Текст книги "Новости любви"
Автор книги: Барбара Виктор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
– Спасибо, – говорю я.
– Вы так добры, что приехали, – добавляет Клара.
– Где она?
– Там, – говорит Клара и отступает, давая ему дорогу.
Он отдает мне свое полупальто и только после этого входит в спальню.
Клара, очевидно, тоже в недоумении от его тона. Она пожимает плечами и качает головой. Вдруг раздается протяжный вой, который сменяется завываниями, которые, в свою очередь, сменяются обильными всхлипами.
– Может быть, ему нужна помощь, – говорю я.
– Я не могу туда идти, Мэгги, – бормочет Клара. – Иди ты.
– С тобой все в порядке, Хай? – спрашиваю я, становясь около него.
– Какой ужас! Мы только вчера с ней разговаривали…
Я киваю и наблюдаю за тем, как он ее раздевает и осторожно прикладывает свой блестящий фонендоскоп к ее груди, а также пробует двумя пальцами пульс на ее сонной артерии.
– Боюсь, что она скончалась, – говорит он и снова заливается слезами.
Блестящий диагноз, ничего не скажешь.
– Вы так расстроены, может быть, нам… – начинаю я, но он меня прерывает и, махнув рукой, говорит:
– Нет, нет. Все в порядке. – Он всхлипывает – Просто она так посинела…
Если честно, то мы все посинели.
– Почему бы не составить свидетельство о смерти в соседней комнате? – предлагаю я.
Совершенно ясно, что и эта простая письменная формальность сейчас ему не по силам. Роняя авторучку, он закрывает лицо руками и снова рыдает.
– Мне так жаль. Пожалуй, нам действительно лучше выйти.
И он, не оглядываясь, выскакивает из спальни. В гостиной он тут же направляется к коллекции спиртных напитков, которая размещена в шкафчике около окна. Клара пристально наблюдает, как он наливает в стакан сначала изрядное количество шерри, а затем впечатляющую дозу бренди.
– Полицейский зафиксировал это в своем протоколе как сердечный приступ, – смущенно сообщает Клара.
– Как мило с его стороны, – бубнит Мендель. – У нее для этого действительно достаточно причин.
Непонятно, почему он говорит о родительнице в настоящем времени.
– Хотите я позвоню в «Ридженс»? – спрашивает он.
После того как он принял шерри-бренди, он стал выглядеть куда как бодрее.
«Ридженс» – это похоронная контора, расположенная по соседству. Она затесалась среди обычных мирских заведений. «Гристед» предлагает продукты бакалеи. В мясной лавке Ирвинга каждый вторник закупаются отбивные с косточкой. Булочная «Антония» славится шоколадными деликатесами, а также сырными пирожными с малым содержанием холестерина. В химчистке «Делюкс» можно задешево привести в порядок загаженные после шумного застолья скатерти и занавески. В прачечной «Сайгон», в которой трудятся два брата вьетнамца, до сих пор одетые в форменки американского ВМФ, стираются рубашки родителя. Из цветочного магазина, который содержит симпатичный грек с таким же симпатичным сыном, в квартиру Саммерсов регулярно доставляются свежие цветы. При воспоминании обо всех этих заведениях настроение поднимается. Совсем иную реакцию вызывает упоминание о «Ридженс». Всем, кто живет в этом районе, хорошо известно, что рано или поздно их бренными телами займется эта самая погребальная контора…
– Если вы позвоните им, Хай, – говорю я, – вы нас очень обяжете.
– Кроме того, – добавляет Клара, взяв меня за руку, – нам нужно в ванную комнату.
Мендель окидывает нас своим странным взглядом и снимает трубку.
Мы снова превращаемся в девочек-подростков, которые включали в ванной воду, чтобы шепотом посекретничать.
– Как ты думаешь, почему он так потрясен? – спрашивает Клара, усевшись на сиденье унитаза. – Ты думаешь, ему известно про Лоретту?
– Не знаю, – отвечаю я, прислонившись к раковине. – Я только удивляюсь, что мы вообще еще способны о чем-то говорить.
Клара откидывает с лица несколько прядей, и ее голубые глаза опять наполняются слезами.
– Я знала, что рано или поздно это случится. Я была в этом уверена.
– Как ты можешь так говорить?
– Просто это правда, – вздыхает она. – Тебя не было здесь все эти годы, и ты не видела, как она постепенно сходила с ума.
– Ты на меня злишься.
– Вовсе нет, – устало говорит она. – Ничего я не злюсь. Но тогда, пожалуй, злилась. Ты совсем ее бросила и занялась собой. А она мне звонила каждый божий день в семь часов утра и принималась плакать и жаловаться на отца. Не знаю, как все это воспринимал Стивен. К нему она была особенно придирчива и несправедлива. С ней было так трудно общаться. А ведь на мне были дети, машина, дом и Стивен. И так слишком много…
– Почему же ты никогда не позвонила мне, не попросила помочь?
Клара смеется.
– А как бы я это сделала? Я вообще не представляла, где тебя искать.
– Ты всегда могла застать меня в редакции.
– Ну да, конечно. И попросить передать тебе записку, когда ты вернешься с какой-нибудь очередной конференции исламистов в Северном Йемене. Брось, Мэгги! На тебя нельзя было рассчитывать.
– Вот видишь, ты злишься на меня и не хочешь в этом признаться.
Она поднимает руки.
– О'кей! Я на тебя злюсь. Разве от этого что-нибудь меняется? – Она качает головой. – Ужаснее всего то, что я гораздо больше злюсь на саму себя. Я была такая дура…
– Почему ты так говоришь?
– Да потому, что я всегда стремилась, чтобы всем было хорошо, и отдавала ради этого всю свою жизнь.
Меня задевают ее слова.
– А я, значит, не стремилась? Так?
Однако моя обида ее отнюдь не останавливает.
– О нет, Мэгги, конечно, ты стремилась. Ты изо всех сил стремилась делать то, что тебе нравилось, и тебе было абсолютно наплевать, что твоя сестра должна все это расхлебывать одна.
– А тебе, конечно, было так трудно, хотя бы один раз сказать мне о том, что у вас происходит. Ведь я звонила домой очень часто и всегда спрашивала у тебя, как дела, как мама, как дети. И ты всегда отвечала, что все прекрасно. Ты как будто специально отстранялась от меня!
– А мы никогда и не были близки, – неопределенно замечает она. – Поэтому так все и было… А может быть, мне казалось, что ты такая сильная, что заберешь себе все, а мне не останется… – Она умолкает.
– А тебе не останется ничего? – мягко говорю я. – Ты так думала?
И Клара и я улыбаемся. И обе – с иронией.
– Ты же знаешь, они тебя любили, – словно упрекает она меня.
– Да что ты, – фыркаю я.
Разве они вообще любили меня когда-нибудь?
– Ничего подобного, – говорю я. – Что бы ни случалось, во всем всегда была виновата Мэгги. Даже если они ловили тебя с поличным, все равно ухитрялись переложить вину на меня, заявляя, что я дурно на тебя повлияла.
На лице Клары появляется холодное выражение.
– А почему я должна тебя жалеть? – тихо говорит она. – Я хочу сказать, с какой стати я должна это делать, когда ты достигла всего, что хотела?
– Ты и за это злишься на меня?
Воцаряется напряженная тишина. Так всегда бывает, когда мы касаемся этого предмета. И всякий раз мы обе опасаемся того, как бы не зайти слишком далеко. Мы боимся продолжать. Боимся чувства враждебности, которое может поселиться в нас. В конце концов мы принимаемся упорно глядеть друг другу в глаза – кто кого пересмотрит, и пытаемся вернуться к исходной точке нашего разговора.
Клара подходит к раковине и ополаскивает лицо водой. Она смотрится в зеркало, а потом переводит взгляд на меня.
– Мне кажется, не очень-то справедливо обвинять тебя, – говорит она. – Наверно, я не должна тебе завидовать. От этого все воспринимается в искаженном свете.
– Почему? Как ты можешь мне завидовать? Ведь у тебя были те же возможности, что и у меня. Просто ты выбрала для себя другое.
– Мне кажется, – медленно произносит она, – что чем большего успеха ты добивалась, тем меньше у меня этих возможностей оставалось. А потом я вообще забыла о том, что они у меня когда-то были…
Я пытаюсь подобрать слова, которые бы разубедили ее. Мне хочется, чтобы она взглянула на вещи объективно.
Однако наши отношения никогда не были простыми. Почему же это должно измениться сейчас?
– Но, Клара, ведь ты можешь заниматься какими-то другими вещами. Кроме того, у тебя есть семья. А на мою долю достались страдания, о которых ты и понятия не имеешь.
– Ты о чем?
– Об одиночестве.
Клара обнимает меня.
– Как можно страдать от одиночества, когда тебя окружает столько людей? – говорит она.
– Мне нужна сестра, – говорю я.
Она так протяжно вздыхает, словно ей приходится признаться в чем-то неизбежном.
– Мне тоже.
В этот момент раздается стук в дверь.
– Кто там? – кричит Клара.
– Это я, Стивен.
Она открывает дверь и бросается в объятия мужа.
– Как я рада, что ты здесь!
Она приподнимает голову от его плеча и встречается со мной взглядом. В этот миг мы обе понимаем как относительны все наши радости и печали.
Стивен в смущении смотрит на нас. Наши лица заплаканы, волосы растрепаны. Он не понимает что к чему. Ему всегда не хватало воображения.
– Ты больна, Клара, или просто потрясена? Она смотрит на меня.
– Просто потрясена. А ванна всегда была нашим укромным местечком. Правда, Мэгги?
Стивен не готов к такой постановке вопроса и чувствует себя лишним.
– А ты как, Мэгги? Держишься?
– Держусь, – отвечаю я и тоже ополаскиваю лицо прохладной водой.
Клара все еще находится в объятиях супруга. В этом положении она кажется особенно хрупкой и маленькой.
– Мендель вызвал «Ридженс»? – спрашивает она, отодвигаясь от него.
– Он совсем плох. Пришлось звонить мне. Они просят, чтобы пришел кто-нибудь из членов семьи и сделал все необходимые распоряжения. Хотите, я этим займусь?
– Нет, мы сами, – отвечаем мы с Кларой в один голос.
Я нервно скрещиваю руки на груди, чувствуя, что теряю над собой контроль. Я вдруг чувствую себя такой уставшей и такой замотанной, что, кажется проспала бы целую вечность.
– Но кое-что ты бы мог сделать, – говорю я.
– Что такое?
– Позвони родителю и расскажи ему, что случилось.
Стивен удивлен.
– А разве еще никто этого не сделал? Разве он до сих пор не знает?
Клара отрицательно качает головой.
– Мы были слишком расстроены.
Стивен смотрит на меня и задумчиво потирает подбородок.
– Значит, ты этого не сделала, – говорит он таким тоном, словно никак не ожидал от меня такого поведения.
– Нет, – отвечаю я, направляясь к двери. – Пожалуй, я не настолько хорошо к нему отношусь, чтобы сообщить такую приятную новость.
Клара хихикает.
– Она и не думала этого делать.
Стивен растерянно смотрит на нас. Он никак не может въехать в контекст.
– Даже не думала? – переспрашивает он.
– Ты же психиатр, Стивен, – говорю я, выходя, – и не понимаешь таких простых вещей.
Внутреннее убранство похоронной конторы «Ридженс» навевает какие угодно мысли, только не мысли о смерти. Повсюду ковры пастельных голубых тонов. Хрустальная люстра. Приемная увешана репродукциями портретов королевы Анны. Как бы там ни было, но на лицах служащих застыло почтенное скорбное выражение, а из-за нескольких закрытых дверей доносятся печальные звуки органа. Впрочем, никаких намеков на запах формальдегида. Мы следуем за маленьким и с непропорционально большой головой мужчиной в нижнее помещение. Здесь также ничто не напоминает посетителю о недавно почивших дорогих покойниках. Однако кровь стынет в жилах, когда пытаешься представить себе, что именно находится за всеми этими закрытыми дверями, мимо которых мы проходим по длинным, застеленным толстыми коврами коридорам, пока наконец не попадаем в большой и светлый кабинет.
– Примите, пожалуйста, мои самые сердечные соболезнования, – говорит мистер Ланс и слегка сгибается в талии. – Кто из вас изволил потерять дорогого покойника?
Если бы только сегодня вздумали учредить премию за самый глупый вопрос, то ее, вне всяких сомнений, присудили бы мистеру Лансу.
Лицо у Клары сплошь опухло, глаза заплыли от слез, и вообще она выглядит так, словно только что спаслась после бурной переправы через Нил, когда в результате кораблекрушения людоеды-аллигаторы сожрали всю команду, пассажиров и капитана. Что касается меня, то я не перестаю время от времени икать. Икота напала на меня с того самого момента, когда за родительницей прибыли из «Ридженс» служители с ужасными черными носилками. Я судорожно глотаю воздух и пытаюсь произнести нечто членораздельное.
– Мы обе это… потеряли, – икая, говорю я.
– Примите искреннейшее сочувствие, – говорит мистер Ланс и снова сгибается в талии. – Ну да, она была вашей матерью. Теперь я вижу, как вы похожи на нее. И теперь вы, естественно, желаете отдать ей долг дочернего уважения, приличествующий ее положению.
Клара опускается на стул, и на ее лице застывает выражение полной непричастности к происходящему.
– Моя сестра сделает все распоряжения, – говорит она.
Большое спасибо за такую честь, сестра. Что же, сестринские взаимоотношения имеют бесконечное количество оттенков.
– Итак, – говорит мистер Ланс, слюнявя маленьким язычком костлявый палец, чтобы перелистнуть страницу соответствующего каталога, – здесь вы найдете полный перечень наших услуг и цен на различные гробы, венки, на аренду помещения для предварительного прощания с телом, а также ритуального зала, включая музыку и, естественно, три лимузина, чтобы транспортировать вашу дорогую покойницу и всех близких родственников на кладбище, причем цена указана независимо от расстояния, если оно не превышает пятидесяти километров. Если превышает, то следует приплюсовать дополнительную оплату и налоги. Вам все понятно?
Я ничего не понимаю из того, что он говорит, и меня охватывает дикий ужас. Однако как женщина прилично воспитанная я спешу поблагодарить мистера Ланса за его исчерпывающие и полезнейшие объяснения.
Он вздыхает, отбрасывает со лба прядь седых волос и продолжает:
– Рытье могилы входит в функции администрации кладбища… А теперь позвольте показать вам некоторые образцы наших изделий.
Я встаю и не без труда сохраняю равновесие. Мистер Ланс лезет в карман, достает золотые часы и подносит их к уху.
– Мы можем идти?
– Ты остаешься? – интересуюсь я у Клары.
– Если ты не возражаешь, Мэгги. Я не очень хорошо себя чувствую.
– Это мой долг, не так ли? – говорю я, хлопая ее по руке.
Когда мы входим в небольшое помещение, где пахнет кедром и сосной, меня снова начинает подташнивать. Здесь представлены многочисленные образцы изделий, – то бишь гробов. Меня вдруг пронзает ощущение исключительной материальности всего происходящего. Подобного мне никогда не доводилось испытывать. Я застываю перед суровым лицом реальности: родительница мертва, а я здесь, чтобы выбрать для нее подходящий гроб.
– Мистер Ланс, – начинаю я.
– Я вас понимаю, – сердечно говорит он и берет меня за руку.
Мы медленно возвращаемся обратно в его кабинет. У него приятная сильная рука.
– Ты позволишь? – спрашиваю я, присаживаясь около Клары.
– Конечно, – отвечает она, едва шевеля губами. Я глубоко вздыхаю.
– Не будете ли вы так добры, мистер Ланс, сделать все необходимые распоряжения сами и…
– Все распоряжения уже сделаны, – говорит он немного смущенно. – Все, что осталось, это выбрать подходящий гроб… Видите ли, – продолжает он, – в тот день для этого уже не было времени. Если мне не изменяет память, был вторник… Она сказала, что у нее назначена встреча…
Глаза у Клары округляются от ужаса. Она не в состоянии даже помыслить о такой возможности.
– Не надо, – говорю я, нежно гладя ее по руке. Мистер Ланс понимающе наклоняет голову.
– Я вас обо всем извещу.
Мы осторожно бредем обратно в квартиру родителей. На улице подмораживает, и тротуар покрылся льдистой корочкой. Клара тесно прижимается ко мне. Холодный ветер бьет прямо в лицо, но это и к лучшему: мне становится немного легче, я чувствую себя бодрее. Впереди следующая фаза кошмара.
– Она сама сделала все распоряжения, – тихо говорит Клара, – зачем?
– Очевидно, она все распланировала заранее. Ты ведь знаешь мать – она все должна сделать сама.
Джонези встречает нас у двери. Мы обмениваемся несколькими вопросами, а потом она рассказывает о приготовлениях к похоронам.
– Я отдала им ее белое кружевное платье с красными пуговицами… – сообщает она, не замечая, что Клара начинает бледнеть. – Еще им нужна ее фотография. Они хотят знать, как она выглядела, когда была жива…
– Хватит, Джонези, – прерывает ее Стивен, который появляется в дверях, берет жену под руку и ведет в гостиную.
– Ты позвонил отцу? – спрашиваю я, следуя за ними.
– Да. Он уже выехал.
– Что он сказал? – спрашивает Клара.
– Что потрясен и не может в это поверить. Клара собирается с мыслями.
– И это все? – удивляется она. – Больше он ничего не сказал?
– Что ты имеешь в виду, Клара? – мягко спрашивает Стивен.
Но Клара молчит.
– Что он должен был сказать, – вздыхаю я, – тут нечего говорить.
Нужно сделать несколько телефонных звонков. Известить кого следует. Составить для газеты некролог. Словом, переделать десятки дел, необходимых для похорон, до которых остается слишком мало времени.
Стивен и Клара сидят на диванчике с желтыми блокнотами на коленях и составляют списки всего, что нужно сделать. Я сижу на полу, скрестив ноги, и листаю адресные и записные книжки родительницы. Наконец я добираюсь до записей, которые могут относиться к тому самому вторнику. Время – между пятью и семью вечера. Не успеваю я углубиться в чтение, как вспоминаю о письме. Я лезу в карман и достаю его.
– Совсем забыла, – говорю я. – Она оставила это…
В тот самый момент, когда я извлекаю письмо из конверта, на котором значится странное «Передать кому следует», – мне кажется, это относится к семье, – в квартиру влетает родитель.
Его лицо покраснело, и он очень возбужден.
– Что, черт возьми, тут происходит?
– Она умерла, – говорит Мендель обыденным тоном. – Разве Стивен тебе не сказал?
Родитель садится. Он выглядит куда лучше, чем, скажем, несколько лет назад. Он моложав, подтянут и упруг.
– В это трудно поверить, – говорит он, окидывая взглядом комнату. – Я уехал от нее только утром.
– Мы уже наслышаны, – холодно замечает Клара.
По-видимому, родитель удивлен тоном Клары. По-видимому, он полагал, что эта потеря касается его одного. И теперь кто-то вмешивается в его дела.
– Я хотел сказать… – начинает он, подбирая слова.
– Мы знаем, что ты хотел сказать, – говорю я. Тогда его глаза вспыхивают странным блеском, и он уже едва владеет собой. Он нашел козла отпущения.
– Ты всегда доставляла мне одни неприятности! – восклицает он. – Видишь, что случилось после того, как ты соизволила приехать и мать провела у тебя только пару часов!
Стивен реагирует мгновенно.
– Алан, – говорит он, – все мы очень огорчены. Но бессмысленно обвинять в случившемся Мэгги. В результате тебе будет еще гаже, уверяю тебя.
– Избавь меня от своего дешевого анализа!
– Стивен прав, – вмешивается Мендель. – Мы все очень угнетены.
– Не думаю, что все! – говорит Клара. Родитель немного сникает, словно придавленный ее презрительным тоном.
– Клара, – начинает он, – прошу тебя…
– На сей раз это не сработает, отец, – говорю я, беря Клару за руку. – Потому что все мы знаем, что ты сделал и как довел ее до этого.
Он подастся вперед и режет ладонью воздух.
– Ты для меня ничто. Все, что ты скажешь, не имеет никакой цены. И мать относилась к тебе точно так же. Это единственное, в чем мы с ней сходились: ты для нас ничего не значишь.
Его слова – последняя капля. Ничего более ужасного в своей жизни я не испытывала. Этому не может быть никакого извинения, и я чувствую, что во мне освобождается какая-то огромная сила, которая подавлялась на протяжении, возможно, всех моих тридцати четырех лет. И в этом ужасном, шквальном выбросе словно сконцентрировалось все: мытарства моего замужества, смерть Джоя от гранаты, выпущенной террористом, опасения, что Ави Герцог меня бросит… Сюда вплелась бессмысленная жизнь родительницы и такая же бессмысленная ее смерть… Все это вскипело во мне, и я уже ни о чем не думаю. Мне нечего терять.
Я подскакиваю к родителю и с размаху влепляю ему пощечину, которая приходится ему прямо по губам и разбивает их в кровь.
– Зверь! – кричу я. – Это ты сделал!
Однако в тот же момент меня пронизывает осознание того, что мы все виноваты в случившемся.
Через секунду ко мне подскакивает Стивен и хватает меня за руки. Он довольно хило сложен, но хватка у него изрядная. Он держит меня так крепко, что вторично ударить родителя я уже не могу.
– Мэгги, – утешает он меня, – это совершенно бесполезно.
Родитель размазывает кончиком мизинца капельку крови, выступившую в углу рта.
– Мне очень жаль, Мэгги, что так вышло, – тихо говорит он. – Ты потрясена даже больше, чем я…
Он достает носовой платок и промакивает им кровь, которая все еще продолжает течь. И на том спасибо.
– Мне тоже очень жаль, – со слезами говорю я. Однако присутствующие настроены более мстительно.
– Она права, – спокойно говорит Клара. – Это ты ее убил. Ты и твоя Лоретта.
Родитель реагирует почти мгновенно. Он сглатывает слюну, прокашливается и… начинает отпираться.
– Понятия не имею, о чем ты!
– Это бесполезно, – говорю я Кларе, – оставь. Стивен отпускает мои руки, подводит к дивану и усаживает.
– Прочти письмо, Мэгги, – тихо говорит он. Смахивая с лица волосы, я киваю.
– Хотите, я уйду? – дрожащим голосом спрашивает Хай.
– Нет, Хай, пожалуйста, останьтесь! – со слезами на глазах просит Клара.
Родитель кидает на меня уничтожающий взгляд. Может быть, первый раз в жизни он чувствует, что мы ему равны.
– Я уверен, все, что она собирается сказать, представляет интерес только для психиатра.
Я протяжно вздыхаю, едва справляясь с тошнотой.
– Читать?
Хай начинает что-то говорить, но умолкает.
– Давай, Мэгги, – говорит Стивен. – Читай.
– «Дорогие Клара и Маргарита… вы единственные, кому предназначается это письмо, и вы единственные, кто может понять, как трудно мне его писать. Естественно, что Маргарита сразу это поймет, а Клара как всегда впадет в истерику и будет не способна смотреть на вещи ясным взглядом. Эта жизнь… Я не могу так жить, и я это уже решила… Нет, позвольте мне начать сначала, потому что зачеркивания в письме – признак дурного тона… У меня нет выбора, и уже нет сил продолжать эту жизнь. И для меня будет лучше, если это случится. Я могла бы привести тысячу доводов, которые подтверждают это, но они либо не будут поняты, либо будут признаны вами неубедительными. Все началось с кухонных ножей и аптеки. Ножи наши всегда тупые, а в аптеке у меня отказались принять чек. Такие дела. Когда я еще была девочкой, от дома к дому ходил точильщик, он звонил в колокольчик, и окна, выходящие во двор, начинали распахиваться, хлопая, словно костяшки домино. Тогда точильщик принимался ходить по квартирам и точил ножи и ножницы. Вчера я рыдала над этими тупыми ножами и сокрушалась о том, что тот точильщик больше не ходит по дворам, а его отпрыск, должно быть, уже заправляет в какой-нибудь заурядной компьютерной фирме. Когда же я отправилась в аптеку, чтобы купить лекарство, которое мне прописал доктор, какой-то молодой человек с грязными ногтями и прыщавой кожей отказался принять у меня чек, потому что у меня не было водительского удостоверения.
Но, господи, откуда же у меня было взяться этому самому удостоверению, если я в жизни не садилась за руль автомобиля? И вообще, какое оно имеет отношение к моему банковскому счету? Достаточно ли этих причин, чтобы покончить с этой жизнью? Задайте себе этот вопрос. Однако эти мелочи сыграли свою роль. Вдобавок в своей ванной комнате я обнаружила пустой тюбик от крема для удаления волос. Кроме тюбика, я нашла еще и женскую заколку, которая показалась мне знакомой. Без особого труда я вспомнила, кто ее хозяйка. Так я добралась до Лоретты…
В это утро ваш отец заявил, что бросает меня. Он сообщил мне не только об этом, но еще и о том, что он любит другую женщину. Меня не так уязвила новость, что через тридцать восемь лет нашего супружества он решил меня бросить. Потрясло меня то, что для того, чтобы сообщить об этом, он не смог выбрать лучшего времени, чем семь тридцать утра. Я смотрела на этого мужчину, которого любила больше самой жизни, мужчину, доставившего мне столько радости и боли, отца двух моих дочерей, и поражалась тому, в кого он превратился. Я с удивлением смотрела на его плешивую голову с единственной жидкой прядкой волос, кокетливо разложенной на пробор. У него на шее висели и христианский крестик, и звезда Давида, и знак Фатимы. Я поражалась тому, когда же он мог так перемениться, когда он стал надевать эти водолазки, голубые джинсы, а также эти твидовые пиджаки с заплатками на локтях. Но что совершенно меня добило, так это его объяснения. Он хотел получить от меня развод не для чего иного, как чтобы «удовлетворить свои свободные фантазии». Я едва не упала в обморок. Конечно, мне вовсе не нужно было обнаруживать тюбик из-под крема для удаления волос, чтобы догадаться о его давней связи с медсестрой Хаймана Менделя, у которой, кстати сказать, до недавнего времени имелись густые усы, – до того самого момента, когда я обнаружила тюбик в своей ванной комнате. Точно так же мне совсем не обязательно было находить эту ее проклятую заколку, которую я сто раз видела на ней, когда бывала у Хаймана Менделя… Ваш отец приводил ее в этот дом несколько лет, когда я бывала в отъезде. Он укладывал ее в нашу постель… Поэтому-то тупые ножи и не принятый в аптеке чек – не такие уж и мелочи.
Должна признать, что мне доставляло огромное удовольствие посещать Хаймана Менделя по вторникам и четвергам. И я изо всех сил старалась поступить так, как все поступают в подобных ситуациях. Но у меня ничего не получалось. Я просто не способна была любить сразу двух мужчин. Ведь я любила вашего отца больше своей жизни. Хайман был мне очень дорог, общение с ним делало меня моложе, я снова чувствовала себя привлекательной. Однако страсть убивает, и ваш отец уже убил меня… Поэтому позвольте перейти к практическим вещам, прежде чем закончить это письмо.
Я оставляю свои шубы Джонези, потому что у Клары шуб и так предостаточно, а у Маргариты они все равно пропадут. Что касается Джонези, то у нее никогда в жизни не было мехов, где ей было себе такое позволить… Только не надевай их, Джонези, когда собираешься ехать на метро, а также в церковь. Ты знаешь, что это очень опасно. Я завещаю эту квартиру, которая записана на меня, Кларе, потому что дети у нее уже подросли и самое время, чтобы они начали приобщаться к культуре, которая сосредоточена в Нью-Йорке. Маргарите я оставляю все свои плечики с монограммами и 200 000 $ наличными, которые должны были скопиться к этому времени на счетах, открытых на мое и на ее имя. Панковская книжка находится в верхнем ящике моего платяного шкафа работы восемнадцатого века. Его ты, Маргарита, тоже можешь взять себе, если хочешь, чтобы твои вещи находились в порядке. Я уверена, что за эти деньги ты сможешь купить себе в Израиле приличную квартиру, потому что, как я понимаю, именно там ты собираешься жить. (Твоего увлечения военной формой я никак не могу понять…) Моему дорогому Хайману я хочу оставить свои самые лучшие пожелания и любовь по вторникам и четвергам… Что касается тебя, Алан, я завещаю тебе свободу – то, чего ты на самом деле никогда не желал, – не знаю, как Лоретта… И еще кое-что хочу сказать Кларе. Запомни, ты слишком полная для того, чтобы мечтать о ком-то, кто был бы покрасивее твоего Стивена, поэтому, пожалуйста, оставь всяческие иллюзии на этот счет. Он хороший, спокойный, и он тебя обожает. Кроме того, не так уж легко управляться самой с целой кучей ребятишек.
Джонези, я воспользовалась пилюлями твоего мужа. Я никогда бы этого себе не позволила, если бы все не обернулось такими сложностями. Как ты помнишь, я уже упоминала вначале, у меня не приняли в аптеке чек, и я не смогла воспользоваться своими собственными рецептами. Если бы хотя бы кухонные ножи оказались не такими тупыми, то я попыталась бы воспользоваться ими… Я совершенно отчаялась. Простите меня. И пожалуйста, ради всего святого, не хороните меня в этом ужасном белом кружевном платье с красными пуговицами… Это мое последнее желание…»
Письмо выпадает из моих рук, и я закрываю лицо ладонями, не в силах даже плакать. Клара сидит, прижавшись к мужу и закусив губу, и тоже старается не заплакать. Хайман Мендель несколько раз громко всхлипывает, а потом, не говоря ни слова, поднимается и выходит из гостиной. Родитель хватает себя за подбородок, его губы трясутся.
– Ну что же, – говорит он, – мы все получили то, что хотели. В том числе и Вера. Значит, действительно все кончено…
Он поднимается и устало бредет в спальню. Он спокойно затворяет за собой дверь, как бы лишая нас возможности разделить с ним его горе.
Тут я замечаю, что на губах моей сестры появляется слабая улыбка. Она снимает руку Стивена со своего плеча и придвигается ко мне.
– Даже в свой последний час она не удержалась от того, чтобы не поучить всех жизни в последний раз.
На мгновение я застываю в недоумении, а потом, не выдержав, тоже улыбаюсь. Между нами вспыхивает настоящее взаимопонимание.
– Да, – киваю я, – даже в последний час… Стивен говорит, что один вернется сегодня в Шорт Хилл и побудет с детьми.
– А завтра я привезу их на похороны, – говорит он, наклоняясь и целуя Клару на прощание. – Тебе и Мэгги нужно побыть вдвоем, – добавляет он.
Мы с Кларой держимся за руки. Мы смотрим друг на друга, без слов соглашаясь с тем, что сегодня мы останемся с ней вдвоем в этой квартире на Пятой авеню – в доме нашего детства.
Квартира погружена в тишину, и только из-за стены время от времени раздаются всхлипы родителя. Я лежу на одной из двуспальных кроватей в старой комнате Клары.
– Может быть, все-таки отец тоже страдает, – тихо говорит Клара.
Однако я даже допустить не могу такую возможность.
– Завтра прилетает Ави, – говорю я.
– Хочешь, я поеду с тобой в аэропорт?
– Нет уж, лучше я одна.
Я ставлю будильник па шесть часов и засыпаю, крепко сжав руку Клары.
– Я тебя люблю, – шепчет она.
– И я тебя…
В зал ожидания через автоматически разъезжающиеся двери входит мужчина. Светлые волосы падают на его лоб, когда он окидывает взглядом толпу в поисках знакомого лица. На нем серые брюки, синяя оксфордская сорочка и морской китель. Через его широкое плечо переброшено легкое твидовое пальто, а в руке у него коричневый кожаный «дипломат». Всего секунда нужна мне, чтобы увериться в том, что я не ошибаюсь, и я начинаю протискиваться сквозь толпу встречающих рейс 3393 компании «Е1 А1» из Тель-Авива.
Итак, Ави здесь.
Он собирает губами мои слезы, прижимает меня к себе и снова и снова повторяет:
– Я люблю тебя. Больше никогда тебя не оставлю. Мне так тебя не хватало.
Он держит меня за плечи и внимательно всматривается в меня.
– Мэгги, почему ты так плачешь? Что-то случилось. Скажи мне!
– Просто я рада, что ты здесь, – лгу я.
