Текст книги "Мистификации Софи Зильбер"

Автор книги: Барбара Фришмут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Шутки, перелетавшие из конца в конец, от одного к другому, не миновали теперь и Софи, и она показала себя достойной внучкой своей бабки Сидонии, каждый раз бросая в ответ острое словцо, за что нередко бывала вознаграждена дружным смехом окружающих. Софи сама удивлялась живости своего ума, безошибочной меткости своих ответов. А когда под конец ее стали поддразнивать, что она даже голая производит впечатление одетой, поскольку загар отчетливо отметил на ней контуры купальника, она сквиталась с насмешниками, заявив, что, будучи актрисой, не привыкла обходиться без модных аксессуаров.

Плыли они с такой быстротой, что Софи просто не верилось, как могли они за столь короткое время переплыть все озеро. «Надо мне будет завтра попробовать еще раз, – подумала она. – Либо озеро стало меньше, либо я открыла новый способ плаванья».

Они приближались уже к лугу на другом берегу, тамошний ресторанчик был погружен в глубокую тьму. Но плывший впереди фон Вассерталь вдруг поднял руку, призывая всех остановиться.

– Вот самое подходящее место, – сказал он.

Услышав эти слова, Амариллис Лугоцвет схватила Софи за руку, как раз вовремя, чтобы предостеречь ее от большой волны, которая накатила внезапно и, образовав вокруг них замкнутый вал, в таком положении застыла. Внутри вала вода еще колыхалась, но под ней, совсем близко к поверхности, просматривались рифы, покрытые мохнатыми водорослями, колыхавшимися вместе с водой. Это были те самые камни, что, в отличие от выступавших над водой, при устойчивой жаре и постепенном обмелении озёра представляли большую опасность для лодок.

Общество разделилось теперь на группы – каждая устроилась на каком-нибудь из камней, однако эти камни были расположены так близко один от другого, что можно было слышать соседей, не повышая голоса. Софи расслышала, как Альпинокс сказал: «Вода, земля, воздух и огонь», – и вдруг, откуда ни возьмись, по воде, между камнями, заплавали светильники – маленькие плошки, в которых горели благовонные масла.

Софи опять пребывала в том странном состоянии, какое было ей уже знакомо по прошлый вечерам, однако на этот раз ей казалось, будто она с самого начала понимает все гораздо яснее.

Амариллис Лугоцвет возвысила голос:

– Все мы пришли к единому мнению, что пора вам на что-то решиться. Каждый в своем решении свободен, и это его решение должно уважаться всеми. Наш совокупный жизненный опыт подсказывает нам, что необходима серьезная перемена, дабы установить новые взаимоотношения между существами и вещами. Курс развития, который взяли чужане и который они навязали всем существам и вещам, это курс разрушительный. А посему власть не может оставаться всецело в их руках. Она должна быть поделена. Слишком долго наслаждались мы удобствами безвластия, – значит, мы совиновны.

Волна безмолвного одобрения была ей ответом, и на несколько минут присутствующие как будто погрузились в размышления. Потом вдруг раздался нестройный хор голосов, словно все хотели ответить разом. И у Софи опять возникло ощущение, что сквозь ее голову пробегают различные потоки и в их плеске она различает отдельные фразы, не зная, по каким законам и правилам происходит отбор слов, доступных ее разумению.

– Ни одно отличное от них существо не постигло всю ненасытность чужан, пока не пало их жертвой.

– Хитрость они превратили в коварство, огонь превратили в ад, борьбу – в войну. – При слове «война» по воде прошла рябь, словно под налетевшим порывом ветра.

– Ни одно существо не обходилось так жестоко с себе подобными. Ни одно существо с таким пылом не преследовало себе подобных. Ни одно существо так часто не убивало себе подобных. Никого они так не боятся, как самих себя.

Софы охватил страх от всех этих слов, проникавших в ее сознание, но Амариллис Лугоцвет легонько коснулась ее руки.

С той стороны, где сидел Драконит, раздалось какое-то бормотанье, меньше всего похожее на одобрение.

– И мы в этом совиновны? Они постепенно разрушают все, из чего извлекают для себя пользу.

– Они уже не способны сами себе помочь, – сказал Альпинокс. – Их машины берут над ними верх. Они слишком далеко зашли на своем пути. Их мудрецы ничему их не научили, мудрость им отказала. Она светит им издали. Учения, им преподанные, оказались чересчур многозначными для того, чтобы найти себе применение, и чересчур однозначными, чтобы воспрепятствовать убийству.

– Их сила в той власти, которую они обрели над миром вещей. Их слабость в том, что им необходима любовь, дабы не прийти в отчаяние, – заявил фон Вассерталь.

– О да, любовь им необходима, – подхватила фрейлейн фон Триссельберг, – и они заразили любовью всех нас.

– Мы должны быть им благодарны за всякий основополагающий опыт, который они передают нам, – подала голос персиянка.

– Мы дали им себя соблазнить, – сказала дама из Англии, – они растрогали нас своими рассказами, словно мы существа того же порядка, что и они. А потом они нас изгнали, и мы даже обрадовались, что можем больше не вмешиваться в их дела.

– Мы стали к ним небрежны и, приняв тот образ, которым они нас наделили, замкнулись в своей узколичной сфере, – сказала какая-то дама, очень смахивавшая на француженку. – Мы перестали заниматься их делами и допустили, чтобы их фантазия выродилась в любопытство, чтобы они оказались не в состоянии представить себе, к чему приведут их изобретения, и лишь любопытствовали узнать, как они действуют.

– Они употребляют слова «всегда» и «никогда» и разучились радоваться тому, что для них достижимо, – вступил опять Альпинокс. – Их представления о мире стали сумбурными. Они успокаиваются, только если чем-то владеют. Но больше всего они стремятся владеть друг другом и этот тип владения называют счастьем.

– Пока еще никто из этих существ не наслаждался таким богатством. Да они вообще разучились наслаждаться.

– Тела их стали чувствительными и уязвимыми. Тяжкие недуги, которые они все успешнее подавляют, вылезают опять наружу в виде тысячи мелких недугов, но они пытаются заглушить и эти. Так они оказываются глухи к предостережению и не могут справиться со смертью, – произнесла Амариллис Лугоцвет, и губы ее, пока она говорила, слегка дрожали.

Софи почувствовала, как в ней зашевелился страх, и впервые подумала о бегстве. Но Амариллис Лугоцвет опять легонько коснулась ее руки.

Водяной вал был так высок, что увидеть происходящее внутри можно было бы разве что с горы, но никак не о дороги, огибавшей озеро. Вода была по-прежнему ласковой и приятной, и если Софи чуть-чуть познабливало, то лишь от речей, которые ей приходилось слушать. Она закрыла глаза, и голоса надвинулись на нее, – казалось, будто все говорящие адресуются именно к ней:

– Они способны переносить страдания, только видя страдания других. Страдание они превратили в культ, сулящий им очищение. Им нравится, когда перед ними совершают обряды этого культа.

– Одряхление всех и вся сделало их вялыми.

– Даже если б они захотели, то уже не сумели бы сами себе помочь. Их изобретения обратились против них самих. Время не ждет. Их фантазия истощилась. Гармония, о которой они порой мечтают, стала для них недостижимой. Чем хуже они уживаются друг с другом, тем более строгие требования предъявляют к обществу. Требуют от других того, на что ни один из них не способен. Их властолюбие не знает предела, равно как их зависть и алчность. Все прозрачнее делаются личины, которыми они маскируют свою жажду господства, но они верят в непроницаемость этих личин.

– Они изобрели войну, и она вошла в их собственные дома. Они подавляли друг друга, в каждый трепетал перед местью другого. Чем меньше они понимают друг друга, тем более схожими становятся между собой. Они истребили целые племена и народы только за то, что те избрали для себя более счастливый образ жизни.

– Они растратили свой ум на изобретение оружия, а на совершенствование общества ума у них не хватает.

– Простейшие дела стали для них настолько трудными, что любое животное превосходит их разумением. Они на грани гибели…

– Да и мы тоже, – изрекла Амариллис Лугоцвет. – Как все знают, наши судьбы тесно переплелись с их судьбами. Хотя мы древней, чем они, но от воплощения к воплощению все больше подвергались их влиянию. Хотя ваша сила много устойчивей и век наш много дольше, нам все-таки тоже поставлены границы.

Легкие волны набежали на Софи, омыв ее тело, и она открыла глаза.

– Что же нам теперь делать? – нетерпеливо спросила маленькая темнокожая дама, имени которой Софи не знала.

– Что каждому по силам, – ответила Амариллис Лугоцвет. – Мы взвесили возможность возвращения в материю, в вещи, возможность изменить свой облик. В наших силах придать иную форму вещам и заставить их сопротивляться чужанам. Мы можем вступить в союз с другими сознаньями и подорвать господство чужан. Но мы можем также принять облик их жен и детей и перераспределить власть, перераспределить ее таким образом, чтобы она больше не представляла опасности для всех.

– Мы можем попытаться кой-чему научить их – прежде всего, дружелюбию, умению сочувствовать и радоваться каждому живому существу и каждой вещи. Помочь им обрести единство и многообразие, взаимную поддержку и способы упрочения жизни. Мы можем посрамить их теории, обходясь без убийства, и избавить их от страха, отказавшись от всякого подавления. Мы можем смягчить их алчность, показав, что не владеем ими, можем погасить их зависть, показав, что жизнь принадлежит им самим. Мы можем так полно удовлетворять их любопытство, что их фантазия пробудится вновь и они смогут опять представить себе лучший образ бытия, нежели тот, который выпал им на долю.

– Протестую, – вдруг подал голос фон Вассерталь. – Досточтимая Амариллис, я вынужден упрекнуть вас в односторонности. Вы исходите из того, что каждый из нас, в связи с безотлагательной необходимостью перемен, готов помочь чужанам, приняв их собственный облик. Это не так. Что касается меня, то я свою стихию покидать не намерен.

– И я тоже, – вскричал Драконит. Он поднял вверх одну из плавающих плошек, осветив себе лицо. Амариллис Лугоцвет взглянула на Альпинокса.

– Что касается меня, – заявил последний, – то я свой облик изменю. – Сказав это, он словно заколебался, однако, секунду помолчав, продолжал: – Боюсь, что на этот раз не смогу присоединиться к вам, дорогая Амариллис, но полагаю, что даже в другом облике мы непременно опять встретимся.

Дамы взволнованно зашумели, высказываясь «за» или «против».

– Протест удовлетворяется, – спокойно сказала Амариллис Лугоцвет. – Решение каждого добровольно и должно уважаться всеми. Даже если речь идет о созданьях, которые вовсе не склонны к нам примкнуть.

В этот миг зазвучала чудесная музыка: на самом верху водяного вала показался крошечный флот и тотчас снова исчез, сопровождаемый дивными звуками. Какие-то звуки послышались и со стороны горы, словно где-то глубоко под землей раздавался приглушенный стук молотков, а по лесистому склону пробежал легкий ветерок, исторгнув у деревьев кряхтенье и стоны.

– Но мы все, собравшиеся здесь, – продолжала Амариллис Лугоцвет, – уговорились, что нынче ночью примем решение. – Она склонила голову, казалось, она вот-вот впадет в транс. То же сделали и остальные присутствующие, и Софи почувствовала, что сердце у нее готово остановиться. Перед ней еще раз промелькнула вся ее жизнь, и она представила себе, какая в этой жизни наступит перемена, лишь только она поселится в просторной квартире Зильбера.

Она увидела перед собой эту новую жизнь со всеми таящимися в ней возможностями. Голова у нее закружилась при мысли о многообразных требованиях, предъявляемых статусом оседлости, при мысли о том, что у нее есть сын, хотя она никогда не была матерью, о том, что у нее появятся друзья, появятся подруги, с которыми она из года в год будет делить один и тот же город. Одно видение за другим наплывали на нее, и каждое всецело завладевало ею – до тех пор, пока она не увидела себя почтенной старой женщиной, окруженной людьми, с которыми ее связывали определенные отношения, и эти отношения позволяли ей забывать или, по меньшей мере, легче переносить ее собственные невзгоды.

Когда Софи, опьяненная этими видениями будущего, пришла в себя, она сидела в старинной горнице за некрашеным деревянным столом между Амариллис Лугоцвет и Альпиноксом. Все остальные дамы и господа были тоже здесь и беседовали вполголоса, но вот уже до нее донесся тот светлый, веселый смех, которым ее так чаровали эти дамы.

Возле плиты с пылающим очагом стоял низкорослый человечек в местном костюме, которого ей уже приходилось видеть в отеле, – он жарил гольцов, насаженных на прутья, а Драконит тем временем обносил гостей водкой в маленьких чарочках. Странным казалось только одно: большинство присутствующих, в том числе и Софи, были не в своей обычной одежде, а в белых и серых пеленах, почти не осязаемых на ощупь.

– Угощайтесь, дорогая Софи, – сказал Альпинокс, когда на стол были поставлены первые жареные гольцы. – У вас наверняка разыгрался аппетит.

Софи с благодарностью принялась за поданную еду, – она в самом деле чувствовала себя очень голодной. Постепенно все присутствующие получили свою порцию рыбы, к которой была еще добавлена румяная жареная картошка. Фон Вассерталь меж тем достал и разлил вино, и все отдали должное поданным яствам и налиткам.

И пока они насыщались, раздалась опять знакомая им чудесная музыка, – инструменты парили под потолком и, казалось, играли сами собой. Да и дверь то и дело открывалась и закрывалась, хотя Софи не замечала, чтобы кто-нибудь входил или выходил.

Когда же трапеза кончилась, скрипки и флейты опустились на стол, а человек, возившийся у плиты, взялся за цитру и заиграл на ней, да так, что даже у Софи ноги запросились в пляс. Но поскольку дам было больше, чем мужчин, танцевали вначале как попало, врозь и вместе, а потом сомкнулись в большой хоровод, который кружился все быстрее и быстрее, пока Софи окончательно не потеряла сознание.

* * *

Проснувшись на следующее утро, она, правда, чувствовала себя немного вялой, но голова была ясная, а настроение – ровное и уверенное. В доме не слышалось ни звука. Из сада тоже не доносилось ни малейшего шума. Сперва она подумала, что, должно быть, еще рано, но когда, встав с постели, подошла к окну, то собственными глазами убедилась, что уже позднее утро.

И хотя мысль ее работала вполне четко, в теле чувствовалась усталость, и она забралась обратно в постель, чтобы еще немного поспать, однако ей это почему-то не удалось.

Одеваться ей пока еще не хотелось, поэтому она решила завтракать в постели, а уж потом она посмотрит. Вскоре после того, как она позвонила, явилась горничная с обычным завтраком.

– Все, наверное, еще спят? – благодушно спросила Софи, беря из рук горничной поднос.

– Вовсе нет, – ответила девушка. – Дамы и господа сегодня утром уехали. Новых гостей мы ожидаем лишь к вечеру и в последующие дни.

Софи словно обухом по голове ударили.

– Как… уехали? – спросила она. Девушка, по-видимому, была удивлена.

– Так вы же сами до рассвета справляли с ними отвальную. Я и то удивилась, – добавила она еще, – что эти дамы могли так рано подняться, они ведь всегда спали чуть ли не до обеда.

– Ах да, конечно, – ответила Софи, стараясь взять себя в руки. – Только я одна заспалась. – И она даже вымучила на лице некоторое подобие улыбки.

Когда горничная ушла, Софи обнаружила на подносе, под корзинкой с булочками, письмо. Она вскрыла его и прочла.

«Дорогая Софи! – было написано уже знакомым ей почерком.

Решения – странная вещь: раз приняв их, приходится выполнять. Тебе наш отъезд может показаться неожиданным и поспешным, но этому предшествовали долгие и серьезные размышления. Наше исчезновение, – ты его, несомненно, сочтешь внезапным, – имеет столь веские причины, что отсрочка была невозможна. Все мы сохраним к тебе дружескую привязанность и тебя не забудем. Сохрани и ты добрую память о нас. Желаем тебе приятно провести те дни, что ты еще намерена здесь пробыть.

С искренним расположением твоя Амариллис Лугоцвет».

Взгляд Софи секунду растерянно блуждал по комнате, пока не остановился на вазе, в которой так пышно цвели огненные лилии. Она была пуста. Значит, эти цветы все-таки не были нетленными. Возможно, они завяли еще вчера, и горничная их выбросила.

Она пыталась представить прошедшую ночь, по ей вспоминалось лишь обычное затянувшееся сборище в ресторане, продолжавшееся бог весть до каких пор. И на сей раз она тоже совершенно не помнила, когда и каким образом очутилась в постели, но к этому она уже привыкла. Та удивительная спокойная уверенность, с которой она проснулась, постепенно сменилась печалью, печалью разлуки с милыми ее сердцу существами, к которым она за это короткое время успела искренне привязаться.

Она стала раздумывать, как поступить теперь. Остаться, пожить еще немного в этом отеле, который постепенно начнет наполняться чужими, незнакомыми ей людьми? Или уехать и начать готовиться к новой жизни, привести в порядок квартиру Зильбера и осмотреться в непривычном окружении? Когда начнется театральный сезон, у нее на это уже не хватит времени. После долгих колебания она выбрала второе. Если она сейчас же начнет укладываться, можно еще успеть на вечерний поезд. И при мысли о том, как она вернется в квартиру Зильбера, которая отныне станет для нее настоящим домом, все ее существо прониклось еще не изведанной радостью.