Текст книги "Незнакомка. Снег на вершинах любви"
Автор книги: Барбара Картленд
Соавторы: Филип Рот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
Когда они уже собирались ехать домой, Элли спросила:
– А почему ты не сфотографировал мою подругу?
Он тяжело вздохнул.
– Ну ладно. Один кадр, уж так и быть!
Рой повернулся и поискал Люси глазами.
– Ну, где она? Я не собираюсь торчать тут весь день.
Элли показала на берег, где из воды выступали старые, почерневшие сваи.
– Эй! – позвал Рой. – Хочешь сняться? Если хочешь, давай поскорей, а то уже пора уходить.
Люси взглянула в его сторону.
– Нет, – сказала она.
– Люси, иди же сюда! – позвала Элинор. – Рою нужна фотография с блондинкой.
Рой постучал пальцем по лбу.
– Откуда ты это взяла? – спросил он.
– Ты ей нравишься, – шепнула Элли.
– В самом деле? Откуда ты знаешь, Элинор?
Люси встала под деревом по стойке смирно, и Рой сделал снимок: один. Люси заметила, что он впервые не сверился с экспонометром.
Отпечатав снимки, Рой показал ей фотографию. Она уже уходила домой, когда он побежал вслед за ней по садовой дорожке.
– Эй!
Она не смогла сдержаться и обернулась. Он трусил по дорожке, переваливаясь и загребая ногами.
– Вот, – сказал он. – Хочешь?
И едва она взяла снимок из его рук, добавил:
– А то ведь я собирался выбросить. Не слишком здорово.
Свирепо поглядев на него, она сказала:
– Ты с кем говоришь, ты! – швырнула ему фотографию и в гневе зашагала домой.
Вечером он заявился в Молочный Бар Дэйла, где Люси работала с семи до десяти по понедельникам, вторникам и средам, а по пятницам и субботам – до половины двенадцатого, и нарочно сел так, чтобы ей пришлось взять его заказ: жареный сыр с беконом и томатами.
Люси положила перед ним сандвич, Рой сказал:
– Очень неудачно получилось сегодня. – Он откусил кусок. – Ты уж извини.
Она круто повернулась и пошла по своим делам.
Когда, в конце концов, ей все же пришлось вновь подойти к нему и спросить, не хочет ли он чего-нибудь еще, он снова извинился, на этот раз очень искренне и ничего при этом не жевал.
– Платите в кассу, – ответила она, протягивая счет.
– Я знаю.
Но она-то присмотрелась к нему за эти месяцы – он был всегда до того занят своей персоной, что оставлял деньги на стойке.
– Только вы никогда этого не делаете, – сказала она резко и пошла прочь, чувствуя, что на этот раз была не права.
Ну и конечно же, он пошел за ней прямо за стойку. И улыбка у него была от уха до уха.
– Чего не делаю?
– Платите в кассу, пожалуйста.
– Когда вы кончаете работать?
– Никогда.
– Послушайте, я правда извиняюсь. Я хотел сказать, что снимок получился неудачно с технической точки зрения.
– Заплатите в кассу, пожалуйста.
– Послушайте. Но я же действительно извиняюсь. Послушайте… Я же не вру, – добавил Рой, когда она не ответила. – Да и с чего бы я стал врать? – возразил он, поддергивая брюки.
После закрытия он ждал ее у бара в машине. Только очень ей нужно, чтобы ее подвозили. Люси сделала вид, что не замечает его.
– Эй! – сказал он, и машина медленно двинулась следом за ней. – Я просто хочу сказать тебе любезность.
Она повернула с Бродвея на Франклин-стрит, машина за ней.
Проехав в молчании квартал, он сказал:
– Ну серьезно, что тут плохого, если я хочу оказать тебе любезность…
– Послушай, ты! – сказала она; сердце у нее билось, словно с ней только что произошло страшное несчастье. – Послушай, ты, – повторила она опять, – оставь меня в покое! – И тут-то он к ней и прилип.
Он сделал сотни ее фотографий. Как-то раз они чуть не целый день ездили по окрестностям на его «гудзоне» – все искали подходящий фон. Ему хотелось найти мрачный амбар с провалившейся крышей, а им попадались только огромные, свежепокрашенные сараи. Однажды он сфотографировал ее на фоне белой школьной стены при ярком свете полдня, так что челка смотрелась соломенно-белой, голубые глаза казались глазами статуи, а серьезное лицо словно изваянным из камня. Он назвал фотографию «Ангел».
После этого он начал целую серию этюдов ее головы, озаглавив серию «Явления ангела». Сперва он то и дело говорил, чтобы она не хмурилась, не таращилась, не морщила лоб, не повторяла каждую минуту: «Это же смешно!», но вскоре Люси стала меньше стесняться, и он перестал делать ей замечания. Он чуть не каждый день говорил ей, что у нее просто фантастические «планы лица», и вообще она куда лучшая модель, чем Элли, которая все делает напоказ, а за душой у нее ничего нет. Он заявил, что таких, как Элли, хоть пруд пруди в любом журнале. А в ее лице есть что-то свое, неповторимое. В полчетвертого он встречал ее у школы, и они отравлялись в очередную фотографическую экспедицию. А вечером он поджидал ее в машине у Молочного Бара, чтобы отвезти домой. Во всяком случае, первую неделю так оно и было.
Как-то он спросил, можно ли зайти к ней на минутку, но она ответила, ни в коем случае. А с тех пор, как она согласилась поехать с ним на другой берег реки, в рощу, которую Загородная Комиссия Уиннисоу называла «Райская прохлада» и которую все школьники звали «Райская услада», он, к счастью, больше об этом не спрашивал. Здесь Рой тушил фары, включал радио и изо всех сил старался склонить ее, что называется, пойти до конца.
– Рой, я тебе ничего не разрешу. Так что давай поедем.
– А я ничего и не прошу. Кроме одного – верь мне. Только поверь мне, – сказал он, снова пытаясь просунуть пальцы между пуговицами ее форменного платья.
– Рой, ты порвешь мне платье.
– Ничего подобного, если ты не будешь вырываться. Только поверь мне.
– Не понимаю, что это значит. Ты говоришь-говоришь, а стоит мне поверить, ты начинаешь лезть дальше. А я не хочу.
– О, Люси! – сказал он.
– Не надо! – вскрикнула она, потому что тут он будто случайно положил локоть ей на колени.
– О, не вырывайся, не вырывайся, Люси, – шептал он, ввинчивая локоть все дальше и дальше, – поверь мне!
– Перестань! Пожалуйста!
– Но это же только локоть.
– Мне пора домой!
Прошло три недели.
Вечером, когда она шла домой из Молочного Бара, к тротуару подъехала машина.
– Эй, малышка, хочешь, подвезу?
Она не повернула головы.
– Эй, Люси! – Он нажал гудок и подъехал к обочине. – Это же я. Ну, прыгай. – Он распахнул дверь. – Ну, ангел!
Она сердито взглянула на него.
– Не указывай, что мне делать. Я не Обезьянка Литтлфилд.
– Надо же! А я-то вас перепутал.
– Как это понимать?
– Да никак – просто шутка.
– Где ты был? С ней?
– Скучал по тебе. Ну, брось, давай подвезу.
Она забралась в «гудзон»…
– Рой! Куда это ты вздумал ехать?
– Да никуда. Ведь еще рано.
– А я хочу, чтобы ты сразу отвез меня домой.
– Отвезу, отвезу. Что, разве когда-нибудь не отвозил?
– Поворачивай, Рой. Не стоит начинать все сначала.
– А может, мне надо поговорить с тобой. Может, я хочу еще поизвиняться.
– Рой, это вовсе не смешно. Я хочу домой. Перестань сейчас же.
Миновав последний квартал, он свернул на проселок, немедленно выключил фары (так полагалось по неписаным законам «Рая»), чтобы не мешать другим парочкам, и выехал на уединенную поляну. Тут Рой выключил и задние фары, щелкнул радио и поймал «Звезды эстрады у вас дома». Дорис Дэй пела «Это волшебство».
– Ну, детка, ты подумай, какое дикое совпадение – это же наша песня – без дураков! – сказал Рой, мягко пытаясь притянуть к себе ее голову. – «Без золотой палочки или заклятий…» – запел он.
Люси напрягла шею, противясь его руке, и, когда он склонился к ней, губы ее были сжаты, а глаза широко открыты…
– Ангел, – сказал он.
– Ты говоришь прямо как в кино. Перестань.
– Ладно… – проговорил он, – ну ты и мастер испортить настроение.
– Послушай. Я ведь собиралась домой.
– Да отвезу я тебя, отвезу! Ты, между прочим, могла бы и подвинуться, – сказал он. – Ну, может, ты сдвинешься? Я ведь не могу править, когда прямо сижу на руле. Ясно?
Люси отодвинулась, но не успела она опомниться, как он прижал ее к дверце и стал осыпать поцелуями.
– Видишь? – сказал он через несколько минут. – Разве я двигал руку? Ну, двигал?
– Нет.
– Значит, мне можно верить, ведь верно?
– Да, – сказала она, – только, пожалуйста, не делай так языком.
– Почему? Разве тебе больно?
– Ты просто возишь им по зубам, Рой. Какой в этом смысл?
– Тут масса смысла! Это же от страсти!
– Ну, а мне не нужно никакой страсти.
– Ладно, – сказал он, – успокойся. Я думал, тебе так нравится. Извини.
– Чему тут нравиться, Рой…
– Люси, – прошептал Рой. – Давай пересядем назад.
– Нет. Ни в коем случае.
– О, черт! Для тебя настроение просто ничего не значит. Не замечала за собой?
– Но мы ведь никогда не сидим там. Ты только так говоришь, а на самом деле хочешь лежать.
– Просто там руль не мешает. Так ведь удобней, Люси. Да и почище – я только сегодня днем там прибрал.
– Ну, а я все равно не хочу…
– А я хочу, и, раз так, сиди здесь одна, мне-то что!
– Погоди, Рой…
Но он уже выскочил из машины, залез на заднее сиденье и растянулся там во весь рост – головой прислонился к дверце, а ноги высунул в окошко.
– Ты права – я лежу. А отчего бы и не полежать? Это моя машина.
– Рой, – сказала она зло и повернулась к нему на коленях, – все это уже было на прошлой неделе.
– Верно! Мы сидели сзади. И ничего ужасного ведь не произошло.
– Потому что я этого не допустила, – сказала она.
– Вот и сейчас не допускай, – отозвался он. – Послушай, Люси. – Он сел и попытался обнять ее. Но она отстранилась. – Ты прекрасно знаешь, я с тобой считаюсь. Но ты, – сказал он, – хочешь только фотографироваться, и больше ничего, а что там другой человек чувствует… Что я, по-твоему, ничего не чувствую? Ну да ладно, что тут говорить…
– Ох, Рой. – И она выскочила из машины, как в тот ужасный вечер неделю назад. Рой так стремительно распахнул дверцу, что она закачалась на петлях.
– Иди сюда, – прошептал он.
И снова принялся твердить, как сильно он ее любит, а сам все крутил и вертел пуговицы ее платья.
– Все так говорят, Рой, когда хотят того, чего ты. Пожалуйста, перестань. Я не хочу. Честное слово.
– Но я ведь не вру, – сказал он, и его рука, привычно сжимавшая ее колено, вдруг поползла вверх, словно огонь по запальному шнуру.
– Нет, нет…
– Да! – крикнул он в исступлении. – Прошу тебя!
И стал без конца повторять «верь мне» и «прошу тебя», а она не знала, как остановить его, – разве что подняться и вцепиться ему зубами в горло, которое оказалось вдруг прямо над ее лицом. Он говорил «прошу тебя», и она тоже повторяла «прошу тебя», она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться, а он навалился на нее всей своей тяжестью: «Не вырывайся, я люблю тебя, ангел, верь мне, верь мне», – и вдруг в ее памяти всплыло имя «Бэбз Иген».
– Рой!..
– Я люблю тебя. Правда, люблю.
– Что ты делаешь?
– Ничего, о мой ангел, мой ангел…
– Перестань, Рой! Не надо! Немедленно перестань! – вскрикнула она.
– Ох, черт! – сказал он, садясь, и она наконец смогла высвободить ноги.
Люси отвернулась к окну. Стекло запотело. Она боялась смотреть на Роя – а вдруг он раздетый.
– Ты что, ненормальный? – выговорила она с трудом.
– Что ты хочешь этим сказать? Это почему же я ненормальный? Просто я человек! Мужчина!
– Ты не имеешь права заставлять меня! Вот что я хочу сказать! А я этого не хочу – ни по-хорошему, ни по-плохому. Давай пересядем вперед. И приведи себя в порядок. Поехали домой. Сейчас же.
– Но ты же сама хотела? Ты даже не сопротивлялась.
– У меня руки были стиснуты. Ты поймал меня в ловушку. Ничего я такого не хотела. А ты, ты даже не подумал о том, чтобы остеречься. Тебе-то все равно… Ты что, совсем спятил? Ничего у тебя не выйдет!
– Да подумал я!
Люси была поражена.
– То есть как?
– Я пробовал кое-что раздобыть.
– Пробовал? Значит, ты заранее все решил, ты обдумывал это целый день?
– Но у меня же ничего не вышло! Так или нет?
– Все равно ты пытался. Ты обдумывал это целый день…
– Но я ничего не сделал!
– Я не понимаю тебя и даже понимать не хочу. Отвези меня домой. И оденься, прошу тебя…
– Я одет. И все время был одетым. Проклятье, ты даже не представляешь, что я пережил днем. Тебе бы только на своем настоять, вот и все. Господи, да ты просто вторая Элли – самая настоящая динамистка!
– Что это такое, в конце концов?
– Я таких вещей при девушках не говорю, Люси. Я к тебе отношусь с уважением! Это, по-твоему, ничего не значит? Знаешь, где я был сегодня? Я скажу, мне нечего стыдиться – я сделал это только для тебя. Что бы ты там ни думала.
И пока она одергивала рубашку и поправляла юбку, Рой рассказал ей обо всем. Битый час он слонялся возле магазина Форестера, поджидая, когда миссис Форестер уйдет наверх и оставит своего старикашку одного за прилавком. Но оказалось, что она лишь вышла в кладовую, и, едва Рой сунулся в аптеку, она уже сидела за кассой в полной боевой готовности – он даже не успел выскочить обратно.
– Ну, что мне было делать? Взял пачку жевательной резинки. Коробку мятных лепешек. А что тут еще придумаешь? В любом магазине в городе знают моего отца. Куда ни пойдешь – «Эй, Рой, как дела солдатского папаши?» И все видят нас вместе, Люси. Уж, верно, они понимают, что мы встречаемся. И что они решат – для кого я стараюсь? Должен я заботиться о твоей репутации или нет, ты как думаешь? О чем только мне не приходится думать, пока ты себе знай посиживаешь целый день в школе.
– Но ты ведь был в армии, – сказала она.
– Это на Алеутах-то! Дальше только Берингово море и – Россия! Знаешь, как у нас шутили: «На Алеутах женщина за каждым деревом!» Только деревьев-то там и нет. Чем я, думаешь, там занимался? С утра до вечера выписывал накладные. Сыграл восемнадцать тысяч партий в пинг-понг. Как ты не можешь понять? – воскликнул он, сползая вниз по сиденью. – В армии! – повторил он зло. – Ты думаешь, я был в гареме!
– А как же тогда с другими?..
– Не было у меня никаких других! Никогда!
– Ну, – сказала она мягко, – я этого не знала.
Он любит ее. Правда, любит. Он сказал, что люди видят их вместе. А она как-то не брала этого в расчет. Она встречается с Роем Бассартом, с парнем, которому уже двадцать, который успел отслужить в армии. И все кругом видят это.
– …а в Уиннисоу? – говорила она тем временем.
И кто ее заставляет продолжать этот разговор?
– Ну, может, в Уиннисоу эти штуки прямо раздают на улицах, не знаю…
– Ты мог бы попробовать достать там, вот и все, что я хотела сказать.
– А какой смысл? Послушать тебя, так даже зайти к Форестеру на Бродвей, и то уже чересчур. Так что зачем мне это доставать? Кого я обманываю? Сам себя? Целый божий день я болтался под окнами и высматривал, когда смоется эта карга, а для чего, спрашивается? Ты бы возненавидела меня еще больше, вот и все. Верно? Что же мне в таком случае остается? Разве не так, Люси, – разве ты бы согласилась, если бы я их достал?
– Нет!
– Ну вот теперь мне все ясно! Очень хорошо! – Он рванул ручку дверцы. – Едем домой! Больше я не выдержу. Я, между прочим, мужчина и, между прочим, живу не только чувствами: природа, если хочешь знать, требует своего! А мы только и делаем, что обсуждаем меня, каждый мой шаг, каждое движение! По-твоему, это очень романтично? По-твоему, такими и должны быть отношения между мужчиной и женщиной? А по-моему, нет. Секс в жизни человека – одно из высочайших переживаний, как физических, так и духовных, будь то мужчина или женщина. Но ты одна из тех типичных американских девиц, которые вбили себе в головы, будто это постыдно… Ну хорошо, Типичная Американская Дева! Я парень добрый и покладистый, и вывести меня из терпения, Люси, дело нелегкое. Но тебе это удалось! Поэтому все, точка, поехали!
Она не шелохнулась. На этот раз он сердился по-настоящему, а не для того, чтобы обмануть или обхитрить ее.
– Ну, а теперь в чем дело? – осведомился он. – Теперь что не так?
– Мне хочется, чтобы ты знал, Рой, – сказала она, – дело вовсе не в том, что я тебя не люблю.
Он скорчил недоверчивую мину.
– Вот как?
– Да.
– Ну, знаешь, тогда ты здорово умеешь скрывать свои чувства.
– Я не скрываю, – сказала она.
– Еще как!
– А вдруг ты не любишь меня? Вдруг это совсем не то? Откуда мне знать, что это правда?
– Говорю тебе, я не вру!
Она не ответила, он приблизился к машине.
– Ты только говоришь про любовь, – сказала Люси, – а имеешь в виду совсем другое.
– Я теряю голову, Люси. Но я не вру. Я теряю голову: знаешь, бывает, вдруг на тебя накатит… И потом я люблю музыку, и она меня возбуждает. Но я не вру.
Что он хотел этим сказать? Она даже толком не поняла…
Он опять влез в «гудзон». Погладил ее по голове.
– И что плохого в том, если на тебя вдруг накатит!
– А если откатит, тогда что? – спросила она. Ей вдруг показалось, что все это уже с ней было. – Что будет завтра?
– Ну, Люси! – произнес он и вновь принялся целовать ее. – Ну, ангел.
– А как же Обезьянка Литтлфилд?
– Я же тебе сказал, я даже толком не знаком с ней… Ну ангел, ну, пожалуйста, – бормотал он, укладывая ее на новые чехлы, которые приобрел после покупки машины. – Ты, ты одна, только ты…
– А завтра…
– Завтра будет то же самое. И послезавтра, и потом…
– Рой, перестань, не надо.
– Ангел, – стонал он в самое ухо.
– Рой, нет, пожалуйста…
– Все будет в порядке, клянусь, – сказал он, а потом стал уверять, что ничего не случится – ему рассказывали на Алеутах, как избежать риска.
– Только поверь мне, – молил он, – поверь мне…
И Люси так хотелось верить, что она поверила.
Когда Люси оставалась всего неделя до окончания школы, Рой получил письмо из Училища фотографии и художественного оформления под названием «Британия», основанного в 1910 году. Письмо извещало, что училище имеет удовольствие занести Роя в списки первокурсников, начинающих занятия в сентябре, и возвращает фотографии, которые он вложил в свое заявление, – дюжину портретов Люси.
На маленьком импровизированном празднике (Элли Джой, Рой и Люси, мистер и миссис Бассарт), который он устроил в честь Роя, дядя Джулиан заявил – все они в долгу перед Люси Нельсон за то, что она так здорово выходит на снимках. Она тоже заслужила награду, и, раз так, он дарит ей поцелуй.
Мистер Сауэрби чмокнул ее в щеку, да так громко, что все рассмеялись, а миссис Сауэрби глядела на них и делала вид, что ей тоже смешно. И тут Люси сделала нечто неожиданное – во всяком случае, она совершила один из самых необъяснимых поступков в своей жизни: смущенная тем, что вот так, при всех говорят, какая она привлекательная, и взволнованная тем, что она словно член семьи на этом празднике и в этом доме, Люси неловко передернула плечами, густо покраснела и, в свою очередь, поцеловала дядю Джулиана. «Браво!» – выкрикнул Рой и зааплодировал, а миссис Сауэрби перестала делать вид, что ей весело.
После окончания школы она начала работать в Молочном Баре по летнему расписанию: ежедневно с десяти до шести, кроме среды и воскресенья. Как-то в среду в середине июля они с Роем поехали в Форт Кин приглядеть ему комнату – он должен был переехать в сентябре. В одном месте, где ему все пришлось по вкусу: огромная комната, кровать, на которой до этого спал муж хозяйки (а росту в нем было шесть футов пять дюймов!), чистенькая уборная, и еще дают полку в холодильнике, – не было отдельного входа…
Ну, сказала Люси, давай-ка все-таки туда, где он есть.
К четырем часам у них разгорелась такая ссора, какой никогда еще не было, и больше того – Рой ни с кем так никогда не скандалил, даже со своим папашей. Он выбрал самый лучший вариант, во всех отношениях лучший, доказывал Рой, но она ничего не слушала, а только яростно мотала головой и твердила: нет, если он хочет ее видеть, в комнате должен быть отдельный вход. Вдруг он закричал: «Плевать мне на это – мне ведь там жить, а не тебе!» – развернул «гудзон» и погнал назад в дом с заветной кроватью.
Договорившись с хозяйкой, он вернулся в машину, достал из ящичка для перчаток дорожную карту и на ее обложке старательно нарисовал прямоугольник. «Моя комната», – пояснил он, стараясь не глядеть на Люси. Комната была угловая, на первом этаже и с четырьмя окнами – по два на каждой стене. Все они выходили на широкую веранду, окруженную кустами, и были совсем как четыре отдельных входа: когда стемнеет, можно спокойно входить и выходить, словно в двери…
Прежде чем отправиться в Либерти-Сентр, Рой повез Люси к Женскому колледжу. Он подкатил к самому тротуару, чтобы Люси могла еще раз взглянуть на свое будущее обиталище. Между городским центром и колледжем простирался Пендлтон-парк. Здание колледжа было построено в 1890 году, и вначале в нем помещалась подготовительная школа для мальчиков. В тридцатые годы школа прогорела, и здание пустовало вплоть до самой войны – тогда его передали в ведение войск связи. После победы участок, постройки и все остальное приобрели власти штата, в это время расширявшие сеть учебных заведений. Так что, конечно, это был вовсе не обвитый зеленым плющом университетский городок, какие видишь в кино или в книжках. Казармы, наспех построенные военными, – длинные, некогда желтые здания – использовались под классы, а ректорат и общежития располагались в старом, похожем на крепость строении из серого камня, напоминавшем окружной суд в Уиннисоу, которое выходило почти на улицу. И все же, увидев его, Люси подумала: «Осталось всего пятьдесят девять дней».
– Где твоя комната? – поинтересовался Рой, высовываясь из окошка.
Она не ответила.
Напротив колледжа тянулась улица лавок и закусочных, одна из которых называлась «Студенческой кофейней». Рой спросил:
– Слушай, как насчет кока-колы в этой кофейне?
Ответа не последовало.
– Ангел, правда же, я всегда с тобой считаюсь, и ты это знаешь. Твое мнение для меня очень важно. Но надо ведь мне где-нибудь жить, а? Ну, Люси, постарайся меня понять. В этом нет ничего детского или младенческого, что бы ты там ни говорила.
– Да, Рой, – ответила она наконец, – тебе надо где-нибудь жить.
– Не будь такой язвой, Люси, не надо так. Я тебе задаю вопрос, а ты только издеваешься. Мне обязательно надо спать по восемь часов, если я хочу заниматься так, чтобы от этого была польза. Разве нет? Значит, длинная кровать для меня просто необходимость. Ну что, по-твоему, я опять говорю глупости?
Ей подумалось: «Да ты сроду ничего умного не сказал!»
– Нет, – произнесла она, потому что тут он взял ее за руку. Вид у него и впрямь был несчастный.
Он действительно чуть не плакал. Нет никакого смысла спорить с ним дальше, это ясно. И тут ее осенило (какая жалость, что эта мысль не пришла ей в голову раньше – тогда и ссориться бы не пришлось): она больше не пойдет в его комнату, сколько бы там в ней ни было окон или даже настоящих дверей. Только и всего.
– Ладно, сказала она, – давай выпьем кока-колы.
– Ай да моя девочка, – проговорил Рой, целуя ее в нос, – ай да моя старушка!
Начиная с этого дня она совершенно твердо поняла – Рой не для нее. И вечером отказалась поехать с ним в «Рай». Он сразу помрачнел, насупился и, казалось, вот-вот заплачет, и тогда Люси сказала – дело в том, что она плохо себя чувствует. По случайному совпадению это было правдой, но дома она обвела жирной черной чертой день, когда скажет ему, что между ними все кончено. А заодно и перечеркнула сегодняшнее число, значит, ей осталось прожить в Либерти-Сентр пятьдесят восемь дней…
Но до самого воскресенья ей так и не удалось объявить Рою свое решение: на следующий вечер они собирались на ярмарку в Селкирк с Элли и Джо, с которыми теперь – когда Люси работала только днем – встречались по крайней мере раз в неделю; а в пятницу Рой хотел поехать с ней в кино в Уиннисоу на «Свидание с Джуди», и, наконец, в субботу у Сауэрби была вечеринка. Джулиан устраивал ее для своих друзей, и поэтому, когда он сказал, чтобы «Дылда» прихватил с собою «Блондиночку», Люси втайне это было не менее приятно, чем Рою. С каждым днем мистер Сауэрби нравился ей все больше, а кое-какие его черты даже восхищали ее. Как сказал Рой, он и правда плевал на чужое мнение – говорил, что хотел, и делал, что вздумается. Язык у него, конечно, грубоватый, это так, но против того, что он постоянно называет ее «Блондиночкой» – хоть это и довольно пошло, – она не возражала. Как-то вечером он даже обнял ее за талию и сказал (в шутку, конечно, и предварительно подмигнув Рою): «Когда тебе надоест смотреть вверх на этого Дылду, Блондиночка, и захочется взглянуть на кого-нибудь покороче, сообщи мне».
Не будь этой субботней вечеринки у Сауэрби, она бы, конечно, обвела кружком не воскресенье, а пятницу. Но ее пригласил сам хозяин, и отказаться было просто невозможно. Ну что ж, пожалуй, не будет никакого вреда, если она подождет до воскресенья, и к тому же не придется торчать дома три лишних вечера. Даже с Роем и то лучше, чем сидеть в душной комнате и слушать, как родственники на веранде качаются в своих качалках, или лежать без сна, покуда по отцовским шагам на лестнице она не определит, пьяный он или трезвый на этот раз.
Лето она переносила тяжелее всего – окна и двери были распахнуты настежь, и она особенно остро и болезненно ощущала присутствие всех этих несносных людей. Стоило ей услышать, как кто-то, такой знакомый и ненавистный, зевает совсем рядом, и она впадала в настоящее исступление, особенно если настроение было паршивое. Но теперь она являлась домой не раньше полпервого, когда все уже обычно спали (хотя слышать, как храпят эти несносные люди, тоже радости мало – лишний раз вспоминаешь, что они все здесь, поблизости). Вместо того чтобы коптиться взаперти с семьей в эдакую жару, лучше уж сидеть с Роем на скамейке у реки, где тебя обдувает ветерок, и всматриваться в черную тихую воду под мостом. Она может раздумывать о колледже и Форт Кине – скорее бы удрать из дому! – а Рой будет время от времени напевать, ведь голос у него, по правде говоря, вовсе неплохой, во всяком случае, так ей казалось, когда она мечтами уносилась в это близкое будущее. Он пел под Воэна Монро и Дика Хеймса или изображал, как «Король» Нэт Коул исполняет «Неиспорченного мальчика», Мел Блэнк – «Лесного дятла», а Рой Бэджер – «Однажды, влюбившись в Эми…» (Рой считал, что похож на него фигурой). Когда они посмотрели «Жизнь Джолсона», Рой стал изображать несравненного Ола. Он так и объявлял, когда они сидели рука об руку в те душные вечера последнего лета несчастливой и трудной юности Люси: «Леди и джентльмены! Перед вами несравненный, неповторимый и единственный Ол Джолсон!»
Пятьдесят восемь дней. Пятьдесят семь… Пятьдесят шесть…
В субботу на вечеринке у Сауэрби Люси имела долгую и серьезную беседу с отцом Роя – они впервые разговаривали по-настоящему – и с удивлением услышала, как уверенно она убеждает мистера Бассарта, что он может не тревожиться относительно будущего Роя. Мистер Бассарт сказал, что он все-таки не может представить, откуда у Роя этот внезапный интерес к фотографии. Педагогический опыт давно научил его не слишком доверять мгновенным порывам молодежи, ибо под напором первых трудностей от этих порывов, как правило, не остается и следа. Он действительно испытывает известное облегчение оттого, что наконец-то закончились долгие месяцы топтания «в трясине полусырых мыслей», но теперь его беспокоит, тот ли это выбор, от которого Рой не отступится и перед лицом трудностей. А как думает Люси? Что вы, сказала Люси, Рой действительно увлечен фотографией, тут нет никаких сомнений.
– А почему вы так уверены? – спросил мистер Бассарт своим невыразительным голосом.
Она лихорадочно перебрала мысли и сказала, что интерес к фотографии у Роя не так уж и неожидан – ведь это поистине счастливая возможность объединить его новое увлечение рисованием со старой привязанностью к типографскому делу.
Мистер Бассарт погрузился в размышления.
Тогда она покраснела и добавила:
– В известном смысле так оно и есть, мистер Бассарт…
– Что ж, это довольно тонкое наблюдение, – наконец произнес он без улыбки, – но насколько оно соответствует действительности, об этом еще надо подумать. Ну, а каковы ваши собственные планы? Я имею в виду в области дальнейшего образования.
Покрываясь потом под новенькой блузкой в крестьянском стиле, купленной специально для вечеринки, она стала перечислять… Развить логическое мышление… Самодисциплина… Общий рост знаний… Больше узнать о мире, в котором мы живем… Лучше узнать себя…
По дороге в кино Рой сказал:
– Слушай-ка, а знаешь, твоя мама ничего себе.
– Знаю.
– Угадай, кого она мне напоминает.
– Не представляю.
– Дженнифер Джонс.
Она ничего не ответила.
– Послушай, ты смотрела «Песнь о Бернадетте»[1]1
Фильм американского режиссера Генри Кинга (1943 год) о жизни святой Бернадетты (1844–1879), канонизированной католической церковью.
[Закрыть]?
Люси смотрела этот фильм три раза вместе с Китти Иген, но ее отношения с католической религией тоже никого не касались, и к тому же она ведь так и не стала католичкой.
– Конечно, Дженнифер Джонс помоложе… – сказал Рой. – А я и не знал, что твой дедушка тот самый мистер Кэррол, что работает на городской почте! Элли никогда и не заикалась об этом.
– Он вышел в отставку, – сказала Люси. И зачем она только уступила, когда Рой заявил, что пора познакомить его с ее «предками»?
Они въехали на Уиннисоу-Бридж.
– И твой отец вроде приятный малый.
– Я не желаю о нем говорить, Рой!
– Ладно, как тебе угодно, – откликнулся он, предупреждающе поднимая руку. – Просто к слову пришлось.
На минуту воцарилось молчание, и Люси совсем было собралась попросить Роя остановить машину у обочины и выпустить ее, как он вдруг включил радио и запел.
После этого ни у Бассарта, ни у Сауэрби ее никто не спрашивал о домашних делах. Элли это вообще нисколько не интересовало, так что лишь в обществе миссис Сауэрби или матери Роя ее одолевали те самые мысли, от которых за долгие годы самоконтроля она почти сумела избавиться. В последнее время ей почти перестало казаться, что за ее спиной все шушукаются: «А вы знаете, что эта девчонка выкинула», или: «А вы знаете, что натворил ее отец!» Для многих, с кем Люси впервые встретилась в ту субботу у Сауэрби, – а среди них был и директор мистер Бранн с женой, – она была просто девушкой Роя Бассарта.
– Так-так, – сказал мистер Бранн, – это и есть та юная леди, которая, как я слышал, заставляет нашего прежнего питомца ходить по струнке?
– Ну, это еще как сказать, мистер Бранн, кто кого заставляет ходить по струнке, – отозвался Рой.
– В сентябре вы уезжаете учиться, дорогая? – поинтересовалась миссис Бранн. «Дорогая». Точь-в-точь как миссис Сауэрби.
– Да, – ответила Люси, – в Женский колледж в Форт Кине.
– Очень недурственное заведение, – сказал мистер Бранн. – Чудесно. Чудесно.
– Люси закончила двадцать девятой из этого выпуска, мистер Бранн, сама она об этом, конечно, не скажет…
– Еще бы, я узнаю Люси, и мне известно, что она закончила в этом году. Ну-с, удачи вам, Люси. Поддержите нашу репутацию. Мы уже посылали туда несколько превосходных девушек, и, уверен, вы не уроните нашу репутацию.
– Благодарю, мистер Бранн. Буду стараться изо всех сил.
– Всего доброго, Рой. Всего доброго, Люси.
