Текст книги "Колыбельная для двоих"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
– Нет.
– Почему?
– Потому.
– Это не ответ.
– Потому что им на меня наплевать.
– А мне, по-твоему, не наплевать?
Она резко повернулась к нему, глаза яростно сверкнули.
– Нет, не наплевать! И вы это сами знаете. Позавчера, когда мои родители приехали к вам в кабинет, чтобы забрать меня домой, вы сказали, что не считаете, что я лгу.
– Да, Мария, но это не означало, что я поверил тебе. Это не одно и то же. Я лишь предположил, что ты сама веришь в то, что говоришь. Я не сказал, что ты говоришь правду.
– Это не имеет значения, доктор Вэйд. Важно то, что вы не считали, что я лгу, когда я говорила, что я девственница. Вы не думали, что я сделала что-то нехорошее.
Доктор Вэйд с трудом скрывал свою тревогу. Он внимательно изучал лицо девушки: его темные глаза слегка прищурились, лоб изрезали глубокие морщины. И снова он увидел в ней признаки того, что через несколько лет она расцветет и превратится в настоящую красавицу. А сейчас она, маленькая и беспомощная, с надеждой смотрела на него своими немыслимо голубыми глазами. Джонас подумал о том, что он узнал во время посещения библиотеки и обеда с Берни. На секунду он задумался, рассказать ли девушке о своих находках, но потом быстро отказался от этой идеи, посчитав ее преждевременной. Он подождет по крайней мере до тех пор, пока не поговорит с эмбриологом, которого ему порекомендовал Берни.
– Доктор Вэйд, – сказала Мария тихо, – если вы считаете, что я верю в то, что никогда не была в постели с мужчиной, вы верите, что я говорю правду?
– Порой наше сознание может вытворять весьма странные вещи, Мария. Может быть, ты сделала что-то, но забыла об этом.
Она решительно замотала головой.
– Доктор Вэйд, я девственница.
Отец Криспин и Мак-Фарленды сидели на пластмассовых стульях в конце коридора и пили из пластиковых стаканчиков горький кофе.
– Спасибо, что подождали, – сказал доктор Вэйд, – это не займет много времени. Отец Криспин, очень признателен вам за участие.
Он повел их за угол мимо поста медсестры в ординаторскую, и они все расселись в маленькой комнате.
– Мистер Мак-Фарленд, вам с супругой придется принять важное решение. Мы с отцом Криспином можем вам только посоветовать, решение же принимать вам.
Тед, держа руку Люссиль, грустно кивнул.
Джонас Вэйд продолжил:
– Когда человек предпринимает попытку самоубийства, особенно когда этот человек несовершеннолетний, я обязан сообщать о происшествии в полицию. Это делается не для того, чтобы привлечь жертву к какой-либо судебной ответственности, а для того, чтобы защитить ее. В случае с несовершеннолетними они переходят под опеку суда и изолируются из среды, которая довела их до попытки самоубийства.
Тед подался вперед, пытаясь что-то сказать, но доктор Вэйд поднял вверх руку.
– Пожалуйста, сначала выслушайте меня. Случай случаю рознь. Обстоятельства, среда обитания ребенка бывают разными. Как правило, жертве идет на пользу вмешательство властей. Например, когда ребенка изолируют из неблагополучной семьи.
Тед почувствовал, как Люссиль пошевелила пальцами, ее глаза были прикованы к врачу.
– Тем не менее, – продолжал Джонас Вэйд, – я не думаю, что в случае с Марией вмешательство службы опеки принесет пользу. Я говорю это, потому что знаю, какая у нее дома атмосфера, и знаю, что она является активным членом церковной организации. Я не вижу необходимости информировать об этом происшествии власти, но мы должны найти разумное решение.
Маленькая комната, насквозь пропахшая сигаретным дымом, погрузилась в тишину. Все четверо думали над услышанным. Наконец Тед прервал молчание.
– Доктор Вэйд, Мария согласилась поговорить с вами?
– Да, согласилась, но я не могу сказать вам, о чем мы говорили. У нее, как и любого взрослого человека, есть право рассчитывать на конфиденциальность разговора. Единственное, что я могу сказать, – это то, что мы должны действовать быстро.
– Доктор. – Голос был плоским, лишенным всяких эмоций. Он исходил от Люссиль, которая сидела белая как полотно. Без макияжа и привычной аккуратной прически Люссиль Мак-Фарленд выглядела изможденной. – Почему она сделала это?
Он развел руками.
– А почему бы вам не спросить об этом ее?
Люссиль покачала головой, не в состоянии произнести больше ни слова.
В разговор вступил Тед.
– Доктор Вэйд, я не понимаю, почему Мария открывается чужим людям, а не нам? Она что, не доверяет нам?
– Мистер Мак-Фарленд, ваша дочь ищет человека, который бы ей поверил. Вероятно, вы и ваша супруга не выказали должного доверия к ее словам, поэтому она отвернулась от вас.
– Но ведь то, что она говорит, явная ложь!
Доктор Вэйд потер нос.
– Некоторые аспекты этого дела весьма необычны. Эти ее настойчивые заверения в собственной девственности… – Он на секунду задумался, решая, рассказать им о своих подозрениях и находках или нет. В конце концов он принял решение подождать до тех пор, пока он не поговорит с доктором Дороти Хендерсон. – Как бы там ни было, дело не в том, говорит ли она правду или нет. Дело в том, как она воспринимает свое положение и ваш отказ поверить ей.
– Такое часто случается? – спросил отец Криспин.
– Крайне редко, святой отец. Как правило, девушки, не желающие признаваться в том, что они добровольно вступили в сексуальную связь, заявляют, что их изнасиловали. Мало кто из них настаивает на девственности, когда не сегодня-завтра начнет расти живот. Хотя известны случаи, описанные в журналах по психиатрии, когда женщины вплоть до самых родов, а то и после родов заявляли о том, что никогда не делили постель с мужчиной. Во всех этих случаях имело место психическое расстройство.
– Нет! – прошептала Люссиль. – Моя дочь не психопатка.
– Я не говорю, что она психопатка, миссис Мак-Фарленд, на данный момент это должно волновать вас меньше всего. Реальность такова, мистер и миссис Мак-Фарленд, что вы имеете на руках беременную дочь-подростка, которая эмоционально неустойчива и которая нуждается в наблюдении специалиста. Вы должны решить, что делать. Исходя из того, что аборты запрещены, а о браке не может быть и речи, – он сделал паузу, наблюдая за их лицами, – вам остаются только два возможных варианта. Либо оставить Марию дома, либо отослать ее куда-нибудь до момента рождения ребенка.
В комнате снова повисла тишина. Джонас бросил быстрый взгляд на часы. Сразу после этой встречи он собирался позвонить доктору Хендерсон.
– Что вы имеете в виду, – раздался уставший голос Теда, – отослать ее?
– Думаю, мистер Мак-Фарленд, Марии будет лучше, если вы передадите ее на попечение специалистов.
Он внимательно всмотрелся в лица сидящих перед ним, задержавшись взглядом на лице отца Криспина. Джонас Вэйд видел в тяжелом подбородке, в щетинистых бровях, в маленьких беспокойных глазах священника тревогу. И он знал почему. Мария Анна Мак-Фарленд была образцовой католичкой, беспрекословно сознающейся в своих самых постыдных грехах семейному священнику. Но этот грех, к большой досаде священника, Мария утаила от него.
– Доктор Вэйд, – раздался голос отца Криспина, – я не хочу оспаривать рекомендации, которые вы даете мистеру и миссис Мак-Фарленд, и я также не хочу вмешиваться в ваши дела, однако позвольте мне предложить на рассмотрение свою идею.
– Напротив, святой отец, буду рад выслушать все ваши предложения.
– Прекрасно, – сказал отец Криспин, ударив в ладоши, – тогда вот, что я предлагаю.
Глава 8
– Добрый день, доктор Вэйд. Я Дороти Хендерсон.
Джонас пожал крепкую руку.
– Большое спасибо, что смогли принять меня, доктор Хендерсен.
– Всегда рада! Прошу в мои владения.
Первой мыслью Джонаса Вэйда было: красивая, но неженственная. Доктор Дороти Хендерсон, эмбриолог, была действительно красива, но немного мужеподобна. Потом, когда он следовал за ней в недра лаборатории, он изменил свое мнение: врожденная элегантность, даже величавость. Она шествовала впереди в наброшенном на широкие квадратные плечи безупречно белом халате, словно принцесса, словно она несла на своих плечах колоссальный груз. Ее походка была плавной и грациозной, тело стройным и молодым, хотя исследовательнице было не меньше пятидесяти лет. Красновато-каштановые волосы, очень длинные и густые, были разделены на прямой пробор и собраны на затылке во внушительный пучок; кое-где в идеальной прическе сверкали белоснежные прядки. Она была бывшей прима-балериной.
Повернувшись, доктор Дороти Хендерсон улыбнулась: зубы были великолепными, глаза лучистыми и зелеными, но кожа испещрена мелкими морщинками. Актриса, познавшая славу и признание, великодушно позволила молодым занять свое место. Ее голос, когда она заговорила, оказался удивительно сильным. Кем бы ни казалась Дороти Хендерсон, для Джонаса, который пришел к ней, чтобы получить ответы на мучавшие его вопросы, она прежде всего была ученым.
– Доктор Вэйд, Берни сказал вам, чем мы здесь занимаемся?
– Нет, даже не намекнул.
– Вы знаете, что такое клонирование?
Он окинул взглядом небольшую лабораторию, заметил двух ассистентов, работавших за столами, втянул носом резкие неопределимые запахи и услышал за журчанием жидкостей и гудением инкубатора тихое, размеренное тиканье спектрометра.
– Я слышал это слово. Что-то связанное с созданием жизни в пробирке.
– Для начала, доктор Вэйд, я дам вам буквальный перевод этого слова. На греческом языке оно означало скопище или толпу. Мы же, принимая во внимание наши цели, интерпретировали это слово несколько иначе: на языке науки клоны – это популяции индивидуальных организмов, произведенных от одного родителя. Конечно же, в результате бесполого размножения.
Взгляд Джонаса переместился в центр стерильной комнаты и остановился на батарее аквариумов. В аквариумах, накрытых решетчатыми крышками и наполненных небольшим количеством мутной воды, содержались колонии блестящих пучеглазых лягушек.
– В основном, доктор Вэйд, мы здесь занимаемся бесполым размножением лягушек от одного родителя-донора. Сначала мы пересаживаем ядро дифференцированной клетки, взятой из тела лягушки, в цитоплазму лягушачьей яйцеклетки, затем выращиваем ее и в конечном счете получаем взрослую особь – копию первой лягушки.
Она неторопливо, как музейный экскурсовод, показывала различные приборы, объясняла методики.
– Сначала мы берем яйцеклетку лягушки и разрушаем ядро сверхтонким ультрафиолетовым лучом. Это южно-африканские когтистые лягушки, яйцеклетки которых настолько хрупки, что любое механическое воздействие просто невозможно. После этого мы помещаем вылущенную яйцеклетку или яйцеклетки в специально подготовленную питательную среду и берем донорскую клетку, – Дороти Хендерсон остановилась за спиной молодой азиатки, которая сидела на высоком стуле и смотрела в микроскоп, – изъятую из кишечника головастика, вбираем ее в стерильную микропипетку и внедряем ее ядро в вылущенную яйцеклетку. После этого яйцеклетки выращиваются в специальной среде, а результаты исследуются.
Она подвела его к большой металлической «печке», через стеклянную дверь которой виднелись полки с сосудами.
– Как только они достигают стадии бластулы, их пересаживают в среду, в которой они смогут развиваться дальше и превращаться в головастиков.
Затем они остановились перед небольшим, покрытым водорослями резервуаром, где вторая лаборантка работала с микроскопом, держа в одной руке шприц, а в другой – ручку. Не отрывая глаз от линзы микроскопа, она делала заметки в блокноте.
– Все клоны одного объекта, доктор Вэйд, или одновременно прекращают свое развитие из-за каких-либо генетических дефектов, или развиваются нормально и демонстрируют идентичность как по форме, так и по содержанию.
Дороти Хендерсон улыбнулась теплой, очаровательной улыбкой и подвела Джонаса Вэйда к батарее аквариумов, стоявших в центре лаборатории. На каждом была прикреплена табличка с надписью «Xenopus laevis» и римской цифрой, и в каждом сидело по нескольку лягушек. Однако в первом аквариуме с надписью «Xenopus laevis: Primus» сидела только одна лягушка.
– Это Примус, наш первый номер, – он является прародителем. Все эти, доктор Вэйд, – она махнула рукой в сторону шести аквариумов, – последующие поколения, которые клонировались друг за другом. Они все, по сути дела, точные копии Примуса.
Джонас Вэйд наклонился, внимательно посмотрел на лягушку, затем выпрямился.
– А у него большая семья.
– Ох, нет, доктор Вэйд, все эти лягушки не потомки Примуса. Они и есть Примус.
Он уставился на холодные, безжизненные глаза лягушки. Время от времени Примус мигал, что было единственным признаком того, что он был живым.
– Потрясающе…
– Эта идея не нова, доктор Вэйд. Ученые уже давно и серьезно занимаются вопросом клонирования, с тысяча девятьсот второго года. – Доктор Хендерсон слегка коснулась руки Джонаса. – К сожалению, здесь, на земноводных, мы вынуждены остановиться. Наука с удовольствием бы взялась за млекопитающих, но пока мы не располагаем нужными технологиями. Яйцеклетка млекопитающего составляет одну двенадцатую от размера яйцеклетки лягушки – около одной сотой дюйма в диаметре, – в то время как диаметр лягушачьей яйцеклетки равен одной восьмой дюйма. Здесь, в лаборатории, мы используем обычные микроскопы и линзы со стандартным увеличением, для человеческой же яйцеклетки нам бы понадобилось специальное оборудование, которое еще не изобретено. Когда-нибудь ученые смогут вылущить человеческую яйцеклетку, пересадить в нее клетку, взятую у живого человека, и произвести на свет клонов этого человека. Только вот, – она пожала плечами, – когда это произойдет, никому не известно.
Он покачал головой и медленно обвел взглядом лабораторию. Время от времени он слышал сообщения об экспериментах в этой области, но не знал, что ученые продвинулись так далеко. Здесь, перед ним, сидел Примус, размноженный снова и снова, ad infinitum – до бесконечности.
Дороти Хендерсон увидела выражение его лица – выражение, которое она наблюдала много раз и к которому уже привыкла.
– Пожалуйста, доктор Вэйд, пусть вас не тревожит то, чем мы здесь занимаемся. Мы не манипулируем генетикой, мы не нацисты. Клонирование лишь малая часть той увлекательной новой эры, что открывается в области сексуальной репродукции. Замораживание спермы и искусственное оплодотворение еще вчера казались фантастикой, а сегодня являются реальностью. Завтра мы увидим зачатие в пробирке, пересадку эмбриона от одной женщины к другой, искусственные матки, предварительное определение пола плода и, конечно, клонирование человека.
Она улыбнулась ему.
– Я так думаю, доктор Вэйд, вы пришли сюда не для того, чтобы прослушать краткий курс по клонированию, не так ли?
Он оторвал глаза от Примуса и улыбнулся эмбриологу в ответ. Дороти Хендерсон, кем бы она ни казалась, была ученым до мозга костей.
– Вы правы, не для того. Хотя я не прочь прийти сюда еще раз и прослушать более подробную лекцию.
– Буду рада видеть вас, доктор Вэйд, я не избалована гостями. Давайте пройдем в мой, с позволения сказать, кабинет.
Он зашел следом за ней в крошечную комнатку, отделенную от лаборатории стеклянной стеной, где, к его большому удивлению, было очень тихо, после того как закрыли дверь. Дороти Хендерсон села за заваленный бумагами и книгами стол, Джонас сел напротив нее.
– Извините, кофе не могу предложить. Кофеварка сломалась, а починить ее у нас нет возможности.
Он откинулся на спинку металлопластикового стула, сложил руки на коленях и улыбнулся.
– Постараюсь не слишком злоупотреблять вашим временем, доктор Хендерсон. Берни сказал вам о цели моего визита?
– Нет, единственное, что он сказал, – у вас есть вопросы, на которые я, возможно, знаю ответы.
Джонас Вэйд открыл было рот, чтобы рассказать о том, что его интересовало, но не смог подобрать нужных слов. Раньше ему казалось, что он без труда сможет начать разговор, но на деле это оказалось совершенно не так. Все утро, пока он принимал пациентов и делал операцию по удалению аппендикса, он подготавливал себя к этому разговору.
Все зависело от того, что скажет ему эта женщина, – доктору Хендерсону выпал жребий вершить судьбу его исследования. Так или иначе она примет решение за него: либо продолжать двигаться в этом направлении, либо оставить эту идею раз и навсегда.
Как сказал Берни, все зависело от одного фактора: мог ли партеногенез происходить естественным путем у млекопитающих, и если да, то каким образом?
Он решил подойти к интересовавшему его вопросу издалека.
– Доктор Хендерсон, что вы можете сказать мне о партеногенезе?
– Партеногенез – это развитие яйцеклетки в эмбрион без участия сперматозоидов.
– Да, но мне бы хотелось узнать, это явление реальность или всего лишь абстрактная гипотеза?
– Ну, нет, доктор Вэйд, это никоим образом не абстрактная гипотеза. Науке уже давно известны случаи развития яйцеклетки в эмбрион партеногенетически, когда на нее оказывалось какое-либо воздействие – химическое, физиологическое или механическое. Это много раз доказывалось в лабораторных условиях. Однажды исследователям удалось запустить партеногенетический процесс у бесхвостых амфибий – у лягушек и жаб. После чего ни у кого не осталось сомнений, что партеногенез возможен и у позвоночных. По сути, партеногенез и есть то, чем мы занимаемся в стенах этой лаборатории.
Джонас Вэйд посмотрел на свои руки. Он заметил, что его сердце начало биться с удвоенной частотой. Наступал решающий момент – время вопроса, на который не смог ответить Берни, вопроса, от которого все зависело…
– Доктор Хендерсон, а как насчет млекопитающих? Возможен ли партеногенез у млекопитающих?
– Да.
Ответ и спокойный, решительный тон доктора Хендерсон шокировали его.
Джонас уставился на нее.
– Вы уверены?
– На все сто, доктор Вэйд. В лабораториях проводились опыты, в частности, над мышами и кроликами. На яйцеклетку оказывается воздействие, и она начинает развиваться естественным образом.
– Вообще-то, доктор Хендерсон, рукотворный партеногенез – это не совсем то, что Леня интересует. Вам известны случаи, когда партеногенез возникал у млекопитающих в естественных условиях?
– В естественных?
– Самопроизвольно.
– Самопроизвольно… – Тонкая рука рассеянно потерла лоб. – Известны случаи, когда у кошек и хорьков яйцеклетки начинали делиться без оплодотворения. Что касается партеногенеза в естественных условиях, доктор Вэйд, то есть в природе, то мы не имеем возможности проверить это. Вне стен лаборатории можно говорить лишь о предположениях.
– Тогда, быть может, вы сможете объяснить мне, как происходит партеногенез. Что его запускает?
– Как я понимаю, вас интересует, что заставляет яйцеклетку делиться. Этого, доктор Вэйд, мы не знаем. Единственное, что нам известно, так это то, что необходимо воздействие, которое имитирует действие сперматозоидов. Не забывайте, доктор, что все, что делает сперматозоид, – это внедряется в яйцеклетку и запускает процесс деления. Если найдется другое вещество или стимулятор, который возьмет на себя эту функцию, то деление клетки начнется без участия сперматозоида.
Я вам расскажу о двух лабораторных веществах, активизирующих процесс клеточного деления. Первый, – она подняла вверх сужающийся к кончику палец, – используется в опытах с морскими ежами. Вы берете неоплодотворенные яйцеклетки морских ежей, помещаете их в морскую воду, добавляете небольшое количество хлороформа или стрихнина, и яйцеклетки начинают самостоятельно развиваться. В результате вы получите нормальных, полностью развитых морских ежей. Или в других опытах, – она подняла вверх второй палец, – яйцеклетки подвергаются физиологическому шоку, который вызывается солевым раствором: в воду с яйцеклетками добавляется хлорид магния. Яйцеклетки активируются под действием раствора, происходит обыкновенное дробление клетки, и в результате, как и в первом случае, вы получаете нормальных, здоровых «партеногенетических» морских ежей – точные копии донора.
В первом случае воздействие является химическим, во втором – физиологическим. В случае с лягушками партеногенез активируется путем ввода с помощью иглы инородного протеина непосредственно в яйцеклетку. Этот метод сочетает в себе оба предыдущих.
– Но, доктор Хендерсон, в яйцеклетке содержится только половина набора хромосом, необходимых для строительства взрослой клетки. Ведь для того, чтобы яйцеклетка развилась в эмбрион, в ней должно содержаться правильное число диплоидных хромосом. Я всегда думал, что второй половиной хромосомного набора яйцеклетку обеспечивают именно сперматозоиды.
Ее губы тронула легкая улыбка.
– Вы правы, доктор Вэйд. При обычном зачатии хромосомы сперматозоидов соединяются с хромосомами яйцеклетки; в каждой содержится по двадцать три хромосомы. Если вы помните, то во время стадии созревания яйцеклетки, еще до оплодотворения сперматозоидом, яйцеклетка делится и производит второе полярное тельце, в котором содержится половина набора хромосом яйцеклетки. При партеногенезе созревающая яйцеклетка по какой-то неизвестной нам причине не высвобождает это полярное тельце, а оставляет в себе. Хромосомы, содержащиеся в этом тельце, возвращаются назад и соединяются с хромосомами первого полярного тельца. Невысвобожденное полярное тельце становится, по сути, мужским пронуклеусом, который сливается с женским пронуклеусом и образует зиготу. Когда потом эта яйцеклетка подвергается воздействию, химическому или какому-либо еще, начинается процесс деления. А так как клетка содержит в себе необходимые сорок шесть хромосом, происходит развитие эмбриона.
– А как этот процесс происходит у млекопитающих?
– Очень просто. Яйцеклетки, скажем, кроликов помещают в питательную среду, состоящую из кровяной плазмы и зародышевого экстракта, и подвергают температурному шоку, который их таким образом активирует. Те яйцеклетки, которые избежали поглощения полярным тельцем и начали делиться, помещают в фаллопиевы трубы крольчих, предварительно инъецированных гормонами, чтобы их тела не отторгли трансплантированные зиготы. Те, которые дорастают до стадии бластоцита и которые не нужно удалять хирургическим путем, как правило, развиваются полностью. Более того, доктор Вэйд, возможно даже спровоцировать зародышевое развитие яйцеклетки, если в период овуляции положить на область фаллопиевых труб крольчихи холодный компресс. Конечно, случаи рождения животных крайне редки, но тем не менее несколько здоровых нормальных крольчат были рождены на этот свет без участия сперматозоидов.
– Доктор Хендерсон, – Джонасу Вэйду еле удавалось контролировать свои эмоции, она уже и так сказала ему больше, чем он ожидал. – Мы можем поговорить о людях?
Выражение ее лица не изменилось.
– Конечно. Какой партеногенез вас интересует, самопроизвольный или рукотворный?
– Самопроизвольный.
– Тема интересная, но не новая, доктор. Над человеческими яйцеклетками были проведены сотни исследований, и некоторые из этих исследований показали, что несколько яйцеклеток, вышедших из фолликул, начали деление еще до того, как вышли из яичников; то есть там, где контакт со сперматозоидами просто невозможен. Насколько я помню, происходило подобное где-то в шести случаях из четырехсот. Результаты некоторых исследований, в частности, проведенных в Филадельфии двадцать лет назад, показали, что около трех четвертей процента всех человеческих яйцеклеток начинают развиваться партеногенетически еще до того, как они попадают в фаллопиевы трубы. Если следовать этой статистике, то случаи «девственного размножения» так же часты, как и случаи рождения однояйцевых близнецов. Однако большинство этих созревающих яйцеклеток либо выделяются из организма во время овуляции и менструации, либо развиваются в дерматоидные кисты и опухоли, которые удаляются хирургическим путем. Некоторые ученые утверждают, что все же часть продолжает развиваться нормально. Один ученый пошел еще дальше и заявил, что на тысячу «обычных» новорожденных приходится один «партеногенетический».
– Вы шутите!
Доктор Хендерсон тихо рассмеялась.
– Нет, доктор Вэйд, я всего лишь цитирую моего коллегу. В любой исследовательской области есть подлинные фанатики как со стороны консерваторов, так и со стороны либералов. Некоторые ученые топают ногами и кричат, что партеногенез абсолютно невозможен.
– А вы какого мнения придерживаетесь?
В ее глазах свернул огонек.
– Я не отрицаю возможности.
– А вероятности?
– Большая часть научного сообщества считает, что «партеногенетическое» зачатие происходит в одном случае на миллион. Я же считаю несколько иначе, скажем, в одном случае на каждые пятьсот тысяч обычных зачатий.
Джонас Вэйд изумленно смотрел на эмбриолога.
– Но это же невероятно! Почему тогда об этом так мало пишут, мало говорят? Это же взорвет общество!
– Именно потому, что это взорвет общество, доктор Вэйд. Точно так же, я думаю, через какое-то время моя собственная область исследования станет слишком горячей и вызовет ожесточенные споры. Вы говорите сейчас о человеческой сексуальности, об очень деликатной теме, и, если вы начнете открыто обсуждать вопрос так называемого «девственного размножения», или, иными словами, «непорочного зачатия», вы вызовите гнев и осуждение со стороны теологов, моралистов, психологов и добропорядочных отцов и матерей всего мира. Мы с вами, доктор Вэйд, можем сидеть здесь и говорить на эту тему по-научному беспристрастно, как два ученых. Но там вы ступаете на почву морали, этики и религии, не говоря уже о самом обществе, ориентированном на семью. Любой исследователь, возжелавший выставить свою теорию на суд общественного мнения, должен быть уверен в своих силах на все сто процентов. Ему придется защищать результаты своих трудов зубами и когтями, он должен иметь кучу неопровержимых доказательств, в противном случае его просто съедят. Вы дерзнете бросить вызов обществу, доктор?
Конечно, она была права. Можно было открыто обсуждать и выставлять на общественный суд абсолютно любую область научного исследования. Кроме этой. Эта могла чем-нибудь обидеть или оскорбить практически каждого. С другой стороны, если бы кто-нибудь смог это доказать…
– Но я все равно не понимаю, доктор Хендерсон, – сказал медленно Джонас, – как это может происходить самопроизвольно?
– Как угодно, доктор Вэйд. Все, что вам нужно, – это те же самые условия, что были созданы в лаборатории. Воздействие на яйцеклетку, которое возьмет на себя функцию сперматозоида, как, например, холод в случае с кроликами. Термальный шок делает с яйцеклеткой крольчихи то же самое, что и сперматозоид кролика. Что касается мышей, то ученые стимулируют яйцеклетку электрическим током и, на мой взгляд, производят идеальных «партеногенетических» мышат. Возможно воздействие какого-нибудь химического вещества, которое попало каким-то образом в кровь женщины и затем в яйцеклетку. В нашей лаборатории мы доказали, что спровоцировать партеногенез искусственно не представляет особого труда. В природе для провоцирования естественного, самопроизвольного партеногенеза, доктор Вэйд, все, что нужно, – это похожие условия и стимулирующее вещество или воздействие.
Джонас подумал об этом и вспомнил статью, которую читал в журнале. В ней сообщалось о матери, зачавшей ребенка партеногенетическим путем. Она заявила, что зачатие произошло во время бомбежки в войну, когда она находилась недалеко от места взрыва и получила сильное сотрясение. Он пробурчал вслух: «Одно большое неизвестное…»
В статье говорилось: «Если женщина заявляет, что у нее партеногенетический ребенок, и это необходимо доказать, то все, что нужно сделать, это провести тщательное или, быть может, не очень тщательное, в зависимости от стимулирующего вещества, обследование, чтобы определить, что могло выступить в качестве спускового крючка. Это делается путем исключения».
Джонас Вэйд долго смотрел на сидевшую напротив него женщину, затем окинул взглядом лабораторию, висевшие на стенах всевозможные календари и плакаты, хаотично лежавшие книги. Он чувствовал за своей спиной стерильную лабораторию, жизнь, которая зарождалась там противоестественным, стерильным способом, вспомнил холодные, мертвые глаза Примуса.
– Хорошо, доктор Хендерсон, вы не только сказали, что партеногенез возможен, вы сказали, что самопроизвольный партеногенез возможен, и не только у низших существ, но и у млекопитающих. В свете этого я не думаю, что выявление стимулирующего вещества или доказательство постфактум так уж важны.
Впервые за все время беседы доктор Хендерсон нахмурилась.
– Доказательство постфактум? Что вы имеете в виду?
– Женщина заявляет, что зачала ребенка партеногенетически. Какими средствами располагает наука, чтобы доказать или опровергнуть это?
Нахмуренность сменилась интересом.
– Хороший вопрос, доктор. С нашими лягушками никаких доказательств нам не нужно. Мы с самого начала знали, как и откуда они появились. Расследовать в обратном порядке, двигаясь с конца к началу… непросто. Замужней женщине будет нелегко убедить окружающих, что она зачала ребенка непорочно, даже если у нее с мужем уже давно не было сексуальных отношений. Незамужней женщине будет сложно убедить окружающих, что она не «нагуляла» этого ребенка. Видите ли, доктор Вэйд, «непорочное зачатие» – это больше этический вопрос, а не биологический.
Джонас Вэйд кивнул, вспоминая перерезанные запястья Марии Анны Мак-Фарленд.
– У вас есть слово женщины против целой кучи общепринятых норм. Произнесите слово «секс», и люди начнут хихикать. Скажите о том, что девушка, по ее словам, ни делала ничего дурного, и они начнут перемигиваться. Будь у нее, скажем, язва желудка, то все будет совершенно по-другому. Никаких общественных пересудов; она получит быструю медицинскую помощь и море сочувствия. Это мало чем отличается от позора, которым клеймится заболевший венерической болезнью. Если вы заразились гриппом, вам посочувствуют. Если вы подцепили спирохету, вас подвергнут остракизму. Все зависит от того, каким образом вы это подхватили. Если это имеет хоть какое-нибудь отношение к половым органам человека, вы наткнетесь на стену невежества и возмущения.
– Я думаю, доктор Хендерсон, мы с вами можем обсуждать это с точки зрения морали и философии так же долго, как определять количество углов у головки булавки. Какие научные доказательства можно найти?
– Ну, – она наклонилась вперед и положила свои длинные сжатые пальцы на стол, – самое первое, что можно отметить, это то, что ребенок обязательно будет женского пола.
Джонас Вэйд вскинул бровь.
– Нет у хромосом.
– Конечно, я не подумал об этом.
– После этого можно исследовать хромосомы под микроскопом, сделать пересадку кожи и, конечно же, просто внимательно посмотреть на дочь.
