Текст книги "Колыбельная для двоих"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Я хочу, чтобы ты поговорил с Кортни. Она заявила, что хочет переехать отсюда и жить отдельно.
– Что? – он посмотрел на жену. – Переехать?
– Она говорит, что хочет снять на пару с Сарой Лонг квартиру.
– А на какие деньги?
– Говорит, что пойдет на работу.
Джонас покачал головой.
– И речи быть не может. Только после того, как закончит школу.
– Она настроена решительно, Джонас.
– А чем ей не нравится жить здесь?
– Я не знаю! – Пенни взмахнула тонкими руками. – Я пыталась вразумить ее, но это бесполезно.
– Хорошо, я поговорю с ней.
Пенни постояла пару секунд, затем развернулась и поспешно вышла из комнаты. Джонас перевел взгляд на разложенные бумаги и записи, которые должны были стать основой его взрывоопасной статьи.
Извинение – способ избежать угрызений совести. Это неправильно, подвергать Марию всему этому ради своей собственной славы. Конечно, ее жизнь превратится в кошмар, люди не оставят в покое ни ее, ни ребенка. Есть ли у меня право на это?
Какие последствия могут быть у этой партеногенетической теории? Если я подробно опишу, что привело к митозу, то, быть может, найдутся ученые, которые ухватятся за эту идею, найдут добровольных «подопытных кроликов» и попытаются воссоздать условия, которые привели к беременности Марии. Сколько в этом мире женщин, которые отчаянно хотят иметь своих детей, своих собственных, а не приемных, плоть от своей плоти; хотят пережить радость беременности и материнства, но у которых нет мужей; женщин, у которых материнский инстинкт развит настолько сильно, что превращается в навязчивую идею? Они пойдут на это, определенно пойдут, охотно. Воспользуются методом Вэйда – Мак-Фарленд и воспроизведут самих себя… Джонас почувствовал, как по спине пробежал холодок.
«Боже Всемогущий, – Джонас подумал о более отдаленных последствиях своего открытия, – это нарушит законы природы и равновесие в социальной системе. Что станет с сексуальными ритуалами, если женщины смогут воспроизводить самих себя? Что станет с мужчинами? Я открою дверь в мир без мужчин. Но разве не это делает доктор Хендерсон? Нет, ее метод не исключает мужчин, в ее лаборатории воспроизводятся оба пола. С методом партеногенеза, в котором мужчины не принимают никакого участия, им грозит полное исчезновение.
Боже правый, в чем же заключается мой долг – в служении науке и просвещении (опубликовать материал) или в человечности и совести, чтобы уберечь человечество от игры в Бога (не опубликовать материал)? Нет… кто-нибудь когда-нибудь это сделает….
В науке и медицине грядут большие перемены; мир стоит на пороге фантастических открытий, и я хочу быть частью этого, я не хочу остаться на задворках и кануть в забвение. Кто-то осудит меня, кто-то поддержит. Пол Эрлих со своей «волшебной пилюлей» за лечение сифилиса был подвергнут остракизму. Он посмел, как заявил мир, отменять наказание Господне, так как венерические болезни являлись плодом греха прелюбодеяния. Все было так, как сказала доктор Хендерсон: человеку, вылечившему полиомиелит, воздавались хвала и почести; человека, ищущего способы излечить венерическую болезнь, критиковали. А что будет ждать меня? После того, как я вложу в руки человека опасный инструмент, быть может, оружие, ключ от двери, за которой скрывался самый кошмарный из всех футурологических кошмаров: генетические манипуляции.
Глава 12
– Где папа? – спросила Мария, которая стояла возле мойки и чистила картошку.
– Ушел в тренажерный зал.
– Но сегодня же вторник.
Люссиль пожала плечами, не отрывая взгляда от своего занятия. Она сидела за кухонным столом и наклеивала в маленькие книжечки «премиальные марки» [16]16
«Премиальные марки» – купоны, которые получает покупатель вместе с товаром; накопленные марки обмениваются потом на товар.
[Закрыть]. Голова была обмотана платком, покрытым рыжими разводами, она делала лечебную маску из хны для волос.
Мария бросила взгляд на руки матери, на то, как сосредоточенно она сортировала и наклеивала марки, и отвернулась. Мария никогда даже не догадывалась, что ее мать собирала «премиальные марки». Этим утомительным делом занимались, как правило, девочки, хотя никакой выгоды от этих марок не было. Люссиль считала собирательство «премиальных марок» ниже своего достоинства и при случае демонстративно отдавала их своим друзьям, сопровождая это следующим высказыванием: «Не люблю возиться с этими марками». Но на самом деле она тайно коллекционировала их и не упускала случая сходить в магазин и обменять их на какую-нибудь лампу или будильник.
Мысли Марии переметнулись на Майка. Знал ли он о ее возвращении домой? Она снова подумала о своих безуспешных попытках позвонить ему, которые каждый раз заканчивались ничем, потому что ей не хватало смелости набрать номер до конца. Чего она боялась? Это был всего лишь Майк, и наверняка существовал способ помириться с ним и вернуть его. Но Мария знала, как это будет. Даже если он в конечном счете примет ее, он не сможет чувствовать себя легко и комфортно рядом с ней. Как и ее родители, он будет стараться вести себя естественно – как белые люди, которые разыгрывали из себя друзей чернокожих.
Звук подъезжающей машины заставил мать и дочь отвлечься от своих занятий. На мгновение их глаза встретились, затем Мария прошептала: «Папа!» Она бросила картофелечистку и выбежала из кухни, вытирая о передник руки.
Она замерла в прихожей. Входная дверь распахнулась, впуская в дом оранжевый закат и Эми с рюкзаком. Двенадцатилетняя девочка обернулась.
– Пока, Мелоди! Большое спасибо! Завтра позвоню! – крикнула она.
Она закрыла дверь, и прихожая снова погрузилась в полумрак.
– Эми… – произнесла Мария.
Девочка подпрыгнула.
– Мария! Ты дома! Что ты делаешь дома?
– Ей пришлось сократить свой визит, – раздался голос Люссиль из тенистого уголка за ними, – Эми, я думала, вы пробудете в лагере до конца недели.
– Ну, правильно, – она схватила рюкзак, закинула его за плечо и потянулась к руке сестры, – только мама Мелоди заболела, и нам пришлось уехать раньше. Мария! Как Вермонт? Расскажи мне о нем! Ты когда приехала домой? Боже я так рада тебя видеть!
Девочки прошли мимо матери в прохладу гостиной.
– В прошлую пятницу, – ответила Мария.
– Эми, – сказала Люссиль напряженным голосом, – иди переоденься, ужин скоро будет готов.
– Ну мам! – Она плюхнулась на диван и улыбнулась сестре. – Расскажи мне о Вермонте! Как там?
– Я даже не знаю, Эми, с чего начать…
– Мария, – сказала Люссиль, кладя руку на плечо дочери, – тебе не кажется, что мы должны подождать отца?
Мария почувствовала, как сильные загоревшие пальцы крепко впились в ее тело.
– Наверное, да…
– Зачем? – Взгляд карих глаз Эми сосредоточился на матери, затем переключился на сестру. Не услышав ответа, девочка наклонила голову набок.
– Знаешь, Мария, ты какая-то другая.
– Другая?
– Мария, ты растолстела! – сказала Эми, громко хихикая.
– Скоро придет отец, – на одном дыхании выпалила Люссиль.
Мария посмотрела на мать; на мгновение взгляд Люссиль показался странным, затравленным, затем черты ее лица смягчились.
– Мария Анна, пожалуйста, подожди, пока не придет отец.
– Хорошо.
Люссиль отошла в сторону.
– Эми, иди к себе в комнату, распакуй вещи и переоденься. Думаю, душ тоже не помешает. Потом ты расскажешь нам про свою поездку.
Двенадцатилетняя девочка подхватила рюкзак и выбежала из гостиной.
– Я знаю, почему ты растолстела, – крикнула она, несясь по коридору, – ты переела тамошнего кленового сиропа!
Мария резко открыла глаза. На мгновение она забыла, где находится, и, затаив дыхание, попыталась прислушаться к тихому дыханию соседки по комнате. Не услышав ничего, она вспомнила, что была дома, в своей собственной комнате. Она лежала и смотрела на темный потолок, гадая, который час. В доме было очень тихо. Не слышно было даже шума кондиционеров. Пошевелившись, Мария поняла, что лежит полностью одетая на не расстеленной кровати.
Она напрягла память, пытаясь восстановить предшествующие события.
В ее голове промелькнули обрывки воспоминаний: Эми плещется в бассейне; Люссиль грохочет на кухне посудой; огни, которые зажглись с наступлением темноты; ужин, за которым едва была сказана пара фраз; Эми моет посуду, и она, Мария, вытирает ее; их мать бросает частые взгляды на подъездную дорогу; Эми идет смотреть свой любимый сериал; Мария чувствует себя плохо и ложится отдохнуть.
Мария включила ночник и посмотрела на часы: была половина десятого. Она встала с кровати и, приоткрыв ее, выглянула в коридор. В конце коридора мерцал тусклый свет, он шел из гостиной. Оттуда доносились приглушенные голоса. Мария пошла по темному коридору, нащупывая путь рукой и тихо, словно вор-домушник, ступая по толстому ковру. В кабинете отца было тихо и темно. В гостиной раздвижные стеклянные двери были открыты, поэтому в комнате чувствовался запах хлорки, которой дезинфицировали воду в бассейне. Тед и Люссиль сидели на диване напротив Эми.
– Как Мария может быть беременной, если она не замужем? – послышался голос Эми.
Марии показалось, что ее ноги стали ватными, и, чтобы не упасть, она прислонилась к стене. Во рту появился горький привкус предательства. Могли бы и подождать, зло подумала она; должны были подождать.
– Понимаешь, Эми, – раздался голос Люссиль, – можно быть не замужем, но иметь ребенка.
– Как так?
Собравшись с силами, Мария схватилась за дверной косяк и заглянула в комнату, по-прежнему оставаясь незамеченной. Ее взгляд упал на лицо отца. Увидев его выражение, Мария испытала боль; она никогда не видела его таким несчастным.
– Понимаешь, дорогая, – неловко продолжила Люссиль, – я знаю, что в школе тебе рассказывали про… то, что делает тебя девочкой и почему у тебя есть сама знаешь что. В этом-то все и дело. Поэтому у тебя каждый месяц идут месячные, что дает тебе возможность иметь детей. Понимаешь, мужчина и женщина… они влюбляются друг в друга, занимаются любовью и рожают детей.
– Ты имеешь в виду – спят друг с другом?
– Да.
– И Мария это сделала?
Прежде чем родители успели ответить на вопрос Эми, Мария вошла в комнату.
– Нет, ни с кем я не спала.
Люссиль и Тед резко подняли головы, Эми, подпрыгнув от неожиданности, повернулась к сестре. Мария подошла к родителям.
– Мне все равно, что вы думаете, но ни с каким парнем ничего подобного я не делала.
– Тогда как же ты можешь быть беременной? – спросила Эми, наморщив лоб.
Бросив в поиске поддержки быстрый взгляд на отца, Мария немного постояла, затем подошла к младшей сестре. Опустившись возле Эми на колени, она заглянула в честные, невинные глаза.
– Я не знаю, как это объяснить, Эми, никто не знает, даже доктор, к которому я хожу. Но ребенок начал расти внутри меня сам по себе.
На лице Эми появилось задумчивое выражение, наподобие того, что появлялось у нее, когда она билась над трудной задачкой.
– А как ребенок может начать расти сам по себе?
– Не знаю, Эми, – почти шепотом произнесла Мария.
Воздух в комнате стал вязким и плотным, как в тропиках. Никто не мог даже пошевелиться. Повисла тишина, которая наполнила комнату. Эми и Мария смотрели друг на друга. Люссиль изучала свои руки. Тед вжался в диван, сфокусировав взгляд непонятно на чем. Легкое робкое движение оживило застывшую сцену.
Мария и Эми отвели друг от друга глаза, Люссиль, уставшая разглядывать руки, посмотрела на мужа. Эми стала первой, к кому вернулась способность говорить.
– Если ты не сделала ничего плохого, Мария, тогда почему мама и папа хотят тебя спрятать?
Церковь Святого Себастьяна была древнее, чем казалась на первый взгляд. Огромная, покрытая белой штукатуркой башня с окнами из зеркального стекла и стилизованным крестом на фасаде, католическая церковь Тарзаны называлась когда-то, давным-давно, церковью Сан-Себастьяно. Тогда это была постройка из саманного кирпича, скромно стоявшая посреди апельсиновой рощи. Но это было очень давно, никто из ныне живущих прихожан помнить этого просто не мог. В 1780 году испанские францисканцы пришли в долину с отцом Серра и построили там миссию Сан-Фернандо. Грубо отесанная маленькая церквушка Сан-Себастьяно была детищем миссии, однако никаких свидетельств о том, кто был ее основателем, до современников не дошло, если не считать бронзовой таблички, висевшей на углу парковочной зоны, которая увековечивала место, где в 1783 году произошло первое крещение индейцев.
В теплое утро из церкви вышла группа прихожан. Мария быстро окинула взглядом толпу и увидела отца Криспина, который шел по церковному двору в сторону своего дома.
– Святой отец!
Он остановился и обернулся на зов. Мгновение он стоял, прищурив маленькие глазки, затем его лицо прояснилось и он одарил девушку широкой улыбкой.
– Отец Криспин, – выпалила Мария, поравнявшись с ним, – можно с вами поговорить?
– Конечно, Мария. Пошли.
Она последовала за ним в дом, идя быстрым шагом, чтобы не отстать от него. Несмотря на свою полноту, Отец Криспин двигался очень проворно.
В рабочем кабинете священника было темно и уютно. Оформлен он был в коричневых тонах, стены обшиты филенками, стояла кожаная мебель. Одним словом, он был полной противоположностью церкви. Жилая зона дома отца Криспина с ее фальшивым куполообразным камином, мадоннами с миндалевидными глазами, античными иконами свидетельствовала о том, что священник предпочитал средневековый и готический стиль.
Он, пыхтя, сел за стол, заваленный бумагами, сутана натянулась на его большом животе.
– Ну, Мария, чем я могу тебе помочь?
Она попыталась поудобнее устроиться в кресле с прямой спинкой и положила руки на деревянные подлокотники, которые заканчивались звериными лапами.
– Прежде всего, святой отец, я дома.
Долю секунды его лицо не выражало не единой эмоции, затем его маленькие глазки быстро скользнули по ее животу и снова сосредоточились на лице.
– А, да. Ты была в родильном доме. Значит, твои родители решили забрать тебя домой?
Мария окинула взглядом комнату и остановила взгляд на портрете какого-то мужчины в одеянии понтифика.
– Это новый Папа, святой отец?
Отец Криспин проследил за ее взглядом.
– Папа Павел шестой.
Она перевела взгляд своих голубых глаз, которые из-за надетого сиреневого платья казались сегодня аквамариновыми, на отца Криспина.
– Это не родители решили забрать меня домой, святой отец. Это я сама решила. Я сбежала оттуда в прошлую пятницу.
– Сбежала? – Его мясистое лицо стало серьезным. Блестящие темно-карие глаза, похожие на две бусинки из черного янтаря, стали под седыми кустистыми бровями практически черными.
– А они хотят, чтобы ты находилась дома?
– Не знаю. Наверное. Они не говорили, что хотят отправить меня назад.
Между бровей отца Криспина появилась морщинка, которая с каждой секундой становилась все глубже и глубже.
– Святой отец, я пришла к вам из-за проблемы, которая у меня возникла и которую я не знаю, как решить.
– А ты обращалась за помощью к родителям?
– Понимаете, святой отец, это связано с ними. В прошлое воскресенье мы не были в церкви, потому что мама сказала, что она плохо себя чувствует. Но мне кажется, что она просто не хочет, чтобы я выходила лишний раз на улицу. Она думает, что все будут смотреть на меня и шептаться за моей спиной. Мне-то все равно, а вот маме нет. Я хочу и должна ходить в церковь, святой отец.
Его лицо немного просветлело, напряженность спала. Теперь он начал вспоминать. В прошлый раз, когда он видел девушку в этом самом кабинете, она была подавленна и немногословна.
Он улыбнулся ей.
– Конечно, я помогу тебе, Мария. Сегодня вечером я увижу твою маму и потолкую с ней.
– Спасибо, святой отец.
– Ответь мне, Мария, почему ты сбежала из родильного дома?
Она опустила глаза.
– Потому что мне там не понравилось.
Он кивнул, поджав губы.
– Ты понимаешь, что, сбежав, ты совершила грех?
Она резко подняла голову.
– Какой?
– Нарушила четвертую заповедь. Ты ослушалась своих родителей.
– Я не подумала об этом, святой отец, я обязательно исповедаюсь.
Его кустистые брови поползли вверх. Два месяца назад она отказалась от исповеди.
– Я вижу, отец Грундеманн из родильного дома Святой Анны помог тебе.
– О, да. Мы с ним подолгу разговаривали. После чего я решила исповедаться и ходила на причастие каждый день.
Теперь его лицо расплылось в улыбке. Он откинулся на спинку кресла и сцепил на животе руки в замок.
– Превосходно, Мария. Ты даже не догадываешься, как ты порадовала меня этими словами.
Она попыталась улыбнуться ему в ответ, но не смогла заставить себя посмотреть ему в глаза. Поэтому Мария отвела взгляд и принялась снова изучать комнату. Над фальшивым камином висела точно такая же фотография Президента Кеннеди, что висела над ее кроватью.
– Отец Криспин… – сказала она, не глядя на него.
– Да?
– У меня есть еще одна проблема.
– Какая?
Она смотрела на портрет Кеннеди, думая о том, каково это было бы сидеть и разговаривать с ним. Она была уверена, что он бы не был с ней так суров, как все остальные. Он бы посочувствовал ей, пожалел, а не осудил, как все.
– Святой отец, я по-прежнему не знаю, почему я забеременела.
Теперь отец Криспин сам являл собой портрет: он сидел неподвижно, практически не дыша, захваченный врасплох ее словами. Потом, когда до него дошел смысл ее слов, он не смог скрыть своего удивления.
– Ты по-прежнему не знаешь, почему ты забеременела?
Мария кивнула головой.
Отец Криспин медленно расцепил руки и наклонился над столом.
– Мария, ты по-прежнему не знаешь, почему ты в положении? – полушепотом спросил он.
– Да, святой отец.
Он моргнул своими маленькими глазками.
– Мария, ты в положении, потому что совершила недостойный поступок. Думаю, ты знаешь об этом!
– Но я не совершала ничего недостойного, святой отец.
Он заморгал еще быстрее.
– Но ты же ходила там на исповедь. Ты причащалась.
– Да, ходила. Отец Грундеманн отпустил мне мой грех.
– Грех чего? Если ты считаешь, что не совершала греха прелюбодеяния, то в каком грехе ты исповедывалась?
– За то, что пыталась покончить жизнь самоубийством.
В комнате повисло гробовое молчание. Когда отец Криспин снова заговорил, от каждого его слова веяло арктическим холодом: что ни слог, то сосулька.
– Мария Анна Мак-Фарленд, ты хочешь сказать, что причастилась, зная, что на твоей душе лежит не отпущенный смертный грех?
Ее сердце бешено заколотилось.
– Нет, святой отец. Я исповедалась отцу Грундеманну во всех грехах. Я раскаялась в них.
– В чем?
– В том, что пыталась покончить жизнь самоубийством.
– А как же грех прелюбодеяния, Мария?
Она съежилась под строгим взглядом отца Криспина.
– Я не совершала греха прелюбодеяния, святой отец.
Он закрыл глаза и сложил руки на груди. Поджатые губы шевелились, читая, видимо, короткую молитву. Затем он открыл глаза.
– Мария, ты по-прежнему одержима той навязчивой идеей, что ты девственница? – спокойно произнес он.
– Это не навязчивая идея, святой отец, это правда. Я девственница.
Отец Криспин поднял пухлую руку и, поставив локоть на стол, накрыл ею лоб; его лицо осталось для Марии невидимым. Неловкое молчание, повисшее в комнате, постепенно таяло. Наконец священник поднял голову.
– Ты хочешь сказать, что зачала ребенка непорочно?
Она вздрогнула, словно отец Криспин ударил ее.
– Мария, мы оба с тобой знаем, весь мир знает, что женщина может зачать ребенка лишь одним способом. Ты же неглупая девочка, Мария, и я, как ты знаешь, тоже не глупец. Ты забеременела потому, что занималась сексом с парнем. И так как ты не исповедовалась в этом грехе, он по-прежнему лежит у тебя на душе. Более того, ты приняла Святое причастие, имея на душе смертный грех.
– Святой отец…
– Мария Анна Мак-Фарленд, за кого ты меня принимаешь? Исповедайся сию же минуту и очисти душу от греха! Сначала смертный грех, потом богохульство!
Она вжалась в кресло.
– Отец Криспин, – прошептала она, – я никогда не богохульствовала.
– А что ты, по-твоему, сделала, когда приняла Святое причастие, имея на душе грех?
– Но я не…
Сидевший в кресле отец Криспин, казалось, начал расти у нее на глазах. Он, как гора плоти, качаясь, возвышался над ней и смотрел на нее с нескрываемой яростью.
– Отец Криспин, я клянусь! Я ничего такого не делала…
– Мария! – Он встал, обошел вокруг стола и протянул ей руку. – Мария, пойдем сейчас со мной в церковь.
Она отпрянула.
– Не исповедоваться, молиться. Если ты напугана, ты должна обратиться к Богу за помощью. Я не знаю, какие силы заставляют тебя хранить молчание, Мария, то ли ты просто выгораживаешь мальчишку – хотя я догадываюсь, кто это, – то ли тебе стыдно признаться в том, что ты совершила грех. Скажу одно, какими бы ни были твои мотивы, настало время обратиться за помощью к Всевышнему. Пошли, Мария, мы пойдем в церковь вместе. Вместе преклоним колена, ты и я, и вместе помолимся. Открой свое сердце Богу. Позволь ему войти и указать тебе верный путь. Спроси Бога, Мария, у него есть ответы на все вопросы.
В церкви она сложила руки для мольбы, стиснув пальцы с такой силой, что заныли костяшки, надеясь на то, что физическая боль поможет ее молитве быть услышанной. Рядом с ней на коленях стоял отец Криспин. Его лысеющая голова практически лежала на сцепленных в замок пальцах. Стоя с плотно закрытыми, крепко зажмуренными глазами, она слышала его дыхание, чувствовала его близость.
Церковь была пустой. В теплом воздухе пахло благовониями; алтарь был убран цветами, свет, проникающий в церковь сквозь цветные витражные окна, заливал скамьи и мраморный пол всеми цветами радуги. Мария почувствовала, что ее колени, стоявшие на подушечке, начали потеть. Она попыталась сконцентрироваться, попыталась мысленно закричать, чтобы заставить Бога услышать ее. Она представила в своих руках четки, вообразила, как перебирает в пальцах каждую бусинку. Апостольский символ веры, молитва Господня, три архангельских приветствия Богородице.
Что-то было не так. Она склонила голову, сосредотачиваясь на молитве еще сильнее. «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
Она перешла к чтению приветствий Богородице. Литания звучала в ее сознании как-то бессмысленно, бесконечное повторение слов, гласных, согласных. Воображаемые четки исчезли. Одна молитва перетекала в другую.
Наконец, отчаявшись, утратив ниточку, связывающую ее с Богом, Мария открыла глаза и подняла голову. Ей нужен был образ. Она обвела взглядом алтарь. Сосредоточившись на фигуре Христа, распятого на кресте, она начала снова. «Боже милосердный, прости мне мои прегрешения и очисть от скверны…»
Но ей не удавалось сконцентрироваться. Что-то было не так. Что-то было неправильно. Рядом с ней, покорно склонив голову, стоял отец Криспин. Мария повернулась к распятому Христу и попробовала еще раз.
«Боже, помилуй меня! – взмолился ее разум. – Господи, Иисусе Христе, помилуй меня! Отец небесный, помилуй меня! Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня!»
Взгляд Марии остановился на статуе Девы Марии, стоявшей слева от алтаря.
«Пресвятая Троица, помилуй меня, грешную! Святой Дух, помилуй меня, грешную!»
Она с трудом сглотнула.
«Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня!»
«Господи, Иисусе Христе, милосерднейший, помилуй меня!»
«Господи, Иисусе Христе, свет от… свет от…»
Мария закусила нижнюю губу. Ее взгляд поплыл от Девы Марии дальше, следуя по своему собственному, не зависящему от нее маршруту.
«Свет от света, помилуй меня!»
«Господи, Иисусе Христе, премилостивый, помилуй меня!»
«Господи, Иисусе Христе, пречестный, помилуй меня!»
Когда ее взгляд приблизился к «Первой остановке Христа», Мария почувствовала, как ее охватило странное беспокойство. Она, не мигая, не видя ничего перед собой, смотрела и исступленно молилась.
«Боже! – вновь взмолился ее разум. – Скажи мне, что со мной происходит! Скажи мне, почему! Скажи мне, как! Никто не может мне помочь, кроме тебя! Доктор Вэйд не знает ответа. Отец Криспин не знает ответа. Только ты, Боже, ты знаешь, почему это случилось. Боже, помоги мне…»
Ее сердце бешено колотилось, подчиняясь напряжению, в которое погрузил тело ее разум. Мария закрыла глаза, попыталась освободить свой разум от оков, открыть свое сознание и мысленно воспарить к небесам. Она сделала глубокий вдох, дрожа, задержала дыхание, медленно выдохнула… и открыла глаза. На этот раз ее взгляд был ясным и сосредоточенным. Внезапно она поняла, на что она смотрела: святой Себастьян.
Забыв о своей молитве, Мария с интересом, словно загипнотизированная, смотрела на стрелы, пронзающие его мускулистое тело. Она изучала каждую кровоточащую рану, рассматривала натуженные сухожилия его обнаженного тела; рельефный живот и грудь. Ее взгляд блуждал по изогнутому, истерзанному телу и остановился наконец на его искаженном мукой, но прекрасном лице.
И тут она вспомнила. И в этот самый миг на нее снизошла сладкая безмятежность…
