Текст книги "Мост птиц"

Автор книги: Барри Хьюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

4. Корень молнии

Ни одно лекарственное растение не вызывает среди ученых столько споров, начал свой рассказ настоятель. Есть выдающиеся лекари, которые клянутся, что оно не более полезно, чем крепкий чай, есть и другие, готовые поставить на кон собственные дома, утверждая, что женьшень крайне эффективен при лечении малокровия, общего истощения, золотухи, желудочно-кишечного катара, а также при нарушениях работы легких, почек, печени, сердца и половых органов. Давным-давно, когда это чудодейственное растение встречалось повсеместно, крестьяне смешивали корень женьшеня с совиными мозгами и черепашьим жиром, а потом размазывали получившуюся массу по голове несчастного, страдающего помрачением рассудка, или добавляли в него истолченные рога марала и полученный раствор использовали для лечения туберкулеза. Профессиональные охотники за женьшенем – самые странные люди на земле, так как для них он не просто растение, а целая религия.

Легенды на этот счёт не скупятся на удивительные подробности. Охотники за женьшенем обращаются к нему как к «чан-дянь Шэню», корню молнии, так как существует поверье, что он появляется только там, где недавно образовавшуюся маленькую гору испепелил огонь Небес. Через триста лет его зеленый сок превращается в белый, и растение обретает душу, после чего способно принимать человеческую форму, но настоящим человеком никогда не станет, ибо женьшень не понимает смысла себялюбия.

Он – воплощенное добро, и с радостью готов пожертвовать собой ради чистых сердцем, в человеческом обличье может выглядеть как мужчина или прекрасная женщина, но чаще всего принимает форму пухлого, загорелого ребенка, с розовыми щеками и смеющимися глазами. Охотники говорят, что когда-то давным-давно злые люди узнали, что ребенка-женьшеня можно поймать, связав красной лентой, и именно поэтому теперь это растение так трудно найти. Оно вынуждено бежать от жестоких людей в недоступные места, и именно по этой причине охота на корень женьшеня стала самым рискованным занятием на земле.

Охотник за женьшенем должен с самого начала показать чистоту своих помыслов, поэтому у него нет оружия. Он носит коническую шляпу, сделанную из березовой коры, башмаки из просмоленной свиной кожи, промасленный передник, защищающий от влаги, и шкуру барсука, притороченную к поясу, на которую охотник садится, если земля слишком мокрая. При себе у него всегда есть маленькие лопатки из кости и два небольших гибких ножа, совершенно бесполезных при самообороне, плюс небольшой запас еды и вина. Поиски заводят этих людей в дикие горы, где остальные не смеют даже ступать. Спутники охотников за женьшенем – тигры и медведи, но сами охотники пуще любых хищников боятся странных созданий, например, крошечных сов, которые зовут храбрецов по имени и уводят их в Леса Забвения, откуда нет возврата. Боятся они и бандитов, что крадутся по тайным тропам, желая убить безоружного охотника и забрать собранные им корни.

После того как искатели женьшеня тщательно обыщут территорию и ничего не найдут, то помечают кору деревьев символом «као чукуа», тайным знаком, говорящим другим охотникам, что им не стоит терять здесь времени. Они даже не помышляют об обмане, так как не соревнуются, а только помогают друг другу. Если же поиски заканчиваются успехом, то рядом с местом, где рос чудодейственный корень, возводится святилище, и другие охотники оставляют в нем дары – камни или полоски ткани. Иногда искатель натыкается на слишком молодое растение и ставит вокруг колышки со своим знаком. Когда другие охотники находят это место, то возносят молитвы и приносят дары, но скорее перережут себе горло, чем возьмут растение. Когда же истрепанному бурями, оборванному, полуголодному охотнику улыбается удача и он находит корень женьшеня, начинается самое интересное.

Корень представляет собой маленькое растение с несколькими ветками. На четырех из них растут фиолетовые цветы, и на пятой, располагающейся по центру и возвышающейся над другими, красуются пунцовые ягоды. Стебель женьшеня ярко-красный, листья с внешней стороны изумрудные, а с внутренней – бледно-зеленые. Искатель падает на колени, лицо его заливают слезы, он широко раскидывает руки, показывая, что не вооружен, потом низко кланяется, три раза ударяет головой о землю и начинает молиться:

– О. Великий Дух, не оставь меня! Я пришел чистым сердцем и душой, освободив себя от грехов и злых мыслей. Не оставь меня.

Потом охотник закрывает глаза и ложится на землю. Он не хочет видеть, куда убежит предмет его вожделений, если женьшень пожелает превратиться в прекрасную женщину или пухлого загорелого ребенка и, не доверяя охотнику, спастись бегством. Через какое-то время храбрец открывает глаза, и если растение по-прежнему на месте, то радость его не знает пределов, ведь он не просто нашел свой драгоценный корень, но прошел строгую оценку, а значит, действительно чист помыслами и сердцем.

Охотник берет семена и аккуратно высаживает их, чтобы женьшень мог вырасти снова, собирает листья и цветки и сжигает их с подобающими церемониями и молитвами. Костяной лопаткой выкапывает раздвоенный корень, по форме чем-то напоминающий человека, – скептики указывают именно на этот факт, говоря об основе невежественной религии простолюдинов, – после чего идут в ход гибкие ножи, которыми он срезает крохотные отростки, бородки. Именно они считаются главными носителями целебных свойств женьшеня. Искатель заворачивает корень в березовую кору, посыпает его перцем, дабы насекомые держались от него подальше, и начинает свой долгий и опасный путь обратно к безопасности цивилизации.

– Где ему, скорее всего, перережет горло какой-нибудь Грязнуля Ма, – желчно добавил настоятель. – Потом корень обманом заполучит кто-нибудь вроде Ростовщика Фаня и продаст его кому-нибудь вроде Прародительницы, которая, словно огромная ядовитая жаба, рассядется на народном божестве, чья единственная цель – помогать чистым сердцем.

– Преподобный, я никогда не слышал о Прародительнице, – скромно заметил я.

Настоятель откинулся назад и потер усталые глаза.

– Бык, это такая женщина, – начал он со злобным восторгом, – она начала свою карьеру одиннадцатилетней наложницей при дворе императора, когда ей исполнилось шестнадцать, император Вен окончательно оказался в её власти и даже сделал своей третьей женой. Прародительница быстренько отравила новоявленного мужа, удавила остальных жен, обезглавила всех его сыновей, кроме самого младшего, и возвела этого слабака на трон под именем императора Яня, а сама осталась в тени, став фактической правительницей Китая.

– Преподобный, я всю свою жизнь слышал, что император Янь был порочным, развращенным правителем, который чуть не погубил всю империю, – воскликнул я.

– Это официальная версия, без отцеубийства, – сухо ответил настоятель. – На самом деле Янь был робким маленьким человеком, вполне приличным. Настоящим правителем стала Прародительница. Этим титулом она наградила себя самолично, ведь в нем определенно присутствует конфуцианская законченность. Правление её было кратким, но ярким. Она поставила империю на грань разорения, приказав заменить каждый лист, упавший на землю в императорском саду наслаждений, искусственным, сделанным из самого дорогого шелка. Её императорский корабль наслаждений насчитывал 25 чжанов в длину, четыре палубы в высоту, мог похвастаться трехэтажным тронным залом и 120 комнатами, украшенными золотом и нефритом. После сооружения этого чудовища совершенно неожиданно оказалось, что ему просто негде плавать, поэтому государыня призвала на государственную службу три миллиона шестьсот тысяч крестьян и заставила их связать воедино реки Хуанхэ и Янцзы, прокопав канал 4 чжана в глубину, 15 чжанов в ширину и 2800 ли в длину. Великий Канал стал незаменимым для торговли, но Прародительница гордилась только тем, что во время его постройки умерло три миллиона человек, ведь такая грандиозная цифра лишний раз подтверждала её богоподобное величие.

Когда сооружение канала подошло к концу, – продолжил настоятель, – Прародительница пригласила несколько друзей сопровождать её в важной поездке по провинции Янчжоу. Флот увеселительных кораблей протянулся на 184 ли от кормы до кормы, управлялся 9000 гребцов и буксировался 80 000 крестьян, некоторые из которых даже выжили, государственная миссия, потребовавшая таких растрат, заключалась в том, что вся процессия направилась лицезреть, как распускаются бутоны луноцвета, правда, император Янь красотами не любовался. Чрезмерности Прародительницы приписывали ему, поэтому все путешествие он провел, разглядывая себя в зеркало. «Какая у меня прекрасная голова, – беспрестанно хныкал Сын Неба, – интересно, кто её отрежет?» Обезглавливание претворили в жизнь друзья великого солдата Ли Шимина, который, в конце концов, взял себе имя Тан Тайцзуна и по сей день восседает на троне. Налицо все признаки того, что он станет со временем величайшим императором в истории Китая, но я, со всей положенной мне скромностью, могу сказать, что нынешний Сын Неба допустил большую ошибку, когда приписал все преступления династии Суй крошке Яню, позволив Прародительнице удалиться от дел и жить в роскоши.

Наверное, тогда я стал бледнее призрака. Настоятель наклонился и похлопал меня по колену:

– Бык, ты будешь путешествовать с человеком, который вот уже на протяжении девяноста лет постоянно играет с опасностью, если, конечно, предположить, что начал он свою деятельность в твоем возрасте. Тем не менее мастер Ли все еще жив и способен поведать нам о своих подвигах. К тому же мудрец знает о Прародительнице гораздо больше, чем я, и, уверен, понимает, как использовать её слабости.

Настоятель погрузился в размышления. Вокруг гудели пчелы, жужжали мухи, а у меня в голове была только одна мысль: не слышно ли ему, как у меня дрожат коленки. Еще несколько минут назад я готов был скакать вперед, словно резвая лошадь, а теперь предпочел бы залезть поглубже в нору, как кролик.

– Ты хороший мальчик, и я предпочел бы не встречаться с людьми, превосходящими тебя по физической силе, но ты очень мало знаешь об этом злом мире, – медленно промолвил настоятель. – Сказать по правде, я не так беспокоюсь о твоем теле, как о твоей душе. Понимаешь, тебе неведомы люди вроде мастера Ли, а он сказал, что вам надо достать денег в Пекине, и подозреваю…

Неожиданно голос его затих, настоятель замешкался в поисках подходящих слов, а потом решил, что моя нормальная подготовка в этом вопросе займет, по крайней мере, несколько лет.

– Десятый Бык, слушай! Мастер Ли – это наша единственная надежда, – угрюмо продолжил он. – Ты должен делать все, что он тебе приказывает, а я буду молиться за твою бессмертную душу.

С таким достаточно тревожным благословением он отпустил меня, а сам вернулся к детям. Я же пошел сказать до свиданья своей семье и друзьям, а потом даже смог немного поспать. Во сне меня окружили пухлые загорелые дети, я старался повязать красную ленту вокруг корня молнии в саду, где множество фальшивых шелковых листьев шелестели на ветру, смердевшем тремя миллионами настоящих гниющих тел.

5. О козлах, золоте и Скряге Шэне

Чан Чоу писал: «Весенний ветер подобен вину, летний – чаю, осенний – дыму, а зимний – имбирю или горчице». Ветер, обдувавший Пекин, благоухал чаем с легким привкусом дыма, ароматами сливы, мака, пиона, платана, лотоса, нарцисса, орхидеи, дикой розы и сладко пахнущей листвы бананов и бамбука. Одновременно воздух разил едким зловонием свиного жира, пота, кислого вина и одуряющим запахом людей. Я даже не представлял, что их может быть так много.

В первый раз я побывал в столице с единственной целью найти улицу Глаз, поэтому не обратил на Праздник Луны никакого внимания. Теперь же я ошеломленно глазел на жонглеров и акробатов, казалось заполнивших все вокруг, на маленьких девушек, стройных, словно фарфоровые куколки. Они изящно танцевали, едва касаясь огромных искусственных цветков лотоса высоко над нашими головами. Паланкины и экипажи знати важно шествовали по улицам, мужчины и женщины смеялись и плакали в театрах под открытым небом, от столов для игры в кости одновременно доносились радостные крики победителей и проклятия побежденных. Я завидовал элегантности и уверенности благородных господ. Они без стеснения наслаждались отрепетированным восхищением девушек-певуний или же, если им хотелось чего-то более изощренного, украдкой отправлялись на улицу Четырехсот Запретных Довольствий. В ярко раскрашенных палатках били в барабаны и пели песни самые красивые женщины, которых я когда-либо видел. Практически на каждом углу старушки продавали прохладительные напитки и засахаренные фрукты. Торговки подмигивали проходящим мимо людям и беспрестанно кричали, зазывая к себе народ: «Айе-е-е-е-е! Айе-е-е-е-е! Подходите ближе, дети мои! Раскиньте уши, как слоны, и я расскажу вам сказку о великом Эрлане, о том, как его проглотил отвратительный Небесный Вепрь!»

Мастер Ли умело действовал острыми локтями. Он рассекал толпу, сопровождаемый криками боли, и при этом успевал показывать мне местные достопримечательности. Странная музыка города, по его словам, для местного жителя столь же понятна, как для меня звуки скотного двора. Звон камертонов, например, означал, что цирюльники открыли свои заведения, бренчание фарфоровых ложечек по чашам говорило о маленьких яблочках в горячем сиропе, а лязгающие медные тарелки возвещали о том, что в продаже есть напитки из диких слив, а также кислые и сладкие дикие яблоки.

Мы упорно двигались к неведомой мне цели, и я, по своей наивности, предположил, что мудрец собирается занять денег у какого-нибудь богатого друга или ростовщика. Со стыдом признаюсь, что я ни разу не вспомнил ту бамбуковую хибару, в которой жил мой спутник, и не подумал о характере его возможных друзей. К моему удивлению, Ли Као свернул с главной улицы и затрусил вниз по переулку, невыносимо смердящему отходами. Крысы испепеляли нас свирепыми взглядами, гниющий мусор пузырился и испускал тошнотворные ароматы. Я с изрядным волнением перешагнул через, как мне показалось, труп. Правда, когда мне в лицо ударило дыхание этого человека, выяснилось, что он просто мертвецки пьян. В конце переулка виднелась просевшая деревянная хижина, над которой висел голубой флаг виноторговца.

Как я позже узнал, винный магазин Одноглазого Вонга славится по всему Китаю, но тогда в глаза мне бросилось лишь то, что низкая темная комната кишит паразитами и мухами, а головорез с нефритовой серьгой, свисающей с пожеванной мочки уха, крайне неодобрительно отзывается о товаре.

– И вы, пекинские слабаки, называете эту водянистую мочу вином? – ревел он. – У нас в Сучоу мы делаем такое крепкое вино, что оно сможет вырубить вас на месяц, если вы всего лишь учуете его в чьем-нибудь дыхании!

Одноглазый Вонг повернулся к своей жене, которая смешивала какой-то раствор позади прилавка:

– Надо добавить побольше стручкового перца, моя любимая.

– Двести двадцать два неимоверных несчастья! – запричитала Толстуха Фу. – У нас кончился перец!

– В этом случае, о, свет моей жизни, придется заменить его на желудочную кислоту больной овцы, – спокойно ответил Одноглазый Вонг. Головорез с серьгой выхватил кинжал и, изрядно пошатываясь, принялся расхаживать по залу, размахивая оружием во все стороны.

– Вы, пекинские слабаки, называете вот это мухами? – возопил он. – Да у нас в Сучоу такие мухи, что мы отрезаем им крылья, привязываем к плугу и заставляем пахать землю вместо быков!

– Возможно, несколько убитых мух разнообразят букет, – задумчиво поделился идеей Одноглазый Вонг.

– Твой гений не знает границ, о благородный жеребец спален, но с мухами существует определенный риск, – заметила Толстуха Фу. – Они перебьют наш знаменитый привкус давленых тараканов.

Головорезу явно не понравился мастер Ли.

– Вы, пекинские слабаки, называете вот таких карликов людьми? – заревел он. – Да у нас в Сучоу мужчины вырастают такими большими, что головой скребут облака, а ногами попирают горы!

– В самом деле? В моей скромной деревне, – снисходительно заметил мастер Ли, – мужчины верхней губой лижут звезды, а нижней роют землю.

Громила погрузился в размышления.

– А почему у них тел нет?

– А они как ты, – отчеканил мудрец. – Один сплошной рот.

Его рука неуловимым движением метнулась вперед, сверкнуло лезвие, брызнула кровь, и он спокойно положил серьгу головореза себе в карман вместе с ухом, на котором она висела.

– Имя моего рода Ли, мое собственное имя Као, и в характере моем есть легкий изъян, – представился мастер, отвесив легкий поклон. – Это мой глубокоуважаемый спутник, Десятый Бык, который уже готов ударить тебя по голове тупым тяжелым предметом.

Я не очень разобрался, что имелось в виду под последним пунктом, но все обошлось без лишних расспросов, так как громила сел за стол и зарыдал. Ли Као обменялся с Одноглазым Вонгом непристойной шуткой, ущипнул Толстуху Фу за обширный зад и призвал меня распить с ними кувшин вина, произведенного далеко от этого славного заведения.

– Бык, мне очевидно, что в твоем образовании есть пробелы, касающиеся основных сторон межчеловеческого общения, а потому предлагаю тебе сейчас сосредоточить все свое внимание, – сказал он, выкладывая на стол нефритовую сережку головореза. – Прелестная вещица.

– Мусор, – фыркнул Одноглазый Вонг.

– Дешевая подделка, – усмехнулась Толстуха Фу.

– Сделанная слепцом, – презрительно процедил Одноглазый Вонг.

– Самая отвратительная сережка, которую я когда-либо видела, – подытожила Толстуха Фу.

– Сколько? – спросил Одноглазый Вонг.

– Отдаю за гроши, – ответил мастер Ли. – В нашем случае под словом «гроши» я понимаю большой кошель фальшивых золотых монет, два изящных, дорогих платья, наем роскошного паланкина и прилично одетых носильщиков, тележку с мусором и козла.

Одноглазый Вонг произвел какие-то мысленные подсчёты.

– Без козла.

– Но мне нужен козел.

– Но это не самая хорошая серьга.

– Но слишком хороший козел мне тоже без надобности.

– Без козла.

– Но ты же получаешь не только серьгу, но еще и целое ухо в придачу, – заметил мастер Ли.

Торговцы склонились над столом и с интересом изучили окровавленный кусок мяса.

– Не самое лучшее ухо, – фыркнул Одноглазый Вонг.

– Просто ужасное, – усмехнулась Толстуха Фу.

– Отвратительное, – презрительно процедил Одноглазый Вонг.

– Самое худшее ухо, которое я когда-либо видела, – подытожила Толстуха Фу.

– К тому же, какой с него толк? – спросил Одноглазый Вонг.

– Посмотри на гнусное создание, которому оно не так давно принадлежало, и представь, сколько мерзости доводилось ему слышать, – тут мастер Ли склонился над столом и понизил голос: – Предположим, у тебя есть враг.

– Враг, – повторил Одноглазый Вонг.

– Богатый человек с загородным поместьем.

– Поместьем, – повторила Толстуха Фу.

– По его владениям протекает ручей.

– Ручей, – повторил Одноглазый Вонг.

– Полночь. Ты перелезаешь через забор и ловко обманываешь собак. Тихий, словно тень, проскальзываешь к истоку ручья и украдкой осматриваешься вокруг. Потом берешь вот это омерзительное ухо и окунаешь его в воду. Из него извергаются слова такой отвратности, что рыба в окрестностях всплывает брюхом вверх. Скот твоего врага пьет из ручья и падает на месте, умирая в жестоких судорогах. Его сочные орошаемые поля сохнут на корню, а его дети, раз искупавшись, заражаются проказой. И все это удовольствие ты можешь получить за какого-то козла.

Толстуха Фу закрыла лицо руками.

– Десять тысяч благословений матери, которая произвела на свет Ли Као, – всхлипнула она, в то время как Одноглазый Вонг вытер глаза грязным платком и фыркнул:

– По рукам.

* * *

В деревне моя жизнь подчинялась ритму времен года, все происходило постепенно. Теперь же я попал в ураганный мир Ли Као и, как мне теперь кажется, постоянно находился в шоке. В любом случае, следующее, что я помню, – это поездку по улицам Пекина вместе с Ли Као и Толстухой Фу в роскошном паланкине. Одноглазый Вонг шествовал перед нами, разгоняя попрошаек посохом с золотым наконечником. Он был одет как мажордом благородного дома, Толстуха Фу вырядилась словно уважаемая кормилица, а мастер Ли и я ослепляли глаза прохожих одеждами из шелка цвета зеленой морской волны, перепоясанными серебряными поясами с нефритовой оторочкой. Драгоценные кулоны, свисающие с наших прелестных остроконечных шляп с кисточками, позвякивали на ветру, а мы лениво обмахивались сычуаньскими веерами, усыпанными золотом.

Сзади шел слуга, волоча за собой тележку с мусором и шелудивого козла. Это был тот самый головорез мерзкой наружности, с тряпкой, повязанной вокруг головы, продолжающий причитать о своем ухе.

– Дом Скряги Шэня, – сказала Толстуха Фу, указывая на большое некрашеное здание, рядом с которым курились дешевые благовония перед статуями Бессмертного Повелителя Торговли, Небесного Искателя Спрятанных Сокровищ, Покровителя Богатых Наследств, в общем, каждого алчного божества Небесной Канцелярии. – Скряга Шэнь – владелец восьми процветающих предприятий, шести домов в шести разных городах, одного экипажа, одного паланкина, одной лошади, трех коров, десяти свиней, двадцати цыплят, восьми диких сторожевых собак, семи полуголодных слуг и одной молодой, прекрасной наложницы по имени Красавица Пинь. Все это он приобрел благодаря ростовщическим махинациям.

Впереди нас шел старый крестьянин. Он вел под уздцы мула, тащившего телегу с каменными колесами, место которой по виду уже давно было в музее.

– Навоз! – кричал бедняк дрожащим, приводящим в уныние голосом. – Свежий навооооз!

Из дома донесся скрежещущий вопль.

– Каменные колеса? Каменные колеса здесь, в Пекине? – Ставни раскрылись, и из окна высунулась голова необычайно уродливого человека. – Великий Будда, действительно, каменные колеса! – возопил он, а потом исчез в доме, спустя секунду вновь послышался его крик: – Повар! Повар! Нельзя терять ни секунды! – Входная дверь с треском распахнулась, Скряга Шэнь с поваром вылетели наружу и упали на землю позади древней телеги.

Они принесли с собой охапки кухонной утвари и принялись точить её о медленно вращающиеся каменные колеса.

– Сэкономим, по крайней мере, две медных монеты, господин! – запричитал повар.

– Какая неслыханная удача! – зарыдал Скряга Шэнь.

– Навоз! – по-прежнему кричал крестьянин. – Свежий навооооз!

В доме открылась еще одна пара ставен, и Толстуха Фу указала на личико в форме сердца и пару соблазнительных миндалевидных глаз.

– Красавица Пинь, – пояснила она. – У неё есть одна дешевая пара одежды, одно дешевое пальто, одна дешевая шляпа, одна пара дешевых сандалий, одна дешевая расческа, одно дешевое кольцо и столько унижения, что хватит на двадцать жизней.

– Больше ножей! – продолжал вопить Скряга Шэнь. – Принесите тяпки и заступы!

– Один миллион унижений! – простонала Красавица Пинь, и ставни с грохотом захлопнулись.

– Навоз! – не переставая, орал старый крестьянин. – Свежий навооооз!

– Жара, – пропыхтел мастер Ли, обвевая себе лицо веером. – Смрад, шум!

– Наш господин устал и должен отдохнуть! – крикнула Толстуха Фу Одноглазому Вонгу.

– Сойдет даже этот свинарник, – слабо простонал мастер Ли.

Одноглазый Вонг постучал золотым наконечником посоха по плечу Скряги Шэня.

– Эй, ты! – заревел он дурным голосом. – На тебя снизошли тысячи благословений, ибо господин Ли из Као решил отдохнуть в твоей убогой лачуге!

– А? – воскликнул Шэнь. а потом глупо уставился на золотую монету, упавшую ему на ладонь.

– Господин Ли из Као также требует комнату для своего спутника, господина Лю из Ю! – продолжал распинаться «мажордом», опустив вторую золотую монету в ладонь Скряги Шэня.

– Э-э? – промямлил тот, а третья монета уже шлепнулась в его руку.

– Господину Ли из Као также требуется комната для его козла! – вопил Одноглазый Вонг.

– Твой господин, должно быть, сделан из золота! – задохнулся Скряга Шэнь.

– Нет, – рассеянно заметил Одноглазый Вонг. – Но вот его козел да.

Уже через несколько минут я очутился в лучшей комнате Скряги Шэня вместе с Ли Као, козлом и мусором. Мы спрятали фальшивые золотые монеты внутри рыбьих голов и заплесневелых плодов манго, а мудрец скормил целую лопату этих отбросов животному. Затем последовала целая кружка касторового масла, а еще спустя некоторое время Ли Као при помощи парочки серебряных щипцов принялся копаться в куче навоза на полу и извлек из неё две блестящие монеты.

– Что? – воскликнул он. – Только две золотые монеты? Мерзкая тварь, не надо вызывать гнев господина Ли из Као!

В коридоре раздался глухой стук, похоже, Скряга Шэнь грохнулся в обморок около смотрового глазка в стене. Ли Као дал ему время прийти в себя, а потом повторил процедуру с мусором и касторовым маслом.

– Четыре? Четыре золотых монеты? – гневно закричал он. – Наглое животное, господину Ли из Као требуется четыреста монет в день, чтобы жить так, как он привык!

Хилая стена снова содрогнулась от удара тела об пол. Когда Скряга Шэнь очухался, мастер Ли попытал счастья в третий раз, и ярость его не знала границ:

– Шесть? Шесть золотых монет? Тупое животное, ты вообще когда-нибудь слышал о геометрической прогрессии? Два, четыре, восемь, а не два, четыре, шесть! Я продам тебя на собачий корм, а сам вернусь в Сверкающие Рощи Золотого Песка за козлом получше!

Грохот подсказал нам, что Скряга Шэнь в течение нескольких минут не придет в сознание, и мастер Ли вывел меня в коридор. Когда мы перешагнули распростертое тело, он взял меня за руку и очень серьезно произнес:

– Десятый Бык, если мы переживем наш визит к Прародительнице, то ты должен знать, что лучший щит солдата – это беззаботность. Если ты и дальше будешь ходить везде с вытянутым лицом и отягощенной душой, то станешь причиной нашей мучительной смерти, а потому нам надо незамедлительно заняться этой проблемой, – он проворно заковылял вверх по лестнице и принялся открывать двери, пока не нашел искомую.

– Вы кто? – закричала Красавица Пинь.

– Имя моего рода Ли, мое собственное имя Као, и в характере моем есть легкий изъян, – ответил он, вежливо поклонившись. – А вот это мой почтенный спутник, Десятый Бык.

– Но что вы делаете в моей спальне? – воскликнула Красавица Пинь.

– Выражаю свое почтение, а мой спутник собирается провести здесь ночь.

– А где Скряга Шэнь?

– Он, в свою очередь, готовится провести ночь с козлом.

– С козлом?

– О, это будет очень дорогой козел.

– Очень дор… Что вы делаете? – заверещала Красавица Пинь.

– Раздеваюсь, – ответил я, ибо был хорошо воспитан и даже помыслить не мог, чтобы противоречить наставлениям столь прославленного мудреца, как Ли Као. К тому же слушаться его мне приказал и настоятель, сейчас молящийся за мою душу.

– Я закричу! – возопила Красавица Пинь.

– Искренне надеюсь на это. Эх, если бы мне сейчас снова было девяносто, – ностальгически расчувствовался мастер Ли. – Бык, напряги пару мускулов для дамы.

Красавица Пинь уставилась на меня, а Ли Као повернулся и затрусил вниз по лестнице. Я улыбнулся молодой девушке, чья семья попала в щупальца ростовщика и чья красота была обречена прозябать в объятиях пожилого господина с парой блистающих свинячьих глазок, лысым пятнистым черепом, острым загнутым носом, больше похожим на клюв попугая, огромными отвислыми губами верблюда и двумя поникшими слоноподобными ушами, из которых торчали густые серые пучки грубых волос. Её соблазнительные губы приоткрылись.

– Помогите! – воскликнула Красавица Пинь.

Судя по звукам внизу, Скряга Шэнь добрался до козла, вооружившись касторовым маслом и ведром помоев, а я и Красавица Линь воспользовались случаем, чтобы познакомиться. В Китае, когда молодые люди желают узнать друг друга поближе, они обычно начинают играть в Порхающих Бабочек, ибо нет лучшего способа узнать кого-то получше.

– Ешь!! – заорал Скряга Шэнь на козла.

Познакомившись, юноша и девушка, по обычаю, переходят к Единению Зимородков, ибо невозможно после него не стать близкими друзьями.

– Золота!!! – взревел Скряга Шэнь.

Затем хорошо выпить вина, обсудить относительные достоинства друг друга и приступить к гончим Девятого Дня Осени.

– Ешь!!! – завопил Скряга Шэнь.

После чего молодой человек играет на музыкальном инструменте, а дама исполняет танец, вызвавший бы беспорядки при его показе на публике, и в результате они неминуемо сплетаются в Шести голубях Под Свесом Крыши в Дождливый День.

– Золота!!!! – раздались панические крики Скряги Шэня.

Теперь, когда дружба прочно установлена, остался шажок да прыжок до чувства родства, а самый быстрый способ достигнуть этого состояния – Феникс, Кружащий Над Алой Расщелиной.

– Ешь!!!!! – забился в истерике Скряга Шэнь.

Наконец, снова приходит очередь вина, любовной поэзии, Порхающих Бабочек, но уже медленных и сонных, сопровождаемых хихиканьем, и так в Китае продолжаются дела до самого рассвета, пока кто-нибудь не успокоится и не проверит подлинность золотых монет.

* * *

– Что это за ужасающая вонь, о, совершеннейший и проникновеннейший из любовников? – зевнула Красавица Пинь.

– Боюсь, это значит, что к нам приближается Скряга Шэнь, о, несравненная моя красавица, – с грустью ответил я, выбираясь из постели и натягивая штаны.

– А что это за угрожающий шум, о соблазнительнейше нежный тигр? – спросила Красавица Пинь.

– Боюсь, это Скряга Шэнь вооружает семь своих полуголодных слуг дубинами, о, редчайшая из лепестков розы, – вздохнул я, хватая свои сандалии, дорогую одежду, изукрашенный нефритом серебряный пояс, прекрасную остроконечную шляпу и усыпанный золотом сычуаньский веер.

– Будда милосердный! А что это за мерзкое создание непристойно вваливается в дверь? – завопила Красавица Пинь.

– Боюсь, это куча козлиного навоза, под которой можно найти Скрягу Шэня. Прощай, о, самая соблазнительная во всей вселенной, – сказал я и выпрыгнул в окно на улицу.

Там меня ждал Ли Као. Он хорошо отдохнул, проведя ночь в беседах с Толстухой Фу и Одноглазым Вонгом. Похоже, ему понравился блеск в моих глазах. Я нагнулся, он вспрыгнул мне на спину, и мы помчались к городским стенам. Вдогонку нам неслись крики Скряги Шэня:

– Верните мои пятьсот золотых!!!