Текст книги "Скажи «да», Саманта"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Раздумье двадцать третье

Я открыла глаза и подумала, что встреча с Дэвидом мне приснилась, но тут услышала плеск воды. На какое-то мгновение мне показалось, что я нахожусь где-то около реки, но затем до меня дошло, что звуки эти доносятся из ванной, и я поняла, что там моется Дэвид.

Значит, все, что произошло минувшей ночью, было не сном, а явью! Он на самом деле привез меня домой, а после того, как меня до смерти напугал грабитель, остался здесь на всю ночь и лежал рядом со мной в постели! Это казалось невероятным. Я повернула голову и заметила вмятину на второй подушке и откинутое в сторону одеяло. Затем я увидела смокинг Дэвида на спинке стула и на полу его ботинки.

Я попыталась вспомнить, что произошло и что он мне говорил, но тут он появился на пороге ванной.

– Мне никогда еще не случалось сидеть в такой крохотной ванне, – сказал он. – Думал, придется вызывать водопроводчика, чтобы он вынул меня из нее.

– А для меня она в самый раз, – улыбнулась я.

– Вот именно, – сказал он. – Однако поспешим, Саманта. Нам предстоит долгий путь. – Он с улыбкой смотрел на меня. – Ты прекрасно выглядишь сегодня, – сказал он, а потом добавил: – Пока ты будешь одеваться, я кое-кому позвоню. Мне нужно многое уладить. А как насчет завтрака? У тебя, кажется, есть яйца?

– Ты любишь яичницу? – спросила я.

– Мне все равно, – ответил он, а затем ушел в гостиную и закрыл за собой дверь.

Я вскочила с постели, наскоро приняла ванну и стала одеваться. Между делом я поставила варить кофе, а облачившись в зеленый костюм от Шанель, который мне удалось купить довольно дешево по возвращении в Лондон, я занялась омлетом.

Я помнила, что у Дэвида хороший аппетит, а я, к счастью, накупила еды с таким расчетом, чтобы мне хватило до конца недели. Я поджарила тосты, поставила на поднос масло и мармелад и внесла завтрак в гостиную.

Дэвид в это время клал на рычаг телефонную трубку. Я заметила, что он поставил на место стол и стулья и убрал с пола безделушки, которые грабитель сбросил с комода и с каминной доски.

Мне всегда казалась ненормальной эта страсть людей разбивать красивые вещи. В этом есть что-то варварское, отвратительное. Это все равно, что ломать крылья у бабочек. Быть может, это оттого, что они злятся или завидуют тому, что у других есть, а у них нет.

В гостиной был маленький складной столик, за которым я обычно ела. Дэвид раздвинул его, я постелила скатерть, и мы сели завтракать, точно степенная супружеская пара, прожившая вместе много лет.

В гостиной был беспорядок, но все-таки и вполовину не такой ужасный, какой мы застали накануне вечером после бегства грабителя.

– Возьми с собой все, что может понадобиться для ночлега, – сказал Дэвид. – Я хочу отвести тебя к своей кузине. – Я удивленно посмотрела на него, и он объяснил: – Ей больше шестидесяти, и уверяю тебя, она как нельзя лучше подходит для роли дуэньи.

В его глазах зажегся насмешливый огонек, и я поняла, что он поддразнивает меня, но абсолютно беззлобно.

– Буду рада познакомиться с ней, – сказала я. – А как ее зовут?

– Ее зовут Кэтлин Дан, – ответил Дэвид. – Она никогда не была замужем и обожает делать добрые дела. По-моему, вы как раз подходите друг другу.

– А по-моему, ты слишком любезен со мной, – запротестовала я.

– Разве? – удивился Дэвид. – Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Саманта!

Он произнес эти слова с какой-то особой интонацией, и сердце у меня екнуло. Потом он встал из-за стола и сказал:

– Ну, поехали. Нам пора. Мне надо еще заехать домой переодеться. Не могу же я ехать за город в смокинге! Я позвонил лакею и велел ему все приготовить заранее, так что я не заставлю тебя ждать больше нескольких минут.

Из его слов я поняла, что он не собирается приглашать меня к себе домой, и была благодарна ему за это. Я знала, что посещение его квартиры напомнило бы мне о предыдущем визите туда и о нашем поединке, из которого Дэвид вышел победителем, унизив и буквально растоптав меня!

Я решила не вспоминать о том, что случилось после этого и как я была тогда несчастна. Дэвид снова вошел в мою жизнь, и я пыталась убедить себя, что быть вместе с ним – это уже счастье, и не следует слишком задумываться о будущем.

В то же время я не могла не ощутить дрожи во всем теле, когда он взял меня за руку, помогая сесть в машину, а потом посмотрел на меня тем, прежним взглядом, от которого меня когда-то словно пронзало током и становилось трудно дышать.

«Что значит любить? – спрашивала я себя. – И почему тот, кто любит, испытывает чувства, каких он больше не испытывает ни в каких других случаях?»

На этот вопрос я не могла найти ответа, и, устроившись поудобнее на сиденье, стала думать о том, какое это блаженство – снова сидеть рядом с Дэвидом в машине и ехать с ним за город.

Мне было интересно, что представляет собой его кузина, и я надеялась понравиться ей. Я знала, что даже теперь, в зеленом жакете, с простой шляпкой на рыжих волосах, я все равно выгляжу экстравагантной, а вовсе не той скромной, чувствительной девушкой, которую, как я понимала, кузина Дэвида сочла бы более подходящей для него.

Мы доехали до квартиры Дэвида, и он, припарковавшись у тротуара, сказал мне:

– Я постараюсь справиться очень быстро. Только смотри не убеги, пока я не вернусь.

– Не убегу, – пообещала я.

Он стал подниматься по лестнице, и я подумала, что тем, кто его случайно встретит, наверное, покажется странным, что он возвращается домой в десять часов утра и притом в смокинге. Они наверняка подумают, что он провел ночь с какой-нибудь дамой вроде леди Беттины.

Но Дэвид провел ночь со мной, и я была убеждена, что никто не поверит, если сказать, что он всего лишь поцеловал мою руку, хотя мы всю ночь пролежали бок о бок в темноте. Я не сомневалась в том, что ни Мелани, ни Хортенз не поверили бы этому и что они умерли бы от зависти при одной лишь мысли о том, что я провела ночь наедине с Дэвидом Дарэмом, которого они обожали.

«Неужто он и вправду хочет жениться на мне?» – спрашивала я себя.

Да, он так сказал, и голос его звучал при этом непривычно скромно. В нем больше не было тех знакомых мне повелительных ноток, которые у него появлялись прежде, когда он выговаривал мне и указывал, что я должна делать и чего не должна. Теперь в его голосе звучали даже просительные нотки, хотя мне с трудом верилось, что такие интонации могут быть присущи Дэвиду.

Тут появился Дэвид. В руке он нес небольшой плоский чемоданчик; на нем были серые фланелевые брюки и твидовый пиджак. Он выглядел изумительно даже в этой простой одежде для загородной прогулки, и я была уверена, что при всей ее простоте никто не усомнился бы в том, что Дэвид истинный джентльмен.

Сев в машину, он улыбнулся и сказал:

– Ты все-таки здесь? Я немного тревожился на этот счет.

– Что сказал Джайлз? – спросила я. Я почти забыла о нем.

– Немного поворчал, – ответил Дэвид. – Но я думаю, он понимает, что я имею на тебя больше прав, чем он.

– Разве?

– А ты как будто этого не знаешь!

На это я не нашлась, что ответить. Просто сидела, глядя вперед, на дорогу.

Дэвид положил мне на колени небольшой сверток.

– Это подарок для тебя, – сказал он. – Я покупал то тут, то там разные вещицы, которые хотел подарить тебе, но с некоторыми придется подождать до Рождества.

– О, так долго! – воскликнула я.

Он улыбнулся.

– Для начала разверни хотя бы этот.

Я развязала ленточку, которой был перевязан сверток, и развернула китайскую шелковистую бумагу. Внутри оказался шарф, очень модный, из тех, что носили самые элегантные дамы. Он был зеленого цвета, с рисунком из цветов и попугайчиков.

– О, спасибо! – воскликнула я. – Он удивительно подходит к моему костюму.

– Я как раз об этом и подумал, – заметил Дэвид.

Я обернула шарф вокруг шеи и сразу же почувствовала себя шикарной дамой. У меня не было денег на аксессуары, которые обязательно должны дополнять туалет, как бы ни был он элегантен сам по себе. Джайлз, правда, старался снабжать меня необходимыми вещами, но сама я не могла позволить себе тратить лишние деньги на шарфики, сумочки и перчатки, хотя порой мне очень этого хотелось.

– Благодарю! – снова сказала я. – А у тебя правда есть для меня еще подарки?

– Приехав в Нью-Йорк, я накупил там множество всяких вещиц, – ответил Дэвид. – Я разглядывал в магазинах вещи, и некоторые из них напоминали мне о тебе. А поскольку дела с фильмом шли успешно, то я решил, что могу раскошелиться.

– Расскажи о фильме поподробнее, – попросила я.

– Позже я тебе обо всем расскажу. А теперь мне надо сосредоточиться на дороге, потому что мы должны ехать очень быстро, чтобы поспеть к ленчу.

Я решила, что ленч нам предстоит у его кузины, и это несколько разочаровало меня, так как надеялась, что мы остановимся где-нибудь в придорожной гостинице и в ресторане сможем поговорить.

Но я знала, что весь день у Дэвида уже спланирован и не стала вмешиваться. Я хотела лишь одного – наслаждаться каждой минутой общения с ним. Только теперь я поняла, как мне его недоставало.

По дороге я думала о том, что никогда не смогла бы выйти замуж за Виктора, хотя он намного красивее Дэвида, веселее и остроумнее его. Но что бы он ни делал, ничто не вызывало во мне такого волнения, как один лишь взгляд или мимолетное прикосновение Дэвида. Я вся трепетала от неизъяснимой радости только от одного сознания, что он сидит рядом со мной. Все вокруг было словно залито солнцем, и, казалось, что его машина заколдована и что мы находимся не просто в автомобиле, а в каком-то волшебном, отгороженном от всех мире, куда больше никому нет доступа.

Мы заехали на бензоколонку, и пока заправляли бак, Дэвид спросил:

– Ты счастлива, Саманта?

Наши глаза встретились, и я подумала, что нет нужды отвечать на этот вопрос.

– Я очень счастлива! – понизив голос, ответила я.

– Я не могу поверить, что ты здесь, – сказал он, – после того, как…

Он не закончил фразу, потому что в этот момент заправщик сказал:

– Бак полон, сэр!

Дэвид расплатился, и мы поехали дальше. Вскоре оживленное движение улиц осталось позади. Теперь мы мчались по пригородному шоссе. Я не спрашивала Дэвида, куда мы едем. Вопреки здравому смыслу, я была уверена, что любое место на земле покажется мне раем, если только там будет Дэвид. Я смутно представляла себе, что мы находимся где-то в Оксфордшире. Мы проезжали мимо удивительно красивых мест.

Дэвид гнал машину очень быстро, и было приблизительно без четверти час, когда мы свернули в открытые ворота. Перед нами возникла аллея из дубовых деревьев.

– Это здесь живет твоя кузина?

– Нет, она живет милях в двадцати отсюда, – ответил он. – А это дом, который я хочу тебе показать. Здесь мы остановимся на ленч.

Тем временем мы доехали до конца аллеи и очутились перед красивейшим домом, каких я до этого никогда не видела.

Я хорошо усвоила уроки Питера и сразу поняла, что это архитектура раннеелизаветинской эпохи и что когда-то здесь, вероятно, был монастырь. Красные кирпичи, тронутые временем, поблекли. Здесь были узкие слуховые окна, а высоко над крышей, совсем как в волшебной сказке, поднимались витые трубы.

– Какая красота! – воскликнула я.

– Я так и думал, что ты это скажешь, – отозвался Дэвид.

Кругом были подстриженные зеленые лужайки, старые тисовые изгороди и цветники, на которых цвели всеми красками великолепные георгины.

Мы подъехали ко входной двери, и Дэвид сказал:

– Подожди здесь минутку, Саманта, я только хочу проверить, все ли подготовлено к нашему приезду.

Мне было интересно узнать, кто владелец этого дома, и я подумала, что всякий, живущий в таком окружении, должен быть очень счастлив.

Вдалеке видны были синие гряды холмов, а сам дом был окружен деревьями. Многие из них были очень старые, и, наверное, стояли здесь веками.

Из дома вышел улыбающийся Дэвид.

– Все в порядке, – сказал он. – Входи. Нас ждет холодный ленч, и мы будем обслуживать себя сами. Я надеюсь, ты ничего не имеешь против?

– О нет! Конечно, нет!

Дэвид предложил мне подняться на второй этаж, чтобы помыть руки и привести себя в порядок. Лестница была очень старинная, с перилами из резного дуба, а балясины на конце каждого марша представляли собой причудливо вырезанные фигурки животных. Холл был обшит деревянными панелями, на стенах висели старинные портреты, изображавшие красивых женщин и внушительного вида мужчин, большинство из которых было в военной форме.

Спальня была великолепная, с низким потолком и нишей с окном, выходящим в английский сад с солнечными часами. Здесь находилась кровать с четырьмя стойками и балдахином из синего бархата. В комнате стоял сладкий смешанный запах, заставивший меня с тоской вспомнить о доме и о нашем саде, где мама выращивала розы и лаванду.

Я сошла вниз и увидела Дэвида, который ждал меня в холле.

– Я покажу тебе дом после ленча, – сказал он, – а сейчас нам, пожалуй, надо подкрепиться, потому что я очень проголодался.

– Боюсь, завтрак, которым я тебя угостила, был не слишком сытный.

– Ты сделала все, что могла, но я ведь все еще расту, и мне надо есть побольше.

Мы посмеялись, а потом он повел меня в столовую, также обшитую деревянными панелями, с толстыми балками на потолке и со старинным камином. В столовой стоял обеденный стол с двумя приборами на одном его конце, где разместилась целая коллекция блюд. Тут были и холодная ветчина, и цыпленок в майонезе с восхитительным салатом к нему, а вместо пудинга – яблочные меренги, которых я не пробовала уже много лет.

– Яблоки, вероятно, из здешнего сада, – предположила я.

– Наверняка! – ответил Дэвид. – Хозяева не знали о нашем приезде, пока я не позвонил им сегодня утром перед завтраком, так что у них едва ли было время на посещение магазинов.

– Почему? Разве деревня далеко отсюда?

– Около двух миль.

– Я вижу, тебе хорошо знакомы эти места, – заметила я.

– Это поместье принадлежало одному из моих родственников, – ответил Дэвид, – потому-то я и хочу показать его тебе.

– По-моему, это один самых прекрасных домов, какие только мне приходилось видеть, – сказала я.

К ленчу было подано также белое вино и стилтонский сыр, который понравился Дэвиду гораздо больше, чем яблочные меренги.

Когда мы кончили есть, Дэвид сказал:

– А теперь, Саманта, я хочу показать тебе дом.

– Фамилия твоего родственника, который жил здесь, тоже Дарэм? – спросила я.

– Нет, – ответил Дэвид, – его имя было Уайткомб, лорд Уайткомб.

Я была несколько удивлена, потому что, хотя все только и говорили о Дэвиде, никто ни разу не упоминал о его родственных связях. Я знала, что в обществе немало снобов, и потому мне показалось странным, что никто ни разу даже не заикнулся о том, что Дэвид в родстве с лордами. Но я не стала ничего выяснять, а Дэвид повел меня обратно в холл и открыл дверь, ведущую в гостиную.

Это была прелестная комната с белыми панелями и высокими французскими окнами, выходящими в сад. Мебель была несколько старомодная, но удобная, а ситцевая обивка не первой молодости напоминала мне о нашей мебели в Литл-Пулбруке. У дома был очень обжитой вид, здесь было уютно, хотя мне показалось, что некоторые чехлы сильно выцвели, а у иных ковров довольно потертый вид, но все это вместе как нельзя лучше гармонировало с почтенным возрастом самого дома.

Через гостиную мы прошли в библиотеку, и я не смогла удержаться от восторженного восклицания при виде огромного количества книг.

Далее мы очутились в оружейном зале с большим столом посередине и застекленными шкафами, в которых хранили оружие, когда его не требовалось пускать в дело.

Мы поднялись наверх, и здесь я могла убедиться, что все комнаты в доме такие же очаровательные, как та, в которой я приводила себя в порядок перед ленчем. К тому же, у них были очень романтические названия. Например, здесь была комната королевы,и Дэвид объяснил мне, что существует предание, будто в ней однажды останавливалась королева Елизавета. Была здесь и комната герцогаи комната капитана,в честь моряка, который командовал кораблем во времена первого герцога Мальборо. Двери всех комнат выходили в длинный коридор, в конце которого находилась обитая сукном дверь. Дэвид открыл ее, и я подумала, что мы идем на половину прислуги, но вместо этого мы очутились в детской.

Она была точь-в-точь как в замке, до того как его купили Баттерворты, где ребенком играл папа, или на мою собственную детскую в усадьбе священника, только она была намного меньше. Удобное кресло-качалка стояло перед камином с медной решеткой, на которой можно было сушить детскую одежду, и тут же находился экран, покрытый переводными картинками и рождественскими открытками.

В углу детской комнаты находилась игрушечная крепость, по виду старинная, и, очевидно, принадлежавшая какому-нибудь мальчику сотни лет назад, а перед окном стояла качалка-лошадь, у которой был оторван хвост.

Посреди комнаты разместился стол, покрытый тяжелой скатертью. Открытая дверь вела в спаленку с узкой койкой для няни и детской кроваткой с откидными краями.

– Какая прелестная детская! – воскликнула я, обращаясь к Дэвиду.

Я подошла к игрушечной крепости и увидела шкаф рядом с нею. Я открыла дверцы; здесь, как я и ожидала, находились игрушки. Тут были строительные кубики с отбитыми углами, скакалка, волчок, ящик с оловянными солдатиками и плюшевый мишка. Я подобрала медвежонка и взяла его в руки.

– Он точь-в-точь как мой мишка, только у моего не хватало одного глаза, и я боялась, как бы он не ослеп, – сказала я.

– Иди сюда, Саманта, – откликнулся Дэвид. – Я хочу поговорить с тобой.

Он сказал это таким странным тоном, что я невольно обернулась. Он стоял посреди детской.

– О чем? – спросила я.

– Давай сядем, – предложил Дэвид.

У окна стоял небольшой диван с ситцевой обивкой, и мы сели на него. Мишку, который был у меня в руках, я положила к себе на колени.

– Прошлой ночью, Саманта, – начал Дэвид, – ты рассказала мне о себе. Мне тоже нужно тебе многое рассказать.

Меня несколько встревожил его серьезный тон. Он не смотрел на меня, а немного погодя произнес:

– Наверное, я должен начать с извинения. Уже через две минуты после того, как ты в тот день убежала от меня, я понял, что вел себя грубо, жестоко, если не сказать преступно. – Я попыталась запротестовать, но он продолжал: – Мне нет прощения за то, что я тебе наговорил, Саманта, но, может быть, ты поймешь, почему я вел себя таким образом, когда я расскажу о себе. Мне уже давно следовало это сделать. Я воспитывался в доме дяди, потому что мои родители умерли, когда я был еще совсем ребенком. Я любил тетку, как родную мать. Она была добрым и кротким созданием, но дядя был суровым и непреклонным человеком. Одно время он командовал гвардейским полком и поэтому обращался со мной так, словно я был новобранцем, нуждающимся в муштре.

Пока тетка была жива, она, как я догадываюсь, защищала меня от гнева дяди, но когда она умерла, я понял, что жить с ним под одной крышей невозможно. Я оставил школу, а когда началась война, вступил в армию, хотя мне не было еще и восемнадцати лет. И сразу же я попал во Францию и провел там в окопах четыре месяца, до самого конца войны. Война явилась крушением всех моих идеалов, она разрушила все, во что я верил.

Дэвид глубоко вздохнул, словно вспоминая весь ужас минувшего, затем заговорил вновь:

– Когда война закончилась, дядя захотел, чтобы я продолжил службу в полку или поступил учиться в Оксфорд. Но у меня не было никакого желания продолжать учебу, и я был сыт по горло солдатчиной. Мы крупно поспорили. Он был возмущен тем, что я не согласен подчиниться его желанию. Но принуждать меня было бесполезно: я всегда бунтовал против существующего порядка вещей, особенно после того, чего насмотрелся во Франции.

Я сказал дяде, что попытаюсь прожить без его помощи и что он, как опекун, может держать при себе мои деньги до моего совершеннолетия. А потом я вернусь и потребую их.

Это, должно быть, прозвучало очень дерзко и, я полагаю, дядя захотел проучить меня. Он решил, что мне полезно будет убедиться, насколько я завишу от него. Он в буквальном смысле вышвырнул меня вон без единого шиллинга! К счастью, у меня в банке была сотня фунтов, и с этими деньгами я вместе с другом пустился бродить по свету. Мы шли пешком, ездили автостопом и сами зарабатывали себе на жизнь. Теперь я даже не могу припомнить все занятия, которые я тогда перепробовал.

Кое-что в той нашей жизни было забавно, кое-что невыносимо и ужасно, но я выстоял, потому что не хотел сдаваться. К тому времени, как мне исполнилось двадцать лет, я успел многое повидать и на собственных ошибках научился справляться с трудностями.

Один мой друг в Сингапуре предложил мне написать статью и отослать ее в одну из английских газет. Я послушался его совета, и редакция с готовностью приняла мою статью, причем заплатили мне гораздо больше, чем я ожидал.

В течение года я непрерывно писал статьи для газет многих стран. Конечно, я не нажил этим состояния, но стал жить получше, чем прежде.

Я изменил фамилию, потому что, покинув Англию, не желал иметь никаких преимуществ из-за того, что я племянник лорда Уайткомба. Фамилия семьи была Дан, а я изменил свою на Дарэм. Я находился вдали от Англии шесть лет. Вернувшись, я написал свою первую книгу. Это было нечто среднее между путевыми заметками и автобиографией, но некоторые разделы книги относились к жанру чистой беллетристики. Поскольку книга имела успех, я пришел к выводу, что мне нравится это занятие. Достигнув совершеннолетия, я потребовал от дяди причитавшееся мне наследство. Встретившись с ним, я обнаружил, что с тех пор, как мы с ним виделись, он сильно сдал. Я больше не боялся его. Я увидел, что он всего-навсего ограниченный, вздорный старик, с которым я не хочу иметь ничего общего.

Пробыв некоторое время в Англии, я снова уехал за границу. Я написал еще одну книгу о путешествии, а потом опубликовал роман «Стервятники клюют свои кости».

Дэвид глубоко вздохнул.

– Как ты знаешь, Саманта, роман этот имел шумный успех. Я стал известен, и это в конце концов вскружило мне голову.

Я пробормотала что-то вроде протеста, а он продолжал:

– После того, как ты убежала и я не смог тебя найти, я понял, до чего стал избалованным и тщеславным. Мое имя не сходило со страниц газет, обо мне повсюду говорили как о незаурядной личности, и из-за всего этого я слишком много возомнил о себе! И конечно, Саманта, ты поймешь, если я скажу, что у меня было много женщин. В моей жизни женщины были постоянно, но ни одна из них не значила для меня слишком много, я не задерживался надолго ни с одной, потому что не находил среди них той, которая могла бы сделать меня счастливым…

Затем он глухо сказал:

– Так было… пока я не встретил тебя.

Я сидела, глядя на него и крепко прижимая к себе плюшевого медвежонка, точно ища у него защиты.

– Ты так прелестна, Саманта, и так не похожа на женщин, которых я до этого встречал, что я был пленен с первой же минуты нашей встречи. Но я понял это не сразу.

– Чего ты… не понял? – спросила я.

– Что ты – воплощение всего того, чего я хотел, о чем мечтал, надеясь, что где-то в мире существует моя женщина, которая станет частью меня самого, – ответил он. – Наверное, ты была настолько незаурядна, что я сразу не смог понять этого, тем более, что мое самомнение не знало границ. – Не дав мне возразить, Дэвид быстро добавил: – Нет, нет, это правда. Я вообразил себя неотразимым. И потому, Саманта, я не смог понять, что твои принципы могут значить куда больше, чем мое желание обладать тобой. Это утверждение, выраженное словами, звучит абсурдно, не так ли? Но это правда. Но знал, что ты любишь меня, что ты принадлежишь мне как никакая другая женщина до этого, и это давало мне ощущение власти над тобой.

По-моему, в каждом человеке есть какая-то жестокость. И вот эта-то жестокость в сочетании с моим желанием показать свою власть над тобой заставляла меня постоянно с помощью беспощадных слов гасить сияние радости на твоем лице.

У тебя очень выразительные глаза, Саманта, и они отражают каждое движение твоей души. И временами я не мог устоять против желания причинить тебе боль, потому что твои чувства так ясно отражались в них, а мне хотелось ощутить свою безграничную власть над тобой. Но вот ты бросила мне вызов, и мне трудно было примириться с тем, что я не смог заставить тебя сделать то, чего я хотел.

В тот день, когда я позвонил тебе и сообщил, что уезжаю в Америку, первым моим чувством, хотя я и был в восторге оттого, что по моей книге будут снимать фильм, было жуткое чувство утраты: ведь мне приходилось расставаться с тобой. Но я не сказал тебе об этом! Я был слишком занят самолюбованием, тем, что я способен пожертвовать даже любовью, а Бог свидетель, я любил тебя, Саманта!

В голосе его ощущалась нестерпимая боль, и это заставило меня сказать:

– Не надо так расстраиваться, Дэвид.

– Расстраиваться? – повторил он. – Как ты думаешь, что я пережил, когда не мог найти тебя? Когда я думал, что потерял тебя навсегда, и до меня дошло, насколько я был глуп? Не только глуп, но и жесток! Я понял, что не имею права на любовь и достоин лишь полного и безусловного презрения!

– Нет, нет, Дэвид! – пробормотала я.

– Это правда, – сказал он. – Я взглянул на себя со стороны и обнаружил весьма неприглядную личность. А ведь я и не подозревал, что она существует.

Помолчав немного, Дэвид продолжал:

– Оскар Уайльд сказал: «Человек убивает того, кого любит». Я был зол на тебя, Саманта, я хотел причинить тебе боль из-за того, что ты не согласилась подчиниться мне, и еще потому, что ты по неведению несправедливо обвинила меня. Все это заставило меня быть жестоким с тобой, и в этом я преуспел!

Он посмотрел на меня и сказал:

– Прежде всего я хочу, чтобы ты знала, что Беттина Лейтон не ехала со мной в Америку в качестве моей любовницы. Много лет назад у нас с ней действительно был роман, который мало что значил для нас обоих. Потом я познакомил ее с моим издателем Фрэнком Лейтоном, и она вышла за него замуж. Когда я получил телеграмму с просьбой приехать в Голливуд, Лейтон сказал, что они с Беттиной поедут вместе со мной.

Я легонько вскрикнула, и Дэвид сказал:

– Но то, что ты так подумала, было вполне объяснимо, особенно после моего поведения в Брэй-парке, но это лишь распалило мой гнев, поскольку в душе я сознавал, что ты была вправе огорчаться и что я вел себя, как последний хам.

– О нет, Дэвид! – снова сказала я.

– Это правда, – резко возразил он. – Ты думаешь, я не знаю, что был достоин презрения? И поэтому, Саманта, я причинил тебе боль, и в этом своем стремлении ранить тебя я наказал не только тебя, но прежде всего самого себя. Видишь ли, моя дорогая, – сказал он, и в голосе его послышались теплые нотки, – больше всего мне нравилась в тебе твоя наивность. Я никогда еще не встречал женщины менее самоуверенной, более нежной, более уступчивой и словно не ведающей о силе своей красоты. Я любил тебя за это, и мне так многому хотелось научить тебя! Но более всего я любил тебя за твою невинность. И поняв это, я не должен был пытаться совратить тебя, нет, я должен был пасть не колени и возблагодарить Всевышнего за то, что встретил тебя.

Я удивленно взглянула на Дэвида.

– Ты хочешь сказать, что моя неопытность… больше не смущает тебя?

– А ты думаешь, я хотел бы видеть тебя другой? – свирепо спросил Дэвид. – Я люблю тебя, Саманта, и убью всякого, кто посмеет дотронуться до тебя! Ты моя! Моя с того самого мгновения, когда мы впервые поцеловались на набережной. Это был удивительный, волшебный поцелуй, которого я никогда не смогу забыть!

Он издал восклицание, в котором слышалась боль, а потом обнял меня и крепко прижал к себе.

– Я не могу передать тебе, что это такое – знать, что из-за моей преступной глупости ты могла навсегда исчезнуть из моей жизни. Я мог бы убить Виктора Фитцроя за то, что он увез тебя в Париж, если бы я не был бесконечно благодарен ему за то, что он привез тебя обратно нетронутой, и ты все еще моя Саманта, какой хотела быть всегда.

– Но ты, должно быть, все еще считаешь… меня скучной, – прошептала я.

Голос у меня дрожал от волнения, потому что руки Дэвида обнимали меня, а его губы были так близко от моих.

– Я ведь влюблен, Саманта, – ответил Дэвид. – Я и представить себе не мог, что способен так влюбиться. Говорят, тот, кого любишь, никогда не может казаться скучным. Ты очаровала меня, моя дорогая, в тебе все так совершенно, так неповторимо! Ты так не похожа на других женщин!

– О Дэвид! – пробормотала я.

– Я не достоин тебя. Будь ты хоть сколько-нибудь рассудительна, ты попросту прогнала бы меня. Но я знаю, что ты великодушна, что ты простишь меня и скажешь, что согласна выйти за меня замуж. Не так ли?

В его голосе вновь появились столь хорошо знакомые мне властные нотки. Он продолжал:

– Видишь ли, моя дорогая, я не могу жить без тебя. И я, конечно, не мог бы жить совершенно один в этом громадном доме.

– Здесь? – удивилась я.

– Мой дядя умер, – ответил Дэвид, – и я унаследовал это поместье. И вышло так, что я теперь новый лорд Уайткомб! – Я раскрыла рот от изумления, а он продолжал: – Не покажется ли тебе скучным, Саманта, жить здесь, в двух милях от ближайшей деревни? Я не могу позволить тебе жить в Лондоне, для этого ты слишком прекрасна! Я задумал написать несколько книг, и некоторые из них будут экранизированы. Голливуд уже купил права на них, но если мы поедем туда, то только вместе! Без тебя я никуда не поеду, я лучше предпочту остаться здесь. Без тебя я буду очень одинок и очень несчастлив, моя прелесть!

Он заглянул мне в глаза, которые, должно быть, сияли радостью от его слов. Затем внезапно, словно что-то прорвалось внутри него, он крепко прижал меня к себе, и его губы приникли к моим. Он целовал меня неистово, страстно, и это было еще более упоительно, чем когда-либо прежде. Я никогда не думала, что можно испытывать подобное блаженство и не умереть от счастья. Потом Дэвид поднял голову:

– Я обожаю тебя! – сказал он. – Моя любимая, прекрасная, невинная девочка!

Затем он стал целовать мои глаза, уши, нос, подбородок и то место на шее, где у меня от волнения билась небольшая жилка. Его поцелуи вызывали у меня еще большую дрожь, чем прежде. Затем его губы приникли к моим. Мне казалось, что он вознес меня к солнцу.

Наконец голосом, изменившемся до неузнаваемости, Дэвид сказал:

– Ты согласна выйти за меня замуж? Пожалуйста, скажи «да», Саманта!

Я обвила руками его шею и приблизила его губы к своим.

– Я согласна… но с одним условием.

– Каким? – спросил Дэвид.

– Что ты научишь меня, как наполнить эту чудесную детскую комнату… множеством… наших малышей, – прошептала я.