Текст книги "Новости любви"
Автор книги: Барбара Виктор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
4
Когда я начала мой драматический репортаж с того места, где погиб Джой Валери, я заметила, что неподалеку от камеры стоит Ави. Упершись в бока крепко сжатыми кулаками, он внимательно следил за каждым моим движением. Я уже решила про себя, что не буду произносить тех слов, которые были заготовлены у меня в качестве душещипательного комментария по поводу смерти Джоя.
– Добрый вечер, леди и джентльмены. В Бейруте ужасная, промозглая ночь. С вами Мэгги Саммерс… – Ничего этого я не сказала.
Отринув сценарий, я почти выкрикнула следующее:
– Никакой ужасной и промозглой ночи сегодня в Бейруте не будет!
Ларри Франк, мой продюсер, подбежал ко мне, безуспешно стараясь меня успокоить. Он обратился ко мне максимально умиротворяющим тоном.
– Мэгги, девочка, ты устала. Ты потрясена. Почему бы тебе просто не прочитать по бумажке, и мы бы все спокойно разошлись спать…
– Я тебе не девочка, – сквозь зубы процедила я. – Я женщина. А ты, Ларри, бесчувственный идиот. Можешь засунуть себе в задницу свои утешения, но я все равно не буду этого читать.
– Ладно, Мэгги, дорогая, – нежно ответил он. – Если ночь не ужасная и не промозглая, тогда пусть она будет холодной и дождливой. Или темной и неприютной, а? Выбирай, что тебе по душе, радость моя.
Однако ни о каком выборе не могло быть и речи. Просто я не собиралась превращать действительно драматичное событие в сводку погоды. Я отказывалась измерять степень трагедии тем, какая нынче вечером погода в Бейруте. В этом своем репортаже я собиралась поведать миру о том, как моему двадцатисемилетнему звукорежиссеру, работавшему по заданию Ай-би-эн в Ливане, случилось сидеть не в том месте и не в тот момент, а мне, счастливице, сидевшей всего в полуметре от него, довелось увидеть его смерть.
Вокруг меня собралась вся съемочная группа. В руках стаканчики горячего кофе. На лицах удивление. Глядя на них в надежде найти поддержку, единственное, что я увидела на их лицах, – то же самое чувство – «слава Богу, что на его месте оказался не я». Их сейчас можно было бы взволновать лишь одним – еще раз врезав по ним из гранатомета.
– Мэгги, дорогая, – начал Ларри с преувеличенным спокойствием, которое внезапно превратилось в оглушительное крещендо, – у нас всего две минуты эфира, а потому, прошу тебя, милая, пожалуйста, возьми этот микрофон, поднеси его к своим драгоценным губкам и расскажи этим прекрасным людям, что сегодня случилось с Джоем Валери. Если же ты не сделаешь этого сейчас, Мэгги, прелесть моя, у нас все шансы увидеть то, что случилось с Джоем, еще раз. Держу пари, ты и сама знаешь почему. А если ты забыла, я тебе напомню. Дело в том, Саммерс, что мы все находимся в этой сраной военной зоне. Поэтому давай! У тебя одна минута, чтобы начать… И большое тебе спасибо.
Несколько человек наградили его не сходя с места небольшой овацией, поскольку он ухитрился сказать эту длинную тираду на одном дыхании. Весьма впечатляюще. Однако по-прежнему никакого разговора не могло быть ни о каком холодном и дождливом вечере. Как и о сыром и промозглом. Как и о темном и бесприютном… Если в этот момент Джой Валери мог наблюдать все происходящее, то, наверное, был бы немало удивлен.
«Добрый вечер, леди и джентльмены. С вами Мэгги Саммерс. Я веду наш репортаж из ливанского лагеря беженцев Сабра. Сегодня здесь погиб тот, кого мы все очень любили, – Джой Валери…»
Когда репортаж закончился, ко мне подошел Ави и, не говоря ни слова, набросил на мои вздрагивающие плечи свою кожаную летную куртку и усадил в джип.
– Теперь я понимаю, почему я так хочу тебя, – тихо сказал он.
Прогулка от парома до моей квартиры в Гринвич Вилледж порядком измотала меня. Стоя в фойе, я едва узнала в зеркальном отражении ту, что смотрела на меня. Женщина с синими кругами под глазами, скулы туго обтянуты кожей, а спутанные волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Дикий взгляд моих собственных глаз удивил меня. Общее прискорбное впечатление только усугублялось мятым черным платьем, сморщенными чулками и сапожками, заляпанными грязью, когда я пробиралась через задний двор из дома Розы и Тони Валери.
Мысленно я составила план – принять ванну, переодеться и немного подкраситься, пока не приехали Куинси и Дэн. Никто не должен заметить тоску, которая сидела у меня внутри. Мои мысли были все еще заняты Ави. Я попеременно представляла, то, как он стоит в аэропорту Бен-Гуриона – влюбленный и печальный, то как он уже возвратился к своей Рут, внутренне благодарный ей за скуку и предсказуемость, которыми она одаривает его. Мне припомнилась наша поездка из Джерико в Тель-Авив. Два часа по восхитительной дороге с буйной растительностью по обеим ее сторонам. Однако я едва смотрела на дорогу, – я не могла оторвать своих рук от Ави, а он старался не потерять управление и не врезаться в какой-нибудь столб.
– Нам не следует вылезать из постели больше, чем на пятнадцать минут, – говорил Ави со смехом. Он наклонялся ко мне, целовал меня, трогал меня, пока наконец мы не остановились и не перебрались на заднее сиденье. А вернувшись в Тель-Авив, снова легли в постель.
Моя гостиная выглядит теперь так сиротливо. Тонкий слой пыли покрывает мебель и картины. Я беру со стола разные забавные вещицы, которые я собирала, привозя из разных стран мира, сдуваю с них пыль. Каждая из них напоминает мне о своем. Даже фотографии родителей, которые улыбаются мне из резных серебряных рамок, словно незнакомые и искренне любящие меня люди, возбуждают приятное чувство. Они как будто говорят мне: добро пожаловать домой, Мэгги, и готовы сохранить в секрете мой приезд от моих настоящих родственников, позировавших для этих снимков.
Я снова слышу, как Роза спрашивает меня:
– Ваша семья живет в Нью-Йорке?
Все домашние растения увяли и поникли в своих горшочках. Мои растения, которые я с такой заботой и трепетом растила на подоконнике и, уезжая, оставила здесь, чтобы они могли пить свет утреннего солнца. Бедняга Джой, как он ненавидел черные ночи в Ливане, когда небо освещалось лишь отблесками артиллерийских залпов и разрывами бомб.
Бухарский ковер на полу той части комнаты, где у меня столовая, выглядит затертым и изношенным. Однако прошло всего семь лет, как мы с Эриком судились из-за этого ковра на бракоразводном процессе. Семь лет назад он согласился уступить его мне – после того как я согласилась отдать все бриллианты, которые подарила мне его мать.
– Женщины, которые выбирают независимость, могут сами покупать себе драгоценности, – сказал он.
Между тем долгие годы мне казалось, что независимость не приносит ничего, кроме одиночества.
– Замужество делает меня опытней, – говорила я всем до тех пор, пока не поняла, что опыт – это что-то такое, что получаешь по мере того, как расстаешься со своими желаниями. Пока был жив Джой Валери, я верила во всю эту чепуху, но теперь все изменилось. Вещи, которые значили так много, потеряли всякую ценность.
Мои чемоданы все еще стоят у стены в моей черно-белой спальне. На том же месте, где я в спешке оставила их прошлой ночью, перед тем как завалилась спать. Я никогда не стремилась обставить эту комнату так, чтобы она выглядела обольстительной для гостей, которые навещают Мэгги Саммерс, – установить здесь розовые светильники, подобрать обивку таких же нежных тонов, как гостеприимное тело Мэгги Саммерс. Родитель охарактеризовал мою спальню весьма кратко. «Твоя спальня говорит об одном – тебя она совершенно не интересует».
Я стою перед трюмо, стягиваю с себя одежду и снова смотрю в зеркало. Возможно, я выгляжу такой безжизненной и утомленной, потому что вдруг оказалась в окружении вещей, которые успели стать для меня чужими. Когда вокруг меня была война и разруха, я выглядела лучше.
– В тот день в Марионе я влюбился в тебя, – сказал Ави.
Как только я сняла цепочку и стянула старую, рваную футболку, я снова увидела в зеркале знакомое еще по 10-й улице лицо. То самое лицо, которое смотрело на меня из всех зеркал последние шесть лет. Я не знаю имени той, которой принадлежит это лицо, но чувствую, что она мне очень близка, эта бесплотная подруга. Она смотрит, как я раздеваюсь, одеваюсь, разговариваю по телефону, читаю, смеюсь, плачу и занимаюсь любовью. Меня освежают фантазии о ней. Я воображаю, что на какой-нибудь вечеринке в Нью-Йорке она подходит ко мне, берет меня за руку и уводит подальше от людей. Прижимает к стене где-нибудь в укромном уголке и угощает бокалом холодного белого вина.
– Ну и погуляли, – говорит она, – обе пьяны вдребодан…
Я даже ничуть не смущаюсь, когда мой двойник признается, что в бинокль с двадцатикратным увеличением подсматривал, как я занимаюсь любовью. Единственное, что его интересовало в этом процессе, – что именно доставляет мне удовольствие, когда какой-то другой человек проникает в мою плоть. Его лицо слишком спокойно, чтобы подозревать его в ревности. Слишком самоуверенно, чтобы тратить время на ненужные околичности – вроде обеда, выпивки или банальных ухаживаний. Его прекрасное лицо выражает готовность предложить мне роскошную жизнь взамен моего чахоточного прозябания и странных недоразумений – например, разбросать по полу бумаги или хлебнуть минералки прямо из бутылки. Между мной и моим двойником установились весьма своеобразные отношения. Он берет меня за руку и взглядом убеждает меня в своей абсолютной самодостаточности. Пока я неделями и месяцами ждала моей работы, он вполне удовлетворялся тем, что все это время просто глазел в окно. Когда я уже готова принять его предложение и покровительство, чтобы наконец зажить беззаботной жизнью под его чутким руководством, я вдруг содрогаюсь при мысли о такой возможности. То самое лицо, которое пристально смотрит на меня из глубины 10-й улицы, не более, чем маска, которой воспользовался некто, о ком никто не заботился и за кем плохо присматривали.
Внезапно я снова возвращаюсь в реальность. Настойчиво звонит телефон. Подбежав к телефону, я секунду раздумываю, брать ли трубку. Дело в том, что я просто не готова отвечать на междугородный звонок. Только не теперь.
– Мэгги, я пыталась дозвониться до тебя весь день. Я беспокоилась.
Я мгновенно узнаю этот голос.
– Куинси, я так рада, что ты позвонила!
– Где ты была?
Я глубоко вздыхаю.
– Ездила на Стейтен-Айленд повидать родителей Джоя.
– Ты молодец, Мэгги. Это было так важно для них.
– Это было важно для меня самой, – просто говорю я. – Я его любила.
– Мы тебя тоже любим и около восьми намерены с тобой повидаться. Тебе что-нибудь нужно?
– Нет, спасибо. У меня все есть. Я хочу только немного прибраться. У меня тут ужас что творится.
– Почему бы тебе сегодня не отдохнуть, а всем этим заняться завтра? Не переутомляйся сегодня, Мэгги. На тебя столько всего свалилось, а ты должна быть в отличной форме.
– Я в порядке, Куинси, – говорю я без особой уверенности. – Я всегда в полном порядке.
– Знаю, знаю, милочка. Это-то меня и беспокоит.
Поговорив с Куинси, я принимаю душ, переодеваюсь и при помощи макияжа начинаю колдовать над своим лицом, уделяя особенное внимание синим кругам под глазами. Моя рука слегка дрожит, когда я беру кисточкой то тени, то пудру. Потом я оцениваю эффект, который мне удалось достигнуть. А эффект, надо сказать, отвратительный. Та сияющая женщина, которую я привыкла видеть в зеркале каждое утро, когда просыпалась вместе с Ави, исчезла, а вместо нее появилась какая-то трясущаяся стареющая леди с голубыми волосами и одутловатыми щеками – та, чья внешность безнадежно испорчена многими годами одиночества. Я вижу перед собой именно ту женщину, в которую я так боялась превратиться. Ту, которая доживает свой век, не имея понятия о любви. Она собирает хлебные корочки в газетный кулек и идет в парк кормить голубей.
Наконец приезжает Куинси. Она входит в прихожую, снимая свой белый шерстяной балахон. Она расчесывает свои короткие рыжие волосы, слипшиеся от дождя и снега.
– Ты выглядишь такой уставшей, дорогая, – говорит она. – Я рада, что ты снова дома.
Дэн Перри ласково тискает меня, ухватывает за подбородок.
– Ты все еще прелесть, Мэгги. Только совсем разбита.
– Спасибо, – отвечаю я и беру Куинси под руку. – Честно говоря, я ожидала такого любезного отношения.
Дэн вьется около нас. У него прекрасная фигура. Потом он исчезает на кухне.
– Я должен заморозить шампанское.
– Мне тебя очень не хватало, – говорит Куинси, усаживаясь в гостиной на один из диванчиков с ситцевой обивкой. – Я чувствовала себя такой беспомощной, когда это случилось. Мне хотелось сделать нечто большее, чем просто поговорить с тобой по телефону. Но я даже не могла двинуться с места. Ну, как ты, Мэгги?
– Да тебе ничего и не нужно было делать. Это было ужасно, и мне кажется, что будет еще хуже, потому что первый шок прошел, я все еще потрясена.
Дэн возвращается в комнату. Его черные глаза искрятся, когда он смотрит на Куинси, а потом на меня.
– Ты уже сказала ей?
– Еще нет, – говорит Куинси, хлопая его по руке. – Только собралась. Мэгги, тебе хотят предложить вести одно телевизионное нью-йоркское шоу, которое запланировано к эфиру этой весной.
– Разве это не грандиозно? – говорит Дэн. – Куча денег и свое собственное шоу. Ты объездишь весь мир, все самые знаменитые места. Ты получишь от этой работы колоссальное удовольствие.
Они внимательно смотрят на меня, ожидая хотя бы намека на какие-нибудь эмоции. Рада ли я, или мне не по душе это предложение? Но я только в недоумении хлопаю глазами.
– Ну? – спрашивает Куинси и смотрит на Дэна.
– В каком смысле?
– Ну, разве ты не потрясена? – спрашивает Дэн.
– Нет, нисколько. Скорее даже раздражена тем, что ты вальсируешь здесь, полагая, что я должна прийти в восторг от какого-то шоу. Разве я должна как-то особенно реагировать? Кроме того, это все-таки моя жизнь, несмотря на то, что она процентов на десять наполнена вами.
– Никто и не говорит, что она не твоя, – мягко произносит Куинси. – Нам всего лишь пришло в голову, что тебе нужно отдохнуть вместо того, чтобы возвращаться на Ближний Восток и опять делать репортажи об этой войне. Мы подумали, что ты будешь рада сделать что-то значительное.
– Я уже делаю это, – огрызаюсь я.
– Ну, если под таким углом смотреть твои репортажи из Мариона, то ты права, – саркастически хмыкнул Дэн. – Но эта чертова дыра никак не сравнима с тем, что ты увидишь, путешествуя по миру – бывая в Париже, Лондоне, Риме и Афинах. Когда ты займешься этой новой работой, ты обо всем забудешь.
Меряя пространство перед окном, я едва держу себя в руках. Меня охватывает паника, когда я допускаю, что кто-то может отнять у меня часть моего мира, ведь в этой части – Ави Герцог.
– Послушайте! Я очень благодарна вам обоим, но мне нравится делать то, что я делаю. И я намерена вернуться на Ближний Восток.
Дэн совсем сникает и устало трет кулаком глаза.
– Я открою шампанское, – говорит он.
– Мэгги, – начинает Куинси, – я понимаю, как тяжело тебе от того, что случилось с Джоем, но ты должна постараться превозмочь это. Ты можешь зациклиться на этом, и я подумала, что новое назначение пойдет тебе на пользу.
– Я согласилась приехать сюда только потому, что наступило временное прекращение огня, и теперь лишь вопрос времени, когда сирийские войска пополнят ряды ООП. Драка разгорится снова, и когда это случится, нужен будет кто-то, чтобы делать об этом репортажи.
– Мэгги, остановись. Ведь ты не единственный репортер, которого они могут туда послать!
– Нет, я единственная, кто действительно разбирается в том, что может произойти. Все прочие питаются информацией из вторых рук. Вот им-то и следует поручить вести это шоу.
Дэн снова появился в комнате. На этот раз он держит поднос, на котором бутылка шампанского и три фужера.
– У меня есть для тебя новости, Мэгги, – говорит он, хлопая пробкой. – Дело в том, что нашей публике на все это наплевать. Они даже не в состоянии отличить шиита от еврея, а сунита от палестинца. Единственное, что их интересует, это могут ли они спокойно ездить в Европу без риска быть захваченными в заложники. Может быть, еще нефтяной кризис. В крайнем случае, еще вопрос, захватят ли коммунисты власть в мире. И то, последнее интересует их потому, что это может сказаться на рынке недвижимости. Пойми, Мэгги, телевидение в Америке – дело паскудное.
– Ну что же, тогда вам, может быть, стоит подыскать себе более сговорчивого клиента. Какого-нибудь милягу, который с радостью побежит делать это идиотское шоу.
Куинси бледнеет.
– Какая муха тебя укусила?
– Как ты только можешь говорить в таком тоне! – говорит Дэн, протягивая мне шампанское. – Ты не просто наш клиент. Ты наш близкий друг.
Однако я не в состоянии отвечать. Я закрываю лицо ладонями и плачу. Куинси подходит ко мне, но в это время раздается телефонный звонок.
– Пожалуйста, – говорю я, всхлипывая, – возьми трубку. Я не могу.
Несколько минут спустя Куинси возвращается. Она садится рядом и обнимает меня.
– Ты должна была мне сказать, – говорит она, гладя меня по голове.
– Мне очень жаль, Куинси…
– Что именно ты должна была сказать? – интересуется Дэн.
– Можно ему рассказать? – спрашивает меня Куинси, наклонив голову.
– Можно.
– Похоже на то, что звонил мужчина. Между прочим, у него очень приятный голос. Кроме того, он влюблен в Мэгги. – Она поворачивается ко мне. – Ави хочет, чтобы ты знала, как ему тебя не хватает и что завтра он выезжает в поле. Он позвонит тебе, как только вернется. Это будет в полночь по нью-йоркскому времени. Почему ты не сказала мне, что в этом причина твоего желания остаться в Израиле?.. И еще, о каком-таком поле он говорил? Я что-то не поняла.
– Пожалуй, будет все-таки лучше, если я действительно займусь этим шоу.
Дэн расхохотался.
– У тебя фантастический дух противоречия. Похлеще, чем у моей жены. Нас восхищает, что у тебя в жизни появился мужчина. Куинси немедленно отправится в Ай-би-эн и продлит твой контракт. Больше нет проблем?
– Он женат.
– Ох, черт, – вырывается у Куинси.
– Женился – разженится, – спокойно заявляет Дэн. – Собственно, я вообще не вижу в этом деле никаких проблем, за исключением этого самого поля, которое, как я понимаю, – поле брани? Стало быть, ты связалась с военным человеком?
Куинси внимательно смотрит на меня.
– Так, Мэгги?
– Да. То есть нет. В общем, я не понимаю. Что я связалась – это истинная правда. Что он военный – тоже. И поле – это поле брани. Но теперь, когда я здесь, мне все кажется совсем другим, чем там. И я совершенно не представляю, что собираюсь делать…
– Только не надо рассказывать, что тот, кто воюет там, бравый генерал, а тот, кого сюда привезли в гробу, несчастный бедняга. Оба достойны восхищения… Однако, может быть, тебе действительно стоит подумать насчет шоу.
– Она и думать не станет, – говорит Дэн. – Разве не видишь, что она влюблена. Просто она немного расстроена, что он женат.
– Но это недостаточно веская причина для отказа, – говорит Куинси.
– Достаточно. Спроси ее.
Они оба смотрят на меня, ожидая ответа.
– Я не хочу брать на себя ответственность за то, что распадется его брак, – наконец выговариваю я.
– Не глупи, – заявляет Дэн. – То, что его браку пришел конец, никак не связано с твоим появлением. Вероятно, ему уже давным-давно пора распасться.
– Мэгги, – доверительно начинает Куинси, – через несколько дней мы встретимся с Грэйсоном. Почему бы тебе все не обдумать еще раз и по крайней мере сегодня не принимать никакого решения? Кроме того, ты ведь только что вернулась и ты устала.
– Конечно, ты права, Куинси. Может быть, за это время я узнаю, любит ли меня Ави по-прежнему или нет.
– Итак, теперь твоя карьера целиком зависит от этого мужчины? А, Мэгги Саммерс?
– А если это любовь? – улыбается Дэн.
– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – прошу я, замечая, что Куинси до того удивлена, что даже не может продолжать разговор. – Как поживает Грэйсон? Я не видела его несколько месяцев.
– Он все тот же. Нисколько не переменился, – отвечает Дэн, подливая всем шампанского.
Куинси смеется, вспомнив о чем-то забавном. Она уже пришла в себя.
– А ты помнишь ту вашу знаменитую встречу? – спрашивает она.
Я тоже пытаюсь смеяться, чтобы показать интерес к новой теме разговора. Однако меньше всего мне сейчас хотелось бы вспоминать о том вечере с Даниэлем Грэйсоном.
До весны семьдесят третьего я два года работала ассистенткой у Ника Сприга. Однажды ночью, когда я сверхурочно дежурила в отделе новостей, я заметила, что на меня поглядывает какой-то мужчина, сидевший в соседнем кабинете, дверь в который была распахнута. Он улыбнулся. И я улыбнулась. А через несколько секунд я уже беседовала с Даниэлем Грэйсоном, одним из руководителей Ай-би-эн и владельцем передающих станций в главных городах Соединенных Штатов.
Грэйсон был высок и худ. Стопроцентный англосакс. Немного седины в висках и безупречный костюм. На загорелом лице то и дело появлялась непринужденная улыбка, хотя его серо-стальные глаза оставались при этом совершенно холодными и спокойными. Однако именно его рот понравился мне в первую минуту. Когда он говорил, его губы едва шевелились, но слова он выговаривал чрезвычайно внятно. Манера речи и выражения, которые он употреблял, – все напоминало в нем юношу из колледжа, нисколько не изменившегося с возрастом.
– Классную вещь вы сработали для шестого канала, – например, говорил он кому-нибудь. Или: – Это самый четкий момент в передаче… – Или: – Твоя реплика прямо в девятку…
– У тебя, подруга, большое будущее, – сказал он мне напрямик, откровенно рассматривая мою грудь.
Я улыбнулась и покраснела. И принялась крутить на пальце перстенек. Не было, в общем-то, ничего удивительного, что такой талант, как я, вдруг обнаружился в отделе новостей. Здесь это не такая уж редкость, как, скажем, и примадонны в питейных заведениях. Словом, ничего сверхъестественного… Он перевел взгляд на мое обручальное кольцо.
– Ну-с, расскажите мне о ваших планах, мисс Мэгги, – попросил он, устраивая свои длинные ноги на краю стола.
Я начала объяснять ему насчет моих планов и вдруг поймала себя на том, что рассматриваю, как изящно завязаны шнурки на его дорогих модельных туфлях.
– Мне бы хотелось работать в эфире, делать материалы, касающиеся международной политики. Мне бы хотелось верить в то, что я могу изменить систему заставив зрителей по-новому взглянуть на предмет в противопоставлении таких тем, как война во Вьетнаме, капитал или голод.
Я бы продолжала в этом духе и дальше, если бы Грэйсон несколько раз не принимался кашлять, прочищая горло.
– Что же, ваш идеализм достоин восхищения, моя дорогая, – прервал он меня, – несмотря на то, что ваши планы не слишком реалистичны. Понимаете Мэгги, мир принадлежит богатым, и если бы не было богатых, бедные не стремились бы к комфорту. Таким образом, вся штука в том, что никто не хочет никаких перемен в системе. Поскольку это лишь нарушило бы существующий баланс между теми, кто имеет нечто, и теми, кто не имеет ничего.
Я улыбнулась за неимением ничего лучшего. Было совершенно ясно, что Грэйсона нисколько не интересуют мои планы.
Он переменил положение, убрав свои великолепные туфли со стола и от моего лица и, поднявшись, приблизился к окну. Руки при этом он держал за спиной.
– Мы тут в Ай-би-эн как раз кумекали насчет того, чтобы взять для эфира особу женского пола, которая бы вела криминальные новости. Нам кажется, что это несколько поднимет наш увядший рейтинг, а заодно наши зрители смогут любоваться на симпатичную мордашку. Тяга к прекрасному, вы понимаете. – Он подмигнул мне и принялся шагать туда-сюда. Вдруг он остановился, круто развернулся и направил свой изящный указательный палец прямо в мое лицо. – Если уж я работаю, мисс Мэгги, то я тружусь. А если я играю, то по-крупному.
Я, естественно, рассмеялась. Однако тут же извинилась.
– А вы умеете играть в команде, Мэгги Саммерс?
– Да, сэр, – ответила я, сама не понимая, откуда взялось это «сэр».
– Ладно, – сказал он, потирая руки. – Теперь отправляйтесь трудиться для Сприга, а потом, если я правильно понял, бегите домой к мужу.
Это звучало скорее вопросительно, чем утвердительно, и Мэгги Саммерс, умеющая играть в команде, тут же приняла эту подачу. Прямо глядя в абсолютно серьезные глаза Грэйсона, я сказала:
– Последнее вовсе не обязательно.
– Ну тогда, – сказал он, просияв, – может быть, вы оцените мою идею захватить чего-нибудь перекусить и обсудить наши дела.
– Какие дела, мистер Грэйсон? – спросила я. Если уж играть в команде, то неплохо бы и правила знать.
– Ну как же, а возможная работа в эфире в качестве репортера криминальной хроники? – тут же ответил он, довольный, что наша командная игра уже началась.
Не моргнув глазом, я продолжала смотреть прямо на него.
– Вы и Сприг работаете в кабине номер три, – отрывисто сказал он. – Когда вы закончите, я зайду за вами, и у нас будет исключительно деловая встреча, мисс Мэгги.
Было уже полдесятого вечера, а Ник и я все еще трудились в кабине номер три, составляя и переставляя куски одного трехчастного сюжета. Материал касался медицинского обслуживания бедняков в отделениях неотложной помощи. Нужно было выбросить целых восемь минут, а это совершенно меняло критическую направленность репортажа. Первый кусок был назначен к одиннадцатичасовому эфиру, и мы напряженно прикидывали, как сократить материал, учитывая, что каждый кадр, каждое слово имело чрезвычайно важное значение для общего впечатления.
– Женщину с малышом придется убрать, – говорил Ник, допивая свой холодный кофе.
– Но ведь малыш был без сознания, и она два часа дожидалась там, держа его на руках.
– Но ведь зрители-то этого не знают, – утверждал Ник. – А парень с ножевой раной смотрится круче.
– Но у нас уже была одна ножевая рана.
– А эта рана – круче! – вздохнул он, закуривая.
– Тогда нужно вырезать ту первую.
– Ни в коем случае. Тот парень отдавал концы прямо у стола. Это очень круто!
– Тогда вырежем вторую, – резонно предложила я.
– Нельзя. Потому что если в первом случае помощь оказали немедленно, то во втором – нет. В этом вся соль.
– Ладно, – устало сказала я. – Тогда вырежем парня в лихорадке и еще тот кусок со сломанной ногой в Южном Бронксе. Мы сэкономим почти две минуты и пять секунд.
– Возможно, – медленно проговорил Ник, потирая подбородок. – Но все равно остается лишних пять минут.
Посмотрев на часы, я вдруг спохватилась:
– О боже, я забыла позвонить Эрику! Уже почти десять, и он, должно быть, обезумел. Я никогда не опаздывала.
Ник выкатил глаза и нервно подвинул ко мне телефон.
– Быстро! У нас до эфира всего час.
Я набрала номер и с нетерпением ожидала, пока Эрик ответит. После четвертого гудка он наконец взял трубку.
– Эрик, – сказала я. – Привет, Эрик. – Ответом мне было мертвое молчание и тяжелое сопение. – Эрик, – повторила я, – это я. – Снова гробовая тишина и сопение. – Эрик, прошу тебя, не молчи. Я просто хотела предупредить тебя, что я жива и здорова. Мне очень жаль, но я совсем потеряла счет времени. Я все еще в редакции. Эрик, ты меня слышишь?
– Мэгги, – сказал он натянуто, – как это мило, что ты позвонила. Я только что порезал палец, пытаясь сделать себе бутерброд к ужину.
– Мне так жаль, Эрик. Даже не знаю, что и сказать. Попробуй сунуть его под холодную воду.
– Что именно, дорогая? Бутерброд или палец?
– Прошу тебя, Эрик, – зашептала я в трубку. – Я не могу сейчас ссориться. Я же сказала, мне очень жаль.
– Так, так, мисс Ассистентка. Сто двадцать пять долларов в неделю плюс премия. Тебе жаль. А скажи мне, мисс Ассистентка, тебе хватит этих денег на жизнь? – Голос Эрика утратил сдержанный тон и взвился до визга. – Между прочим, мисс Ассистентка, какой дьявол позаботится обо мне, когда ты заботишься обо всех этих бедных, больных и униженных из своих чертовых новостей? – кричал Эрик в полную силу своих легких.
Ник нервно ходил взад вперед в нашем застекленном кубе и что-то бормотал себе под нос. Теперь или никогда.
– Кто? – завопила я. – Ты спрашиваешь, кто? Я тебе скажу! Твоя мамочка, вот кто! – И я швырнула на рычаг телефонную трубку – так что даже пепельница подскочила на столе и из нее посыпались сигаретные окурки.
– Добрый вечер, леди и джентльмены, – пробубнил Ник в пустой стаканчик из-под кофе. – Еще одни супруги нахлебались жижи. Это случилось прямо сейчас, в живом эфире нашей студии на Ай-би-эн.
Небольшой, тускло освещенный ресторан неподалеку от студии Грэйсон окрестил «приличным заведением с прилично сервированными мужчинами». Я без аппетита жевала мой двойной чизбургер, а Грэйсон слегка касался моей щеки и говорил:
– Дело в том, что группа экспертов масс медиа разработала план, который гарантирует повышение рейтинга и в то же время удовлетворит большинство населения Америки. – Сделав паузу, он отхлебнул двойного мартини. – Публика теперь хочет – или думает, что хочет, – видеть женщину-репортера, и причиной тому эта самая феминистская революция, набирающая силу по всей стране. Ты следишь за моей мыслью?
Я кивнула и попыталась жевать дальше.
– Хорошо, – сказал он, коснувшись моего колена. – А это значит, что теперь Ай-би-эн будет вынуждена взять женщину. Мы стремимся всегда на несколько шагов опережать другие компании и, следовательно, удовлетворять тех, кого мы называем перспективной аудиторией. Таким образом, мы намерены предпринять нечто действительно экстраординарное. – Он снова сделал паузу и слегка дотронулся до кончика моего носа. – У вас глаза цвета изумруда, мисс Мэгги. Вам кто-нибудь говорил об этом?
– Нет, – ответила я, изобразив на лице подобие неподдельного интереса. – Продолжайте, Грэйсон. Это любопытно.
– Итак, мы решили предпринять нечто действительно экстраординарное, – повторил он. – Мы решили взять женщину, чтобы она вела криминальную хронику. Не всякие светские штучки-дрючки, не прогноз погоды – словом, не то, что является традиционно женским полем деятельности. Вовсе нет. Ай-би-эн решила пойти до конца и поставить женщину туда, где женщин никогда не было: в подворотню, в притон наркоманов, в полицейский участок. Она будет встречаться с боссами мафии, с убийцами, с насильниками. Словом, влезать во все эти дела, которые особенно по душе нашей аудитории. Ай-би-эн хочет быть первой компанией, которая вытащит женщину из кухни и супермаркета, из всей этой дребедени о кратковременных осадках и переменной облачности, из идиотских кулинарных конкурсов – вытащит и поместит прямо в наш грязный, вонючий, крысиный мир, где она должна будет показать, на что способны ее журналистские мозги, печенка и сердце. – Он улыбнулся. – Однако это все-таки телевидение. Следовательно, у нее должно быть красивое тело, прекрасное лицо. Иначе просто идея не сработает. Я прав?
