Текст книги "Колыбельная для двоих"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Она будет точной копией матери.
– До кончиков ногтей.
– И это все, что можно сделать?
– Боюсь, что да, по крайней мере до тех пор, пока наука не продвинется вперед. В таком деле, как это, все, что врач может сделать, – это выявить тех дочерей, которые не были зачаты «непорочным» путем. Тех, у кого обнаружены хоть малейшие отклонения от генетического набора матери, можно снять со счетов. Те же, кто полностью соответствуют, возможно, являются партеногенетическими дочерьми. В науке, доктор Вэйд, доказательство теории заключается не в отрицании, а в утверждении.
Оба врача замолчали, какое-то время они сидели, погруженные в собственные мысли. Там, за стеклянными стенами, Дороти Хендерсон располагала всеми ответами, которые ей были нужны.
Мозг и сердце Джонаса Вэйда лихорадочно работали. Ему нужно было остановиться, подумать, ему нужно было все осознать, обработать, классифицировать и попытаться собрать разрозненные части головоломки воедино. Дороти Хендерсон сказала несколько тревожных вещей – вещей, о которых Джонас Вэйд не думал до этого момента. Она упомянула дерматоидные кисты. Доктор Вэйд знал о них, видел их во время хирургических операций – безобразные, клейкие массы, содержащие волосы, зубы и нервы. Яйцеклетка сходила с ума, скапливая в себе все элементы человеческого существа, но в неправильных пропорциях. Если ей позволялось расти, она убивала женщину.
В его голове пронеслось еще одно неприятное воспоминание. В статье о партеногенетических индюшатах говорилось, что один не развился нормально, родился с плохим зрением, скрюченными пальцами и плохой моторикой движений. Если спроецировать это на человека, то становилось тревожно.
Из партеногенетической яйцеклетки могло развиться что угодно: от дерматоидной кисты до ребенка с плохим зрением или – как в самом страшном сне – живое дышащее существо, нечто среднее между этими двумя крайностями.
Эта мысль так потрясла Джонаса Вэйда, что он уставился на красивое лицо Дороти Хендерсон, даже не осознавая этого. Новая идея завладела им и сформировалась в повергающий в ужас вопрос. Было ли то, что росло в чреве Марии Анны Мак-Фарленд, действительно ребенком?
Глава 9
Первое июля выдался невероятно жарким днем. Несмотря на работающий кондиционер, трое людей, сидевших в машине, вспотели и буквально приклеились к кожаной обивке салона. Все молчали.
Со дня выписки Марии из больницы прошла уже неделя, и за все время, за исключением этой утренней поездки, в их отношениях не было никаких сдвигов. Тед Мак-Фарленд, попытки которого вернуть себе положение главы семьи не увенчались успехом, прожил неделю в полном уединении, проводя тихие дни в офисе и задумчивые вечера в гостиной, и увеличил количество «спортивных» дней с одного до четырех. За всю неделю он мало видел свою дочь, а когда видел, не знал, что ей сказать. Перебинтованные запястья и красные шрамы на пальцах казались ему немым укором, свидетельством того, что он не справился с возложенной на него ролью отца. Он оставил Марию в покое, позволил ей провести неделю в одиночестве, тихо бродить по дому…
Мчась по шоссе, Тед вспоминал прошлый вторник, когда они втроем посетили отца Криспина. Тогда было очень тепло, даже в девять часов утра, а кабинет отца Криспина не был оснащен кондиционером. Сохраняя дистанцию с идущей впереди него машиной, Тед вспомнил, каким серьезным было лицо священника, когда тот говорил.
– Я думаю, это не просто важное решение, Тед, а необходимое. Так будет лучше для Марии. Но решать тебе, думай. В конце концов, ты же не можешь оставить ее дома.
Тед бросил взгляд на дочь, сидевшую рядом с ним в кресле, на ее лишенное всяких эмоций лицо, на стеклянный взгляд голубых глаз, на перебинтованные запястья, скрытые длинными рукавами блузки. В эту секунду ему захотелось, чтобы она сражалась с ними. Он смотрел на нее, надеясь на вспышку гнева, на инстинкт самосохранения, молясь, чтобы она внезапно встрепенулась и послала их всех к черту.
– Монахини позаботятся о ней, – продолжал священник, изучая лицо Марии, она сможет поговорить со священником в любую минуту, когда решит, что созрела для исповеди, и каждый день посещать мессу. К тому же ей не придется терять целый учебный год, через дорогу есть школа, в которую она сможет пойти в сентябре. К моменту рождения ребенка Мария уже закончит первое полугодие двенадцатого класса. После этого она сможет вернуться в свою родную школу и закончить ее в июне со своим классом.
Отец Криспин встал, обошел вокруг стола и присел на его краешек, обхватив руками колено.
– Обо всем уже договорено. Я говорил с доктором Вэйдом, он тоже связался с ними. Как правило, они не берут девушек, чей срок беременности меньше четырех месяцев. Доктор Вэйд считает, что у Марии три месяца или немногим больше. Однако, принимая во внимание нашу ситуацию и наши рекомендации – мою и доктора Вэйда, – они согласились принять Марию уже сейчас. Тед, тебе придется позаботиться о финансовой стороне дела и необходимых бумагах. Сделаешь это в следующий понедельник, когда повезешь туда Марию.
Тед повернул переключатель кондиционера на максимум. Он посмотрел на сидевшую рядом с ним Люссиль – на ее напряженное лицо, на тонкую линию губ – и подумал о предстоящих шести месяцах.
Глядя вперед на транспортное пересечение, Тед снова услышал голос отца Криспина.
– Что касается ребенка, то пока никаких бумаг подписывать не нужно. Это можно будет сделать в первые полгода после его рождения. Там уж вы решите, будете ли отдавать ребенка на усыновление или нет.
Тед бросил взгляд на дочь. Мария, казалось, ничего не слышала.
В конце их короткой неловкой встречи отец Криспин попросил Марию задержаться на пару минут, поэтому Тед и Люссиль пошли к машине одни. Когда, спустя несколько минут, Мария появилась на улице, по ее лицу ничего нельзя было прочесть.
Глядя сейчас в зеркало заднего вида на то же отрешенное выражение лица, он понимал, что его дочь не собирается оказывать никакого сопротивления. Тед поймал себя на мысли, что от этой сегодняшней поездки ему стало на душе несколько легче.
Люссиль Мак-Фарленд провела неделю не лучше, чем Тед, едва обращая внимание на избрание Папы Римского – Павла VI – и практически не смотря по телевизору его коронацию. Она обзвонила своих подруг и приятельниц и, пожаловавшись на то, что подхватила грипп, заперлась в доме. Несколько раз она думала о том, чтобы снова предпринять попытку и поговорить с Марией, но так и не решилась на это – в какой-то степени из-за боязни отказа, но в основном из-за того, что ей нечего было сказать дочери. Так же, как и муж, Люссиль не знала, что делать; ей нужно было время, чтобы хорошенько подумать обо всем, взять контроль над ситуацией в свои руки и, быть может, найти способ изменить ее.
Прежде всего она последовала совету отца Криспина и удалила двенадцатилетнюю Эми из дома.
Вечером после попытки самоубийства Марии Люссиль позвонила двоюродной сестре в Сан-Диего и спросила, не может ли она взять к себе на неделю Эми. Двоюродная сестра, ровесница Люссиль, у которой была тринадцатилетняя дочь, сказала, что она с радостью примет ее. Когда же о предстоящей поездке сказали Эми, то та пришла в неописуемый восторг. Девочки дружили уже давно и общались во время редких семейных встреч. Перспектива провести неделю в Сан-Диего в обществе своей ровесницы казалась сказочной.
Почувствовав первые признаки надвигающейся истерики, она сделала глубокий вдох; паника медленно отступила. Несмотря на умение управлять собой, сегодня утром Люссиль была на грани полного нервного срыва.
Она молча стояла на пороге комнаты Марии и наблюдала за тем, как ее дочь упаковывает свои вещи в маленький чемодан. Люссиль не могла сказать, чувствует ли дочь ее присутствие или нет. Двигаясь словно в гипнозе, девушка медленно достала из ящиков несколько вещей, аккуратно сложила их и положила в чемодан.
Люссиль хотела помочь ей, хотела сказать Марии, что из вещей ей нужно взять, так как она видела, стоя на пороге комнаты, что ее дочь брала очень мало. Несколько комплектов нижнего белья. Ночную сорочку. Летнее платье. Просторное домашнее платье в гавайском стиле. Дневник. И напоследок маленькую бутылочку с водой в форме Пресвятой Девы Марии, с короной в качестве пробки. Увидев, как последний предмет – самое драгоценное из имущества Марии – исчез в ее чемодане, Люссиль повернулась и побежала в конец коридора, где она, прислонившись щекой к стене, безмолвно взмолилась: «Ради Бога, Мария Анна Мак-Фарленд, скажи что-нибудь! Закричи! Заплачь! Что угодно! Только не молчи…»
Когда боль снова дала о себе знать, на этот раз сильная, близкая к тому, чтобы поглотить ее, Люссиль Мак-Фарленд поднесла ко рту кулак и прижала его к губам. Последняя неделя была безрадостной. Все три недели – настоящим кошмаром. Неужели Тед, отец Криспин и доктор Вэйд действительно думают, что, услав Марию из дома, они тем самым смогут вернуть в их дом мир и покой?
Из трех человек, сидящих в машине, только у одного не было ни малейших эмоций по поводу цели этой поездки. В жизни Марии не было ничего нового: каждый день был похож на предыдущий, бесконечная череда унылых, безрадостных дней. Она дважды встречалась с доктором Вэйдом. Длинные нити, скрепившие края раны, были удалены, так что теперь на руках были видны лишь тонкие красные шрамы. Также он снова сделал несколько анализов крови и мочи и взвесил ее. Когда он предложил провести гинекологическое обследование, Мария покорно согласилась. Он был добр и дружелюбен по отношению к ней и во время двух их встреч, как ей показалось, был на грани того, чтобы что-то сказать ей. Но каждый раз он отказывался от этой идеи, чему Мария была весьма рада. Несомненно, доктор Вэйд хотел прочитать ей лекцию или спросить ее о том же, о чем спрашивали ее все остальные.
На прошедшей неделе произошли два события, которые должны были привлечь к себе, пусть и ненадолго, даже ее внимание, но не привлекли. Первым событием был телефильм с Президентом Кеннеди, где он стоял перед огромной толпой и кричал: «Ich bin ein Berliner!» [11]11
Я берлинец!
[Закрыть].
Второе событие произошло, когда она лежала в постели на спине и водила рукой по животу. Там, в низу живота, она нащупала небольшую выпуклость.
Мчась по шоссе и глядя на мелькающие дома, Мария вспомнила о коротком разговоре с Эми, произошедшем между ними накануне. Было решено сказать Эми неправду. Мария собиралась провести лето в Вермонте, в гостях у давней школьной подружки. Потом, когда Мария не вернется к началу учебного года, будет придумана еще одна ложь, например, что она сломала во время прогулки ногу.
Всю неделю со дня ее выписки из больницы Марии ужасно не хватало Эми. Младшей сестре запретили навещать ее, а потом услали в Сан-Диего, и к тому времени, когда она вернулась домой – только вчера, – Мария изголодалась по общению с ней.
Однако двенадцатилетняя Эми, которой еще не сказали о том, что на следующий день Мария уезжает, умчалась на улицу, чтобы рассказать друзьям о своих приключениях. К тому моменту, когда Эми вернулась, настало время ужина, и Мария, снова почувствовав тошноту, не присутствовала за столом.
Побыть наедине с сестрой Мария смогла только поздно вечером.
Мария мысленно представила комнату младшей сестры.
Царящий в ней хаос, бросающаяся в глаза несообразность соседства портрета Иисуса с музыкантами из популярной группы. Ярко-оранжевая наклейка на доске для записей с надписью «Скажи нет Никсону».
Увитая свежими одуванчиками гипсовая статуэтка Девы Марии. На кровати, обложкой вверх, лежал последний новомодный бестселлер. Из динамиков проигрывателя звучала популярная на этой неделе песня Эми «Телстар». Эми сидела «по-турецки» в центре комнаты и вязала осьминога из розовой пряжи.
Мария постучалась и, решив, что Эми услышала стук, просунула в комнату сестры голову.
– Привет. Можно войти?
– Эй! – воскликнула Эми, быстро спрятав ножницы и пряжу за спину, – стучаться нужно!
– Я стучала, – Мария бросила взгляд на проигрыватель, – очень громко, можно сделать немного потише?
Двенадцатилетняя девочка крутанулась на попе, пряча за спиной осьминога.
Мария вошла в комнату, закрыла за собой дверь и направилась к проигрывателю, чтобы приглушить звук.
– Знаешь, кто ты? – с умным видом произнесла Эми, – ты специалист по порче сюрпризов!
Мария обернулась.
– В смысле?
Эми вытащила из-за спины осьминога, у которого были сплетены только два щупальца, а из прорех в пряже виднелся пенопластовый шарик.
– Я делаю это для тебя.
Мария села перед Эми, пряча руки под бедрами.
– Хорошенький. И цвет мой любимый.
– Это прощальный подарок, я хотела сделать его до твоего отъезда.
Марию пронзила острая боль, но ей удалось удержать на лице улыбку.
– У тебя есть еще время. А чего ты не смотришь свою любимую передачу?
Эми сконцентрировала все свое внимание на осьминоге – отсчитывала пряди для третьего щупальца.
– А вместо нее показывают бейсбол. «Доджерс» играет.
Мария печально кивнула, наблюдая, как каштановые волосы Эми упали ей на лицо.
– Эми, ты будешь по мне скучать?
– Еще бы! Жаль, что я не могу поехать с тобой. Вермонт, это же супер! К тому же на целых три месяца. Я и не знала, что у тебя есть там подруга. Даже не представляю, как ты проживешь без Майка целое лето.
Мария закрыла глаза и тяжело сглотнула. «Эми, – с грустью подумала она, – как бы мне хотелось рассказать тебе обо всем. Я ненавижу лгать тебе. Ты должна знать правду, должна. В конце концов, я не сделала ничего такого, чего бы я должна была стыдиться».
Время от времени до ее сознания долетал голос Эми.
– Завтра я с друзьями собираюсь в Диснейленд. Там поставили новый аттракцион, называется…
«К тому же, – думала Мария, – ты, в отличие от всех остальных, поверила бы мне, скажи я тебе, что не сделала ничего плохого».
Сердце Марии учащенно забилось.
– Эми… я хочу тебе что-то сказать…
– Да? – Двенадцатилетняя девочка подняла голову и посмотрела на сестру взглядом умудренной опытом женщины. – Я тоже хочу тебе что-то сказать.
Увидев, что с лица Эми исчезло детское выражение, Мария нахмурилась.
– Что такое?
– Ну, я уже давно хотела сказать об этом тебе и родителям, но у меня не было возможности сделать это. Сначала они были расстроены из-за твоего аппендицита, потом я уехала в Сан-Диего, а за ужином они меня вообще не слушали, потому что были чем-то обеспокоены. Ну, ты сама знаешь, как они иногда могут. В общем, раз ты завтра уезжаешь, Мария, я скажу тебе об этом сейчас.
Мария вздохнула и в ожидании уставилась на сестру. Эми аккуратно положила ножницы и пряжу на пол, вытерла об штаны руки и со свойственной ей самоуверенностью во взгляде посмотрела на сестру.
– Я хочу стать монахиней, – тихо произнесла Эми.
Слова повисли в воздухе. Мария смотрела на сестру во все глаза. Через секунду ей захотелось рассмеяться и потрепать девочку по голове, но, увидев в огромных карих глазах серьезность и твердость намерений, Мария почувствовала, как ее охватил необъяснимый страх.
– Эми, ты серьезно?
– Конечно, серьезно. Ой, я знаю, что ты скажешь. Многие девочки говорят, что хотят стать монахинями, но спустя какое-то время полностью забывают о своем желании. Я много думала об этом и разговаривала на эту тему с сестрой Агатой. Она говорит, что в следующем году сможет взять меня в свой орден, в монастырь, где я буду учиться в школе, пока не стану послушницей.
Мария, дрожа всем телом, закрыла глаза.
– Эми…
– Знаешь, Мария, кто натолкнул меня на эту мысль? Ты! Несколько лет назад ты сказала, что хочешь стать монахиней, чтобы помогать людям. Мне было тогда всего десять лет, и я подумала, что нужно тронуться умом, чтобы захотеть быть монахиней. Ну там, из-за того, что им нельзя ходить в ярком и красить губы помадой. Но потом, Мария, когда я начала ходить на занятия по катехизису, я стала беседовать с сестрой Агатой. Она рассказала мне о всех тех благих деяниях, которые совершают монахини, на манер миссионеров или сестер милосердия, о том, что они не только учат в школе и шьют церковные одежды. Потом я вспомнила о том, что ты говорила о Корпусе мира и о том, как бы тебе хотелось помогать обездоленным людям. Я решила, что я тоже хочу делать это. Я хочу быть такой же, как ты Мария, но только я хочу делать это для Иисуса. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Взгляд, в котором чудесным образом смешивались детская чистота и неожиданная взрослость, заставил Марию отвернуться. Ей хотелось разрыдаться, убежать от восхвалений младшей сестры, от взгляда ее круглых глаз, в котором читалось обожание.
Не зная, что сказать, Мария обвела взглядом комнату. Она посмотрела на разбросанные балетки, на заброшенные куклы Барби, на нетронутые книжки про Нэнси Дрю [12]12
Нэнси Дрю – девушка-детектив, героиня известных во всем мире книг писательницы Кэролайн Кин.
[Закрыть], на недавно повешенный на стену новый плакат с Джеймсом Дарреном, на висевший на дверной ручке бюстгальтер с поролоновыми чашечками. «Эми, не торопись стать взрослой», – с грустью подумала Мария.
– Что скажешь?
Мария нашла в себе силы улыбнуться и сдержать дрожь в голосе.
– Ух ты, серьезное решение!
– Я знаю, но сестра Агата говорит, что пребывание в монастыре поможет мне принять решение. Она говорит, что из меня получится отличная монахиня, и она уже поговорила обо мне с матерью-настоятельницей. Я знаю, что маме с папой понравится эта идея.
Эми нахмурилась.
– Мария! Что-то случилось?
– Нет! – Мария улыбнулась самой лучезарной из своих улыбок.
– Эй, я очень рада за тебя!
Она сжала руку сестры.
– Мария, а почему бы тебе ни пойти в монастырь вместе со мной?
– Ой… – в ее смехе послышались истеричные нотки, – как же я могу быть одновременно монахиней и женой Майка, а?
Эми усмехнулась и взяла в руки ножницы и пряжу.
– Да уж никак. Я рада, что ты рада за меня. Твое мнение для меня очень важно. Я подожду удобного момента и скажу об этом маме с папой, ну, когда в доме будет тихо и спокойно.
Мария следила взглядом за проворными движениями пальцев Эми, которые продолжали перебирать пряжу.
Затем она услышала:
– А что ты хотела мне сказать, Мария?
На глазах Марии выступили слезы.
– Только то, что я буду по тебе скучать.
– Правда? – Эми посмотрела на сестру, ее лицо сияло от радости. – Впервые слышу от тебя такие слова! – Она обняла Марию за шею. – Я тоже буду скучать по тебе!
Мария заметила, что машина замедлила ход, съехала с главной дороги и начала петлять по старому жилому кварталу. Слова Эми все еще звучали в ее голове. Мария прижалась головой к стеклу и, проглотив слезы, подумала: «Не сейчас, не здесь. Я поплачу потом, когда останусь одна…»
Наконец машина остановилась. Все трое уставились на высокую живую изгородь, отделяющую подъездной путь от внешнего мира, и на небольшую скромную табличку, которая гласила: «Родильный дом Святой Анны».
Глава 10
Над Лос-Анджелесом висел пар и смог. Пролетающие самолеты оставляли в небе желтые дорожки; пальмы, опустив листья, понуро стояли в легкой дымке. Спасали мощные кондиционеры, работающие в здании больницы, их отдаленный рокот как бы отсчитывал время, напоминая доктору Вэйну, с каким днем ему предстояло в скором времени столкнуться. Он старался не думать об этом, концентрируясь на приятном вечере, в который в конечном счете этот знойный прогорклый день чудесным образом трансформируется и с наступлением ночи воздух начнет очищаться, небо окрасится в темные тона. Они будут сидеть в своем патио и потягивать Маргариту, на гриле будет жариться мясо, а друзья будут плескаться в бассейне.
Однако Джонас Вэйд думал не о предстоящем вечере. В портфеле, стоявшем под столом возле его ног, лежала работа, которой ему не терпелось заняться: папка, толстая от кипы заметок и отксерокопированных статей, малоизвестная книга, которую он нашел в букинистическом магазине, и, наконец, его собственная записная книжка, полная разрозненных мыслей и записей, которые нужно было оформить в читабельную версию. Все эти материалы объединял один общий заголовок: «Человеческий партеногенез. Реальность».
Он начал заниматься этим восемь недель назад, сразу после разговора с доктором Дороти Хендерсон. В течение этих восьми недель Джонас ходил в библиотеку и кропотливо ксерокопировал каждую заметку, свидетельствовавшую в пользу его теории. Он еще раз посетил лабораторию доктора Хендерсон и провел целый час в операционной городской больницы, расспрашивая пластического хирурга о современных методиках пересадки кожи. С каждым разом Джонас Вэйд все больше и больше убеждался в том, что Мария Анна Мак-Фарленд была партеногенетической матерью, но он прекрасно понимал, что все его доказательства не стоили и выеденного яйца без одного существенного, но отсутствующего фактора – самой девушки.
Теперь он очень сожалел о том, что настоял на отправке Марии в родильный дом Святой Анны. Лучше бы она была сейчас дома, хотя прекрасно понимал, что это было бы лучше для него, Джонаса Вэйда, а не для Марии.
В дверь его кабинета тихо постучали, тут же из-за двери показалась голова медсестры.
– Доктор Вэйд? – сказала она. – Вы сможете принять еще одну пациентку?
Он приподнял бровь и бросил взгляд на часы.
– Уже четыре часа. Я собрался уходить. Она по записи?
Медсестра бросила взгляд через плечо, затем вошла в кабинет и тихо прикрыла за собой дверь.
– Это Мак-Фарленд. Она говорит, что ей нужно поговорить с вами.
– Мак-Фарленд? Мария Анна Мак-Фарленд? – Джонас вскочил на ноги. – Пригласите ее.
– Я вам нужна?
– Нет, спасибо. Позвоните, пожалуйста, моей жене и скажите ей, что я немного задержусь.
Когда медсестра вышла, Джонас Вэйд сделал глубокий вдох и собрался с духом. Спустя секунду девушка стояла на пороге его кабинета. Он улыбнулся ей, чувствуя, как по его телу пробежала дрожь.
– Привет, Мария. Входи. Присаживайся.
Он наблюдал, как она вошла, аккуратно прикрыла за собой дверь, поставила чемодан на пол и села в одно из кожаных кресел. С их прошлой встречи она очень изменилась. Мария, немного прибавившая в весе, больше не была тоненькой угловатой девочкой-подростком. Густые каштановые волосы, разделенные на прямой пробор и убранные за уши, ниспадали по округлым плечам. Под свободным гавайским платьем вырисовывались контуры набухших грудей, и прежде чем она села, он заметил небольшой округлившийся живот.
Она была истинным воплощением женственности: казалась более мягкой, более гладкой. Он отогнал от себя эту мысль и сел.
– Какое совпадение, Мария, я как раз думал о тебе. Как у тебя дела?
– Доктор Вэйд, почему я беременна?
Не меняя выражения лица, Джонас опустил взгляд и посмотрел на ее запястья. Шрамы были едва заметны; чтобы их увидеть, нужно было хорошенько приглядеться. Затем он внимательно посмотрел на ее лицо.
Страх и смятение, которые он видел в ее больших голубых глазах во время их последней встречи, исчезли. Теперь она смотрела на него с такой поразительной самоуверенностью во взгляде, что это даже немного напугало его и заставило задуматься о том, что за странные метаморфозы с ней произошли.
– Подожди-ка минутку, в последний раз я видел тебя семь или восемь недель назад. И насколько мне помнится, Мария, тогда ты отрицала, что беременна.
Она кивнула.
– С тех пор многое изменилось. Теперь я точно знаю, что беременна. И я хочу знать почему.
Джонас Вэйд откинулся на спинку кресла и попытался напустить на себя беспристрастный вид.
– Ты по-прежнему считаешь себя девственницей?
– Я уверена в этом.
– А почему ты не в родильном доме?
– Я пробыла там шесть недель. И сегодня я оттуда уехала.
– Вот как. – Он взглянул на ее чемодан.
– Несколько раз ко мне приезжала моя подруга Германи. Она подробно рассказала мне, как до меня добиралась. Мне осталось лишь сесть в автобус и последовать по ее маршруту в обратном порядке.
– Ты добиралась сюда на автобусе? Такой долгий путь?
– У меня не было другого выбора.
– Но… где твои родители?
Мария пожала плечами.
– Дома, наверное.
– Они не знают, что ты уехала из родильного дома?
– Не знают.
Доктор Вэйд резко подался вперед и, сцепив руки в замок, положил их на стол.
– Ты хочешь сказать, что ты сбежала из родильного дома и приехала сюда? Никому ни сказав об этом?
– Да.
– Но почему?
– Потому что я не хочу там больше находиться.
– А почему ты приехала сюда? Почему не поехала домой?
– Потому что я хочу знать, почему я беременна, а вы единственный, кто может мне помочь.
– Мария… – Джонас Вэйд заерзал в кресле, его нога коснулась пухлого портфеля. – Мария, ты должна поехать домой. Я не могу действовать без разрешения твоих родителей.
– Да, я знаю это. Просто, понимаете, я хотела сначала заехать сюда, к вам, прежде чем я скажу им о своем решении. Вы единственный человек, которому я могу доверять и к которому могу обратиться за помощью. Доктор Вэйд, я не хочу встречаться со своими родителями один на один, я еще не готова к этому.
Его взгляд замер на ее лице, на котором под тонким налетом взрослости проглядывали детские черты. Да, изменилась, но не полностью, с грустью подумал он. Под маской взрослого человека по-прежнему скрывался ребенок.
– Чтобы поговорить со мной, тебе не нужно было уезжать из родильного дома. Ты могла просто позвонить, и я бы приехал к тебе.
Она решительно замотала головой; волосы волнами упали ей на лицо.
– Нет, нужно было. Я хочу, чтобы мой ребенок рос дома. Я хочу быть сейчас, когда это со мной происходит, рядом со своей семьей. Я хочу, чтобы они стали частью этого.
– Ты думала о том, какова будет их реакция?
– Это не важно, доктор Вэйд. Они должны принять меня. Они отослали меня прочь, потому что лицезрение меня напоминало им о чем-то грустном. Я не хочу, чтобы меня изолировали от мира как безумную жену мистера Рочестера [13]13
Речь идет о жене главного героя из романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр».
[Закрыть]. Изолировали, когда я не сделала ничего плохого. Доктор Вэйд… – Мария наклонилась вперед, выражение лица стало решительным, – вы можете сказать мне, почему я забеременела?
Он смотрел в ее ясные голубые глаза, в которых читались чистота и непорочность, и разрывался между решимостью рассказать ей о своих открытиях и тем, чтобы сохранить их в секрете.
– Может быть, это тебя удивит, Мария, но я думал о тебе все эти два месяца, и я тоже ломал голову над тем, как так получилось, что ты забеременела.
– Доктор Вэйд, я знала, что вы верите мне. Поэтому-то я и приехала сегодня к вам.
Джонас, желая избежать ее взгляда, резко встал и повернулся к большому – от пола до потолка – окну, выходящему на желтеющую долину. Ему нужна была минута, чтобы решить, как ему действовать, как рассказать ей о том, что он узнал. Сегодня Мария была совершенно другой, не такой, какой он видел ее в их прошлые встречи, до того, как с ней произошли эти загадочные метаморфозы. Джонас Вэйд смотрел в окно, рассматривая в стекле бледное отражение девушки. Теперь, принимая во внимание ее кардинально изменившуюся точку зрения, он смотрел на нее по-другому.
Ей повезло, что она жила в долине, где в одежде не было строгих правил, где девушка могла носить широкое свободное платье и танкетки, не вызывая у окружающих каких-либо «побочных» мыслей. Сегодня, он заметил, она с головы до ног, вплоть до тесемочек на ее танкетках была одета в сиреневатой гамме. Ее глаза, казалось, переняли тон платья и тоже стали сиреневого цвета. Волосы были блестящими, не отяжеленными лаком для волос, которым так активно пользовались современные женщины, гладкая кожа лица и рук была розоватого оттенка, как после принятия солнечных ванн.
«Как мне сказать ей о том, что внутри нее может расти не ребенок, а чудовищная масса?» – думал Джонас Вэйд.
– Как тебе жилось в родильном доме? – бросил он, пытаясь выиграть еще немного времени.
Он услышал, как она вздохнула. Ему показалось, что он уловил в ее вздохе нотки нетерпения.
– Как в колледже. В общежитии. В общем-то, на мой взгляд, весьма милое место, совсем не похожее на больницу. У меня была хорошая девочка-соседка, и монахини к нам хорошо относились. Но я поняла, что мне там не место. Остальные девочки были беременны, потому что они кое-что сделали, и они знали об этом. Они даже говорили об этом. Я же совсем другое дело. Мне там не место. У меня было много времени, чтобы обо всем подумать. В один прекрасный момент я просто поняла, что больше не могу сидеть сложа руки. Я должна выяснить, почему я забеременела.
Наконец он повернулся к ней.
– Что говорили тамошние врачи о твоем состоянии?
Ее глаза округлились.
– В каком смысле?
– Я полагаю, тебя осматривали врачи.
– Раз в неделю.
– А они… – черт, с каких это пор ему было трудно разговаривать с пациентом? – говорили, что ты здорова, что плод развивается нормально?
Нет необходимости пугать девушку; завтра утром он сможет запросить ее медицинскую карту.
Мария пожала плечами.
– Думаю, да. Они говорили, что я набрала мало веса, что отек ног – нормальное для беременных явление. Они особо-то со мной не разговаривали.
Джонас почувствовал раздражение. Ему нужно было лучше подготовиться к этому разговору; не доставало фактов, он не знал, что сказать.
– Ах, да, – они сказали, что с ребенком все в порядке.
Он тупо уставился на нее.
– Что?
– Я слышала сердцебиение. Там был один очень милый доктор, который…
Голос Марии утонул в восторженных криках его сознания: «Сердцебиение! У него есть сердцебиение!»
– Что-то не так, доктор Вэйд?
Джонас непонимающе посмотрел на нее.
– Что? Нет, прошу прощения, я задумался…
Его рука рассеянно коснулась спинки кресла.
Вот оно, главное неизвестное. У него было сердцебиение. Оно было живым…
Джонас Вэйд заставил себя сесть. Успокоившись, он сложил руки на столе.
– Мария, не тебя одну волнует вопрос, как ты забеременела. Я пытался решать эту задачу сам, но понял, что без твоей помощи я не смогу этого сделать.
– А как я могу вам помочь?
– Надеюсь, ответив всего лишь на несколько вопросов. По крайней мере давай попробуем, хорошо?
– Хорошо. То есть вы не собираетесь звонить моим родителям?
Джонас замер, словно ему отвесили звонкую пощечину. Он был настолько поглощен предстоящим научным исследованием, что начисто забыл о своих прямых обязательствах.
Девушка была беглянкой, о ней будет волноваться много людей. Джонас потянулся к телефону.
Спустя пять минут монахини родильного дома Святой Анны были оповещены и успокоены. В доме Мак-Фарлендов никто не брал трубку.
– Я попробую позвонить твоим родителям через пару минут. А пока, Мария, – Джонас положил перед собой чистый лист бумаги и достал из кармана халата сверкающую ручку, – давай вернемся назад, к приблизительной дате зачатия. Может быть, если мы подойдем к этому делу с правильной стороны, ты что-нибудь вспомнишь.
– Я уже думала об этом, доктор Вэйд. Там, в родильном доме. Во время последнего осмотра, неделю назад, врач сказал, что по его подсчетам у меня шестнадцать недель и что зачатие произошло в первой половине апреля. Я много размышляла об этом. Я хорошо помню, что было в апреле, потому что к Майку приезжали родственники, и я виделась с ним всего два раза до Пасхи, и один раз после. Первый раз во время барбекю, но это было днем, и мы ни на минуту не оставались наедине, второй раз, когда мы купались вечером у меня в бассейне. Третий раз, когда мы смотрели у меня дома кино, но с нами в комнате постоянно находились мои родители, которые не оставляли нас одних ни на секунду. Как же мы с ним могли сделать это? Я просто не могла сделать это и забыть, как все думают, у нас не было ни малейшего шанса, доктор Вэйд.
