Текст книги "Скажи «да», Саманта"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– Конечно рада, дорогая! Мне очень хотелось иметь ребенка, и я мечтала, что если это будет девочка, то непременно красавица. – Мама обняла меня. – Мне так надоели эти простенькие, заурядные девчушки, которых я обучала в воскресной школе, что мне хотелось, чтобы моя дочь была похожа на принцессу из волшебной сказки. И ты действительно была на нее похожа, Саманта.
– Я так рада! – вскричала я.
– И когда ты родилась, я сказала твоему отцу: «Мне хочется дать нашей дочери какое-нибудь необыкновенное имя, чтобы она отличалась от всех других детей». – Мама помолчала, а затем продолжала рассказ: – Твой отец хотел назвать тебя Мэри в честь своей матери и Люси в честь сестры.
– Я ненавижу эти имена! – воскликнула я. – Но ты все-таки дала их мне.
– Да, – ответила мама. – Это потому, что я любила твоего отца, и мне не хотелось его разочаровывать. При крещении тебя назвали Мэри Люси, но к ним я прибавила еще имя Саманта, потому что это было самое прекрасное, необыкновенное имя из всех, которые я когда-либо слышала.
Впоследствии я всегда игнорировала эти скучные имена Мэри Люси, и прибегала к ним, лишь когда мне нужно было подписывать свои контрольные работы в школе.
Я все еще разглядывала себя в зеркало, когда дверь отворилась и в гостиную вошел Джайлз. В руках у него был фотоаппарат, а под мышкой тренога.
Он стал устанавливать свою аппаратуру, сердито ворча при этом:
– Не люблю делать снимки где бы то ни было, кроме своей студии. Мне требуется освещение и фон. Я вижу вас на фоне сверкающего серебра и хрустальных канделябров над головой. Я вижу вас лежащей на тигровой шкуре. Я предложил бы вам откинуться на черные атласные подушки, а на заднем плане развевались бы белые воздушные шары.
– Вы продаете свои фотографии? – спросила я.
– Конечно, – ответил он. – У меня постоянный контракт с журналом «Вог». Но все другие журналы тоже стремятся заполучить снимки, сделанные Джайлзом Барятинским. И, уверяю вас, они платят мне немалые деньги.
Он заставлял меня сидеть, стоять и лежать на ковре. Я ужасно боялась, что кто-нибудь войдет в гостиную. Мое поведение наверняка вызвало бы удивление.
Джайлз отрывисто бросал приказания, и, хотя я чувствовала угрызения совести из-за того, что не помогаю на базаре, не повиноваться ему было невозможно.
Наконец, отсняв, наверное, кадров сто, он поинтересовался:
– Когда вы сможете приехать в Лондон?
– Приехать в Лондон? – тупо переспросила я.
– Я нанимаю вас на работу. Хочу, чтобы вы стали одной из моих фотомоделей. Мне как раз нужна девушка вашего типа. У меня уже есть блондинка и брюнетка. А теперь будете и вы.
– Это невозможно! – ответила я. – Здесь мой дом.
– Не будьте дурочкой, – возразил он. – Вы не можете всю жизнь оставаться в вашем Литл-Паддельдоке, или как там называется эта дыра.
Я рассмеялась тому, что он так забавно переврал название нашей деревни, но тем не менее ответила вполне серьезно:
– Я должна заботиться об отце. Он и слышать не захочет о том, чтобы я уехала в Лондон.
– Мне придется поговорить с ним, – сказал Джайлз, – пойдемте!
Он взял свою аппаратуру, и я пошла за ним.
Мне еще предстояло узнать, что если Джайлз говорит «пойдемте!» таким тоном, то вам не остается ничего другого, как только повиноваться ему.
Я взяла свою шляпку.
Джайлз повернулся ко мне и сказал:
– Не будем терять времени. – А потом добавил: – И Бога ради, когда вернетесь домой, сожгите этот чудовищный головной убор. Меня тошнит от одного его вида.
Раздумье третье
Когда я смотрю на себя теперь, мне трудно даже вспомнить, какой я была, когда Джайлз впервые увидел меня.
В платье от Хартнелла юбка цвета желтого смарагда заткана тигриными лилиями с блестящими лепестками и тычинками. На спине очень глубокий, доходящий до талии вырез, а корсаж украшен желтыми смарагдами и вышит золотым бисером, что как нельзя лучше подходит к цвету моих волос. Сзади подол платья доходит до пола, а спереди приподнят до щиколотки, приоткрывая желтые атласные туфельки. Ажурные чулки до такой степени прозрачны, что нога в них оголена почти до неприличия.
Когда я только приехала в Лондон, Джайлз велел мне сделать короткую стрижку, но теперь волосы у меня отросли. Они разделены слева на пробор, пышной волной взбиты над лбом и завиты кудряшками на затылке.
Газетчики из светской хроники утверждают, что во мне есть что-то обольстительное. Все их описания моей особы начинаются со слов «Обольстительная Саманта Клайд» или «Загадочная Саманта Клайд». Иногда они выражаются даже более романтично. Особенно понравилось мне начало одной статьи, где было сказано: «Саманта Клайд, полная скрытого огня и таинственная, как туман на горных вершинах». Первое время, робея перед Джайлзом, я взглядывала на него чуть искоса, и этот взгляд казался газетчикам «загадочным», а когда я смотрю из-под полуопущенных ресниц, они называют меня «экстравагантной».
Я и правда часто опускаю глаза просто от смущения, но газетчики об этом, конечно, не догадываются и считают меня средоточием всяческих мирских соблазнов, что, к сожалению, далеко от истины.
Надеюсь, Джайлз будет доволен тем, как я сегодня выгляжу. Иногда он бывает несносен, особенно когда ему кажется, что наряд мне не к лицу. Но Хартнелл убежден, что «Тигровая Лилия» – так называется эта модель – словно для меня сшита, и у него на показах ее демонстрирую только я.
Когда-нибудь я напишу книгу, в которой расскажу о своей судьбе и об удивительных событиях моей жизни. Я назову ее так: «Скажите «да», Саманта», потому что именно с этими словами люди часто обращаются ко мне. Но первым мне их сказал Джайлз, когда мы вместе с ним шли из замка, возвращаясь на церковный базар. Он заявил:
– Я собираюсь сказать вашему отцу, что вам непременно надо поехать со мной в Лондон. Ведь вы этого хотите, не так ли? – Я ничего не ответила, и тогда он настойчиво добавил: – Вы должны ехать! Вы не можете вечно оставаться в этом Богом забытом месте! Скажите «да», Саманта, и поставим на этом точку!
Но я не смогла сказать ни «да», ни «нет».
Придя на церковный базар, мы узнали, что папа пошел домой отнести выручку, собранную после ленча.
– Он вернется сюда попозже, – сказала мне одна из помощниц.
Но Джайлз не захотел ждать.
– Покажите мне дорогу к усадьбе викария, – сказал он, и мы пошли по деревне, а затем свернули на лужайку.
– Почему вы гостите в замке? – спросила я. Потом, спохватившись, что вопрос мой прозвучал несколько бестактно, я поспешила добавить: – Обычно друзья леди Баттерворт гораздо старше.
– Сегодня вечером в Челтенхэме состоится большой благотворительный бал, – ответил Джайлз, – и графиня Крум, председательница местного благотворительного комитета, попросила всех окрестных жителей принять у себя ее друзей из Лондона.
Теперь мне стало ясно, отчего леди Баттерворт в таком ажиотаже из-за своих гостей. Она уже давно страстно желала сблизиться с Крумами. Но я подумала, что они вряд ли станут обращать на нее внимание после того, как помощь им будет больше не нужна.
Усадьба викария находилась рядом с уродливой викторианской церковью, которая была возведена после того, как стоявшее на этом месте древнее сооружение эпохи норманнов превратилось в руины. Мне никогда не нравился ее уродливый интерьер, я вообще с самого детства инстинктивно не выносила ничего безобразного.
Джайлзу предстояло открыть для меня целый мир красоты, о существовании которого я даже не подозревала. Но в тот момент меня лишь отпугивала его настойчивость. Я никак не могла поверить, что он и в самом деле хочет увезти меня в Лондон, как не верила и тому, что папа отпустит меня с ним.
Мы застали папу в его кабинете. Он сидел за письменным столом и сортировал деньги, складывая столбиками серебро и медь.
Когда мы вошли, он сказал, не поднимая головы:
– Я занят, Саманта, но ты можешь принести мне сюда чашку чая.
– Я привела гостя, папа, – ответила я. – Он хочет поговорить с тобой.
Отец нетерпеливо обернулся, но, увидев Джайлза, такого элегантного и казавшегося столь неуместным в этом убогом обшарпанном кабинете, нехотя поднялся с места.
– Меня зовут Джайлз Барятинский, я нахожусь с визитом в замке, – сказал Джайлз, – и я хотел бы поговорить с вами, викарий.
Папа выразительно посмотрел на меня, и я повернулась к двери, чтобы уйти.
Но Джайлз заметил:
– Я бы предпочел, чтобы Саманта осталась здесь.
Я увидела, что папа чуть приподнял брови, удивляясь не только тому, что Джайлз попросил меня остаться, но и тому, что он назвал меня просто по имени. У нас в Литл-Пулбруке к людям обращались по имени после многих лет знакомства.
– Прошу вас, садитесь, мистер Барятинский, – спустя минуту сказал папа.
Джайлз опустился на подлокотник кожаного кресла.
– Я хочу сказать вам, викарий, – начал он, – что ваша дочь – одна из самых очаровательных женщин, каких я когда-либо видел, и она произведет фурор на том поприще, которое я намерен ей предложить.
Бедный папа выглядел совершенно ошарашенным. Но Джайлз, не давая ему опомниться, продолжал говорить. Он объяснил, что сейчас существует большой спрос на фотогеничных молодых женщин, которые могут носить красивые платья, с тем чтобы их фотографии появлялись на страницах журналов с глянцевыми обложками. Перед ними открываются большие возможности, потому что их также могут использовать в качестве манекенщиц на показах моды.
– Разумеется, такие модные дома, как «Молинью», «Ревилл» и «Хартнелл» имеют в штате собственных манекенщиц, – пояснил Джайлз, – но когда они устраивают грандиозные показы, им приходится приглашать девушек со стороны. – Он бросил на меня взгляд и продолжал: – Я владею собственным фотоагентством. Его услуги очень дороги и доступны далеко не каждому. В настоящий момент у меня есть две фотомодели. Обе они по-своему очаровательны, но им не под силу справляться со всеми заказами, и потому я хотел бы нанять вашу дочь.
Джайлз умолк, чтобы перевести дух, однако папа так и не успел вставить ни слова, потому что Джайлз через минуту снова заговорил:
– Я буду платить ей по четыре фунта в неделю в течение всего года. Кроме того, она сможет легко заработать от десяти до пятнадцати фунтов на стороне, и от этого заработка ей придется отдавать мне всего лишь пятьдесят процентов.
Мы с папой раскрыли рот от изумления, что неудивительно, если учесть, что стипендия викария составляла всего триста фунтов в год, из которых приходилось еще выплачивать ренту за усадьбу.
– Неужели это возможно? – наконец спросил папа.
– Это лишь то, что ваша дочь сможет заработать по самым скромным подсчетам, – ответил Джайлз. – Я уверен, что со временем Саманта будет зарабатывать гораздо больше. Разумеется, у нее будут и расходы.
– А где она будет жить? – довольно неуверенно спросил папа.
Я очень удивилась, что он с ходу не отверг предложение Джайлза. Но тут папа, не дожидаясь ответа Джайлза, решительно заявил:
– Разумеется, Саманта не сможет жить одна. Ей только восемнадцать лет, и она всегда жила тихо и уединенно.
– Я понимаю… – начал Джайлз.
– И потому, господин Барятинский, – продолжал папа, не позволив Джайлзу перебить себя, – боюсь, что в данных обстоятельствах мне придется ответить отказом на ваше предложение. Я убежден, что если бы мать Саманты была жива, она согласилась бы со мной, что Лондон не самое подходящее место для молодой девушки.
Мне не верилось, что предложение Джайлза серьезно. Я не могла отделаться от чувства, что все это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Он наверняка просто-напросто разыгрывает нас, думала я. А может, он и в самом деле сумасшедший, как я заподозрила с самого начала? Но услыхав слова папы, я почувствовала легкое разочарование оттого, что не смогу поехать в Лондон и мне придется дальше жить в Литл-Пулбруке, носить не те платья и отделывать не те шляпки. И никто больше не скажет мне, что я обворожительна.
Однако я тогда еще не знала Джайлза. Мне было невдомек, что он всегда добивается того, что задумал.
– Я вполне понимаю ваши чувства, викарий, – сказал Джайлз примирительно. – Но не кажется ли вам, что вы несколько эгоистичны?
– Эгоистичен? – воскликнул папа.
А ведь он всегда тешил себя мыслью, что нет на свете человека бескорыстнее его! Он и в самом деле всегда в первую очередь думал о других.
– Назовите это случаем, судьбой или удачей, – продолжал Джайлз, – но у вас необыкновенно красивое дитя. И вы полагаете, будет честно с вашей стороны утаить ее от мира и держать постоянно при себе? Неужели вы хотите обречь ее на вечное прозябание в этой тихой заводи? – Он помолчал, а потом раздельно произнес: – Разве не говорится в Библии, что «не следует держать свет под спудом»? Вам посчастливилось, викарий, произвести на свет одно из самых прелестных созданий, какие только мне довелось видеть за всю мою карьеру.
Вероятно, этот последний довод и решил дело.
Они все еще долго говорили, но я видела, что папа уязвлен обвинением в эгоизме и в том, что он стоит у меня на пути, а Джайлз, нащупав это его слабое место, продолжал настаивать, пока наконец сопротивление отца не было сломлено.
– Саманта будет жить под надежным присмотром, – пообещал Джайлз. – В Лондоне есть пансион, куда я помещал и других девушек. Его хозяйка мой друг, она женщина весьма строгих правил. К тому же, уверяю вас, Саманте придется так много работать, что ей будет не до глупостей.
Это, как я поняла позднее, был один из самых излюбленных доводов Джайлза, в который он и сам неколебимо верил. Но в то время мы с папой были слишком несведущими, чтобы возражать Джайлзу или подвергать сомнению его слова.
Наконец я услышала, как отец сказал слабым голосом, явно сдаваясь:
– Когда вы хотите, чтобы Саманта приступила к работе?
– Немедленно, – безапелляционно заявил Джайлз. – На этой неделе. Собственно говоря, я хочу взять ее с собой в Лондон уже завтра вечером.
– Это невозможно! – воскликнули мы в один голос.
Но Джайлз стал разбивать наши доводы один за другим, и в конце концов мы капитулировали.
– У меня нет подходящей одежды, – пробормотала я, когда наше сопротивление было почти сломлено.
– Не хотите же вы тратить деньги на покупку всякого негодного тряпья, вроде того платья, которое сейчас на вас, – пренебрежительно заметил Джайлз. – Я постараюсь снабдить вас подходящей одеждой, как только мы приедем в Лондон. – Он бросил презрительный взгляд на мой зеленый муслин и продолжал: – А когда у вас появится хоть малейшее подобие вкуса, то вы легко сможете сами выбирать для себя вещи.
Я безропотно проглотила этот уничтожающий приговор моему новому платью, на которое я потратила столько времени и усилий! Я знала, что он был прав! И тут же меня охватил страх при мысли, что мне еще очень многому предстоит научиться. Тогда мне еще не было ясно так, как это ясно теперь, насколько я невежественна.
Раздумье четвертое
Джайлз должен быть здесь с минуты на минуту, так что мне лучше перейти в гостиную и дождаться его там.
Одно из преимуществ квартиры на первом этаже заключается в том, что вам не приходится заставлять ждать тех, кто за вами заезжает, а ему нет надобности заходить к вам в дом.
Собственно говоря, единственным, кто ненадолго заходил сюда, был Питер. Он приходил, чтобы повесить картины, которые прибыли в Лондон вместе с остальной мебелью из усадьбы викария.
Мне так хотелось, чтобы меня здесь окружали вещи, которые я знала всю жизнь. Разумеется, некоторые из них чересчур громоздки, как, например, кровать красного дерева, которая занимает почти всю спальню, так что тут негде повернуться. Но я не могла не привезти сюда эту кровать. Она была со мной с раннего детства. Я родилась в ней и помню то время, когда я малышкой много раз среди ночи прокрадывалась в мамину спальню и говорила:
– Мамочка… Там, в моей комнате… призрак!
– Глупости, Саманта! Никаких призраков не существует.
Мама говорила шепотом, чтобы не потревожить папу, спавшего рядом с ней.
– Наверное, это не призрак… а огромный домовой. Я слышу, как он шумит.
– Ну, ну, дорогая моя, ты же хорошо знаешь, что это всего лишь шум водопроводной трубы, – успокаивала меня мама.
– Все равно я… боюсь!
Это, само собой, означало, что мне должно быть позволено лечь в кровать к маме и папе, чтобы я могла почувствовать себя в полной безопасности.
И никогда с тех я не чувствовала себя более защищенной, чем в те минуты. Интересно, появилось бы у меня то же чувство защищенности, если бы я лежала, прижавшись к Дэвиду? Но я не хочу думать о том, что… Нет, нет, не хочу об этом думать!
Надо напудрить нос и подойти к окну посмотреть, не появился ли Джайлз.
Нет, пожалуй, больше не надо пудры. Я вспоминаю, как Дэвид однажды сказал:
– Я обожаю ваш маленький гордый носик, Саманта. – Я вся затрепетала от этих слов, но он тут же не преминул добавить шутливо, хотя и не без яда: – Он, конечно, такой же прямой и непреклонный, как ваши принципы, которые доводят меня до бешенства.
И я сразу же сникла. Восторг и счастье сменились чувством бессилия и пустотой, и мне захотелось плакать.
Но теперь это все уже в прошлом. Теперь я намереваюсь стать другой… По крайней мере надеюсь, что стану.
Джайлз еще не показался, но я подожду его у двери и выйду к нему навстречу, как только его автомобиль остановится у дома.
Мне нравится жить по-своему, в окружении дорогих мне вещей, и я бы не вынесла, если бы кто-то отозвался о них пренебрежительно, а я уверена, что так оно и будет. Я понимаю, что зеленый ковер, который висел в маминой комнате, изрядно потерт, цветы на нем слегка поблекли, но он часть меня. Я люблю его, так же как люблю мозаичный китайский комод из наборного дерева, о котором Питер сказал, что он очень ценный, люблю и мамину рабочую шкатулку времен королевы Анны, и старый стул с гобеленовой обшивкой, на котором часто сидел папа.
Я люблю все эти вещи, потому что они неотъемлемы от меня. И мне все равно, если Джайлз или кто-либо другой сочтут их старыми или изношенными. Но не хочу, чтобы мне говорили об этом в глаза.
А, вот и он! Наконец-то мы можем отправиться на этот ужасный светский раут. Интересно, скоро ли я смогу оттуда улизнуть? Джайлзу, правда, придется пробыть там до самого конца, но среди гостей наверняка найдется кто-нибудь, кто сможет отвезти меня домой вместо него.
Раздумье пятое
Когда Джайлз молчит, это означает, что он сильно не в духе. Но я даже рада этому, потому что мне тоже не хочется ни о чем говорить.
Автомобиль у него шикарный. Испанские автомобили всегда казались мне романтичными. Но все-таки мой любимый автомобиль – это «бентли». У всех блестящих молодых людей теперь есть «бентли», из-за этого их даже прозвали «мальчики бентли».
Когда я, очутившись в Лондоне, впервые ехала в «бентли», то чувствовала себя едва ли не светской дамой и ужасно важничала. К тому же у меня дух захватывало от скорости; с такой быстротой я никогда прежде не ездила.
Но «бентли» Дэвида увозил нас в наш собственный мир. Это была огненная колесница, в которой мы могли скрыться от всех, так что никто не знал, где мы, и не мог нам помешать.
Это было потаенное место наших мечтаний, сказочное облако. Мы возносились над миром и забывали о его существовании. Это было поистине седьмое небо на колесах, и тут я впервые узнала, что значит трепетать от любви.
Раздумье шестое
Эти первые недели моей жизни в Лондоне были полны впечатлений. Все было для меня ново, и на каждом шагу меня подстерегали сюрпризы. А самым большим сюрпризом было то, что папа вообще согласился отпустить меня в Лондон, хотя буквально через две минуты после того, как Джайлз покинул нас с торжествующей улыбкой на лице, страшно довольный тем, что добился своего, папа начал терзаться сомнениями.
– Надеюсь, Саманта, я поступил правильно, – то и дело повторял он.
Когда благотворительный базар закончился, мы вернулись домой и принялись за подгорелый мясной пирог, который миссис Харрис оставила нам в перекалившейся духовке.
Отец сидел за столом, и вид у него был до того озабоченный, что я тихонько сказала:
– Папочка, если ты не хочешь, чтобы я уезжала, то я останусь… здесь, с тобой.
– Нет, Саманта, – ответил он. – Я думаю, тебе надо ехать. Этот мистер Барятинский совершенно прав, говоря, что для тебя это шанс уехать из Литл-Пулбрука и повидать мир.
– Я не уверена, что хочу уезжать отсюда, – возразила я.
– Ну что ж, если тебе там будет плохо, ты всегда можешь вернуться домой, – сказал отец.
– Конечно, – согласилась я. – Я вернусь сразу же, как только заработаю достаточно денег, чтобы сменить духовку в кухонной плите, и тогда нам больше не придется есть пирог с подгорелой коркой.
Эти слова рассмешили отца, чего я собственно и добивалась. Но когда мы перешли в его кабинет, папа стал беспокойно ходить из угла в угол, а это означало, что ему не дает покоя какая-то мысль. Немного погодя он сказал:
– Я бы хотел, чтобы с нами сейчас была твоя мать и чтобы она могла поговорить с тобой, Саманта.
– О чем? – спросила я.
– Об этой поездке в Лондон, – ответил папа. – Ты ведь понимаешь, моя дорогая, что тебя там ждет немало трудностей и соблазнов, с которыми ты до сих пор не сталкивалась.
Папа старался не смотреть на меня, и я поняла, что его что-то смущает.
– Во-первых, ты очень хороша собой, Саманта, – сказал он, – и я предвижу, что найдется немало молодых людей, которые захотят сказать тебе об этом.
– Разве в этом есть что-то плохое? – спросила я.
– Нет, конечно, нет! – воскликнул он. – Но я не хотел бы, чтобы это вскружило тебе голову и ты стала вести себя так, что твоей маме это не понравилось бы.
– Зачем же я стану так себя вести? – возразила я. – Я всегда старалась вести себя таким образом, чтобы мама могла одобрить мое поведение.
– Да, знаю, – сказал папа. – Ты хорошая дочь, Саманта, но в Лондоне все может обернуться по-иному.
Он сказал это каким-то озабоченным тоном, и мне показалось, что он чего-то не договаривает.
– Что ты хочешь этим сказать, папа? – спросила я.
– Я хочу только предостеречь тебя, – ответил он. – Молодая девушка легко может сбиться с пути, особенно, если она красива.
– Ты хочешь сказать, что мужчины будут объясняться мне в любви?
После недолгого молчания папа сказал:
– Я надеюсь, Саманта, что в один прекрасный день ты влюбишься в кого-нибудь, выйдешь замуж и будешь по-настоящему счастлива, как были счастливы мы с твоей мамой. Тебе ведь известно, что у нее было много возможностей выйти замуж за кого-нибудь из более влиятельных и богатых мужчин, нежели я. Но как только мы встретились, то сразу поняли, что предназначены друг для друга.
– Мне бы хотелось, чтобы и со мной было то же самое, – мечтательно произнесла я.
– Надеюсь, что так и будет, – ответил папа, – и я стану молиться об этом, Саманта. Но я хочу, чтобы ты сберегла себя для того единственного человека, который станет смыслом твоей жизни.
– Одно я могу тебе обещать твердо, папа, – заявила я. – Я никогда не выйду замуж за человека, если не полюблю его всем сердцем.
– Надеюсь, – сказал папа. – Но, знаешь ли, молодые люди не всегда хотят… жениться.
Поразмыслив с минуту над его словами, я спросила:
– Ты хочешь сказать, что они захотят целоваться со мной и в то же время не будут влюблены в меня по-настоящему?
– Да, что-то в этом роде.
– Ну, я надеюсь, что смогу распознать, любят ли меня по-настоящему. Тебе нечего тревожиться обо мне, папа. Я уверена, что смогу за себя постоять.
Я и вправду верила в свои силы, пока не приехала в Лондон и не увидела, до чего огромен этот город и как он ошеломляет и подавляет человека.
Джайлз взял меня с собой, но он мало разговаривал со мной по дороге, а когда мы приехали в Лондон, то сразу же отвез меня прямо в пансион, о котором говорил и который находился в Южном Кенсингтоне.
Хозяйка, которая явно была от него без ума, оказалась женщиной средних лет, довольно сурового вида. Но когда Джайлз объяснил ей, что привез ей новую жилицу, она стала рассыпаться в любезностях.
– Мисс Клайд приехала из деревни, – говорил Джайлз. – Я обещал ее отцу, приходскому священнику, что вы присмотрите за ней и проследите, чтобы она не натворила глупостей.
– Разумеется, мистер Барятинский, – с уверенностью произнесла миссис Симпсон. – Ей будет очень хорошо в нашем небольшом дружеском кругу, к которому я причисляю всех моих постояльцев.
Когда Джайлз ушел, она повела меня наверх и, показав очень маленькую, неуютную комнатенку, сказала, что я могу снять ее за двадцать пять шиллингов в неделю плюс завтрак.
– За ужин полагается особая плата, – добавила она. – Все мои постояльцы едят ленч вне дома. Большинство из них так же, как вы, работают.
Показав мне ванную, она сообщила, что мне придется платить шесть пенсов всякий раз, когда я буду пользоваться ею. Затем она добавила:
– В доме имеется комната, где вы сможете принимать своих друзей. Надеюсь, вы понимаете, что они не должны быть допущены в вашу спальню.
Слово «друзей» она произнесла с какой-то странной интонацией, а я подумала, что едва ли кто-то захочет навещать меня в таком унылом и безрадостном месте. Но вслух я этого не сказала, а миссис Симпсон, спустя минуту добавила более суровым тоном:
– Кроме того, я не могу допустить, чтобы джентльмены находились в комнате для гостей после десяти часов вечера. Надеюсь, это понятно?
– Да, конечно, – ответила я. – Но поскольку я никого в Лондоне не знаю, то вряд ли кто-нибудь будет приходить ко мне в гости.
Она бросила на меня сердитый взгляд, словно подозревая, что я ее обманываю, и пошла отдать распоряжение привратнику принести мой багаж.
Я распаковала вещи и улеглась в постель. Должна признаться, что когда я лежала в темноте на твердом матрасе, меня вдруг охватила тоска по дому, и я пожалела, что согласилась на это предприятие. Мне хотелось снова оказаться в своей комнате, в своей уютной постельке, и знать, что я могу без страха думать о завтрашнем дне, потому что мне предстоит всего лишь встать пораньше, чтобы приготовить завтрак, а потом убрать беспорядок, оставшийся после базара.
Я вдруг поняла, что все это просто смешно. Как могла я, маленькая, заурядная Саманта Клайд, рассчитывать на то, что в Лондоне кто-нибудь сочтет меня не только обворожительной, но даже просто привлекательной? Теперь я была совершенно уверена в том, что когда Джайлз проявит отснятые пленки, он увидит, что я выгляжу просто ужасно. Да, надо признать, что в свой первый вечер в Лондоне я чувствовала себя крайне подавленной.
