Текст книги "Дом обреченных"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава 4
Я стояла, не двигаясь, оглушенная. Потрясенная услышанным, я все же сохранила ясность мысли, чтобы заметить реакцию Тео, последовавшую непосредственно за этим заявлением. Он был недоволен собой. Так же, как и мой вопрос внезапно слетел у меня с языка, так и язык Тео развязался прежде, чем он осознал, что говорит. И он сразу прикусил его, но было слишком поздно. Ящик Пандоры открылся.
По тем простым словам, которые он произнес, и по внезапной досаде на его лице мне стало ясно что действительно в Пембертон Херсте было нечто, что еще предстояло узнать. И за эти несколько секунд я поняла, что за молчанием моей матери скрывалась ложь.
Я села, и после мгновенного колебания Теодор присоединился ко мне. Вид его был достоин жалости. Мой кузен раскаивался, но ничего уже нельзя было изменить.
– Как они умерли, Тео?
– Лейла, что изменится от того, ее ли вы узнаете? Вы довольствовались той ложью, которую, я уверен, ваша мать сообщила из добрых побуждений. Верьте этому. Прошло уже двадцать лет…
– Как они умерли? – продолжала настаивать я. Мои ладони покоились на коленях. Я была совершенно спокойна, а вот Тео стал нервничать. Он уныло покачал головой.
– Я не хочу вам говорить.
– Тогда я спрошу у Колина.
– О боже, нет! Лейла… – Он подался ко мне.
– Тогда скажите мне, пожалуйста.
– Но зачем?
– Я имею право знать.
– Вы всегда будете настроены против меня, Лейла, за то, что я вам это сказал.
– Почему?
– Это сделает вас несчастной. Вы не можете просто уехать из Херста… Нет, думаю, не сможете. Вы приехали сюда увидеть свою семью и вернуть свое прошлое. Значит, я должен вам это дать. – Он поднялся, снова взял себя в руки. – Пойдемте со мной.
Мы вышли из столовой, пересекли освещенный газовыми светильниками холл и прошли в библиотеку, где мы впервые встретились прошлым вечером. Горел камин, свечи создавали в комнате уютную атмосферу. После того как я прошла мимо Тео и заняла место у камина, он закрыл за собой дверь и сел на скамеечку напротив меня. Я наблюдала, как его глаза, с такими же тяжелыми веками, как у меня самой, отражают пламя камина. Прежде чем заговорить, он долго смотрел в огонь.
– Прошлое – это больное место для всех нас в Херсте, Лейла, и поэтому мы не любим говорить о нем. Вы потеряли вашего отца и брата; Колин – обоих родителей. Дело не в том, что сюда пришла смерть, поскольку этого можно ожидать в большом доме, населенном несколькими поколениями, но, скорее, в том, как она пришла. Несчастья с экипажами происходят, но это, скорее, случайность. Была прекрасная погода, свежая лошадь и новая карета… Никто не знает, что послужило причиной. Но оба, дядя Ричард и тетя Джейн, умерли мгновенно. Как я сказал, мы об этом только слышали, но это изменило Колина. Он с тех пор уже не был таким, как прежде.
Тео откинулся на сиденье, положив ладони на колени. Я последовала его примеру, глядя в огонь и уносясь на двадцать лет назад.
Он продолжал уже спокойнее:
– Здесь не было эпидемии холеры, Лейла. Никогда. Ваш отец долгое время болел – какая-то странная лихорадка, которую врачи не могли диагностировать. Она приходила и уходила, приходила и уходила, пока приступы не стали более длительными и жестокими, а интервалы между ними – более короткими. Мы перепробовали все: лечение на море, опиум, физические ограничения. Ничего помогало. Дядя Роберт был обречен. А потом однажды… – Его голос оборвался. Я терпеливо ждала, когда он продолжит. – Однажды он сказал, что чувствует себя хорошо и хотел бы взять с собой Томаса на прогулку. Они долго не возвращались, и на закате мы с отцом отправились на поиски. Мы очень беспокоились из-за здоровья дяди Роберта. Мы… нашли их в… роще.
Ничего этого я не знала – ни о моем отце, ни его болезни, ни о Томасе, ни о… роще.
– Пожалуйста, продолжайте.
Голос Тео доносился издалека:
– Дядя Роберт где-то взял нож. У него, очевидно, случился приступ лихорадки на прогулке с Томасом. Они оба были мертвы. Он убил вашего брата и себя.
Тео и я оказались в каком-то безвременье. Комната давила на нас, и огонь, казалось, становился жарче и ярче. Я продолжала смотреть на него, чувствуя, как пылает мое лицо. Я искала в этом огне образы двоих – мужчины, который был моим отцом, и мальчика, который был моим братом. Но их там не нашла. Они не вернулись назад, ко мне.
– Видите, Лейла, вы и ваша матушка уехали отсюда при ужасных обстоятельствах, поэтому, когда вы вчера вечером так внезапно, так неожиданно вернулись, мы растерялись, не понимали, как быть. Никто не знал, в какой мере вы помните прошлое, или как много вам рассказала ваша матушка. Я вижу, что мы оказались правы, храня молчание.
Наконец я взглянула на Тео. Мое лицо горело.
– Да, конечно, – сухо сказала я, – я все понимаю.
– Мы же знали, что Колин постарается пустить это в ход, ни в малейшей степени не считаясь с тем, что вам известно. Он рассказал бы вам об этом в любом случае. Я рад, что сделал это первым.
– Да, я тоже. И я благодарна, конечно. – Издалека я слышала шорох моих юбок. В следующую секунду я встала. Так вот почему все так отчужденно вели себя со мной. Это был ответ на Великую Тайну. Мой отец совершил и убийство, и самоубийство. Не удивительно, что все эти люди чувствовали себя неловко в моем присутствии. – Знаете, Тео, у меня совершенно нет желания никуда ехать, если вы не возражаете. Может быть, в другой день.
– Да, конечно.
– Я знала, что вы поймете. Это все равно, что… ну, все равно, что потерять их снова. Двадцать лет назад они умерли от холеры. А теперь они умерли… другим образом, как будто умерли дважды. За два месяца я потеряла четверых человек: маму, отца, – я двигалась к двери, – Томаса и тетю Сильвию. Мне бы так хотелось знать их! Вы не представляете, как трудно скорбеть о ком-то, чье лицо ты не можешь вспомнить. Извините меня, пожалуйста.
Он распахнул дверь и проводил меня в холл. В футе от лестницы я повернулась к Тео.
– Я пойду к себе, если вы не против. Я уверена, у вас много других дел.
– Если вы уверены, что с вами все в порядке.
Я усмехнулась.
– Не беспокойтесь. Конечно, со мной все в порядке. Объясните остальным, ладно? Эта поездка на поезде оказалась более утомительной, чем я думала. Извините меня.
Ступеньки скользили подо мной, как будто я летела, не касаясь их ногами. Моя голова была в тумане, мысли путались. Потрясение от этой новости было во много раз тяжелее, чем от известия о смерти тети Сильвии. Оно изменило Херст, оно изменило мою мать, оно изменило прошедшие двадцать лет и, в конечном счете, изменило меня.
Не знаю, как долго я лежала в этот день в постели, но когда я наконец подняла голову, чтобы выглянуть в окно, длинные оранжевые лучи заходящего солнца косо заглядывали в комнату. Я не могла успокоиться несколько часов. Одно дело – оплакивать жертв холеры, и совсем другое – убийцу. Что он должен был испытывать, когда агония заставила его совершить такое злодейство? Мое сердце болело о бедном, психически неуравновешенном безумце, подведенном к краю забытья и забравшем с собой своего единственного сына. Маленький Томас, семи лет от роду, был заколот своим отцом, который не ведал, что творит. «Папа, – кричали моя душа, мое сердце, – поэтому ты обратил нож против себя? У тебя был миг просветления, когда ты увидел (слишком поздно!), что ты наделал и не смог вынести этого страдания?»
Я оплакивала свою мать и ее горе, и годы одиночества, которые она провела в отвратительной нищете лондонских трущоб, защищая своего единственного ребенка и от прошлого, и от настоящего.
Так вот ради чего я вернулась в Херст. Я нашла то, что искала: свою семью и свое прошлое. Что пришлось пережить моей матери за все эти годы! Ни разу ни о чем не сказав мне, она всматривалась в мое лицо и видела их лица. Как нести такую ношу женщине в одиночку! Если бы только она могла все рассказать мне, мы могли бы разделить с ней наше горе. Но она этого не сделала, чтобы избавить меня от страданий. Теперь я вновь оказалась в Херсте, и мне открылась страшная тайна, которую в течение двадцати лет она так скрывала!
Выплакав последние слезы, я обнаружила, что за окном темно, завывает яростный ветер, а я голодна. Я провела в этой комнате десять часов, сокрушаясь над прошлым. Теперь настало время вернуться к настоящему. Я решилась на это ради моей матери, ведь она не хотела бы, чтобы я проводила годы, оплакивая ее уход. Я не должна больше часами задерживаться на том, что нельзя изменить. Так что я переоделась, причесала волосы и решила с этого момента вернуться к жизни, чего, как я знаю, желала бы моя мать.
Но, кажется, у судьбы в запасе нашлись и другие сюрпризы.
Я прикладывала влажные салфетки к своим распухшим глазам, когда кто-то поскребся в дверь, заставив меня застыть и прислушаться. Звук настойчиво продолжался, как будто в комнату пыталось проникнуть маленькое животное, пока я не открыла дверь и не обнаружила стоящую за ней Марту.
– Можно войти? – спросила она.
– Конечно. Прошу. Я уже собиралась выходить.
– Мы очень беспокоились о тебе, Лейла. Тео рассказал нам о том, что было сегодня утром. Мне очень жаль. Нам всем очень жаль.
– Спасибо.
Она проследовала за мной в комнату и закрыла за собой дверь.
– Если мы казались отчужденными прошлым вечером, то теперь ты знаешь, почему. Каждый из нас боялся случайно сказать что-нибудь. Мы понятия не имели о том, известно ли тебе об отце и брате. И, как оказалось, мы были правы.
– То же самое мне говорил и Тео. – Я снова села у туалетного столика и продолжала укладывать свои волосы. В отражении я видела, как Марта медленно расхаживает по комнате, взглянув сначала на портрет моей матери, потом, прочитав этикетку на моем флаконе с туалетной водой и остановившись у ночного столика, чтобы посмотреть лежавшие на нем книги. Все это вызвало у меня четкое впечатление, что она обдумывает, что ей сказать теперь.
– Дядя Генри говорил, что тебе сделали предложение.
– Да. – Я улыбнулась зеркалу.
– Он красив?
– Да, очень. Вы все познакомитесь с Эдвардом перед свадьбой. И тоже полюбите его, я знаю. Он очень интересный мужчина и совершенный джентльмен.
– Он, кажется, архитектор?
– Один из лучших в Лондоне.
– Какая ты счастливая, Лейла.
Я вновь взглянула в зеркало и обнаружила, что Марта наблюдает за мной. Снова в ее глазах была тяжелая тоска, непоколебимая жалость, которую, кажется, я вызывала у нее. Теперь, когда я знала правду о смерти моего отца, в этом не было необходимости. Единожды приняв правду, ее легко переносить.
– Марта, что-то случилось?
– Нет, – слишком поспешно ответила она, – ничего. Знаешь ли, мы уже поужинали, но Гертруда отложила тебе кое-что. Она думает, ты, должно быть, голодна.
– Верно. Спасибо.
Завершив туалет, я почувствовала, что выгляжу вполне пристойно, чтобы присоединиться к компании внизу. Не считая покрасневших век и нового знания, я была той же самой Лейлой Пембертон, которая прибыла вчера. Только теперь все стало другим. Моей семье не нужно было следить за своими словами или избегать определенных тем, или кидать друг на друга взгляды украдкой. Мы все были свободны, мы снова могли стать полной семьей.
Когда мы вышли за дверь, нас напугал дядя Генри. Он был по-отечески озабочен.
– Извини, я думал, вы слышали, как я подошел.
– Нет. – Он заставил мое сердце учащенно забиться, внезапно возникнув из сумрака.
– С тобой все в порядке, Лейла? Тео…
– Да, да. Теперь все хорошо. – Я решительно закрыла за собой дверь и обернулась, послав дяде свою самую приветливую улыбку. Но когда мой взгляд остановился на его лице, меня охватило какое-то странное ощущение, точно как прошлым вечером.
– Что-то не так?
– Нет, я… – Прижав ладонь ко лбу, я попыталась прогнать это чувство. Но теперь, когда мои глаза встретились с его глазами, оно вернулось, более сильное, чем до того, это ощущение неизбежности рока. Что такое было в дяде Генри, что вызвало такую реакцию? Было ли это волнение от забытых воспоминаний? Я явно видела в нем моего бедного отца, воспринимая дядю Генри как его замену. Но ведь… я испытала это ощущение прошлым вечером, прежде чем узнала истинную причину смерти отца. Что это было, почему дядя Генри заставил меня внезапно почувствовать себя такой фатально беспомощной? Обреченной?
– Может быть, тебе лучше остаться здесь?
– Нет, дядя Генри, правда…
– Она давно не ела, дядя Генри. Вот в чем дело. Давайте проводим ее вниз и накормим Гертрудиным пирогом с говядиной и почками.
Голос Марты был мягким и приятным. Чем больше я ее слушала, тем выше ценила сестру Колина, поскольку она была добра и терпелива со мной. И, кроме того, полна сочувствия. Ведь она тоже трагически потеряла мать и отца.
– Ну-ка, Лейла, пойдем. Внизу тепло. А горячий тодди вернет жизнь этим щечкам.
Я оперлась на руку дяди Генри, и мы спустились по лестнице. Чувствуя его надежность, я с ужасом видела, что зловещая атмосфера по-прежнему окружает меня, хотя не понимала, почему.
Тетя Анна и Колин находились в гостиной, когда мы трое вошли. Когда я начала протестовать против того, чтобы есть в лучшей комнате дома, тетя Анна и слушать этого не хотела.
– Ну, тогда, по крайней мере, в салоне, – просила я.
– Ерунда. А теперь надо сесть и положить ноги на эту скамеечку. – Она хлопотала вокруг меня на манер матери. На ее шее и груди мерцали бриллианты, шифон ее наряда издавал свистящий звук, а кринолин на металлических обручах скрипел, когда она нагнулась за скамеечкой для ног. – Вот так. Удобно?
– Спасибо вам, тетя Анна. – Я откинулась в кресле, с приятным сознанием того, что все теперь будет хорошо.
И тут я поймала взгляд Колина – он не сводил с меня глаз.
Полуулыбка скривила его губы.
– Так, значит, мой кузен Теодор, как в пословице, шила в мешке не утаил, да? И они хотели держать вас подальше от меня именно поэтому. Вы не находите в этом вопиющей иронии?
– О, Колин, успокойся!
Он натянуто улыбнулся Марте. Но когда тетя Анна метнула на него сердитый взгляд, я вспомнила ее поведение прошлым вечером – слишком напряженные попытки что-то скрыть. Это осталось в ее манере, как будто Теодор сказал мне не все, как будто там было еще что скрывать.
– Теперь уже все в порядке, – сказала я, веря в это лишь наполовину. – Тео все мне рассказал. Жаль, что не знала этого раньше. Мне тяжело думать, что моя мать несла этот груз в одиночку.
– А что заставляет вас думать, что Тео рассказал все? – импульсивно спросил Колин.
Мои глаза изумленно распахнулись.
– Что вы имеете в виду?
– Колин! – резко воскликнула Анна.
Он снова пожал плечами.
– Насколько я понимаю, бабушка сильно рассердилась, что вы не выполнили вашу с ней договоренность.
А я ведь совсем забыла об этом!
– Наверняка кто-нибудь из вас объяснил ей…
Анна суетилась с бесконечными ярдами оборок своей юбки. Мысль, что она постоянно думает, как бы не сказать то, что у нее на уме, начинала раздражать меня.
– Бабушка считает, что надо держаться договоренностей, невзирая на неожиданные обстоятельства. Вы же знаете, какая она.
– Нет, не знаю. Расскажите мне, пожалуйста.
Анна широко раскрыла глаза от удивления.
– Ты не помнишь бабушку Абигайль?
Как будто я сказала ей, что позабыла Иисуса Христа.
– Но я думала, ты помнишь нас всех!
– Кузина Лейла помнит гораздо меньше, чем ей хотелось бы.
Я свирепо глянула на Колина. Меня раздражала мысль, что мы снова начали играть в игры, что секретов стало еще больше и что признания Тео ничего не решили.
В этот момент на помощь пришла Марта. Она подошла к своему брату и погрозила ему пальцем.
– Ты беззастенчиво груб и очень огорчаешь нашу гостью. И я собираюсь предложить вам, сэр: либо вы с этого момента будете вежливым, либо покинете помещение.
Он обезоруживающе улыбнулся и снова пожал плечами.
– Что я могу сказать? Простите, кузина Лейла. И вы можете доказать, что приняли мои смиренные извинения, сделав одну вещь.
– Какую?
– Позволив мне показать вам завтра Херст.
Я уже собиралась сказать ему твердое «нет», когда увидела, как обменялись взглядами Анна и Марта. Страх, мелькнувший в их глазах при мысли о том, что я буду наедине с Колином, заставил меня принять его предложение. Хоть он груб и беззастенчив, но Колин в настоящий момент оставался, вероятно, моим единственным источником информации. Если и в самом деле была возможность больше узнать о моем отце и брате, я не собиралась терять времени.
В комнату вошел кузен Теодор, нарядно одетый в темно-зеленую визитку с подходящим по цвету галстуком. Если Париж был центром женской моды, то Пембертон Херст явно был центром мужской. Он обратился сначала к своей матери, потом к кузине Марте и, наконец, ко мне, на мгновение замешкавшись, прежде чем извиниться за свое отсутствие.
– Я был у бабушки. Вы ведь знаете, как трудно бывает ее успокоить. Это все погода, этой зимой она слишком неблагоприятна. Бабушка примет вас завтра, Лейла, за чаем. Я все объяснил насчет сегодняшнего дня.
– Спасибо.
– Послушайте, здесь холодно, не так ли?
– Мне тепло, – ответила я, поскольку находилась ближе всех к огню.
Тео коснулся моей руки, чтобы попробовать ее температуру, изображая при этом врача, я засмеялась, и мой взгляд уловил блеск на среднем пальце его правой руки. Это было тяжелое золотое с крупным рубином в центре кольцо. Импульсивно я схватила его за руку, не в силах отпустить.
– Это кольцо, – глупо заметила я.
– Что в нем такого?
– Ну… я… – Узнавание никак не выходило на поверхность сознания, так что я оставила его, и руку тоже. – Ничего, кажется. Просто мне почудилось, что я уже видела его раньше. Оно вдруг показалось таким знакомым, а потом, также внезапно, совсем незнакомым.
– Довольно распространенный фасон. – Он поднес руку клицу и сощурился. – Боюсь, камень не безупречен. Таких в Лондоне, должно быть, множество.
– Может быть.
– Это было дедушкино кольцо, – подал голос Колин, – сэр Джон передал его Тео, когда умирал.
– Тогда, возможно, я его вспомнила! Я должна была видеть его на руке моего дедушки, когда была ребенком. Маленькая крупица воспоминаний, но как много она значит. Я не могу вспомнить лица и людей, а вот мелкие детали помню.
– Ты помнишь еще что-нибудь? – спросил кто-то. Это был вновь оказавшийся позади нас дядя Генри, к мрачности которого я уже начинала привыкать.
– Должна признать, что ничего не помню.
– Совсем ничего? – Тетушка Анна со скептическим видом опустилась в кресло напротив меня. – Ты не помнишь ничего?
– Что касается меня, моя жизнь начинается только с моего шестого дня рождения. Всю свою жизнь я знала только Лондон.
– Но ведь ты знала здесь счастливые времена, – напряженным тоном сказала тетя Анна.
– И грустные тоже, – добавил Колин, – удивительно, она не может вспомнить. Отчего бы это, как вы думаете?
– Множество людей не могут вспомнить то, что происходило давно, – неубедительно заметил дядя Генри. Он возвышался в комнате, стоя, расставив ноги перед камином, со сжатыми за спиной руками.
Я не видела смысла скрывать свои мысли от них дальше.
– Это и было одной из причин моего возвращения сюда – эти пустые пять лет. Возможно, до года или двух никто ничего не помнит, но с трех лет у меня наверняка должны были остаться какие-то воспоминания. Я подумала, что Херст поможет мне вспомнить.
– Помог? – с тревогой спросила Анна.
– Не очень. Ничто в доме не показалось мне знакомым, и никто из вас.
– Ты вспомнила меня, – сказала Марта.
– Да, Марта, как только ты вошла в библиотеку, я мысленно увидела тебя такой, какой ты была двадцать лет назад.
– Двенадцати лет и слишком высокая для моего возраста.
– Да, но ты была так же красива, как и сейчас.
– А еще что-нибудь? – спросила тетя Анна.
Я избегала смотреть на дядю Генри.
– Нет, вообще ничего. Один раз была вспышка, словно открылась завеса, но она мгновенно закрылась. Все было слишком быстро, чтобы я смогла что-то ухватить.
– Могу поспорить, когда вы завтра увидите бабушку, – сказал Тео, – то что-нибудь вспомните. Вы, бывало, очень боялись ее.
– Кто ж ее не боялся, – заметил Колин.
Анна нагнулась поближе ко мне.
– Ты когда-нибудь расспрашивала Дженни о прошлом?
– Да. Сначала очень часто, но поскольку она не отвечала или давала мне уклончивые ответы, то я скоро перестала спрашивать. Я сейчас рада, что не вынуждала ее отвечать, поскольку тогда ей пришлось бы больше лгать. Она очень хотела защитить меня от этого.
– От чего, как вы думаете, она хотела вас защитить? – спросил Колин. Его поведение становилось несколько вызывающим, он меня утомил. Кроме того, я начала уставать от всех этих вопросов.
Гертруда выбрала подходящий момент, чтобы войти с подносом, который Анна помогла ей поставить передо мной. В молчаливом согласии трое мужчин покинули комнату, в то время как Марта достала из своей ковровой сумки образец вышивки крестиком и вскоре полностью погрузилась в него. Тетушка Анна оставалась рядом со мной, погрузившись в раздумья, как я полагаю, над тем, что я рассказала.
Это был спокойный вечер, один из тех, когда я решила отбросить мелкие сомнения, возникающие на задворках моего сознания. После двадцати четырех часов, проведенных в обществе моих родственников, я начинала привыкать к ним, а они – ко мне. Мое признание в этой непростой семье было не за горами, ведь с каждым эпизодом мы узнавали друг друга все больше и больше. Стены между нами становились ниже, возникали более тесные связи. В своем искреннем желании восстановить дружбу, которой мы наслаждались в детские годы, я сознательно игнорировала те мелкие противоречия, которые возникали.
Поужинав и послушав игру Марты на фортепиано, мы все пошли наверх в свои спальни. Колин вновь напомнил мне о моем обещании осмотреть Херст вместе с ним, и я уже жалела, что это обещание дала. Но какой у меня был выбор – дядя Генри, продолжавший изливать на меня разрушительное ощущение безнадежности, или Тео, который мог быть невыносимым с этими своими прекрасными манерами?
Захватив с собой в кровать путеводитель по Креморн-Гарденз, я позволила себе утешаться только сладкими мыслями об Эдварде. Я припомнила, как мы встретились год назад, его очарование, и как горда я была, показываясь с ним на Серпентайне. В Эдварде было все, что женщина ищет в мужчине, и я бесконечно счастлива тем, что получила его.
Когда я уже крепко и сладко спала, мне приснился странный сон о Колине Пембертоне…
На следующее утро над Херстом бушевал ужасный ветер, ломавший деревья и взметавший вихри сухой листвы. Сегодня за завтраком собрались все, с удовольствием угощаясь, вновь и вновь согреваясь пряным чаем Гертруды, Родственная атмосфера очень радовала меня, хотя снова лишали сил мысли об отце и брате.
Марта и тетя Анна планировали поездку в Ист Уимсли в экипаже дяди Генри, который собирался посетить фабрики. Они обычно ездили туда дважды в месяц, чтобы нанести визит вежливости викарию и пожертвовать беднякам старую одежду. В Ист Уимсли, как я поняла из их разговора, царила большая бедность – там жили рабочие фабрики.
– Если б не Пембертоны, – хвалился дядя Генри над своими тостами с джемом, – у этих субъектов вообще не было бы работы. Они бы отправились болтаться в большие города и еще больше переполнили бы трущобы. Надо держать деревенских в деревне, там, где им и положено быть.
– Это все поезда, отец, – подал голос Тео, который, казалось, вечно был озабочен тем, чтобы сказать нужную фразу. – До изобретения парового двигателя крестьянам некуда было податься. А теперь, по пенни за милю, он может взять свою семью и уехать туда, куда пожелает. Вот что погубило Лондон.
– Лондон не так уж плох, – рискнула я вступиться, – действительно, у нас перенаселенность и шум, но у нас и лучшие в мире больницы.
– Ерунда! Мы не нуждались бы в них, будь города почище, – отмел дядя Генри мое возражение. Стало ясно, что он твердо верит в бесполезность женских мыслей. Мы не должны иметь своего мнения и, уж конечно, не должны его высказывать.
– Лейла, дорогая, – спросила тетя Анна, – ты захватила подходящую одежду для такой ужасной погоды? Ты, кажется, носишь такой же размер, как Марта, и я уверена…
– Спасибо, тетя Анна, у меня достаточно одежды. Я всегда старалась быть практичной в плане одежды, больше следя за качеством, чем за модой.
– Можно иметь и то, и другое. – Она оглядела мое утреннее платье, и по ее виду было ясно – она думает, что оно могло бы быть и получше.
– Я прекрасно обойдусь, спасибо.
Впервые подал голос Колин:
– Я полагаю, что теперь, когда вы снова стали членом нашей семьи, вы могли бы одеваться как представительница рода Пембертон. Думаю, тетя Анна на это намекала.
– Позволь нам сделать для тебя несколько нарядов, Лейла, – сказала Марта, – это будет такое удовольствие!
Колин внимательно смотрел на меня, и я хорошо понимала, о чем он думает. Кузина Лейла вернулась в семью, чтобы наслаждаться ее богатством и жить как Пембертоны. Поскольку мне хотелось разрушить его глупое представление о том, что я прибыла сюда ради богатства Пембертонов, я не снизошла до этого уровня.
– Это очень мило с вашей стороны, и я вам очень благодарна. Но мне придется шить новые наряды, когда я выйду замуж.
– Конечно! – Марта оживилась еще больше. – А ваша свадьба будет здесь, в Херсте!
Дядя Генри вскинул голову.
– Что?
– О нет, – запротестовала я, – я на это не рассчитывала. Просто маленькая церковь и несколько наших друзей…
– О, ты не должна так делать. Тетя Анна, вы согласны? У нас в Херсте годами не было свадеб! Десятилетиями! Дядя Генри?
– Я уверен, что Лейла и ее молодой человек уже подготовили планы, было бы самонадеянно предлагать изменения.
В голосе дяди Генри слышалась значительность, звучавшая зловеще. Говоря, он не смотрел на меня, и у меня сложилось впечатление, что дядя Генри предпочитает избегать обсуждения моей свадьбы. Ну что ж. Я собиралась покинуть Херст задолго до этого события.
– Пойдем? – спросил Колин, порывисто поднимаясь. Всегда действуя импульсивно, мало думая об остальных, мой своенравный кузен ничего не знал об этикете и хороших манерах.
– Колин, в самом деле, – сделала ему замечание тетя.
– Чайная чашка Лейлы пуста уже десять минут. Для английской дамы это означает, что она закончила чаепитие. Нам сегодня надо многое посмотреть.
– Действительно. Позвольте, я поднимусь за своим плащом.
– Буду ждать вас здесь.
Дядя Генри и Тео встали, когда я покидала комнату, и я сделала именно то, что и обещала. Я поднялась по лестнице, схватила плащ, шляпку и перчатки и, почти танцуя, спустилась вниз, думая о том, что могу увидеть. Мое отсутствие было недолгим, как я поняла, когда приблизилась к гостиной и услышала горячий спор моей семьи.
– Я отведу ее туда, куда захочу, – раздался голос Колина, – или туда, куда она захочет, если на то пошло.
– А я говорю, ты не сделаешь этого! – Это был голос дяди Генри, он был взбешен. – Вы обойдете это место стороной, или я не позволю тебе взять ее с собой.
– У Лейлы есть свой собственный ум, дядя, – спокойно ответил Колин, – и мне кажется, в скором времени она сможет пойти туда сама. Несомненно, будет лучше, если с ней пойдет один из нас.
– Не сегодня, Колин. Я запрещаю тебе.
Осознав, что причиной спора являюсь я, и чувствуя неловкость от подслушивания, я создала шум за дверью и быстро вошла в комнату.
– Я готова, – запыхавшись, сказала я.
Передо мной стояли кузен Колин и дядя Генри, метавшие друг на друга яростные взгляды через стол, как два оленя, готовые сцепиться рогами. В глазах у обоих была ярость, борьба за верховенство и превосходство, которая, казалось, в эту минуту завершилась вничью.
– Кузен Колин? – Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, и я увидела в его глазах гнев. Что же это такое было, почему дядя Генри так страстно протестовал? – Я уже готова.
– Очень хорошо. – Он оттолкнул свое кресло и шагнул ко мне. Взяв плащ из моих рук, он кинул последний сердитый взгляд на остальных, затем с вызывающим видом вышел из комнаты. Я поспешила за ним, догнав его в холле.
– Колин, что-то случилось?
Он не отвечал. Подавая мне плащ, он опустил его мне на плечи и завязал под подбородком, не говоря ни слова. Когда я плотно надела на голову шляпу и натянула перчатки, Колин стоял, погруженный в свои мысли, с мрачным лицом. Видя, что я готова, он толкнул входную дверь, убедился, что я вышла, и затем с шумом ее захлопнул. Ледяной ветер ударил нам в лицо, подняв волосы на голове Колина и взметнув мой плащ. Так мы и стояли у входа, очень долго, мой кузен хмурился, а я терпеливо ждала. Как ни хотелось мне спросить о запретной области, упомянутой дядей Генри, я этого не сделала, поскольку сейчас это было бы не к месту. Возможность представится, убеждала я себя, когда я узнаю от Колина, какая часть Херста находится для меня под запретом.
– Куда же мы пойдем сначала? – вдруг спросил он, – у вас есть предпочтения?
– Никаких.
– Тогда начнем с конюшен. – Он спустился по ступенькам, и мне пришлось поторопиться, чтобы поспеть за ним. Я опасалась, что под мощными порывами ветра эта прогулка по Херсту не окажется такой приятной, как ожидалось. Колин был мрачен, продолжая, без сомнений, про себя вести начатый спор. Конечно, ему приходилось подчиняться дяде Генри, который был главой дома, но становилось все более и более очевидным, что Колину наплевать на положение его дяди.
Конюшни находились за домом слева от него, с отдельным подъездом для экипажей. Четыре лошади и помощник конюха составляли все их население, непривычный запах сельской местности наполнял воздух. Напирая на дверь изо всех сил, мы открыли ее и вошли внутрь. Мне пришлось перевести дыхание и поправить шляпку, а Колин провел пятерней по своим растрепанным волосам.
В конюшне была тишина, в темноте и тепле иногда раздавались звуки, производимые животными. Испуганная мышь метнулась из-под наших ног. Лошади скосили на нас глаза. Виднелись очертания экипажей. Я поинтересовалась, где же конюх.
– Он здесь, – решительно сказал Колин, – не слишком впечатляющ, но очень полезен.
Я сделала шаг вперед, но мой кузен замешкался, все еще прислоняясь к двери.
– Колин, – сказала я, наблюдая в полумраке за выражением его лица, – пожалуйста, отведите меня в рощу.
– В рощу? – Он вскинул брови. – Чего ради?
– Вы говорили, мы любили играть там детьми. Мне было бы приятно взглянуть на нее. Возможно, я там что-нибудь вспомню.
Кузен Колин, казалось, готов рассмеяться.
– Вы не знаете, о чем просите.
– Почему?
– Дядя Генри не желает, чтобы вы туда ходили.
Значит, я попала в точку.
Наблюдая за Колином, я продолжила:
– Почему? С ветром мы справимся.
– Дело не в ветре, Лейла. Думаю, вы знаете, почему он не хочет, чтобы вы там были.
– Из-за моих отца и брата, да? Я ценю его беспокойство о моем благополучии, но это не выведет меня из душевного равновесия. Для меня она остается всего лишь маленькой группкой деревьев. Пожалуйста, отведите меня туда.
