Текст книги "Мост птиц"

Автор книги: Барри Хьюарт

Барри Хьюарт
«Мост птиц»

Восточное толкование

Пролепсис (pro lep' sis), сущ., мн. ч. 1. (Рит.) ожидание возможных возражений для того, чтобы ответить на них заранее. 2. приписывание человека, события и т. д. к периоду, который был раньше, чем в действительности.

Словарь английского языка издательства «Рандом Хауз»

Западное толкование

Чен. Стоять смирно. Скакать галопом во весь опор. Ван. Маленький рот. Иногда говорят большой рот. Чхе. Лишенный разума, недостаток ума, глупый, тупой. Иногда это слово используют при одалживании и возвращении книг. Пи. Собака под столом. Собака с короткими лапами. Собака с короткой головой.

Мао Цзао. Не сделавший карьеры ученый, отдавшийся во власть пьянства.

«Китайский единорог», составлен Томасом Роу на основе китайско-английских словарей, отпечатано для Роберта Гилки (не для широкого пользования)

Часть первая
Мастер Ли

Я воздеваю руки к небу и кланяюсь всем сторонам земли.

Имя моего рода Лю, мое собственное имя – Ю, но не следует пугать меня со знаменитым автором «Книги о чае». Наша семья ничем не примечательна. Я – десятый сын своего отца и весьма силен, поэтому обычно меня называют Десятым Быком. Родитель умер, когда мне исполнилось восемь лет. Годом позже к Желтым Подземным Источникам за ним последовала матушка, и с тех пор я живу с дядей Нунгом и тетушкой Хуа в деревеньке Кy-Фу, расположенной в долине Чо. Мы очень гордимся своими достопримечательностями. До недавних пор мы также очень гордились двумя благородными мужами, столь совершенными, что люди приезжали из отдаленных деревень, дабы только посмотреть на них. Думаю, мне следует начать описание родного селения с портрета этой парочки уважаемых членов общества.

Когда Ростовщик Фань впервые пришел к Грязнуле Ма с предложением объединить усилия, то перед началом переговоров подарил его жене картинку с рыбой, нарисованной на куске дешевой рисовой бумаги. Супружница Ма приняла сей роскошный дар, очертив в воздухе круг большим и указательным пальцем правой руки. В этот момент дверь со скрежетом распахнулась, внутрь ворвался её муж и возопил:

– Женщина, ты хочешь разорить меня? Половины пирога будет более чем достаточно!

Может, все происходило и не совсем так, но настоятель монастыря всегда говорил мне, что у легенд очень сильные плечи, которые могут вынести на себе гораздо больше истины, чем любой факт.

Ростовщик Фань всегда безошибочно угадывал самую низкую цену, за которую владелец вещи, принесенной в залог, готов был её отдать. Мне этот талант казался воистину сверхъестественным, пока настоятель не отвел меня в сторону и не объяснил хитрость Фаня. На столе обманщика в передней комнате склада Грязнули Ма всегда лежал какой-нибудь гладкий блестящий предмет. Ушлый ростовщик использовал его как зеркало, в котором отражались глаза жертвы.

– Дешево, очень дешево, – усмехался Фань, вертя в руках принесенную на заклад вещь. – Это не стоит больше двух сотен монет.

Тут его взгляд падал на «зеркало», и если зрачки жертвы становились похожими на булавочную головку, то он предпринимал следующую попытку.

– Ну, вообще-то выделка не так плоха, в этаком грубом крестьянском стиле. Даю двести пятьдесят.

Зрачки начинали расширяться, но не слишком сильно.

– Сегодня годовщина безвременной кончины моей бедной жены, что всегда сказывается на моей проницательности, – хныкал Фань так, словно его душили рыдания. – Триста, но не монетой больше!

На самом деле, ни о каких деньгах речи не шло, так как у нас в деревне царит натуральный обмен. Жертва брала долговую расписку и направлялась через дверь на склад, где Грязнуля Ма смотрел на неё в искреннем недоумении, а затем кричал Фаню:

– Сумасшедший! Такая безумная щедрость приведет нас к разорению! Что будут есть твои голодные отродья, когда у их отца останется только порванный плащ да миска для подаяний?

А затем он снабжал покупателя товаром, на который завышал цену примерно в шесть раз.

Ростовщик Фань был вдовцом с двумя детьми, прелестной маленькой девочкой, которую в деревне нарекли Олененком Фаня, и её младшим братом, получившим прозвище Блоха Фаня. У Грязнули Ма детей не было, и, когда его жена сбежала с торговцем коврами, расходы проходимца сократились наполовину, а счастье удвоилось. Самым радостным временем для этого великолепного дуэта был сезон ежегодной уборки шелка, так как яйца шелковичного червя покупались только за деньги, находившиеся в их полном распоряжении. Грязнуля Ма привозил в деревню несколько куаней [1]1
  Куань – клетка из бамбука для выращивания шелковичных червей; обычно служила в качестве единицы измерения шелковичных червей. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть]и раздавал их каждой семье в обмен на долговую расписку. Расплачивались жители Ку-Фу плодами трудов своих, а так как Ростовщик Фань был единственным настоящим оценщиком шелка на многие ли [2]2
  Ли – мера длины, равная 576 м.


[Закрыть]вокруг, то в результате компаньоны с легкостью забирали до двух третей нашего урожая в Пекин и возвращались домой с огромными мешками, набитыми монетами, которые потом, выбрав ночку потемнее, закапывали в саду.

Настоятель говорил, что хорошее самочувствие любой деревни зависит от того, есть ли в ней человек, которого бы все любили ненавидеть. Небеса благословили нас, послав Ку-Фу эту парочку.

* * *

В селении есть две достопримечательности: озеро и стена. Их возникновение связано с мифами и суевериями. Когда наши прародители пришли в долину Чо, то первым делом тщательнейшим образом исследовали местность, и мы со всей искренностью верим, что нет в мире деревни, спланированной лучше, чем наша родная Ку-Фу. Предки расположили её так, чтобы она была защищена от Черной Черепахи, зверя пресквернейшего характера, чье направление – север, стихия – вода, а время года – зима. Селение открыто влиянию Красной Птицы юга, чья стихия – огонь, а время года – лето. Более того, восточные холмы, где живет Лазурный Дракон, чья стихия – дерево, а время года – многообещающая весна, выше, чем западные холмы, которые избрал для своего обиталища Белый Тигр, чья стихия – металл, а время года – меланхоличная осень.

Существенное внимание было уделю я форме селения, ибо если кто-то построит деревню в форме рыбы, когда рядом уже есть деревня в форме крюка, то это приведет к многочисленным несчастьям. В конечном итоге наш поселок принял очертания, напоминающие единорога, создание нежное и законопослушное, у которого практически нет врагов. Но оказалось, что где-то предки допустили ошибку, так как однажды раздался низкий фыркающий звук, земля вздыбилась, несколько хижин развалились до основания, а в почве появилась огромная трещина. Прародители наши осмотрели родное селение со всевозможных сторон, и изъян открылся, когда один из них взобрался на самое высокое дерево восточных холмов и посмотрел вниз. Из-за глупой оплошности пять недавно возделанных рисовых полей были спланированы в виде тела огромного голодного слепня, расправившего крылья и примостившегося на нежном бочке единорога. Естественно, животное стало лягаться. Полям придали форму перевязки, и с тех пор землетрясения больше не беспокоили Ку-Фу.

Предки также позаботились о том, чтобы в окрестностях не было прямых дорог или рек, дабы злые духи не проникли в деревню. В качестве дополнительной меры предосторожности они запрудили узкую долину, а ручьи пустили по склонам холмов, создав, таким образом, маленькое озеро, собиравшее и удерживавшее положительные влияния, которые иначе утекли бы в другие селения. Никаких эстетических целей у наших прародителей не было. Красота долины – случайность, но она действительно впечатляет. Когда пятьсот лет назад великий поэт Сума Сян-цзюй проезжал мимо, то остановился у нашего маленького озера и так вдохновился его великолепием, что написал другу:

 
Воды полнятся рыбами и черепахами,
Множеством живых существ;
Дикие гуси, лебеди, дрофы, цапли и утки, гагары и колпицы…
Каких только птиц не увидишь на этой воде!
Они подставляют крылья ветру,
они играют с волнами или прячутся в тростнике,
перебирая клювом его стебли,
вытаскивая из воды ряску,
среди водных каштанов и водорослей
выискивая пищу.
 

С тех пор пейзаж вокруг Ку-Фу изменился мало. Жаль, правда, что Сума Сян-цзюй был здесь не в самый лучший сезон, поэтому не увидел огромного количества диких цветов или маленького пятнистого олененка, который спускается на водопой, а потом исчезает, словно облачко дыма.

* * *

Стена, проходящая рядом с деревней, еще более примечательна. Её называют Подушкой Дракона. Естественно, существует множество историй, объясняющих происхождение этой стены, но мы, жители Ку-Фу, предпочитаем думать, что только наша версия правильная.

Много веков назад жил-был военачальник, которому приказали построить один из оборонительных рубежей, связанный с Великой Стеной. Однажды ночью ему приснилось, что его призвали на Небо, где он показал план сооружения верховному владыке, Нефритовому государю. Военачальник дал подробное описание своего путешествия во время последующего следствия по обвинению его в измене.

Ему приснилось, что он оказался внутри гигантского цветка лотоса, чьи лепестки медленно раскрылись, образовав дверь, сквозь которую полководец ступил на изумрудную траву Небес. Над ним раскинулся сапфировый свод, а у его ног лежала дорога, выложенная жемчужинами. Ива подняла ветку и древесным пальцем указала направление. Военачальник пошел в сторону Реки Цветов, низвергающейся с Утеса Великого Пробуждения. Наложницы Небесного Императора купались в Озере Блаженных Ароматов, смеясь и плескаясь в радуге из лепестков роз, и были они столь прекрасны, что военачальник едва смог отойти от них. Но долг звал вперед, поэтому он последовал дальше по дороге, которая пересекала семь террас, где росли деревья с листьями, сделанными из драгоценных камней, нежно звенящие от прикосновений ветра, а птицы с ярчайшим оперением божественными голосами пели о Пяти Добродетелях и Возвышенных Доктринах. Путь вел нашего героя мимо буйно разросшихся садов, где царица-мать Ван выращивала Персики Бессмертия. Когда же полководец миновал их, то очутился прямо перед дворцом Императора Небес.

Слуги уже ждали его. Они препроводили воина в зал для аудиенций и после трех поясных и девяти земных поклонов ему позволили подняться и приблизиться к трону. Нефритовый государь сидел, скрестив руки на Имперской Книге Этикета, которая лежала на царственных коленях. На голове у него была надета плоская шляпа, больше похожая на доску, с которой свисали тринадцать подвесок, цветных жемчужин на красных лентах, а одежды из черного шелка струились рисунками с красными и желтыми драконами. Военачальник поклонился и смиренно представил свой план строительства стены.

За троном стояли Тянь-гоу, Небесный Пес, чьи зубы способны разгрызть гору пополам, и Эр-лан, без сомнения величайший из всех воинов на свете, который смог побороть громадную Каменную Обезьяну, полностью её обездвижив (Обезьяна в данном случае символизировала интеллект). Оба недружелюбно взирали на военачальника. Тот поспешно опустил глаза и увидел выгравированный на правом подлокотнике трона символ императорского предшественника, Небесного Повелителя Первоначала, на левом же красовалась эмблема возможного наследника Небес, Небесного Повелителя Яшмового Рассвета Золотой Двери. Полководца настолько захватило головокружительное чувство безвременья, в котором не было места никаким размерам и сравнениям, что у него опасно свело желудок. Военачальник испугался, что ему сейчас станет дурно, и тем самым он опозорит себя навеки, но уже через мгновение план постройки стены, аккуратно свернутый и перевязанный лентой, оказался перед его опущенными ниц глазами. Он схватил его и упал на колени, ожидая божественного порицания или поощрения, но не случилось ни того, ни другого. Нефритовый государь молчаливо подал знак, что аудиенция закончена. Военачальник, выражая смирение, ударился лбом о пол и на коленях пополз назад. У выхода его подхватили слуги, вывели наружу и довольно долго несли по небесным лугам. Затем они взяли смертного под руки и швырнули в Великую Реку Звезд.

Странно, но полководец клятвенно утверждал, что ничуть не испугался. На Небесах в то время царил сезон дождей, миллиарды звезд метались на беснующихся и ревущих, словно множество тигров, волнах, а герой нашей истории сравнительно мирно погрузился в воду. Он падал все ниже и ниже, пока не провалился сквозь дно. Генерал вверх ногами стремительно летел к земле, а мерцающий свет Великой Реки постепенно удалялся и затухал. Военачальник со звучным шлепком упал прямо посредине своей кровати как раз в тот момент, когда в комнату вошел слуга, дабы пробудить своего господина к завтраку.

Только спустя некоторое время генерал набрался мужества и открыл план. Когда же он сделал это, то выяснил, что Император Небес или кто-то из его окружения передвинул стену на 341 ли к югу, поместив её посередине долины Чо, где она никак не могла послужить какой-либо полезной для государства цели.

Что оставалось делать полководцу? Естественно, он не мог ослушаться приказа Небес, поэтому приказал своим людям строить стену, ведущую в никуда и связанную ни с чем. За это его арестовали и представили пред очи Императора Китая по обвинению в измене. Когда он рассказал свою историю, то обвинение в измене тут же сняли. Вместо этого генерала приговорили к смерти за пьянство на службе, и тогда от отчаяния несчастный выдумал одно из самых интересных оправданий в китайской истории. Полководец решительно заявил, что стена была построена на первоначально указанном месте, но однажды ночью на неё оперся дракон и заснул. Утром же выяснилось, что зверь своим телом передвинул строение на нынешнюю нелепую позицию.

Слава о Подушке Дракона пронеслась по изумленному двору, где у военачальника были умные и не слишком разборчивые в средствах друзья. Они начали свою кампанию по спасению генеральской шеи, подкупив любимого императорского прорицателя.

– О, Сын Небес, – заскрежетал подкупленный, – я испросил совета у Книги Перемен, и по причинам, известным только Нефритовому государю, этот странный кусок стены – один из самых важных оборонительных рубежей нашей страны! Он настолько важен, что не может охраняться смертными людьми, но только призраками десяти тысяч солдат, которых нужно заживо похоронить у его основания!

Император был человеком гуманным, что странно для императора, и приказал прорицателю все еще раз проверить, посмотреть, не допустил ли тот какой-нибудь ошибки. После новой взятки оракул выдвинул следующее предложение:

– О, Сын Небес, триграммы недвусмысленно утверждают, что в стене должен быть заживо похоронен Ван. Как известно, это обозначение числа «десять тысяч», но также это и обыкновенное имя! – возопил он. – Решение очевидно, ибо что значит жизнь какого-то незначительного солдата по сравнению с самой важной стеной в Китае?

Императору по-прежнему не нравилась эта затея, но и выбора у него тоже не было, а потому он приказал своим стражникам пойти и схватить первого попавшегося солдата по имени Ван. Все источники сходятся в том, что этот несчастный вел себя с большим достоинством. Семье злополучной жертвы обстоятельств назначили денежное вспомоществование, а ему самому сказали, что Небеса избрали его среди всех остальных. Вану дали трубу, которой он должен был подать сигнал тревоги в случае, если Китаю будет угрожать опасность, а потом в основании стены проделали отверстие, куда избранный послушно вошел. Дыру замуровали, а на самой высокой точке Подушки Дракона соорудили дозорную башню Глаз Дракона – где призрак Вана стал нести свою одинокую службу.

Император был настолько раздражен всем этим делом, что запретил упоминать о проклятой стене и обо всех, кто с ней связан, в своем присутствии. Разумеется, именно этого и добивались умные товарищи, поэтому их друга военачальника освободили, и тот удалился в провинцию писать мемуары.

* * *

Около века Подушка Дракона была любимым развлечением любителей достопримечательностей. Для поддержания стены в порядке выделили несколько солдат, но так как она не выполняла никакой роли, кроме дозорной башни для призрака, то вскоре пришла в упадок. Даже праздношатающиеся потеряли к ней всякий интерес, вокруг все заросло сорняками, а камни стали крошиться. Тем не менее, стена стала просто раем для местных детей, и несколько столетий она была любимым развлечением для ребятни из нашей деревни, но потом случилось нечто, из-за чего даже они оставили Подушку Дракона.

Однажды юные обитатели Ку-Фу уже начали одну из своих игр, чье происхождение восходит еще к началу времен, но неожиданно остановились. Пустой, бесплотный голос – один мальчик потом рассказывал, что он будто шел из бамбуковой трубки длиной в пятьсот ли, – медленно слетел на них из Глаза Дракона. Столь необычны были слова его, что каждый ребенок накрепко запомнил их, хотя, как только их сердца вновь стали биться, дети побежали от стены так, что пятки их могли ослепить любого призрака.

Возможно ли, что несчастный Ван, самый важный из всех пленников на самой важной из всех дозорных башен, передавал послание Китаю посредством детей невзрачной деревеньки Ку-Фу? Если это и так, то весть его была странной, а пророки и ученые веками старались извлечь из неё хоть какое-то подобие смысла.

Если мои просвещенные читателю пожелают сами расколоть этот крепкий орешек, то я пожелаю им удачи.

 
Диск нефрита;
Счёт шесть, восемь,
Пламя жаркое горит,
Ночь морозом холодит,
Льдом огонь ярко сияет,
Серебром во тьме блистает,
Золотом же догорает.
 

Моя история начинается с обыкновенной уборки шелка, случившейся в 3337 году Тигра (639 г. н. а), когда вся деревня застыла в предвкушении, ибо знаки, говорящие о грядущем баснословном урожае, просто бросались в глаза. Яйца червей, которыми нас снабдил Грязнуля Ма, были очень красивыми, иссиня-черными и сияли здоровьем. Листья шелковицы выросли такими толстыми, что рощи казались гобеленами, сплетенными из темно-зеленой парчи, а вокруг бегала ребятня, радостно напевая: «Листья шелковичные на солнышке блестят, дети их срывают и весело галдят!» Деревня бурно праздновала. Девушки отнесли соломенные корзины на холм в монастырь, где бонзы выложили плетенки желтой бумагой, на которой изобразили портреты Цань-шэнь, богини шелководства. Настоятель их благословил и возжег в честь покровительницы будущего урожая благовония. Бамбуковые рамки и поддоны отнесли на реку, где выскоблили дочиста. По всей деревне собирали и давили полевые цветы, резали на маленькие кусочки свечные фитильки, а самые старые члены каждого семейства смазывали головки чеснока влажной землей и вешали их на стены хижин. Если чеснок пускал много ростков, то это значило обильный урожай. Никто никогда не видел такого количества отростков, как в тот год. Женщины спали голыми, завернувшись в простыни, покрытые яйцами шелковичного червя, жаром своих тел ускоряя процесс вылупления. Старики же метали пригоршни риса в горшки, бурлящие над тлеющими в очаге углями. Когда пар стал подниматься прямо, не изгибаясь, они закричали:

– Пора!

Женщины смахнули яйца в корзины гусиными перьями, потом посыпали их сверху давлеными цветами и кусочками свечных фитилей, а корзины поставили на бамбуковые рамки. По стенкам аккуратно прикрепили гусиные перья, а под ними разожгли огонь. (Значение тлеющих древесных углей, полевых цветов и свечных фитилей утеряно в безднах древности, но мы никогда не помышляли об изменении традиции.) Семьи вознесли хвалу Цань-шэнь, и в каждой хижине личинки вылупились точно в срок.

Темные госпожи лениво извивались, наслаждаясь теплом очагов, но в праздности они пребывали недолго. Если вы их не видели, то просто не можете представить, сколько шелковичный червь может, нет, должен съесть. А их единственная пища – листья тутовых деревьев. Не будет большим преувеличением сказать, что жующие звуки, издаваемые прожорливыми червями, способны пробудить даже медведя в спячке, но о сне в этот момент можно даже не мечтать. Тридцать дней, иногда чуть больше, иногда чуть меньше, черви подготавливаются к окукливанию, и в это время есть только три периода, когда они не едят: Краткий Сон, Второй Сон и Большой Сон. После Большого Сна шелковичные черви могут умереть, если в течение часа не получат пищи, поэтому мы работали днем и ночью, собирая листву с деревьев и относи её в хижины. Юным жителям деревни, естественно, регулярно давали отдыхать, но остальные за эти тридцать дней были счастливы, если им удавалось поспать хотя бы шестьдесят часов.

Старики поддерживали огонь, так как шелковичным червям требуется постоянная температура, а дети, еще слишком маленькие, чтобы работать на сборе листьев, были предоставлены сами себе. Рощу за рощей мы обдирали деревья до голых ветвей, пока, наконец, спотыкаясь от усталости, не пришли в шелковичный сад, принадлежавший Ростовщику Фаню. Это стоило нам огромного количества долговых расписок, но там находились самые лучшие деревья во всей округе. Постепенно личинки стали менять цвет, из черных превратились в зеленые, потом в белые, а после и вовсе в прозрачные. Старики поставили бамбуковые загородки перед рамками, так как будущие бабочки стесняются плести коконы у всех на виду и нуждаются в уединении.

Оглушающие звуки кормления переросли в рев, потом в звук, похожий на отдаленное биение морских волн, а затем в тихий шепот. Тишина, наконец спустившаяся на деревню, казалась зловещей и странной. Больше не надо было ничего делать, только поддерживать огонь в жаровнях, и если удача будет к нам благосклонна, то через три дня мы уберем загородки, и перед нами предстанут поля снега: белые коконы, Соцветья Шелкопряда, теснящиеся на рамках, ждущие, чтобы нити намотали на катушки, каждые более девяноста пяти чжанов [3]3
  Чжан – мера длины, равная 3, 2 м.


[Закрыть]в длину.

* * *

Это случилось в пятнадцатый день восьмой луны, который по стечению обстоятельств оказался днем моего рождения. Я проснулся утром от мягкого шуршания дождя по крыше и листьям деревьев. Облака уже исчезали. Косые лучи солнца скользили по серебряным дождевым каплям, а легкий туман плыл над полями, словно дым. В отдалении смутно виднелся силуэт Подушки Дракона, а около берега реки мальчишки дразнили Олененка Фаня, которая ехала на буйволе. Я решил, что причина преследования – маленькие, но уже четко выделяющиеся груди, которых у этой красивой девочки не было еще месяц назад. Из-за дождя рубаха намокла и плотно облепила её маленькую фигурку. Было видно, насколько девочке приятно получать эти неожиданные знаки внимания. В монастыре на холме звонили колокола.

Я лениво потянулся на кровати. Запахи чая и каши, плывущие из кухни тетушки Хуа, пробудили во мне голод, и я уже собирался не торопясь встать и позавтракать, но тут Олененок Фаня неожиданно стала белая как полотно, схватилась за горло, испустила пронзительный крик боли и свалилась с буйвола в траву.

Я в ту же секунду выскочил на улицу. Глаза Олененка были открыты, но она не видела меня, её пульс оказался слабым и сбивчивым, а на лбу выступил пот. Я приказал мальчикам бежать за Фанем, а сам схватил девочку в охапку и понесся к монастырю.

Настоятель, кроме всего прочего, был лекарем, получившим профессиональное образование в академии Хань-линь, но и его сильно озадачил внезапный припадок Олененка. Девочка казалась мертвой, ему даже пришлось подержать зеркальце перед её ртом, чтобы выяснить дышит ли она. Потом настоятель вынул булавку и нанес несколько уколов в различные болевые точки. Дочка ростовщика даже не дернулась. Её глаза были широко открыты, а взгляд застыл, словно она ослепла.

Неожиданно маленькая красавица села и закричала. В тишине монастыря звук показался оглушительным, её руки хватали воздух, как будто отгоняя от себя нечто невидимое, а тело тряслось в судорогах. Потом она упала на кровать, её глаза закрылись, тело обмякло, а признаки жизни снова практически исчезли.

– Демоны! – прошептал я.

– Искренне на это надеюсь, – мрачно произнес настоятель. Позже я узнал, что он уже начал подозревать эпидемию бешенства и предпочел бы сразиться с самыми отвратительными демонами из самых ужасных уголков ада.

В деревне внизу возник шум, он нарастал кипящей мешаниной звуков, в которой слышались и проклятия мужчин, и причитания женщин, и плач. Настоятель посмотрел на меня, поднял бровь. Я в то же мгновение выскочил за дверь и понесся вниз по холму.

Потом события закрутились с такой скоростью, что с этого момента мне трудно придерживаться стройности в своем рассказе.

Все началось с тетушки Хуа. Она присматривала за жаровней у рамки с коконами и вдруг почувствовала странный, неприятный запах. Когда старушка осторожно посмотрела сквозь трещину в перегородке, то увидела не снежное поле, а черную разлагающуюся массу плоти. Ее безумные крики привлекли соседей, которые тут же помчались в свои хижины, и, когда вопли начали раздаваться в каждом уголке деревни, стало ясно, что впервые на нашей памяти вместо шелка жителей Ку-Фу ожидало полное разорение. Но самое ужасное было впереди.

Большой Хонг, кузнец, выбежал из дома, держа на руках своего маленького сына. Взгляд Малыша Хонга был устремлен в пустоту, он кричал и хватал руками нечто невидимое вокруг себя. За кузнецом последовал торговец вином Ван, чья дочка пронзительно вопила и скрюченными пальцами царапала воздух. Все больше и больше родителей выбегали из своих домов с детьми на руках, и вся эта неистовая толпа стремилась вверх по холму в монастырь.

Это было не бешенство. Это была чума.

Я в недоумении уставился на двух маленьких девочек, которые стояли рядом с ближайшей хижиной, засунув большие пальцы в рот. Правнучки матушки Хо были такими болезненными, что настоятель днем и ночью следил, как бы жизнь не покинула их тщедушные тела, тем не менее, болезнь к ним даже не притронулась. Я пробежал мимо них в их хижину. Матушке Хо уже исполнилось девяносто два года, она стремительно угасала. Мое сердце прыгало где-то в горле, но когда я приблизился к её кровати и откинул полог, то тут же схлопотал увесистый удар по носу.

– Кем ты себя возомнил? Сластолюбивым императором?

(Она имела в виду императора У Ди. После смерти его распутный дух продолжал посещать спальни своих наложниц. В отчаянии, те стали искать новых невест по всей округе, и, только когда число женщин, пребывавших в императорских опочивальнях, приблизилось к пятистам, уставший призрак сдался и забрался обратно в могилу.)

Я побежал обратно, заглядывая в каждую хижину, где маленькие дети или плакали от страха, или, наоборот, смеялись, желая со мной поиграть. Взрослые же рыдали рядом со сгнившими шелковичными червями, но во всем остальном производили крайне здоровое впечатление. Потом я вернулся в монастырь и рассказал настоятелю о том, что увидел. Когда же мы общими усилиями составили список пораженных болезнью, то правда оказалась невероятной.

Ни одно дитя младше восьми лет и ни один взрослый старше тринадцати лет не пострадал от чумы, но каждый ребенок деревни между восемью и тринадцатью был поражен недугом. Болезнь проявлялась у всех одинаково: сначала ребенок кричал и скрюченными пальцами слепо хватал воздух, затем лежал, словно мертвый. Настоятель поместил всех в лечебнице, которую устроил в центральном зале монастыря. Рыдающие родители с надеждой искали у монаха лекарства, но он только разводил руками и кричал в отчаянии:

– Сначала скажите мне, с каких пор чума умеет считать!

Тетушка Хуа всегда была самой решительной из нашей семьи. Она отвела меня в сторону и хрипло произнесла:

– Бык, настоятель прав. Нам нужен мудрец, который расскажет, как чума научилась считать. Я слышала, такие люди живут в Пекине на улице Глаз. Правда, еще мне говорили, что они дорого берут за свои услуги.

– Тетушка, мы можем неделю умолять Ростовщика Фаня дать нам денег, несмотря на то что Олененок тоже пострадала, – заметил я.

Она кивнула, потом покопалась в своих одеждах и извлекла из их складок потертый кожаный кошель. Когда старушка вытряхнула его содержимое мне на руки, то передо мной предстало больше денег, чем я когда-либо видел в своей жизни: сотни медных монет, нанизанных на зеленый шнурок.

– Пять тысяч медных монет, но ты никогда не скажешь об этом своему дяде. Никогда! – свирепо произнесла она. – Беги в Пекин. Найди улицу Глаз и приведи к нам в деревню мудреца.

Я слышал, что в молодости тетушка Хуа славилась невероятной красотой, и в голову даже закралась мысль, может, у неё и был повод жертвовать деньги Пань Чиньлин, покровительнице падших женщин, но сейчас на такие размышления не было времени, я уже выбежал из деревни и мчался, словно ветер.

* * *

Мой день рождения прошел в компании с луной, Пекин же оказался настоящим сумасшедшим домом. Это был кошмарный сон наяву: я увяз в толпе людей, словно в зыбучих песках. Вокруг стоял невыносимый грохот, с ошалевшим взглядом и горящими ушами я прорывался сквозь забитый народом город, чувствуя себя начинающим подмастерьем, прибывшим на соревнования кузнецов.

Наконец я достиг цели: Передо мной была изысканного вида улица, по обеим её сторонам красовались очень дорогие дома, а над каждой дверью висел знак – огромный немигающий глаз.

– Истина открыта, – словно говорил он. – Я вижу все.

В душе моей засверкали лучики надежды, и я постучался в ближайшую дверь. Её открыл высокомерный евнух, разодетый в такой наряд, который, по моему мнению, говорил о его принадлежности к императорскому двору. Он смерил меня взглядом, отметив все – от бамбуковой шляпы до потертых сандалий, прижал надушенный платок к носу и приказал изложить суть дела. Евнух не моргнул глазом, когда я сказал, что хочу узнать у его хозяина, как чума могла научиться считать, но когда речь зашла о пяти тысячах медных монет, он побледнел, прислонился к стене, словно силы внезапно покинули его, и принялся рыться в складках платья, ища нюхательную соль.

– Пять тысяч медных монет? – прошептал евнух. – Мальчик, мой хозяин за поиск пропавшей собачонки просит пятьдесят слитков серебра!

Дверь захлопнулась перед моим носом, я попытал счастья в следующем доме, но вскоре вылетел оттуда при немалой помощи шести дородных лакеев, а увешанный драгоценностями слуга, потрясая кулаками, вопил мне вслед:

– Ты осмеливаешься предлагать пять тысяч медных монет бывшему главному следователю самого Сына Неба? Возвращайся в свою грязную конуру, наглый крестьянин!

Дом следовал за домом, а результат не менялся, правда, мой выход проходил уже в более достойной манере – кулаки сжаты, в глазах блеск, да и размеры мои не самые маленькие. В очередной раз потерпев неудачу, я уже решил, что ударю следующего мудреца по голове, засуну его в мешок и отнесу в Ку-Фу, неважно, понравится ли тому подобное обращение или нет. А потом на меня снизошел знак Небес, Достигнув конца улицы, я развернулся, чтобы проследовав по противоположной стороне, когда неожиданно сверкающий сноп солнечного света, подобно стреле, прорвался сквозь облака и вонзился в узкий извивающийся переулок. Луч засиял на знаке, где был тоже изображен глаз, правда, полузакрытый.