде всего я покажу, как Я приходит к Другому, конституирующему первоначально этос для Я. Этос я обозначил как такой образ жизни, образ действий, в котором Я определяет себя посредством ДРУГОГО, т. е. психически настраивается благодаря ДРУГОМУ и определяется им в своих действиях. Отношение Я к Другому, выраженное в динамической или кинетической формуле идентичности Я=Другому (как Я), я обозначил как психическое стремление, как становление, трансцендирование, эк-стаз. Далее при помощи написанного заглавными буквами слова «ДРУГОЕ» я попытался выразить то, что Другое появляется перед Я как ДРУГОЕ, обладающее своей собственной волей, так что Я, хотя и ради себя, желает быть Другим и, по всей видимости, существует и действует ради ДРУГОГО. Для кого Другой стал ДРУГИМ, тот оказывается в долгу перед ДРУГИМ, вверяет себя ему, слушается, принадлежит ему, повинен исполнять его волю. Существенное различие между этическим и эстетическим образом жизни могло бы заключаться в том, что именно этический человек находится в долгу перед ДРУГИМ и в этом само-обязательстве живет эк-статически, тогда как эстетический человек обязан лишь Другому, миру. Для этического человека ДРУГОЕ конституирует ЦЕННОСТЬ, САМОЦЕННОСТЬ, САМОЦЕЛЬ, ведь Я не эк-зистирует, лишено ценности, излишне без ДРУГОГО, посредством которого оно определяет себя; для эстетического человека Другое конституирует ценность лишь постольку, поскольку оно приводит Я в экстаз. Этический человек инструментализирован ДРУГИМ и находит свое счастье в том, чтобы в своем Я быть снятым ДРУГИМ – эстетический человек вынужден инструментализировать Другое с целью своего бегства, исторжения из Я. В этическом образе жизни снято субъект-объектное проти-

[110]

востояние, человек событийно проецируется на мир -в эстетическом образе жизни непрестанно зияет бездна между Я и миром: де-проецированному на свое собственное Я человеку приходится из-за отсутствия проекции вновь и вновь стимулировать, погонять себя. Этический человек живет во временном континууме, филотопически, целеустремленно, вертикально; эстетический человек живет во временном дисконтинууме, от мгновения к мгновению, топофобически, в отторжении, пространственно, горизонтально. Мне кажется важным следующее: этический человек, проецированный на ДРУГОЕ, руководствуется ИДЕЯМИ, ВООБРАЖАЕМЫМ, неизменным, чтимым, мотивирующим деятельность, опосредствующим его отношение к миру; при этом не важно, как я не раз подчеркивал, соответствует ли этим идеям сигнификат, репрезентируют они нечто или ничто. Напротив, эстетическому человеку, де-проецированному на свое Я, приходится в своем непосредственном отношении к миру непрестанно обольщаться чувственно воспринимаемым, чтобы избегать себя. Этический эк-зистенциально обязанный человек повсюду окружен ожиданиями, тогда как от эстетического человека, с его эстетической точки зрения, никто и ничего не ожидает: ни Бог, ни общество, ни человек. Здесь я спрашиваю, не забывая о взаимосвязях между этосом и эстетикой, показанных уже Киркегором в дилемме «или-или»: не вытеснил ли сегодня эстетический человек этического? Это было бы логическим следствием отступления и падения человека от идеализма к сенсуализму, от метафизики к physis,от трансцендентности к имманентности, от eschaton*к hic et nunc**,от утопии к ее сомнительной реализации. Разумеется, речь идет о сегод-

* Предел, конец (греч.). Ср.: эсхатология. ** Здесь и сейчас (лат.).

[111]

няшнем эстетическом человеке, непосредственно подверженном зрительным и слуховым впечатлениям в той мере, в какой он перманентно обусловливается этикетками, медиальными идеями потребительского общества.

Я еще раз резюмировал эти отчасти разрозненные определения этического и эстетического образа жизни, повторил ранее сказанное и еще повторю в дальнейшем. К этому меня принуждает специфика данной проблематики, которая, во-первых, требует систематичности, однако, во-вторых, все время колеблется туда-сюда между историческими экстремумами, началом человека и настоящим временем. С другой стороны, повторения служат методологической цели, постоянному представлению и подтверждению той проблематики, которая и для меня не является сама собой разумеющейся, непрестанно ускользает и, таким образом, требует новых начинаний и разработок. При этом я осознаю, что танцую на канате, натянутом над совершенно изорванной научной страховочной сетью. Я надеюсь посредством осторожных аналоговых спекулятивных конструкций и определенной когерентности развиваемых здесь мыслей возместить недостающие знания в далеких мне областях, например в этнологии, культурной антропологии.

Утверждая, что этическое основано на эстетическом, я подразумеваю, что эстетическое фило– и онтогенетически предшествует этическому (говорить об эстетическом образе жизни здесь уместно преимущественно с позиций наших дней); что человек, как это можно показать на примере детей и некоторых животных, изначально играл раньше, чем хотел и мог своей игровой деятельностью (и здесь мы покидаем животный мир) влиять на что-то в мире и быть полезным другим; до того, как физически или идеально влиять на что-либо в мире, он хотел что-то побуждать и изменять в себе. Когда я говорю здесь вообще об изменении, не следует исключать

[112].

того, что человек хочет также и сохранить, удержать в мире некоторые преходящие вещи, уносимые потоком времени, и что деятельность, таким образом, нацелена не только на изменение действительности, но и на защиту ее от изменчивости.

Всякому действию, магическому, техническому, стратегическому, этическому или коммуникативному, ориентированному на некоторое изменение действительности, предшествует стремление к аффектации, эмоциональности, эстетическому вообще. Это стремление к движению и деятельности, которое создает психическую аффектацию, а затем влияет на вещи в мире, есть не что иное, как стремление к экстазу, к трансценденции Я, основанное на мета-физической потребности, т. е. ennui,скуке. Тому, кто ни к чему не имеет отношения, приходится творить из ничто (Ницше). Вот и приходится человеку как существу, способному скучать, не просто удовлетворять свои физические потребности, но делать нечто большее и чего-то хотеть, чтобы избавиться от ничто.

На протяжении истории возникает один и тот же вопрос: совершает ли человек своей прибавочной деятельностью нечто полезное или только бесполезное, излишнее, чтобы не чувствовать себя бесполезным и лишним. Эстетическое как эмоциональность, как аффектация предшествует этическому, его априорный статус для всякого определенного, ориентированного на результат действия (а как иначе можно обосновать прибавочную деятельность, если не предположить у человека нуждаемость, побудительное основание к действиям вообще, а именно скуку?), свидетельствует еще об одном основании, относящемся уже не к эмоциональной, а когнитивно-эвалюативной сфере. Прежде чем эстетическое действие может стать этическим, человеку нужно соотнести свой образ действия с миром (к этому я еще вернусь), и это

[113]

характерно для человеческой деятельности вообще как для стратегической, целеориентированной, так и для коммуникативной. Это значит, что человек должен предугадывать или узнавать мир как событие в его каузальных связях. Аффицированный. вовлеченный вещами и их возможностями в мир, он должен хотеть, чтобы вещи определенного рода существовали или не существовали. Он должен хотеть, чтобы определенные события происходили или не происходили, и он пытается влиять на мир в соответствии со своими познаниями и конкретными намерениями, обусловленными ситуацией. Когда то, к чему человеческая деятельность относится в мире и что конституирует в мире Другое для Я, становится ДРУГИМ, оно соответствует не только определенному познавательному интересу, определенной воле, но, прежде всего, метафизической, эк-зистенциальной потребности Я существовать ради ДРУГОГО. Даже если божества (или прочие имена, символы), бывшие некогда полезными для людей в их борьбе с природой, уже не имеют ныне житейской пользы для человека, для многих они все же исполняют функцию метафизическо-психического СМЫСЛА и трансценденции, пусть весьма абстрактную. И даже сегодня божества в этой функции могут придавать человеческой жизни и человеческому страданию интеллигибельный СМЫСЛ, который наполняет Я эк-стазом, возвышает над сиюминутностью.