Текст книги "Мистификации Софи Зильбер"

Автор книги: Барбара Фришмут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Сидония фон Вейтерслебен и Амариллис Лугоцвет подоспели как раз вовремя, чтобы получить представление о шествии, которое составлялось на площади у озера, между церковью и гостиницей. На возах, запряженных разукрашенными волами, сидели ряженые в масках, на каждом – особая группа.

Так, например, один воз был заполнен поварами, поварихами и прочей кухонной челядью – из старых башмаков, обрезков бумаги и других отбросов они готовили еду и швыряли ее в хохочущую толпу. Был свой воз и у горняков. Они тоже трудились – из картонной горы добывали руду, добычу их составляли металлические осколки снарядов, застрявшие в скалах во время войны. Вдруг Амариллис Лугоцвет увидела еще один воз и не поверила своим глазам. На нем были установлены декорации, изображавшие дно озера, а посредине восседал водяной, в окружении русалок, которые играли на затейливых инструментах, только эта музыка, к вящему веселью публики, звучала как кваканье лягушек, перемежавшееся стуком аистиных клювов. Хотя водяной и русалочки были в полумасках, у Амариллис Лугоцвет не оставалось никаких сомнений: она убедилась, что, советуясь с ней о костюмах, долговечные существа просто хотели ей польстить. Они сами прекрасно знали, что им нужно. И контакты с чужанами были у них, по всей видимости, тоже гораздо лучше, чем они хотели показать. Она вдруг с огорчением сообразила, что другие долговечные существа обосновались в этих местах задолго до нее, а ведь и она спустилась сюда с облаков много поколений тому назад.

Затем с ними поравнялась повозка с лесничими и охотниками, они весело замахали двум своим собратьям, приветствуя их и жестами приглашая сесть в повозку, во Сидония, желавшая сохранить свободу передвижения, отказалась. Они пропустили мимо себя все шествие, здесь восхищаясь каким-нибудь костюмом, там – интересной выдумкой, и, стоя на краю площади, обменивались замечаниями, во глаза Сидонии прежде всего высматривали некую маску, которой нигде не было видно.

Вместо того чтобы примкнуть к шествию и встать в конце его, они какое-то время шли с ним рядом, и когда передние повозки миновали «Оленя», Сидонии показалось, что оттуда выскочила цыганка и встала в процессию.

– Пойдем, – обратилась она к Амариллис Лугоцвет, на сей раз та оставила Макса-Фердинанда дома, – я ее видела, – и за руку потащила свою спутницу за собой, но улица в этом месте сужалась, и прошло немало времени, прежде чем им удалось протиснуться хотя бы через несколько рядов масок, шедших плотным строем. При этом всевозможные прачки, индианки или прелестные одалиски не раз хватали их за фалды, обвивали сзади руками, медленно поворачивали к себе, вымогая поцелуи, которыми те их безропотно наделяли, чтобы как можно скорее освободиться.

Когда они добрались до центра поселка, где улица опять становилась шире, им удалось протолкаться к повозкам, и как раз в том месте, где был поворот к дому Сидонии, она снова мельком увидела цыганскую принцессу – та шла вплотную за повозкой с русалками и обменивалась с ними веселыми шутками.

Умудренная опытом с Прозрачной, Амариллис Лугоцвет сознательно держалась теперь на таком расстоянии от повозки, что, хоть и видела ее, могла сразу же спрятаться за какой-нибудь группой масок, если бы фон Вассерталь взглянул в ее сторону.

После того как Сидония выследила цыганскую принцессу, ее уже было не удержать. Расталкивая ряд за рядом, добралась она до цыганки, и Амариллис Лугоцвет заметила, что Сидония, поравнявшись с цыганской принцессой, достала из нагрудного кармана браслет и показала ей. Она успела также заметить, как та, обернувшись к Сидония, смущенно засмеялась и подняла руку, словно хотела сосчитать надетые на нее браслеты и убедиться, что одного недостает. Но дальше улица опять сужалась, ряды сбились теснее, и Амариллис потеряла обеих из виду.

Какое-то время она и сама спокойно шла вместе с масками, переговаривалась с ними, позволила взять себя за руки, чтобы вкупе с остальными образовать цепь, на которую вскоре наскочила цыганская принцесса, но, сразу ее прорвав, улизнула в хвост шествия, преследуемая Сидонией, а та была настолько захвачена этой погоней, что и не заметила Амариллис Лугоцвет. Последняя секунду боролась с искушением тотчас броситься за ней следом, чтобы и впредь держать парочку под своим бдительным оком, но потом с улыбкой махнула на это рукой. Она пришла к заключению, что теперь охотник и цыганская принцесса прекрасно поладят и сами, без ее помощи.

Шествие, похожее на пестрого, неуклюжего и извергающего музыку дракона, приближалось к окраине поселка, где дорога круто сбегает к истоку Трауна. Здесь поначалу возникали заторы и толкотня, но понемногу процессия выровнялась и потянулась вдоль берега реки к соседнему городку. Чем больше стыл воздух к заходу солнца, тем быстрее двигалось шествие. Все чаще ходили по рукам чаши с фруктовым самогоном, оркестрики, по очереди делавшие паузы, все чаще играли бодрые марши, и всем по хотелось поскорее очутиться за трактирным столом, где уже не надо будет так надсаживать глотку, если хочешь кому-то что-то сказать.

Солнце опустилось уже почти до самого горизонта, небо заволокли тонкие пелены туч, когда среди разноголосого шума, царившего на дороге, послышалось словно его отдаленное эхо, и все невольно напрягли слух.

Приветственные крики, грянувшие в первых рядах, были подхвачены остальными и прокатились до конца процессии – всеми снова овладело радостное возбуждение. Еще немного, и оба шествия ряженых сольются. В нетерпеливом ожидании задние ряды сбились теснее, стали напирать на передние, тем все труднее удавалось сдерживать натиск, в к середине шествия началась давка, тогда многие поспешили выйти из толпы, чтобы их не раздавили.

Вскоре сделалась полная неразбериха – запряженные волами повозки оказались зажаты толпой и не могли двинуться с места, а остальные маски из обоих шествий смешались в кучки, постепенно превращая процессию в хоровод.

Амариллис Лугоцвет пришлось бы пустить в ход все свое волшебное искусство, чтобы двигаться не тем путем, по которому ее влекла толпа, но раз уж она решила участвовать в карнавале чужан до конца, то не стала сопротивляться и отдалась на волю потока. Так и вышло, что она неожиданно попала в круг барабанщиц, который сразу же замкнулся, и она очутилась в ловушке, неподвижная, как муха в янтаре.

Барабанщицы, – их, насколько ей было известно, изображали мужчины, которых невозможно было узнать под сплошь закрывавшими лица масками и стегаными белыми балахонами, – барабанщицы в ту самую минуту, когда они ее полонили, разразились лихой барабанной дробью и, не выпуская Амариллис из круга, двинулись по направлению к дальнему трактиру, где еще, наверное, можно было отыскать свободные места.

Кое-кто из них с ней заговаривал, но из-под низких масок, обрамленных белыми кружевными ночными чепцами, голоса звучали чуждо и странно, и Амариллис Лугоцвет, – ей тоже не терпелось узнать, что будет дальше, – покорно позволяла себя вести, даже не пытаясь выбраться из круга.

Прошло немало времени, пока все эти люди, так и оставаясь сплоченной группой, хотя и с трудом придерживаясь взятого направления, добрались до названного трактира находившегося на другом берегу Трауна, опять-таки ближе к поселку.

Вопреки зиме, «Зеленое дерево» – так назывался трактир – цвело пышным цветом, и, судя по гомону голосов, доносившемуся из ярко освещенных окон, веселье там лилось через край.

Пока барабанщицы сметали веником со своих грубых башмаков подтаявший снег, Амариллис Лугоцвет успела заметить, как знатный охотник вместе с цыганской принцессой удирают берегом реки по узкой тропинке, ведущей прямо в поселок.

Довольная улыбка мелькнула в уголках ее рта, осененного фальшивыми усами, но поразмыслить хорошенько она не успела: она заметила, что одна из барабанщиц с любопытством разглядывает ее сквозь прорези маски, и решила отложить размышления на более поздний час, когда она сможет без помех подумать о своем плане и его, как она надеялась, успешном осуществлении.

А покамест дружеские руки втолкнули ее в зал трактира, где как раз освободился один большой стол – вся группа тотчас за ним расселась. Оказалось, что в трактире уже сидит другая компания барабанщиц, и началось хождение взад-вперед между столами, так что Амариллис Лугоцвет перестала понимать, кто пришел вместе с ней, а кто уже был здесь раньше. Люди за столами пели и выводили залихватские трели, а за одним столом затянули песню, слов которой она почти не разбирала, подобно всему остальному, что говорили барабанщицы из-под своих масок, за исключением одной-единственной строки, и строка эта звучала как скрытое предостережение: «Беги скорее, егерь мой, беги, спасайся, егерек, беги скорее, егерь мой, беги, беги, беги…»

И пока Амариллис Лугоцвет еще раздумывала над тем, принимать ли это предостережение на свои счет, вошла кельнерша с подносом, уставленным стаканами, до краев полными водкой.

Тем временем все остальные маски ушли из трактира, и в зале оставались теперь только барабанщицы да несколько пожилых местных жителей, которые сидели за своим постоянным столом, болтали между собой и невозмутимо продолжали игру в карты.

Почти все стаканы были разобраны, кроме нескольких, составленных посреди стола, и Амариллис Лугоцвет стада свидетельницей странного питейного ритуала с тостами, которые она с трудом понимала, с бесконечным чоканьем, при этом одна барабанщица за другой приподнимали свои маски, чтобы поднести к губам стакан.

Когда все выпили, барабанщицы казалось, понемногу утихли, и казалось, сейчас произойдет что-то такое, чего все ждут с интересом. Амарилис Лугоцвет тоже горела желанием узнать, что все это значит. Сидела она в глубине зала, как ей казалось, почти незаметная между двумя здоровенными барабанщицами, и поскольку она далеко не так свыклась со своим костюмом, как Сидония фон Вейтерслебен, то не сразу осознала, что все чаще раздающиеся возгласы: «Егерь, егерь!» – относятся именно к ней. А когда наконец осознала, то было уже поздно. Она почувствовала, как чьи-то руки подняли, понесли ее и поставили посреди зала, и она опять очутилась в центре замкнувшегося круга бара.

Стишком поздно поняла она, что будет сейчас посвящена в тайны барабанщиц и принята в их сообщество. При виде того, как одна из них входит в круг с подносом, на котором стоят стакан водки, у Амариллис Лугоцвет сразу закружилась голова. Принимать какие-либо защитные меры было уже поздно, а потому она, как ей было приказано, взяла стакан, поднесла к губам и под громкие крики: «До дна!» – залпом осушила. «Клянусь всеми вещами и образами, меня перехитрили!» – пронеслось у нее в голове. Но ни и за что на свете не согласилась бы она открыть, кто она такая, а потому делала все, чего можно ждать от молодого егеря, и выпила, следом за первым, еще и второй стакан.

Но такому количеству спиртного, которое свалило с ног уже не одного местного парня, не могла противостоять и фен Нарциссов в облике чужанина. Амариллис Лугоцвет еще успела увидеть, как барабанщицы одна за другой сбрасывают маски, пока не настал черед самой старшей над ними, которая сбросила ее тоже, однако Амариллис Лугоцвет, в чьих глазах все уже немного расплывалось, почудилось, будто у главной барабанщицы под верхней, сброшенной маской есть другая, менее похожая на маску и все же скрывающая ее настоящее лицо.

Вид этого лица должен был бы, наверное, ее испугать, но она ощутила лишь легкую дрожь, только усилившую чувство отрыва от земли, и вдруг ей показалось, будто она опять сидит на облаке, как часто сиживала прежде, и плывет над поселком, над деревней и высоко над горами, но облако превратилось во множество рук, которые плотно ее обхватили. Потом она увидела знатного охотника и цыганскую принцессу: рука об руку брели они сквозь ночь, пока не очутились перед виллой фон Вейтерслебен, куда, после некоторого колебания и взвесив все другие возможности, все же вошли.

Дома никого не было, даже экономка и та не хотела пропустить карнавал, и Сидония, усадив цыганскую принцессу в гостиной, где в изразцовой печи еще горел огонь, сама пошла на кухню, чтобы заварить чай и принести хлеб, масло, мед и стопку масленичных оладий, все это она заботливо поставила перед цыганской принцессой.

Амариллис Лугоцвет была свидетельницей первого поцелуя, которым через стол обменялись молодые люди, и величайшего изумления, охватившего Сидонию, когда, вернувшись из погреба с бутылкой вина, она увидела на стуле, где только что сидела цыганская принцесса, мужчину. Мужчину, который снял парик, кое-как стер с лица легкий слой румян и надел охотничью куртку Сидонии, чтобы не выглядеть смешным в платье цыганки.

Амариллис Лугоцвет была также свидетельницей изумления еще большего, когда Сидония, удалившись на несколько минут, чтобы, как она смущенно пробормотала, принести гостю еще и настоящие мужские брюки, вскоре вернулась, одетая в одно из прелестнейших своих платьев, с подобранными наверх волосами, держа в руках брюки от прежнего своего охотничьего костюма, и предстала перед молодым человеком, который, в свою очередь, потерял дар речи и не нашел ничего лучшего, – но и худшего тоже! – как схватить Сидонию, все еще державшую брюки, в свои объятия и прижать к себе со вновь вспыхнувшей страстью, хотя и изменившей свою суть.

Все это Амариллис Лугоцвет увидела перед собой вполне отчетливо, она словно участвовала в событиях, вот только о том, что происходило с нею самой, имела такое же туманное представление, как и о своих снах во время Праздника Воспоминаний.

Проснувшись на другой день все еще в егерском платье (балахон барабанщицы, который на нее, видимо, надели во время посвящения, был брошен на спинку стула) она увидела, что лежит на постели из зеленого мха, в спальне, напоминающей грот, куда сквозь маленькие слюдяные оконца, расписанные ледяными узорами, проникает дневной свет.

Когда она стала вертеться на своем мягком ложе, пытаясь понять, куда попала, отворилась дверь, и вошел Альпинокс собственной персоной, неся поднос, уставленный чудеснейшими яствами и напитками, предназначенными как раз для того, чтобы поставить человека на ноги.

Вспыхнув от стыда и гнева, Амариллис Лугоцвет поднялась и собиралась было выложить Альпиноксу свое мнение об этой скверной шутке, как вдруг у ее постели расцвели огненные лилия, и оказалось, что она возлежит среди цветов.

– Почтеннейшая, вы так долго изволили почивать на этом ложе, что ваш гнев мог бы уже и развеяться, – произнес Альпинокс, ставя поднос у ее постели.

– Как вы только посмели… – начала Амариллис, но вдруг почувствовала, что больше не сердится. «Это колдовство, – подумала она. – Здесь, у него дома, я бессильна. Только на нейтральной почве я смогу с ним помериться силами». И она спокойно позволила Альпиноксу поцеловать ей руку.

– Ничего особенного не случилось, – заявил Альпинокс, – просто маленький егерь хватил через край, я мне пришлось спасать его от чужан.

– Вам спасать меня? – недоверчиво спросила Амариллис Лугоцвет. – Да ведь вы сами все это и затеяли, уж признайтесь.

Альпинокс усмехнулся.

– Затеял? Да, пожалуй, в то время, когда основал орден Барабанщиц. И еще немного раньше, когда обязал охотников платить мне ежегодную дань. Чего они с давних пор уже не делают. – Он бросил взгляд на ее егерский костюм.

– Эх вы, – вздохнула Амариллис Лугоцвет и обхватила голову руками. – Знаем друг друга веками, как сказали бы чужане, и вот тебе на…

Альпинокс с любезным видом налил водки в маленькую рюмочку.

– Выпейте-ка, – сказал он, – это пойдет вам на пользу.

– Снова пить, после всего, что случилось со мной вчера?

– Почтеннейшая, вы, должно быть, все еще не знаете, что это единственное спасение. Не давай печи остыть, коли не хочешь чувствовать себя несчастным. Даже чужанам известно это допотопное домашнее средство.

– Так вы думаете?.. – робким голосом спросила Амариллис Лугоцвет. Осталось совсем немного, чтобы она целиком и полностью осознала себя чужанкой.

– Да, я так думаю, – ответил Альпинокс, и Амариллис Лугоцвет покорно опрокинула в себя рюмку.

Когда вслед за тем они с Альпиноксом отменно позавтракали, Амариллис Лугоцвет почувствовала себя более или менее умиротворенной. И впервые поняла, какую большую склонность издавна питает к Альпийскому королю, в чем до сих пор никак не хотела себе сознаться.

– Как вы, почтеннейшая, намерены провести нынешний день? – спросил Альпинокс, когда они, чтобы размять ноги, немного потоптались на снегу перед домом.

– Ведь масленица еще не кончилась? – осторожно спросила Амариллис Лугоцвет, искоса бросив вопрошающий взгляд на Альпинокса; тот в ответ кивнул головой.

– Тогда надо достойно справить проводы масленицы, – заявила она.

– Вы облекаете в слова то, что я чувствую, почтеннейшая, – откликнулся Альпинокс и еще раз поцеловал ей руку.

– Но я не хотела бы оставаться в этом костюме и снова стать жертвой грубых местных обычаев, – сказала Амариллис Лугоцвет и засмеялась.

Альпинокс опять повел ее к себе в замок, где в гардеробной лежали наготове костюмы пестряков – мужской и женский. И вскоре оба пестряка уже расхаживали по поселку, швыряя ребятишкам полные пригоршни орехов.

Когда под вечер они зашли в большой трактир, чтобы принять участие в проводах масленицы, Амариллис Лугоцвет едва сдержала волнение, увидев за одним из столов знатного охотника и цыганскую принцессу, с тою лишь разницей, что теперь они обменялись костюмами.

Но ради Альпинокса она ничем себя не выдала. Впрочем, она могла считать свою миссию законченной.

* * *

Когда Софи вошла в зал ресторана, большинство гостей уже сидело на местах, и, продолжая искать глазами двух восточных дам, она очутилась вдруг возле столика, за которым еще было свободное место – между Розалией, фрейлейн фон Триссельберг, и задумчиво-грустным фон Вассерталем. Фрейлейн фон Триссельберг так радушно и непринужденно предложила Софи занять это место, что та охотно села, хотя ее не покидало чувство, будто здесь на самом деле должен сидеть кто-то другой. Но и господин фон Вассерталь любезно с ней заговорил, сразу взяв слегка игривый тон. Софи моментально его раскусила; он принадлежал к тому типу мужчин, которые не умеют разговаривать с женщиной иначе, даже если не питают на ее счет никаких особых намерений.

Отмечался либо чей-то день рождения, либо еще какое-нибудь торжество – во всяком случае, ужин был праздничный. Подали «голубых» гольцов в пряном соусе, со свежим картофелем и петрушкой, а на десерт ожидались зальцбургские клецки, однако необходимость приготовления такого количества клецок одновременно вызвала на кухне легкую панику, пока некоторые дамы, под предлогом, что они хотят подышать воздухом, не прокрались на кухню и своими волшебными ручками не ускорили дело, да так, что вскоре буквально перед каждым уже стояли клецки, переливаясь нежными оттенками – от золотисто-желтого до кофейно-коричневого.

Вначале Софи еще пыталась соблюдать умеренность, думала отказаться от картофеля и вообще отведать всего понемножку, однако ее здоровый аппетит и хороший гастрономический вкус одержали победу, и она каждый раз опустошала свою тарелку, молча давая себе зарок завтра по меньшей мере одну трапезу пропустить.

– Вам бояться нечего, – заметил господин фон Вассерталь. – Погода становится лучше, вы сможете часто купаться и плавать. Известно, что от купанья худеют.

– Вы полагаете? – спросила Софи и слегка покраснела. Она только что заметила, что фон Вассерталь и красивая персиянка обменялись страстными взглядами.

Охотнее всего она бы пересела. Но страстные взгляды, которыми он обменивался с персиянкой, как будто не мешали фон Вассерталю болтать с нею дальше. На нее он тоже бросал, если только глаза ее не обманывали, выразительные взгляды, пусть и не столь откровенные и рискованные. Он рассказывал ей о рыбах разных пород, которые водятся в озерах и реках Штирийского Зальцкаммергута, и она слушала его с удивлением, ибо о большинстве ничего не знала, хотя родилась и выросла в этих местах. Внове были для нее и разнообразные, все еще применявшиеся способы рыбной ловли. Для нее рыбаки были рыбаками, и когда вечерами они отплывали в своих челнах, ей было ясно, что они едут рыбачить, и других объяснений не требовалось.

– Так-то оно так, – сказал фон Вассерталь, – но на деле это всегда гораздо сложней, многогранней и разнообразней. Даже люди, живущие на самом берегу озера, способны спутать вершу с сачком, если рыбу они только едят.

– Зато уж если они начинают ее ловить, – вмешалась фрейлейн фон Триссельберг, – то становятся все изощреннее в выборе путей и средств… Будьте начеку, – со смехом прибавила она, обернувшись к Софи. – Этот водолей вливает вам по капле в уши сладкие слова, и не успеют они проникнуть в глубь вашей ушной раковины, как вы уже попались.

Софи, к собственному удивлению, расхохоталась, как школьница: приятная наружность и странно-сдержанная любезность этого господина фон Вассерталя уже навели ее на такие мысли.

– Дорогая Розалия, – сказал господин фон Вассерталь, – вы сильно преувеличиваете мое влияние. Да и женщина такого типа, как госпожа фон Вейтерслебен, к сожалению, никогда не попадется. Она, в лучшем случае, только подойдет близко к сети.

– Ах, ваши благозвучные речи почти что убедили меня, дражайший фон Вассерталь. – Фрейлейн фон Триссельберг пыталась имитировать его витиеватый слог. Но, тотчас вернувшись к своей обычной манере, сказала: – Против вас есть только одно средство – бежать.

– Каковое вы, бесценная Розалия, успешно применяете с незапамятных времен, – ответил фон Вассерталь с галантным поклоном. – Да будет вам известно, – пустившись в объяснения, он воспользовался случаем, чтобы легонько коснуться оголенной руки Софи, – что мы с Розалией в наших разговорах, к сожалению, не вправе пользоваться спокойно-интимным языком бывших любовников, хотя так давно знаем друг друга. Лично я безутешен по этому поводу, – наш роман за все эти годы так и не состоялся, сколько их ни минуло.

Софи очень нравился этот шутливо-откровенный тон, она поглядывала то на одного, то на другого и была рада, что в глазах красавицы-персиянки, которая меж тем снова бросила в их сторону завораживающий взгляд, на сей раз оставшийся без ответа, – она не единственная виновница волнения господина фон Вассерталя.

– А теперь это нам уже не грозит, – сказала Розалия фон Триссельберг, по своему обыкновению скорчив смешную мину, и Софи, смеясь, заметила:

– Не говорите так, случается, что тебя это настигает в тот миг, когда ты уже перестала об этом думать.

– Смею ли я рассчитывать на такой миг у вас? – намеренно громким шепотом сказал ей на ухо фон Вассерталь, и они с Розалией снова расхохотались.

Между ними установилось некоторое взаимопонимание, и Софи это было приятно. Ведь в этой большой компании она чувствовала себя не то чтобы совсем чужой, но и не вполне своей. А странный феномен, когда она вдруг начинала понимать здесь всех и каждого, пока что не повторялся, и возникал вопрос, не вызван ли он исключительно ее вчерашним состоянием и повторится ли вообще.

Когда тарелка и блюда из-под зальцбургских клецок были убраны, гости принялись за вино и прочие напитки, и можно было лучше разглядеть сидящих за столами.

Фон Вассерталь только что опять обменялся с персиянкой многозначительным взглядом, когда в зал вошла Амариллис Лугоцвет. Она подсела к персиянке и приветливо помахала рукой Софи и фон Вассерталю, тот в ответ слегка наклонился и, обратившись к Софи, отрекомендовал ей Амариллис Лугоцвет как одну из приятнейших особ среди местных жителей. Словно подтверждая это суждение, фрейлейн фон Триссельберг зевнула, прикрыв рот ладонью, и сказала:

– На мой вкус, она немножко чересчур важная, но мой вкус в счет не идет.

– Пора бы вам уже понять, что вы исключение, – сказал господин фон Вассерталь хоть и вполне вежливо, но с ехидцей.

– Разве я не понимаю? – Фрейлейн фон Триссельберг рассмеялась и, на глазах у всех, вытащила из-за пазухи прядь медно-рыжих волос, попавшую туда, потому что у нее расстегнулась верхняя пуговица блузки, и стала наматывать эту прядь на палец, украшенный кольцом из оленьего клыка. Оправа двух отшлифованных, блестящих подвесок, также из оленьего зуба, представляла собой серебряные филигранные дубовые листочки с крошечными золотыми желудями, а на шее у нее в этот раз красовался кулон из оленьего рога на серебряной цепочке, в такой же оправе. Гранатового браслета Софи сегодня не заметила.

– Дорогая Розалия. – Господин фон Вассерталь наклонился к ней за спиной у Софи. – Я восхищен вашей способностью каждый раз являть себя миру и людям в новой свете.

– Не стоит изощряться во взаимных комплиментах, – ответила Розалия, – хотя я и очень ценю подобную способность у вас при общении с существами иного порядка.

Зазвучала тихая музыка, и, обменявшись с прекрасной персиянкой еще одним томным и проникновенный взглядом, фон Вассерталь пригласил Софи танцевать.

Софи поднялась легко, несмотря на обильную трапезу, и когда она в объятиях фон Вассерталя, который вообще-то был совсем не в ее вкусе, заскользила по свободному от мебели малому залу ресторана, то даже та небольшая близость между ними, которой требовал танец, почему-то вызвала у нее легкую дрожь, и хотя сама Софи не могла объяснить себе ее причину, она с чистым сердцем предалась этому не сильному, но приятному волнению, словно то обстоятельство, что все это происходило в танце, нейтрализовало ее смутные вожделения, делало их настолько неуязвимыми, что не было нужды преодолевать их и принимать какие-либо меры предосторожности. Она не противилась, когда фон Вассерталь прижал ее к себе – мягким, но недвусмысленным движением, которое никак не вязалось с его задумчиво-мечтательным видом. Она даже была благодарна фрейлейн фон Триссельберг, когда та заговорщически ей подмигнула, Софи и сама так же заговорщически подмигнула ей в ответ. Только от Амариллис Лугоцвет она не дождалась улыбки, когда однажды поверх плеча фон Вассерталя встретилась с ней глазами.

Когда кавалер Софи отвел ее обратно на место, она чувствовала себя довольной и раскованной, несмотря на то, что ее отношения с фон Вассерталем нисколько не изменились, словно это был не человек, не реальное лицо, в которое можно влюбиться, а некий символ эротики. В зале стало немного потише, хотя разговоры еще продолжались. Только у Софи вдруг опять возникло ощущение, словно она участвует в хоре голосов, которые слышны ей и понятны без всяких усилий с ее стороны, как будто все происходит только в ее сознания, хоть она и видит, как другие говорят и жестикулируют.

Она заметила, что фон Вассерталь под столом наступил ей на ногу, это прикосновение было безлично-нежным и естественным, как ласка воды, и по-настоящему она ощутила его, только когда он на миг снял свою ногу.

Софи вся превратилась в слух, слова налетали на нее, как стая птиц, долго круживших над ее головой и потом опустившихся.

– …все это вопрос Времени. Нашей необычной долговечности. Надо дождаться равновесия сил и снова вжиться в нормальные условия…

– Нет, нет, нет. Дело опять зашло слишком далеко. Мы должны наконец решиться.

– Скорость движения увеличилась. Если мы хотим остаться самими собой, то должны решиться…

– Признаюсь, спираль мне больше по душе, чем круг. Изменчивость постоянна…

– Я не желаю опять ждать, пока меня что-то изменит. Мы должны взять свою судьбу в собственные руки…

– Соблазнительная возможность возвращения…

– Метаморфоза. Изменение образа, строя сознания, а значит, и самого сознания… Утратить идентичность, верность себе. Обретать ее лишь урывками, в воспоминаниях…

– А смерть здесь кто-нибудь принимает в расчет?

– Дорогие сестры, дорогие родичи… Демократизация в мировом масштабе… Как же так?.. Значит, и мы будем страдать с ними вместе?

– Но ведь в совершенно новом аспекте: мы получим возможность остаться верными себе и пересмотреть ваши отношении с существами иного порядка.

– Перенаселенность… мы должны опять найти свое место… наши силы… сформировать их, сосредоточить… наше искусство как прибежище… нет, как средство спасения… не дать ему заглохнуть… укрепить его в узкой иррациональной сфере, пользоваться им… или сойти со сцены.

– Элитарность… к чему вы это приплели… хоть бы научить их по-настоящему мечтать…

– Если я предпочту камень или цветок…

Софи была не в состоянии постичь смысл всего, что здесь говорилось. Ее мозг был неприспособлен к одновременному восприятию стольких суждений, и что-то в нем не срабатывало.

Софи слышала, как господин фон Вассерталь любезно уговаривает ее выпить еще бокал вина, она так скупо его расходует, что в горле у нее, наверное, совсем пересохло. Вспомнив свое состояние сегодня утром, Софи пыталась воздержаться по мере сил, но, действительно почувствовав сухость в горле, о которой толковал ей фон Вассерталь, позволила ему снова наполнить ее бокал, а нежные прикосновения его ноги словно обволакивали ее до колен ласковой волной.

Амариллис Лугоцвет была поглощена разговором с Драконитом, разговором, по-видимому, очень серьезным, потому что оба собеседника то и дело решительно трясли головой, пока Амариллис Лугоцвет наконец не улыбнулась и успокоительно не похлопала по стиснутой в кулак руке Драконита, после чего он как будто смягчился.

Даже фрейлейн фон Триссельберг пустилась в долгие словопрения со своей соседкой по столу, хрупкой блондинкой, приехавшей, должно быть, с Британских островов, но из всего их разговора Софи расслышала только слова «полоска тумана», потому что они повторялись неоднократно.

Один лишь господин фон Вассерталь как будто бы оставался безучастен ко всем разговорам вокруг. Наоборот, он воспользовался возможностью продолжить свой флирт с Софи и спросил ее, не хочет ли она выйти на воздух и прогуляться по берегу озера.

Когда же Софи, чувствовавшая себя в этом обществе еще не вполне уверенно, отклонила его предложение, он сказал, что весьма сожалеет, ведь если бы они на часок исчезли, этого бы никто не заметил, до того все заняты проблемой.

– Какой проблемой? – Софи насторожилась.

– Проблемой божества и мира, – с улыбкой сказал фон Вассерталь. Его самого все это не так уж волнует и не так близко касается. Он присутствует при обсуждении проблемы лишь из солидарности, из дружеского расположения, из сочувствия, – называйте, как хотите. Если говорить честно, его гораздо больше увлекает светская сторона дела, к которой причастны такие пленительные дамы, как она, не то ведь какая скука – целый год провести среди одних и тех же людей. И он поцеловал ей руку совсем иначе, чем целовал Альпинокс, а она руки не отняла.