Текст книги "Дом обреченных"

Автор книги: Барбара Вуд

Доктор Янг вежливо улыбнулся, его глаза сверкнули.

– Мне кажется, анестезия – американское новшество, но вы совершенно правы насчет месье Пастера из Парижа и его достойных похвалы экспериментов. Возможно, если бы наука и медицина могли каким-то образом объединиться, вместо того чтобы работать независимо друг от друга, мы могли бы добиться куда более быстрого прогресса.

– Как вы это себе представляете, сэр?

Доктор Янг, отвечая Тео, смотрел на меня.

– Я убежден, что больше врачей должны научиться быть исследователями, обратиться к микроскопу, так сказать, и не быть единственно преданными уходу за больными. Наука сейчас добивается прогресса в областях химии, зоологии и геологии, но, к сожалению, не в медицине, где он был бы истинным благом для человечества. Но, конечно, эта тема скучна для дам за столом, и мы можем выбрать более универсальный объект для обсуждения.

– Вовсе нет, сэр! – активно запротестовала я, – мне было бы очень интересно ваше мнение о прогрессе в медицине. Видите ли, я довольно тесно столкнулась со смертью и…

– Вашего отца, я полагаю.

– Вы знали его?

Доктор Янг покачал головой.

– Я приехал в Ист Уимсли всего лишь шесть лет назад, приняв решение полностью отойти от практики или, по крайней мере, частично, устав от безумного городского темпа. Доктор Смит, вот кто оказывал ему помощь.

Вспышка в моем мозгу. Знакомое имя дало слабый толчок памяти и похожее на видение чувство. Имя Смита произносилось шепотом. Крепкий низенький человечек, которого проводили в комнату моего отца, посреди шуршащих юбок на обручах и торопливых шагов. В комнате всхлипывала молодая женщина.

Как много может дать простое упоминание имени! Так вот почему доктор Янг не пробудил моих воспоминаний: его здесь не было, он не был частью этого ускользающего прошлого.

– Но, конечно, я читал истории болезни.

Его мягкий голос ворвался в мои мысли. Я была занята воспоминаниями, а доктор Янг разговором.

– Простите? Извините меня, сэр, я не слышала.

Он успокаивающе рассмеялся.

– Я лишь сказал, что когда я приехал в Ист Уимсли в отставку, то потратил время на чтение записей доктора Смита о его пациентах. После него осталась целая подшивка историй. Поскольку Пембертоны были так известны и, казалось, должны сильно страдать, я прочитал истории болезней членов семьи. Таким образом я и узнал об опухоли.

Я опустила глаза. Слово «опухоль» имело на меня феноменальное воздействие. Эта опухоль была и моей опухолью и являлась, таким образом, моим смертным приговором.

Колин выбрал время заговорить, уже очистив свою тарелку и опустошив чашку.

– Скажите, доктор Янг, откуда вы узнали о тяжелой участи моей семьи, вы когда-нибудь раньше сталкивались с подобной проблемой?

Доктор мгновение помолчал, его красивое лицо погрузилось в задумчивость.

– Есть наследственные недуги, существующие в других областях медицины – дальтонизм, например, или гемофилия, косолапость, сумасшествие и даже инфаркт. Хотя я никогда до сих пор не сталкивался с такой продолжительной историей болезни, поскольку подозреваю, что ваша датируется столетиями, и ни одна не была такой всеохватной, чтобы поражать каждого члена семьи. Хотя это меня не удивило. За свою жизнь я стал свидетелем множества странных вещей в медицине, куда более странных, чем у Пембертонов, так что я научился ничему не удивляться.

– Извините, доктор Янг, но что такое «инфаркт»? Никогда об этом не слышала.

– Это новое название старой болезни, мисс, и такой, которая до сих пор находится в состоянии исследования. Вот почему я считаю, что доктора должны уделять больше внимания научным исследованиям, поскольку полученная информация в будущем может помочь спасать множество жизней. Инфаркт, как его теперь все чаще и чаще называют, это название, данное синдрому, который характеризуется болью в груди и левой руке, учащенным дыханием, тошнотой и повышенным потоотделением. Среди моих коллег идут ожесточенные споры о случаях инфаркта, но вскрытие (прошу леди простить меня за упоминание), показывает сгустки крови в артериях, питающих саму сердечную стенку. Это загадочный недуг, один из тех, которые, как мы узнаем, поражает целые семьи. Взять, к примеру, человека, чей отец умер от такого сердечного приступа. Он тоже имеет огромный шанс подвергнуться той же судьбе.

– Я никогда не слышал о подобных вещах! – заметил Тео, явно впечатленный, – и от этого нет лекарства?

– Лишь такие, которые могут смягчить, но не излечить болезнь. По каким-то неизвестным причинам экстракт растения наперстянки, который мы называем «дигиталис», принятый во время приступа, часто может избавить от боли и восстановить здоровье пациента. Почему, никому не известно.

Я взглянула на Тео и увидела, что выражение его лица повторяет мое. Я знала, что мы подумали об одном и том же.

– Значит, вы полагаете, сэр, что однажды может появиться средство лечения и нашей опухоли мозга?

Выражение глаз доктора Янга было мягким, рот был грустно сжат.

– В медицине всегда есть надежда, но мозг еще мало исследован. Врачи пытаются бороться с инфекциями на операционном столе; они ищут способ лечения туберкулеза, Который является массовым убийцей, или метод избавления от камней в желчном пузыре или от аппендицита. Эти болезни убивают куда чаще, чем опухоли; они уносят гораздо больше жизней, и мы до сих пор беспомощны перед ними. Нам нужны исследователи… – Он покачал головой.

– Скажите, сэр, – сказал Тео, – приехав в Ист Уимсли, не имели ли вы намерения провести собственные исследования?

– Фактически да, и именно поэтому я решил жить за городом, в относительном уединении. В то время продавалась старая Айви Фарм, и поскольку она была достаточно далеко от города, чтобы быть уединенной (добрых две мили), но находилась довольно близко от дороги, я приобрел ее. У меня там есть маленькая лаборатория и даже мой собственный микроскоп. Моя специализация – диабет, для которого я однажды хотел бы найти метод лечения. А сейчас это известный убийца.

Диабет. Я вспомнила книгу Томаса Уиллиса и главу, посвященную этому заболеванию. Потом я задалась вопросом, читал ли доктор Янг когда-либо труды Уиллиса, которые, конечно, он должен иметь, и считает ли он выводы этого старинного врача точными.

Поскольку Теодор и Колин, изголодавшиеся по разговорам, не крутящимся вокруг текстильных фабрик и внешней политики Британии, вовлекли доктора Янга в спор, я молча наблюдала за ними, в то время как меня занимали собственные мысли. Если бы только я могла увидеться с доктором Янгом на несколько минут наедине и спросить его профессионального мнения о находках Томаса Уиллиса. Тогда я попросила бы его более основательно вникнуть в проблему опухоли, но я не могла свободно говорить при своих кузенах. Конечно, можно было бы обсудить это с ним лично немного позже.

Был подан тяжелый пудинг с солидной порцией взбитых сливок. Я ела в молчании. Тетя Анна, не проронившая ни слова, извинилась, сказав, что должна подняться в комнату к дяде Генри, и я испытала жалость к ней, когда она, усталая и поникшая, покинула комнату. Или, возможно, я испытывала жалость ко всем Пембертонам и к себе тоже.

После этого мы перешли в малую гостиную, поскольку мужчины настояли на том, чтобы остаться со мной и с Мартой, вместо того чтобы, по обыкновению, удалиться для сигар и портвейна. Это отступление от правил было сделано, как я полагала, из-за уникальности этого вечера – объединение семейства в тяжелые времена, поскольку все мы чувствовали страдания дяди Генри. Кроме того, его мучения были в известном смысле нашими, прелюдией к тому, что неизбежно посетит каждого из нас, и я предполагала, что сострадание дяде Генри было состраданием и себе.

Мы расположились среди степенной мебели гостиной, уютно укрывшись от холодной ночи у пылающего камина с бокалами красного вина, в атмосфере танцующего пламени свечей. Я присоединилась к доктору Янгу на диванчике, который был полон расшитых бисером подушек и кружевных салфеток, Колин заявил права на скамеечку перед камином, а Тео опустился в простое кожаное кресло, поставив ноги на скамеечку. Марта автоматически скользнула к фортепиано, изящно расправила складки своей юбки на сиденье, и принялась очаровывать нас легкими пьесами Шопена.

В такой обстановке было легко расслабиться и уйти из мира реальности. Кроме того, за последние несколько месяцев, с похорон моей матери, у меня было мало возможностей отдаться хотя бы нескольким моментам безмятежности и праздных раздумий. Пока Марта играла и локоны ее мерцали в свете свечей, а неизменная ковровая сумка покоилась на коленях, я сидела рядом с доктором Янгом. Восхитительно прошел почти час, все молчали, а моя кузина исполняла бесконечный репертуар фортепианных пьес, легких и нежных. Когда Марта наконец откинулась, чтобы отдохнуть, а мягкий голос доктора Янга похвалил ее талант, я обнаружила, к своему беспокойству и смятению, что все это время смотрела на Колина.

Его профиль, резко очерченный на фоне огня, совсем не был расслабленным. Он сидел с хмурым выражением лица, его светлые брови были сдвинуты, образуя складку. Что бы ни волновало моего кузена, Шопен никак не успокоил его, и, когда музыка смолкла, его беспокойство, казалось, достигло высшей точки.

«Как странно», – подумала я, сравнивая встревоженного Колина и спокойного Теодора. Именно Тео был озабочен и неспособен расслабиться. Но все было иначе. Пока дядя Генри практически лежал на смертном одре, Теодор выглядел очень сдержанным и ни в малейшей степени не обеспокоенным. В то время как Колин, с мрачным лицом, освещенным пламенем, казалось, находился на грани взрыва.

Когда он неожиданно повернулся и взглянул на меня, я почувствовала, как мое лицо мгновенно вспыхнуло. Его глаза изучали меня так пристально, словно возвращали мой собственный взгляд, как будто он знал, что я все время смотрела на него.

– Кто будет играть следующим? – спросил Тео.

– Кузина Лейла, конечно, – ответил Колин.

– О, я так давно не играла… правда. По сравнению с Мартой…

– Пожалуйста, мисс, – раздался голос доктора Янга. Видя его широкую улыбку и добрые глаза, я не могла отказать ему, поэтому поднялась и неохотно пошла на место Марты.

– Боюсь, вы совсем затмите меня, – сказала я ей, наклонившись и взяв ее ковровую сумку. В этой тяжелой от игл, крючков, пряжи и пялец для вышивания сумке была заключена вся жизнь Марты, это было ее единственное прибежище, и я до некоторой степени завидовала ей.

– Мой брат говорит, что мое исполнение совершенно механическое, что я не вкладываю в него душу. Возможно, вы сумеете угодить Колину, Лейла, поскольку, видит Небо, мне это не удается.

Стараясь игнорировать прямые взгляды Колина, я устроилась на сиденье и почувствовала, как меня охватывает некоторая нервозность. Прошло довольно много времени с тех пор, как я играла на фортепиано, и я не была уверена, поднеся кисти рук к клавишам, что смогу вспомнить что-то из того, что я когда-то знала.

Начала я достаточно робко, частично от отсутствия практики, частично сознавая, что за мной наблюдает Колин. Меня приводило в замешательство то воздействие, которое он оказывал на меня, и я с помощью музыки хотела избавиться от него. Хотя мне это не удавалось, поскольку требовалась большая концентрация, чтобы воскресить в памяти пьесу Бетховена, я ничего не могла поделать, остро сознавая, что играю для Колина и только для Колина, что в комнате, и не только в комнате – в мире, не существует никого, и что в этот момент я все больше и больше попадаю под очарование, которое не могу контролировать.

Когда я закончила «К Элизе», все вежливо похвалили, но я знала, что Колин ждет от меня большего.

– Вы играете превосходно, – сказала Марта, – гораздо лучше, чем я.

– Спасибо, кузина, но я с этим не согласна. – Тео, может быть, вы спасете меня?

– Я никогда не имел таланта к музыке. Этот светский божий дар я оставил своим более талантливым родственникам. Колин, покажи Лейле, какой ты артист.

Междуусобная вражда между Колином и Тео, которую они обычно сдерживали и вспышку которой я заметила лишь дважды до того, была сейчас не столь заметна. Они взглянули друг на друга, как бойцовые петухи, их взгляды столкнулись.

– Пожалуйста, поиграй для нас, – энергично попросила Марта. – Колин играет лучше всех нас, и он к тому же сам пишет музыку.

Я встала и подождала, пока он займет мое место. Когда Колин надменно шагнул вперед, я попыталась избежать его агрессивного взгляда, но не смогла, и снова почувствовала, как колотится мое сердце. Он сел за фортепиано, я быстро заняла свое место рядом с доктором Янгом и сосредоточила взгляд на пламени камина.

Это было действительно новое переживание – слышать игру Колина, поскольку там содержалось нечто большее, чем музыка; это был весь жар его души, изливавшийся с кончиков его пальцев на клавиши слоновой кости. Я была изумлена яростью, с которой он атаковал фортепиано. Словно чародей, произносящий магическое заклинание, мой кузен мгновенно очаровал нас и унес из бездонных глубин в немыслимые высоты, заставляя чувствовать страсти его собственного сердца, ловя нас в сети эмоций. Никогда ранее я не слышала такой волнующей музыки, не была свидетельницей распахнутой души мужчины, поскольку Колин действительно открылся нам через артистизм своей игры. Склонившись над клавишами, словно приручая дикое животное, мой кузен захватил нас своим колдовством, заставляя смеяться, когда он хотел смеяться, рыдать, когда ему хотелось рыдать, и чувствовать самые глубины наших душ в смятении, когда это происходило с его душой.

Пока я наблюдала, слушала и склонялась под этими магическими чарами, я осознала с полной уверенностью, что влюбилась в Колина и что никакая сила на Земле не может этого изменить.

Глава 12

Близился рассвет, когда я наконец заснула, преследуемая странными новыми чувствами и тревогой. Ушли надежность Лондона и знакомое окружение; ушла отрада любви Эдварда и его зашита; навсегда ушло яркое завтра в семье с детьми. Взамен я получила членство в странном семействе, ветшающий старый особняк, кишащий призраками, и начало бесплодной любви к человеку, который, без сомнений, относился ко мне с насмешкой.

Я была знакома с Эдвардом одиннадцать месяцев, встречалась с ним в обществе раз в две недели после того, как познакомилась с ним в библиотеке и, наконец, влюбилась в него. И даже тогда это было умеренно теплое чувство, скорее, потребность в нем, чем страсть, возможно, причиной тому была благовоспитанность и приличие. Колина я знала всего шесть дней, прежде чем влюбиться в него, и эти чувства были совершенно отличными от тех, что мне довелось испытать ранее. Они возникли в уголках моей души, о существовании которых я никогда не подозревала, и взволновали мое сердце странными, магнетическими эмоциями, которые заставили меня смеяться и плакать одновременно.

Когда я провалилась в беспокойный сон, дикие грезы не покидали меня, поскольку Колин освободил мое воображение и дал рождение совершенно новым творческим началам мозга. Наблюдая во сне удивительные видения и яркие цвета, ощущая новые эмоции, которые до того спали, я поняла, что Колин не создал из меня новую личность, а только высвободил другую часть меня, которая до того была скрыта за рациональной стороной. Если Колин никогда не даст мне ничего другого, одного этого – прекрасного взгляда на жизнь – уже достаточно.

Я была обеспокоена раздвоением – ощущением счастья и обреченности. У меня с Колином не могло быть будущего, даже если по какой-то прихоти судьбы он полюбит меня, ведь над нами тяготело злое заклинание. Так что, радуясь тому, что моя любовь к Колину растет с каждым часом, я также грустила, поскольку это была безнадежная любовь, такая, существование которой нельзя было допустить. Пусть это остается только моим секретом. Я буду носить свое чувство в себе, радоваться, когда смогу, но никогда не открою ни единому человеку, что у меня на сердце. Вот что я пообещала себе этим серым утром, собираясь на очередную долгую прогулку по сельской дороге. Головная боль, вызванная борьбой в моей душе, возможно, пройдет на свежем воздухе. Но, покинув свою комнату и закрыв за собой дверь, я обнаружила, что этот день вовсе не такой приятный, как хотелось бы.

Марта, с раздраженным видом, не контролируя себя, спешила по коридору к комнате дяди Генри.

– Это все кольцо Тео! – крикнула она в ответ на мое утреннее приветствие. – Бабушка обыскала комнаты слуг и сама опросила их, но ничего от них не добилась. Теперь она грозит обыскать наши комнаты.

– Этого не может быть!

– Это правда, и я не понимаю такого обращения. Я искренне желаю, кто бы ни взял это кольцо, чтобы он вернул его.

– Почему оно так важно для нее? – спросила я, игнорируя намек, содержащийся в ее замечании.

– О, кольцо само по себе ей безразлично, дело в принципе. Бабушка не потерпит в доме воров. Она просто в бешенстве.

– Как сегодня дядя Генри?

Марта пожала плечами, что было не характерно для нее.

– Доктор Янг остался на ночь, он и сейчас здесь. Я собираюсь сменить тетю Анну. Мне кажется, она не спала ночами. О, Лейла, все это так огорчительно!

И Марта направилась дальше со своим рукоделием, как ребенок, которому не разрешили ехать на пикник. Моя тридцатидвухлетняя кузина могла быть такой ребячливой, обидчивой и избалованной, как маленькая девочка, и в то же время в ней явственно проступали черты старой девы. Она так закоснела в своих привычках, что малейшее изменение приводило ее в негодование. Я наблюдала, как она идет по коридору, ее кринолин покачивается, открывая кружево панталон под ярдами юбок, и думала, неужели я стану такой же после семи лет под этой крышей?

Прогулка была бодрящей и освежающей, позволившей мне побыть наедине с моими мыслями, хотя она не смогла избавить меня от головной боли, так что, когда я вернулась, незадолго до заката, пришлось просить Гертруду принести мне небольшую дозу лауданума к ужину. Никто из членов семьи этим вечером не ужинал внизу. Состояние дяди Генри требовало, чтобы его жена и сын дежурили у его постели; Марта уединилась в своей комнате и занялась одним из своих многочисленных рукоделий; Колин пропадал неизвестно где. Я рано заснула в тепле от жарко натопленного камина с раскрытой, но так и не прочитанной книгой.

На следующее утро я снова проснулась с головной болью, и, хотя это должно было меня встревожить, беспокойства не было. Мне не приходило в голову, что это может быть связано с чем-то иным, кроме напряжения, нависшего над домом, так что я приняла немного больше лауданума, прежде чем вступить в очередной день одиночества. Дневные часы я провела, изучая леса вокруг дома и наслаждаясь миром природы, а после легкого вечернего чая в моей комнате я устроилась в кресле почитать книгу стихотворений Эдгара Алана По, которую взяла из библиотеки внизу. Всюду стояла многозначительная тишина, будто сам дом затаил дыхание в предчувствии того, что должно произойти. Время остановилось. Слуги тихо перешептывались, шикали, стараясь не потревожить хрупкую атмосферу. Ни звука не доносилось из комнаты бедного дяди Генри, и никакого движения не было в коридорах. Мы все словно замерли в ожидании.

Головная боль вернулась на половине «Ворона», и я попросила Гертруду пригласить в мою комнату доктора Янга. Деликатный стук в дверь был характерен для доктора. Я спрятала ноги под множеством ярдов бархата моего домашнего платья, заложила закладкой страницу, которую читала, и разрешила войти.

Гертруда вошла первой, как будто проверяя дорогу, прежде чем позволить этому человеку войти. Ее крепкая фигура, в длинном бомбазиновом платье с жестким белым воротничком, с прямыми плечами, заполнила помещение. Она произвела быстрый дотошный осмотр комнаты, а затем более внимательно оглядела меня, чтобы убедиться, что в моем окружении нет ничего неуместного и что все пристойно, прежде чем сюда войдет посетитель-джентльмен.

– Благодарю вас за то, что вы пришли, сэр, – сказала я доктору Янгу, который терпеливо стоял за нею.

Гертруда, удовлетворенная тем, что я скромна и респектабельна, отступила в сторону, чтобы позволить доктору Янгу пройти, после чего она закрыла за ним дверь и встала перед ней, скрестив руки как страж.

– Как ваше самочувствие сегодня вечером, мисс Пембертон? – Излучаемое им тепло вдруг заполнило мою спальню и рассеяло все тени, а его улыбка, яркая и очаровательная, наполнила мое сердце чувством покоя. Все как будто встало на свои места, смягчились все разногласия. Такова была сила воздействия этой личности.

– Почти в превосходном здравии, доктор, – сдержанно ответила я, непривычная к тому, что в моей комнате находится кто-то кроме членов моей семьи.

Согнувшись без малейшего усилия, доктор Янг поставил передо мной гобеленовое кресло с прямой спинкой, так что мы сидели, глядя друг другу в глаза. Его взгляд был прямым и острым.

– Итак, что же вас беспокоит?

– Легкая головная боль, но это ничего страшного.

– Может быть, будет лучше, если вы позволите судить об этом мне?

Подвинувшись немного ближе, он щелкнул замком своего черного кожаного саквояжа. Вдруг Гертруда бесшумно скользнула в мою сторону, намекая, что она под рукой во время осмотра. Меня никогда прежде не осматривал врач, но во время болезни моей матери я достаточно часто присутствовала при этом.

Первое, что он сделал, это измерил ритм работы сердца, по пульсу на запястье, а я спокойно сидела, когда он начал проверять мои веки, цвет моих ушных мочек и кончик языка. Когда он затем вынул из своего саквояжа стетоскоп, я была довольна и обнадежена, поскольку решила, что доктор Янг – это человек, который наверняка проинформирован о самых современных методах. В Лондоне лишь один из врачей моей матери имел стетоскоп. Доктор Янг поместил цилиндр из полированного дерева в фут длиной у моей груди и приложил ухо к другому его концу.

– Пожалуйста, сделайте вдох. Благодарю вас. А теперь выдох. Благодарю вас.

Мы повторили это шесть раз, каждый раз конец инструмента перемещался по моей груди, и все время рядом была преданная Гертруда. Потом он положил стетоскоп в саквояж и защелкнул его. После этого доктор Янг продолжал своим успокаивающим глубоким голосом задавать мне вопросы.

– Страдали ли вы когда-нибудь нарушениями зрения?

– Нарушениями зрения? – По какой-то причине этот вопрос насторожил меня, заставив напрячься. – Мое зрение совершенно нормально, – твердо ответила я.

– За последние несколько дней была ли у вас тошнота?

– Вообще не было, сэр. – Рука Гертруды, которая оставалась на моем плече все это время, теперь, казалось, стала невыносимо тяжелой.

– Не замечали ли вы каких-то расстройств движения, потерю активности в одном или во всех членах или внезапную боль в них?

– Нет, сэр.

– Ваша речь внезапно изменялась когда-нибудь в сторону невнятности или заикания?

– Моя речь чистая, доктор Янг.

– Да, я в этом уверен. – На мгновение его сверкающие глаза взглянули на Гертруду, словно на эту мысль навела его она, а потом он перевел взгляд на мое лицо.

– Вы сейчас напряжены, мисс Пембертон, я сказал что-то, что задело вас?

Его наблюдательность застала меня врасплох.

– Вопросы, которые вы мне задавали, кажется, ведут в определенном направлении, как будто вы думаете…

Гертруда нагнулась ближе ко мне, ее рука лежала на моем плече.

– Да, это так, и ваши ответы подтвердили, что мои подозрения ошибочны. Ваша головная боль, мисс Пембертон – результат напряжения и ничего больше.

Гертруда, словно став легче, перестала давить на мое плечо.

– Вы думаете, я подозревал, что у вас опухоль мозга? Простите меня, но как я могу диагностировать болезнь, если я не задам вопросы? А вопросы доктора порою могут быть тревожными. Теперь, если бы вы ответили «да», на каждый из моих вопросов… – Его голос затих, а голубые глаза сказали остальное.

– Благодарю вас, доктор Янг, – сказала я со вздохом, – Дядя Генри часто страдал головными болями, а до него – мой отец.

– Я знаю эту историю. В первый раз я увидел вашего дядю год назад; это был как раз мой первый визит в Пембертон Херст. – Он широко улыбнулся. – В Ист Уимсли местные жители вздрагивали от одного названия места. Они говорили, что оно населено призраками. Что здесь живут сумасшедшие. Что все вы – семейство отравителей.

– В этом есть некоторая доля истины, – я подумала о своем двоюродном дедушке Майкле, брате сэра Джона.

– Я также посещал этот дом дважды, чтобы лечить вашу кузину Марту от приступов удушья. – Его глаза понимающе блеснули, – А что касается вас, юная леди, я могу прописать лишь покой и любые развлечения, которые могут отвлечь ваш ум от вашего несчастного дяди.

– Я принимаю лауданум.

Доктор Янг в ответ на это нахмурился.

– Это лекарство, которое у нас потребляют без меры, поскольку люди думают, что оно лечит все. Особенно среди праздного класса, которому больше нечего делать, кроме как глотать опиаты, чтобы избавить свои мозги от скуки. Богатые осуждают бедняков за их пивные, в то время как сами пьют массу лауданума. Морфин – опасное лекарство, мисс Пембертон, и к нему слишком легко привыкнуть.

– Я буду осторожна.

– Хорошо, – ответил он с легкой улыбкой и с огоньком в глазах. По тому, как он смотрел на меня, мне показалось, что доктору Янгу нравится мое общество. – Хорошо.

Внезапная мысль заставила меня повернуть голову и посмотреть на Гертруду. Она стояла, рослая и суровая, охраняя меня.

– Теперь вы можете идти, Гертруда, доктор Янг закончил.

– Но, дорогая, – начала она, колеблясь.

Я рассмеялась и слегка толкнула ее.

– Все будет хорошо, Гертруда, я вам обещаю.

Она неохотно направилась к двери, неуверенная относительно того, что делать, и мне было забавно видеть, как задето ее жесткое чувство пристойности. Когда она была в моем возрасте, врач не мог бы даже прикоснуться к ней, не говоря уже о том, чтобы позволить слушать грудь и задавать вопросы личного характера. Теперь же оставить меня с ним наедине в моей спальне должно было показаться ей крайним нарушением приличий.

– Я буду поблизости, если я вам понадоблюсь, мисс Лейла, – она метнула острый взгляд на доктора Янга, – совсем рядом.

– Благодарю вас, Гертруда.

Когда я вновь перенесла свое внимание на доктора, то обнаружила, что он взял мой томик Эдгара Алана По и читает его.

 
Как-то в полночь, в час угрюмый,
Утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Это гость, – пробормотал я, —
там стучится в двери дома моего.
Гость – и больше ничего».
 

(Пер. В. Брюсова)

Его звучный голос, как у большого артиста на сцене, вдруг смолк, оставив комнату ужасно пустой.

– Пожалуйста, продолжайте, сэр, – попросила я его, – вы так прекрасно читаете.

Доктор Янг склонил свою благородную голову и прочитал стихотворение до конца с таким чувством, с такой чуткостью, что я откинулась в кресле, прикрыв глаза и пытаясь представить себе «ушедшую Ленору».

Когда он закончил, я услышала, как книга захлопнулась, и доктор Янг спросил меня:

– Как ваша головная боль, мисс Пембертон?

Он заставил меня улыбнуться.

– Я забыла о ней. – Теперь я сидела совершенно прямо и слегка наклонившись к нему. – Мне хотелось бы поговорить с вами минутку, если вы не заняты. Можно мне задержать вас?

В его глазах были терпение и вечность мира.

– Для меня это будет удовольствием.

– Я очень сильно боюсь, сэр, того, что происходит с моей семьей. Почему ничего нельзя сделать?

– Медицина полна загадок, мисс Лейла.

– Я знаю, и все же… – Я посмотрела за него, в тлеющий янтарь камина. – Это кажется таким несправедливым, таким ужасным, то, что мы об этом знаем и не способны предотвратить.

Он промолчал, высказав свое мнение скорее взглядом.

– Я боюсь не столько за себя, – мои пальцы сплелись и начали скручиваться, – сколько за других. Я самая молодая и, возможно, имею больше времени. Но мои кузены… Теодору почти сорок! А Марте тридцать два. Я чувствую себя такой беспомощной.

– А ваш кузен Колин?

Я резко отвела глаза от камина.

– Колин?

– Ему тридцать четыре.

– Я беспокоюсь и о нем тоже. – Я изучала лицо доктора Янга, пытаясь заглянуть в его глаза, чтобы распознать, что ему известно. Заметил ли его проницательный ум мои чувства к Колину?

– Мне невыносима мысль, что мы все обречены, доктор Янг. Приходилось ли вам читать книгу Томаса Уиллиса?

– Томаса Уиллиса? – Он сжал губы. – Он жил много лет назад. Я читал его труды, когда был студентом-медиком.

– У нас есть одна книга, которая содержит все его труды, собранные кем-то по имени Кэдуоллдер. Вы помните его мнение насчет опухоли Пембертонов?

Доктор Янг рассмеялся.

– Томас Уиллис, насколько я помню, писал нудные суждения, рисовал приблизительные анатомические диаграммы и имел отвратительную орфографию! И это все, что я помню. Он в самом деле упоминал Пембертонов? А я гадал, где лежат корни семейной истории болезни.

– У меня есть книга, если вы желаете… – И я начала вставать.

Но доктор Янг остановил меня мягким жестом.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Мой скромный коттедж по самую крышу набит книгами, среди которых, я уверен, есть экземпляр книги Кэдуоллдера. Я загляну в нее на досуге и посмотрю, что блистательный мистер Уиллис пишет по этому поводу.

Затем он снова замолчал и долго рассматривал меня.

– Нет ли еще чего-то, что вы желали бы обсудить, мисс Лейла?

Я сжала руки сильнее. Все, чего я хотела от него, было дальнейшее проникновение в болезнь семьи и, возможно даже, небольшая надежда на будущее. Но это оставалось за пределами его знаний, теперь я это понимала, и доктор Янг, кроме того, мог ошибаться, как любой человек. Но была еще одна вещь, которую я хотела знать.

– Скажите мне, сэр, когда начнется болезнь, каких симптомов ожидать?

– Моя милая мисс Пембертон, боюсь, вы слишком много уделяете этому внимания, вплоть до беспокойства. Вы очень молоды, и, я уверен, вас ждет долгая жизнь. Не изнуряйте себя навязчивыми идеями, которые ни к чему хорошему не ведут. Забудьте о них теперь. Возможно, вам повезет избежать болезни.

– Я ценю ваше мнение, сэр, но тем не менее я хотела бы знать, чего мне ожидать.

За этим последовала тяжелая тишина, нарушаемая лишь треском углей в камине. Губы доктора Янга были задумчиво сжаты, его длинные пальцы вытянуты на коленях.

– Это не классическая опухоль мозга, Лейла, поскольку ее симптомы не соответствуют случаям, описанным в учебниках. Она возникает, как я полагаю, в области мозга, наследственно предрасположенной к заболеванию. Традиционные церебральные повреждения демонстрируют такие симптомы, как нарушение речи, или, скажем, потеря координации или понимания речи; моторная дисфункция рук и ног; расстройства зрения разного рода; тошнота; головные боли; потеря чувствительности в любой части тела. Короче, Лейла, каждый орган, который управляется той частью мозга, где находится опухоль, будет показывать отклонения. В случае с Пембертонами, однако, я не знаю физиологической структуры или места опухоли, поскольку в записях доктора Смита нет данных вскрытия, а симптомы атипичны. Но хочу сказать, что, сравнивая ход болезни вашего дяди с прошлого года до сего дня, я обнаружил точное соответствие историй болезни вашего отца и сэра Джона.