Текст книги "Скажи «да», Саманта"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Немного погодя я сказала:

– Я слышала, что фильм, снятый по твоей книге, имеет большой успех.

– Да, мне говорили, – отозвался он.

– Похоже, это не вызывает у тебя особого энтузиазма, – заметила я.

– Да, верно. Последние месяцы я был озабочен совсем иным.

– Чем же?

– Я хотел найти тебя.

– Что ты… имеешь в виду?

– Как ты могла так внезапно исчезнуть? Куда ты, черт возьми, подевалась? – спросил Дэвид. – Я чуть с ума не сошел, пытаясь тебя найти.

– Ты хотел… меня найти? – едва слышно спросила я, и сердце у меня застучало, как молот.

– Конечно хотел, – ответил он. – Ты думаешь, я не понял…

Он вдруг умолк. Наступила пауза. Затем он произнес как можно спокойнее:

– Я хотел найти тебя, Саманта, чтобы попросить выйти за меня замуж. – На какое-то мгновение мне почудилось, что я слышу все это во сне, и поскольку я не отзывалась, он добавил: – Ты ведь выйдешь за меня замуж, Саманта? Мы многое должны сказать друг другу и многое прояснить. Но это единственное, что по-настоящему важно. Пожалуйста, скажи «да», Саманта!

Я всхлипнула:

– Я не могу, Дэвид! Не могу! Я хочу выйти за тебя замуж… я всегда этого хотела… но это невозможно! О Дэвид… Почему ты просишь меня об этом… только сейчас!

Я слышала, как звучит в темноте мой голос, а потом наступило молчание. Через некоторое время Дэвид проговорил медленно и без всякого выражения:

– Объясни мне, отчего ты не можешь выйти за меня?

Я глубоко вздохнула.

– Причина в том же, почему я не хотела видеть тебя. Я хотела подождать… пока не стану другой. Такой, какой ты хотел меня видеть. Но теперь все это безнадежно… совершенно безнадежно.

– Я наверное слишком туп, – сказал Дэвид, – и не могу понять, что ты пытаешься мне сказать. Может быть, ты начнешь с самого начала и расскажешь мне, что случилось после того, как ты убежала из моей квартиры? Я помчался за тобой, но ты куда-то исчезла.

– Я села в такси, – ответила я, – вернулась в пансион, собрала вещи и уехала домой.

– Я так и думал, что ты туда уехала, – отозвался Дэвид. – Но, видишь ли, Саманта, ты ведь никогда не говорила мне, где твой дом. Я знал лишь, что это где-то в Уорчестере, только и всего.

– Я не думала, что тебе это интересно.

– Когда мне сказали, что ты не вернулась в студию, я понял, что ты поехала в пансион.

– Откуда ты об этом узнал?

– Я позвонил в студию из Саутгемптона, а мисс Мэйси сказала мне, что ты не вернулась после ленча на работу и что Барятинский рвет и мечет.

– Я уехала домой, – повторила я.

– Я понятия не имел о том, что ты уехала из Лондона, – сказал Дэвид, – и посылал телеграммы и письма в пансион.

– Ты писал мне?

– Почти каждый день.

– Если бы я только знала!

– Мне кажется, я в жизни своей не испытывал столь сильного потрясения, какое испытал в тот момент, когда женщина в пансионе показала мне все мои письма, – продолжал Дэвид. – Они были сложены в пачку и перетянуты резинкой. Она звонила Джайлзу, чтобы узнать у него, куда их переслать, но и он не знал, где ты.

– Я собиралась написать по приезде домой и сообщить, что я не вернусь.

– Вероятно, Джайлз ездил в усадьбу, чтобы найти тебя, и то же самое сделал я, когда вернулся в Англию, – сказал Дэвид. – Но ты исчезла бесследно.

– Ты ездил в усадьбу? – воскликнула я, не веря своим ушам.

– Джайлз сообщил мне, где ты жила до приезда в Лондон, и я не мог поверить, что тебя там нет, – пояснил Дэвид. – Но там уже жил новый священник, напыщенный старый болван, который рассказал мне, что твой отец умер за несколько недель до того, как он сюда переехал, а о твоем существовании он даже не знал, насколько я мог понять из его слов.

– Откуда же ему было знать обо мне! – заметила я слабым голосом.

– И где же ты была? Я наводил справки у одной женщины, некой миссис Харрис, и она сказала, что ты уехала с какой-то леди, которая приезжала на похороны.

– Это была тетя Люси, – пояснила я. – Сестра отца.

– А где она живет?

– Около Саутгемптона. Она – мать-настоятельница в монастыре.

– В монастыре? – В голосе Дэвида слышалось изумление.

– Видишь ли, через два дня после моего возвращения домой, папа умер… от сердечного приступа.

Раздумье восемнадцатое

Мое сообщение прозвучало, как простая констатация факта, потому что даже Дэвиду я не могла бы объяснить, до чего я была потрясена, когда приехала домой и увидела, что папа выглядит совершенно больным. Его трудно было узнать.

– Что с тобой, папа? – спросила я.

– В последнее время меня мучают какие-то боли, – ответил он. – Я предположил, что это от несварения желудка, и доктор Мэкинтош дал мне микстуру белого цвета, но от нее мало толку.

Я пришла в ужас не только от болезненного вида папы, но и от того, в каком состоянии находится дом. В жизни не видела я подобного беспорядка.

Миссис Харрис никогда не была особенно усердной труженицей, и, хотя в кухне была относительная чистота, но зато во всех остальных комнатах было пыльно, не прибрано, запущено. После моего отъезда никто так и не удосужился поставить на полки церковные журналы и молитвенники, используемые хором, и даже вещи, оставшиеся после благотворительного базара, все еще были свалены в кучу в холле, там, где их бросили.

В папином кабинете повсюду лежал толстый слой пыли, камин был забит золой, которую давным-давно не выгребали, а башмаков папы щетка не касалась уже много недель.

Так как я приехала к вечеру, то сразу же пошла на кухню, посмотреть, что оставила миссис Харрис для папы на ужин, но смогла найти лишь тарелку холодного мясного паштета, который не только выглядел неаппетитно, но и запах у него был какой-то неприятный.

Было еще несколько яиц, снесенных нашими курами, и из них я приготовила для отца омлет. Папа ел его с опаской и все время повторял, что боится, как бы у него опять не начались боли от этой еды.

– Завтра утром я пошлю за доктором Мэкинтошем и настою на том, чтобы он отправил тебя к специалисту в Челтенхэм или Уорчестер, – сказала я. – Так не может больше продолжаться.

Мне не хотелось пугать папу, но за то время, что я его не видела, он, казалось, постарел на несколько лет, и в лице у него появилось что-то, что мне не понравилось. А когда я провожала его наверх в спальню, то заметила, что у него сильная одышка.

Поскольку миссис Харрис не знала о том, что я приеду, она не удосужилась сменить мое постельное белье, а спальня наверняка не проветривалась с тех пор, как я уехала.

В комнате стоял затхлый запах, и я поспешила распахнуть настежь окна. Выглянув наружу и увидев, какой мир и тишина разлиты в саду, я вспомнила Дэвида, который в это время плыл в Америку на «Королеве Мэри», и сказала себе, что моя жизнь кончена. Лучше бы я никогда не ездила в Лондон. И я решила, что все случившееся со мной было наказанием за то, что я не осталась дома, чтобы заботиться о папе. Но я не плакала. Я чувствовала, что все внутри у меня омертвело. Чувства мои умерли настолько, что мне казалось, будто я наблюдаю за кем-то со стороны.

Утром я встала и сразу же принялась за уборку дома. В девять часов я послала мальчика в деревню, чтобы вызвать к папе доктора Мэкинтоша. Я дала мальчишке два пенни и велела бежать как можно быстрее, но спустя час он пришел с известием, что доктор Мэкинтош уехал и вернется только к вечеру в воскресенье.

Этого я никак не ожидала. Люди в Литл-Пулбруке редко отлучались куда-либо. Но делать было нечего. Мне оставалось только ждать, когда он вернется, а потом, решила я, придется настоять, чтобы он отправил папу к специалисту.

Когда явилась миссис Харрис, я послала ее к мяснику купить баранью ногу, и приготовила папе сытный и вкусный ленч.

Он не выходил из своего кабинета, и я видела, что он ослаб настолько, что даже не в состоянии прогуляться по саду. Я не знала, как мне быть. На другой день предстояла служба в церкви, но я не знала, сможет ли папа пойти к заутрене или к причастию в одиннадцать часов.

После ленча он немного приободрился, а около пяти часов сказал, что хочет пойти лечь.

– Я поднимусь и приготовлю тебе постель, – сказала я, – а потом принесу обед.

– Спасибо, я не хочу есть, – ответил он.

– Нет, ты должен поесть хоть что-нибудь, – настойчиво возразила я. – И потом, папа, тебе не кажется, что мне следует сходить к старому пастору и попросить его, чтобы он отслужил службу в церкви вместо тебя?

Пастор, правда, был очень стар. Он служил в церковном приходе по другую сторону Уорчестера, а затем удалился на покой и поселился в небольшом домике на краю нашей деревни. Иногда на Рождество и Пасху он помогал папе отправлять службу в церкви. Но он действительно был очень старый, ему было больше восьмидесяти лет, и руки у него тряслись.

– Нет, я справлюсь сам, – решительно ответил папа.

– Мне кажется, тебе лучше отдохнуть, – настаивала я.

– Нет, я хочу пойти в церковь. На следующей неделе день рождения твоей матери, Саманта, и я всегда молюсь за нее в воскресенье до этого и после этого.

В этот момент мне как никогда прежде захотелось, чтобы мама была со мной. Я была подавлена не только из-за папы, но и из-за себя самой. По дороге домой я собиралась рассказать папе о Дэвиде, но увидев, в каком он состоянии, поняла, что не смогу теперь печалить его своими горестями.

– Почему ты приехала домой, Саманта? – спросил он.

– Мне дали несколько дней отпуска, – солгала я. – И я подумала, что ты будешь рад повидаться со мной.

– Конечно, я рад тебе, – сказал папа. – Ты выглядишь прекрасно, Саманта. Ты очень красивая. Тебе нравится твоя работа?

– Да, – вновь солгала я. – Но все-таки как хорошо быть дома!

Я поняла, что сейчас неподходящий момент, чтобы рассказывать папе о том, как обстоят дела на самом деле.

Я ожидала, что всю ночь не сомкну глаз, думая о Дэвиде. Но я крепко уснула, так как была сильно утомлена. Проснулась я от собственного крика: я громко звала Дэвида. Мне приснилось, будто он уплывает от меня по серебристой реке при свете луны.

«Уплывает – ну и пусть», – сказала я себе.

Я подумала о том, спит ли он в одной постели с леди Беттиной, и была почти уверена, что так оно и есть.

Услышав, что папа уже встал, я спустилась вниз, чтобы приготовить ему чашку чая. Обычно перед богослужением он ничего не ел и не пил, но в то утро я настояла, чтобы он выпил чаю. Он не возражал, и я поняла, что ему нужно подкрепить силы.

Он сел пить чай в кухне, хотя до этого я собиралась принести ему чай в его кабинет.

Допив чай, он сказал:

– Спасибо, Саманта. Я надеюсь, ты придешь в церковь сегодня утром.

Я собиралась ответить ему, но он вдруг вскрикнул, схватился за грудь и упал на пол.

Я бросилась к нему, опустилась около него на колени и попыталась расстегнуть ему воротник, но это было трудно сделать, так как застежка была сзади. Я хотела его перевернуть, но, дотронувшись до него, поняла, что он мертв!

Раздумье девятнадцатое

– Мне жаль твоего отца, – тихо сказал Дэвид.

– Это случилось так внезапно, – отозвалась я. – И у меня, наверное, был шок. Потому-то я и вела себя так после похорон.

– А как ты себя вела?

– Я все время плакала и никак не могла остановиться. Я плакала, не переставая, и тетя Люси, единственная родственница, которой я послала телеграмму о смерти папы, увезла меня с собой.

– В монастырь?

– Некоторое время я не сознавала, что нахожусь в монастыре.

– Как так?

– Я думаю, у меня было нервное потрясение, а, может быть, даже легкое помутнение разума, не знаю. Но, как бы там ни было, им удавалось прекратить мои рыдания, только одурманивая меня снотворными таблетками.

– Бедная Саманта, – сказал Дэвид. – Думаю, и я отчасти был виновен в твоем состоянии.

– Скорее всего, дело в том, что все навалилось на меня одновременно, – ответила я. – Ведь, собственно говоря, ты и папа – единственные люди, кого я любила.

С минуту длилось молчание, а потом Дэвид сказал:

– Продолжай свою историю, Саманта, я хочу знать обо всем, что с тобой случилось.

Голос его звучал ласково, и наверное из-за того, что мы были с ним одни в темноте, мне легко было говорить так свободно. При других обстоятельствах мой рассказ, пожалуй, дался бы мне намного труднее.

Я не могла видеть Дэвида, но знала, что он здесь, рядом, и это меня успокаивало. И в то же время это было все равно, что видеть о нем сон.

Раньше, когда мы говорили с ним при встречах, я всегда боялась сказать что-нибудь не то, чтобы не обнаружить свое невежество или просто чтобы не рассердить его. Видимо, так было потому, что он был сильной и значительной личностью, и я чувствовала себя рядом с ним неуверенно. Я казалась себе такой ничтожной!

Но теперь, в темноте, мы оба были как бы бестелесны, и я чувствовала, что могу говорить с Дэвидом так, как всегда этого хотела, то есть как равная с равным.

И я продолжала свой рассказ.

Немного придя в себя, я узнала, что монахиня, ходившая за мной, была по происхождению француженка-эмигрантка, которая бежала из Франции во время наступления немцев на Париж, но после войны так и не вернулась на родину. Она рассказала мне, что орден сестер Святой Марии состоял из монахинь-учительниц и что при монастыре есть школа, где она преподает французский язык. После ее ухода я долго размышляла, а когда наутро она снова пришла ко мне, я ей сказала:

– Сестра Тереза, вы бы не взялись учить меня французскому? Я его немного знаю, но уверена, что у меня ужасное произношение, и к тому же я не сильна в грамматике.

Она пришла в восторг от этой идеи, и с тех пор всякий раз, когда она приходила ко мне, мы разговаривали с ней только по-французски.

Именно в это время мною овладела мысль, что я должна измениться и стать такой, какой Дэвид хотел меня видеть. Он ведь сказал, что я чудовищно невежественна, и это была правда.

Я должна была признать, что мое образование оставляло желать лучшего. Около трех лет я ходила в школу в Уорчестере, но посещала занятия крайне нерегулярно. Если в усадьбе находились какие-то срочные дела, то я оставалась дома. В плохую погоду добираться до школы было трудно. Станция, откуда шли поезда на Уорчестер, находилась в трех милях от нашей деревни, и добраться туда можно было только на велосипеде. Летом такие поездки доставляли мне удовольствие, но зимой, когда лил дождь, или сыпал снег, или дул пронизывающий ветер, мне было страшно выезжать из дома ранним утром и возвращаться домой вечером в сумерки. К тому же мама очень тревожилась из-за того, что мне приходилось ездить в поезде одной. Она настойчиво внушала мне, что я должна садиться в вагон, на котором написано: «только для дам», и заставила меня пообещать, что когда я выйду на станции в Уорчестере, то не буду задерживаться там, а как можно скорее пойду в школу.

Как бы то ни было, я подозреваю, что отсутствовала на занятиях в школе гораздо чаще, чем присутствовала на них.

До школы у меня была гувернантка, женщина, которая жила на покое в Литл-Пулбруке, в небольшом домике, унаследованном ею от родственницы.

Это была очень старая и довольно неприятная особа, которая ужасно злилась, когда я с первого раза не могла понять то, о чем она рассказывала. Я старалась не выводить ее из себя и часто делала вид, будто все поняла, хотя на самом деле весьма смутно представляла себе то, что она пыталась мне втолковать.

Быть может, если бы у нас в доме была хорошая библиотека, то я читала бы побольше. Но кроме собрания сочинений Диккенса и одного романа Вальтера Скотта в папином кабинете были лишь переплетенные проповеди и религиозные трактаты, которые показались мне невероятно скучными, когда я попыталась их прочесть. Часто вечерами, когда мама сидела за шитьем или вышиванием, а в этом она была великая мастерица, папа читал ей выдержки из газет, но это не слишком способствовало пополнению моих знаний.

В общем, Дэвид был прав во всем, что говорил обо мне, и это-то как раз меня больше всего и задело. Ведь ни один человек не любит слышать о себе правду.

Лежа в постели в небольшой комнатке монастыря, которая была, по сути дела, одной из монашеских келий, я приняла решение всерьез заняться своим образованием.

Когда тетя Люси в очередной раз пришла навестить меня, я рассказала ей о своем намерении, и она, обрадовавшись, что я хоть к чему-то проявила интерес и перестала наконец плакать, вызвалась мне в этом помочь. Она попросила сестру Магдалену, которая преподавала литературу и историю, посоветовать мне, что читать, и принести все книги, которые, по ее мнению, смогут быть мне полезны.

Как ни странно, но у монахинь оказалась довольно большая библиотека, и хотя в ней, естественно, не было современных романов (например, им и в голову не пришло приобрести книгу Дэвида), но там оказалось много произведений классиков. В библиотеке были книги Теккерея, Джейн Остин, Троллопа, а потом сестра Магдалена стала приносить мне книги по мифологии, которые я полюбила больше всех других.

Доктор предписал мне полный покой, так что я целыми днями лежала в постели и читала. Когда мне разрешили выходить, я обычно сидела в саду, где было очень тихо и спокойно, и тоже читала.

Если мне было что-либо непонятно, я обсуждала это с сестрой Магдаленой, с сестрой Терезой ежедневно говорила по-французски, пока она не сказала, что вполне довольна моими знаниями.

Мало-помалу я немного окрепла, но у меня все еще не было аппетита, да и еда в монастыре отнюдь не способствовала его пробуждению.

Однажды тетя Люси вышла ко мне в сад и сказала:

– Не думаешь ли ты, Саманта, что тебе пора возвращаться на работу?

Я посмотрела на нее с удивлением. Я привыкла думать о себе как о больной и совершенно упустила из виду, что рано или поздно мне придется вернуться в Лондон или подыскать себе какое-нибудь другое занятие. Тетя Люси рассказала мне, что папа завещал мне все, что у него было, а было у него не так уж много, всего несколько сот фунтов. Этого могло хватить на то, чтобы не умереть с голоду, но все-таки я понимала, что до конца жизни мне предстоит содержать себя самой. Тем не менее, не слишком приятно было услышать, что тетя Люси хочет избавиться от меня.

– Вы хотите, чтобы я уехала? – спросила я.

– О нет, Саманта, я рада, что ты здесь, – ответила тетя Люси. – Но ты не можешь провести остаток жизни, сидя в саду и читая книги. Ты молода, а такое существование не совсем подходит для молодой девушки.

– Но ведь некоторые из монахинь не старше меня, – возразила я.

– Ты хочешь стать монахиней?

Я подумала о Дэвиде и поняла, что меньше всего на свете мне хочется стать монахиней. Я хотела снова увидеть его, хотела, чтобы он любил меня так же, как любил до того, как увидел все мои недостатки.

Пожалуй, я всегда сознавала, сколь неполно мое образование, но лишь начав основательно пополнять его, я поняла, как мало знаю, В моем образовании были большие пробелы в области географии, истории, да и других знаний было мало.

– Мне еще так много хотелось бы сделать здесь, в монастыре, – сказала я.

Тетя Люси ничего не ответила на это, но позже я узнала, что она позвонила Джайлзу и сообщила ему, где я нахожусь.

Оказалось, что он был очень встревожен моим исчезновением, хотя сразу же понял, что я, должно быть, уехала домой. Во всяком случае, он сказал, что рад будет моему возвращению. То же самое он подтвердил и мне, когда я позвонила ему по настоянию тети Люси.

– «Вог» и многие другие журналы требуют от меня именно ваших фотографий, Саманта, – сказал он. – И вы поставили меня в очень трудное положение своим неожиданным бегством.

– Простите меня, – кротко попросила я.

– Ваша тетя рассказала мне, что вы тяжело переживали смерть отца, – продолжал Джайлз. – И, конечно, принимая во внимание это прискорбное обстоятельство, я должен простить вас. Но не медлите с возвращением, Саманта. Нам с вами предстоит очень много работы.

Я вернулась в Лондон, полная опасений и страха, и не только из-за Джайлза, но также из-за Дэвида.

А по телефону я сказала Джайлзу:

– Я вернусь обратно, но только с одним условием. Вы не станете приглашать Дэвида Дарэма в студию в то время, когда я там буду, и вы не дадите ему моего адреса.

– Вы что, не хотите видеть его? – с удивлением спросил Джайлз.

– Нет, – кратко ответила я.

Наступило молчание, но, потом, обдумав мои слова, Джайлз ответил:

– Ваша личная жизнь меня не касается, Саманта. И если вы не хотите видеть Дарэма, то я, разумеется, не скажу ему, где вы живете.

При виде меня Джайлз пришел в восторг оттого, что я так сильно похудела. Мне же казалось, что от меня остались одни глаза, а Мелани подшучивала надо мной, утверждая, что я похожа на фонарный столб. Впрочем, Молинью и Норман Хартнелл тоже в восхищении от моей худобы и обещают в своей новой коллекции создать несколько туалетов специально для меня.

Первое, что я сделала, вернувшись в Лондон, это записалась в библиотеку, и спустя примерно неделю тамошние сотрудники уже привыкли к тому, что я меняю книги чуть ли не через день, и подшучивают надо мной по этому поводу всякий раз, когда я там появляюсь.

Я изо всех сил старалась восполнить пробелы в своем образовании, но не забывала и других слов Дэвида обо мне – то есть что я «до смешного невинна».

Я все еще слышала, как он говорит мне об этом с издевкой в голосе, и помнила, как его язвительные слова точно плетью стегали меня по больному месту и приводили в отчаяние.

Я думала о том, что он находится в обществе леди Беттины, и была уверена, что все женщины, которые домогались его в прошлом и которых он, возможно, любил, были очень опытными и умудренными жизнью. Я с отчаянием повторяла себе, что он считает меня скучной, и это не удивительно. Да и какой же я могу быть, если я столь несведуща в вопросах любви, как, впрочем, и во всем другом!

Трудность заключалась в том, что в то время как я могла многому научиться, читая книги по истории, литературе и другим предметам, книги, которая научила бы меня любви, по всей вероятности, просто не существовало.

Конечно, читая художественную литературу, я знакомилась со знаменитыми любовными историями, случавшимися на протяжении веков, и, размышляя о прочитанном, я приходила к выводу, что если бы я любила Дэвида по-настоящему, я сделала бы то, чего он хотел от меня. Ведь в конце концов короли отказывались от короны, между государствами вспыхивали войны, между семьями возникали вендетты, а люди подвергались пыткам и гибли и все из-за любви!

Быть может, Дэвид был прав, и любовь – это слишком важное чувство для того, чтобы от него отказываться.

Я все думала и думала о Дэвиде, вспоминая, как он просил меня поехать с ним. И чем больше книг я читала, тем больше убеждалась в том, что люди готовы принести в жертву все самое дорогое ради человека, которого любят.

Нескоро пришла я к такой мысли, но осознав это, я сказала себе, что если бы я очень сильно любила Дэвида, то поступила бы так, как он хотел, даже вопреки собственным принципам.

Я чувствовала, что для того, чтобы вновь завоевать его любовь, я должна принести эту жертву, и что нет на свете ничего слишком трудного и слишком страшного, чего бы я не сделала ради того, чтобы Дэвид снова полюбил меня.

Ночи напролет я лежала без сна, мечтая о том, как в один прекрасный день я приду к Дэвиду и скажу ему;

– Меня больше нельзя назвать «чудовищно невежественной» и «до смешного невинной». Я теперь многое знаю, и я искушена в любви.

И я представляла себе, как он протянет ко мне руки и скажет, что любит меня, и после этого мы снова будем счастливы. Даже мысль о том, что Дэвид прижимает меня к себе и целует, наполняла меня тем же восторгом и удивлением, какие я ощутила при самой первой нашей встрече.

Хотя прошло уже немало времени, но одна мысль все-таки утешала меня, и это была уверенность в том, что если Дэвид не женился на мне, то он не женится и ни на ком другом.

Но, говорила я себе, быть может, когда он увидит, как я изменилась и какой огромный труд я проделала ради любви к нему, он все-таки попросит меня стать его женой. Вместе с тем, я чувствовала, что это не более чем мечта, нереальная, неосуществимая мечта, которая никогда не исполнится. Но все-таки я должна в нее верить!

Выхода у меня не было. Я должна была стремиться изменить себя, потому что знала: без Дэвида я никогда не буду счастлива, а, значит, и жизнь моя потеряет всякий смысл.

Голос мой затих в темноте спальни. Должно быть, я говорила очень долго. Я до такой степени погрузилась в воспоминания, что почти забыла о том, что Дэвид действительно находится здесь и слушает меня.

Это было все равно, что говорить с воображаемым Дэвидом, как я делала каждую ночь с тех пор, как убежала от него.

Я вздрогнула, когда снова услышала его низкий голос. Он спросил:

– А что случилось потом, Саманта?

– А потом… я встретила Питера и Виктора, – ответила я.

– Расскажи мне о них, – потребовал Дэвид.