Текст книги "Рывок на волю"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Мы, одуревшие от того, что недавно произошло между нами, уже почти дошли до сикта, когда Настя вспомнила, что забыла в роще корзинку с грибами. Пришлось возвращаться обратно, и я отметил, что участок примятой травы, где еще час назад стонала от небывалого наслаждения, Настасья обошла по широкой дуге, бросив на него испуганный взгляд. Словно он был заражен. Словно сатана обсыпал там все отравой.

Когда мы вернулись в деревню, старец Савелий, повстречавшийся нам у околицы, лукаво улыбнулся в седую бороду и заметил:

– Припозднились вы нынче. Угуляли далече небось. Или здесь рядышком?

– Далече ходили, – не моргнув глазом, соврала Настя. – За старицу, в волчий сузем. – А когда мы уже отошли от старца подальше, снова повторила: – Грех-то. Грех-то какой нынче мы сотворили!

Меня же в этот момент занимало другое – создалось впечатление, что Савелий чего-то недоговорил, о чем-то догадывается. Что он имел в виду, когда спрашивал «Или здесь рядышком…»? И не может ли теперь случиться у нас неприятностей, добавиться у меня проблем, которых и без того выше крыши. Мне очень не хотелось добавлять к ним еще одну, и немалую, из-за любовной интрижки…

Настасья сама наложила на себя епитимью и весь следующий день провела в хлеву и на огороде. Носилась, как угорелая, через двор то с вилами, то с ведром и когда случайно встречалась со мной, стыдливо отводила глаза. Не надо было обладать богатой фантазией, чтобы понять, как она сама себя грызет за то, что позволила себе накануне.

После обеда Комяк оседлал двух лошадей – маленькую каурую Лошадку для меня, а для себя долговязого нескладного Орлика. И несколько часов мы рысили по узким лесным тропинкам и по бездорожью, пробираясь через бурелом, рискуя переломать лошадям ноги. Добрались до соседнего сикта, откуда ко мне две недели назад привозили старицу Максимилу, любезно раскланялись с двумя монашками, что-то поправлявшими на водяной мельнице, работавшей от небольшого ручья. Впервые я видел такую игрушечную мельницу – почти в человеческий рост. И ведь живую, рабочую мельницу. Все там было: и желоб с задвижкой для подачи воды от ручья, и бучило, и водяное колесо, и жернова с ситом. Ох, и смекалист русский народ!

– Бог в помощь, сестры.

– А вам, братцы любезные, доброй дороги, – оторвалась от работы одна из женщин – лет шестидесяти, но еще крепкая, лихо обтесывавшая большим топором длинную жердь. Поверх темно-серого сарафана на ней была надета обычная телогрейка, точно такая же, что мне основательно намозолила глаза за три с половиной года.

– Помочь, может быть?

– Спасибочко, родненький, мы уж как-нибудь сами, с помощью Божьей. Да навроде и поправили уже все. Но на добром слове спасибочко.

Обратно в сикт мы вернулись к ужину, попарились в баньке, поужинали. Потом Комяк, обильно облившись репеллентом, полез спать к себе в стын. А я до темноты просидел на завалинке, дожидаясь, когда ко мне, как обычно, подсядет Настасья. Но она так и не показалась. Вместо нее компанию мне составил ее отец. Расспрашивал о жизни в «миру», недоверчиво качал головой и ни слову не верил, так же как и его дочка: «Грех-то. Грех-то какой… А Настюшке нездоровится. Прилегла уже у себя. Вставать завтра рано, идтить на дальнее поле, рожь жать. Да и я, помолясь, сейчас пойду почивать».

Дождавшись, когда спасовец скроется в доме, я выждал пару минут, и тоже отправился в свою боковицу. Разочарованный донельзя тем, что, кажется, испортил отношения с Настей.

Весь следующий день мы с Комяком накручивали километры по парме. Измучили лошадей, измучились сами, но когда ближе к вечеру вернулись в сикт, самоед был радостно оживлен.

– Вот так-то, Коста, братан. Гляжу, к путешествию ты готов. Пришел, однако, в прежнюю форму. Теперь остается дождаться, когда Трофим разберется с хозяйством. Страда у них, каждые руки наперечет. Завтра и сам им помогу.

– Да и я могу… – неуверенно начал я, но Комяк меня перебил:

– А ты отдыхай. – И вдруг совершенно не к месту спросил: – Че девка-то куксится на тебя? Трахнул небось?

– Не твое дело!

– Нет, мое. Коста, пойми, что портить сейчас отношения с нетоверами нам не в масть. А из-за девки это сделать проще простого. Так что гляди.

Меня насторожило то, что самоед так легко и сразу заметил изменение в моих с Настасьей отношениях. А если на это обратил внимание он, то значит, это не прошло незамеченным и у спасовцев. Как бы не нажить из-за этого головняков.

И снова весь вечер я проторчал возле крыльца на завалинке. Один раз мимо меня с большим жестяным тазом, полным морковки, прошмыгнула Настасья.

– Здраствуй, родненький, – бросила она на ходу. И только.

Я наблюдал за тем, как возле колодца Настя перемывает овощи, думал, а не подойти ли к ней, не переговорить ли. Вот только о чем?

Я так и остался на месте. И не решился предложить Настасье немного передохнуть, посидеть рядом со мной. Она же скрылась в избе, не промолвив больше ни слова. И больше этим вечером я ее не видел.

А ночью Настасья сама пришла ко мне в боковицу.

Я уже спал, но спал, как всегда, чутко, и когда скрипнула дверь, тут же открыл глаза. И с замиранием сердца следил за тем, как к моей лежанке на цыпочках пробирается тоненькая фигурка в белой рубашке.

– Ты не спишь? – прошептала Настасья.

– Нет.

И тут же, не успел я опомниться, она ящеркой юркнула под одеяло, крепко прижалась ко мне и горько расплакалась. Разрыдалась, как малое дитя, вздрагивая всем худеньким телом, заливая мне лицо горючими слезами.

– Не могу без тебя, любимый! Как хоть, не могу. Сплю – ты мне грезишься, работаю – о тебе думки все, Богу молюсь, а вижу тебя. Люб ты мне, как же люб ты мне, Костушка! И что же мне, грешнице, делать теперича? Как извести тебя из головушки?

– Настасья, рехнулась? – испуганно прошептал я. – Приперлась сюда. А как кто заметит? Это ж скандал.

– Не гони. Не гони, миленький, – еще горше разрыдалась Настасья, покрывая поцелуями мое лицо. – Не приметит меня никто. Спят все. Уработались. А я немножко побуду с тобой и уйду. Ничего мне боле не надо. Только с тобой…

«А дней через пять, максимум через неделю, мне уезжать, – в этот момент думал я. – Навсегда уезжать отсюда. Что же будет с этой девчушкой?! Сумеет ли забыть меня? Удастся ли времени вытравить меня у нее из памяти? Вот ведь черт!»

– Костушка, родненький. А я люба тебе хоть немножко? – принялась выпытывать у меня признание Настя. – Почему тогда, в лесу, ты меня не порушил? Ты меня разве не любишь? Любишь? Правда? Ответь?

Говорить, что люблю, значило подливать масла в огонь. Но ответить иначе я просто не мог. И не мог открутиться от прямого ответа.

– Да, люблю. Очень люблю тебя, былиночка милая. И не порушил потому, что не хотел, чтобы потом тебе из-за этого было плохо. Нам все равно не быть вместе. Я скоро уеду и больше никогда не вернусь. А ты еще встретишь своего суженого. Обвенчаешься с ним. Нарожаешь детей. И будешь иногда вспоминать обо мне. Без обиды. Без боли. Как о чем-то светлом, но очень далеком от твоей жизни… А может, забудешь обо мне насовсем.

– Нет, не забуду, любимый! – Настя прижалась влажным от слез лицом к моей груди и глубоко вздохнула. – Никогда не смогу забыть тебя, милый! – Она помолчала и неожиданно заявила: – Костушка, я ведь хочу от тебя ребеночка. Желанным он будет. Самым желанным! А? – Она оторвала голову от моей груди, и в темноте я видел, как в ожидании ответа блестят ее глаза.

– Нет, – решительно отрезал я. – И больше даже не заводи разговора об этом. – И тут черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Если все будет нормально, если ничего со мной не случится, будущим летом я обязательно приеду к тебе. Не насовсем. Но надолго.

– Правда? – прошептала она. – Побожься!

– Я обещаю. Если ничего со мной не случится, я обязательно приеду к тебе.

– И увезешь меня с собой? В свой Петербург?

– Настя, любимая. Ты даже не представляешь, как тебе там будет непросто. Там совсем другая жизнь. Совсем другие люди. Жадные и жестокие. Готовые перегрызть глотку любому, кто хоть чуть-чуть лучше их, добрее их.

– Но ведь ты меня защитишь?

– Эх, – пробормотал я. – Кто бы меня самого защитил? – И опять черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Вот приеду к тебе будущим летом, и там будет видно, смогу ли я забрать тебя с собой в «мир». Будет ли вообще куда везти тебя, милая.

– Хоть куда, Костушка, – всхлипнула Настя. – Хоть в шалаш, хоть в землянку. Куда пожелаешь, пойду за тобой. – И, по-видимому, решив, что официальная часть визита исчерпана, решила перейти к более приятным вещам. Оторвалась от меня, села в постели и ловко стянула с себя рубашку. И опять крепко прижалась ко мне. – Приголубь меня, милый. Грешная я. Да только недолго уже грешить мне осталось, – тяжко вздохнула она. – Так не терять же остатние денечки с тобой. Потом, как уедешь, грехи буду замаливать. А пока… Приголубь меня, родненький, чтобы снова себя не помнила. Чтобы все мои косточки, все мои волосики пели. Приголубь меня, Костушка!

* * *

Уезжали мы хмурым дождливым утром. Вчетвером – Я, Комяк, Трофим и Настасья, которая настояла на том, чтобы проводить нас «хотя бы до старицы». Далеко ли до этой старицы, я не знал.

– Да недалече, – заверила меня Настя. – Верст с пять будет, не боле. А дале назад ворочусь. – Она белой тряпицей протерла мне мокрое от дождя лицо. – Хорошо, что в дождь уезжаете. Примета добрая. Гладкой будет дорога.

Затянувшаяся процедура прощания («Любезный братец Костушка, доброго пути тебе, родненький». – «А вам спасибо за то, что приветили, в беде не оставили. За все добро ваше, за ваше радение спасибо большое». – «Не нас благодари, Костушка. Хвалу воздай Господу. И возвращайся скорее в благодать нашу. Всегда рады будем тебе»)… так вот, затянувшаяся процедура прощания осталась позади. Комяк тронул поводья на Орлике и первым выехал со двора. Следом за ним Трофим. Потом крупная лайка Секач. А уже в хвосте нашего небольшого отряда, соприкасаясь коленями, плелись мы с Настасьей. Специально для этой поездки она сменила свой сарафан на мужские портки и рубаху, накинув сверху нарядную ненецкую малицу.[34]34
  Малица – верхняя одежда из оленьих шкур с капюшоном.


[Закрыть]

Прогремев копытами по мосткам, лошади вынесли нас на другой берег реки. А уже через минуту мы въехали в парму, и гостеприимный староверческий сикт, в котором я провел три недели, скрылся из виду за густыми елями.

За полчаса, что мы ехали бодрой рысью по узкой лесной тропинке до старицы, никто не проронил не единого слова. Но вот Трофим остановился и обернулся к нам.

– Все, сестрица Настасьюшка. Пора тебе возвращаться.

Настасья расстроенно шмыгнула носом, но послушно остановила коня и спешилась.

– И правда, – чуть слышно пробормотала она.

Я слез с Лошадки и улыбнулся тому, как самоед с Трофимом тактично отъехали в сторону.

– Пятнадцать минут на прощание, – не оборачиваясь, распорядился Комяк и, уже не таясь, задымил папиросой. И в тот же момент у меня на шее повисла Настасья.

– Милый… Любимый… Родненький… И как же я без тебя буду-то, Косточка?! Ни огонька, ни лучика света теперь в моей жизни! Увяну! Помру!

– Настасья, не болтай чепухи, – строго произнес я, целуя девушку в милое личико, мокрое от дождя и от слез. – Через год я вернусь. Всего лишь через год. Даже меньше. Другие ждут куда дольше. Бывает, что и всю жизнь.

– Всю жизнь… – эхом повторила за мной Настя. – А ежели там, у себя, ты встретишь другую? Забудешь про то, что живет здесь, в тайге, такая дремучая девка?

– Не будет этого, – уверенно сказал я. – Не забуду и приеду в июне.

Настасья всхлипнула и пообещала:

– Я очень буду ждать тебя, милый. А не дождусь, так утоплюсь в реке.

– Чего ты болтаешь! – прошипел я.

И больше мы не произнесли ни слова. Молча стояли, крепко прижавшись друг к другу, под усилившимся дождем. «Добрая примета». С какой же радостью я погостил бы у спасовцев хотя бы еще недельку! Хотя бы еще денек! Хотя бы еще одну ночьку с Настасьей! Но у нас на пятках уже сидела зима. И мы не могли больше ждать.

– Коста, пора, – крикнул Комяк.

– Пора, – всхлипнула Настя.

– Пора, – повторил я. – Нет ничего тяжелее затянувшихся проводов. – Нежно поцеловал девушку в губы и отстранил ее от себя. Она так и стояла, не пошелохнувшись, пока я садился в седло. Потом спохватилась.

– Погоди! – Сняла с шеи нательный крестик на черном шелковом шнурке и протянула мне. – Возьми любимый. Носи его и вспоминай обо мне. Он наговоренный. Он принесет тебе счастье.

Я надел крестик, наклонился в седле и поцеловал Настю в чистый мокрый от дождя лобик.

– Коста, пора!

– До свидания, Настена. – Я пятками стукнул Лошадку по круглым бокам. И, уже отъехав, не выдержал и обернулся. Настя стояла посреди небольшой полянки и провожала меня печальным взором. Встретившись со мной взглядом, она с трудом улыбнулась и положила мне низкий поклон.

– Возвращайся, Коста! Возвращайся, любимый! – донесся до меня ее голосок. Звонкий, словно валдайский колокольчик.

– Вперед, – скомандовал Трофим. – Настасьюшка, отзови Секача, дабы за нами не шел… Да поможет нам Бог!

Он выслал своего коня шенкелями и устремился вперед. Следом за ним – Комяк. А в арьергарде я.

Впереди лежали сто пятьдесят километров глухой тайги до верховьев Мезеня. До схрона, в котором дожидался Трофима обещанный «Тигр». На лошадях Комяк рассчитывал преодолеть это расстояние дня за три – за четыре. А дальше…

А дальше будем сплавляться вниз по реке. Или пойдем пешком. Это уж как карты лягут. Главное, хоть вплавь, хоть ползком, но добраться до Кослана. До подготовленной для нас малины. До железной дороги…

Эх, Настя-Настена. Как ты там теперь без меня?

Глава 6
ЛОШАДЬ-ТРОФИ

Дождь прекратился только к полудню. На какой-то момент из-за туч даже проглянуло скупое осеннее солнышко, но его тут же опять затянуло низкими серыми облаками. И все равно в парме стало чуть посветлее. Немного повеселее. К тому же вскоре мрачный еловый сузем перешел в чистый просторный бор, поросший корабельными соснами. В нем, у подножия невысокой сопки, мы решили устроить дневной привал.

– Ништяк, братва, мы нынче утром проехали, – не скрывая удовольствия, заметил Комяк. – Верст тридцать будет. Если не сорок. – Он спешился и принялся привязывать своего Орлика к сосне. – Трофим, как считаешь?

– Двадцать пять будет. Всяко, – ответил спасовец.

– Двадцать пять, так двадцать пять… – пробормотал самоед и принялся развязывать мой рюкзак, который я только что сбросил на землю. – Вы тут пока похозяйничайте, а я не поленюсь, поднимусь на сопочку, погляжу, что в округе творится. Коста, раскладывай костерок пока, кипяти воду.

«Разложу. Скипячу, – подумал я. – Без проблем. Мне это не внове. А вот интересно, что ты надеешься разглядеть с этой сопочки? Ведь вокруг густой лес, хрен что увидишь из-за деревьев».

– Хрен что увидишь из-за деревьев, – заметил я Комяку.

Он хитро улыбнулся.

– Если есть, что видеть, увижу. – И, достав у меня из рюкзака бинокль, пошагал по направлению к сопке.

А я отправился отыскивать сухие дрова.

Комяк вернулся обратно приблизительно через час. К тому времени я успел приготовить похлебку из вяленой оленины и макарон, а Трофим у своего – естественно, отдельного – костерка намешал себе в котелке какую-то тюрю из муки и сушеных грибов.

– Садись хавать, – пригласил я самоеда, стоило ему подойти поближе, но он вместо того, чтобы устроиться у костра, отрицательно покачал головой и знаком руки отозвал меня в сторону, подальше от Трофима. Я понял, что что-то произошло, и сразу же вскочил с бревнышка, которое приспособил себе вместо стула.

– Короче, Коста, получается, что не зря я сходил, – сказал мне Комяк, стоило нам отойти на несколько шагов от костра. – Солдат все-таки обнаружил. Верстах в двух от нас. Всего три человека с двумя собачонками. Они, когда ищут кого-то, всегда тройками бродят, – пояснил он. – Прут, как на прогулке, тока ветки трещат…

– «Всего трое с собачками», – передразнил я. – Уж не предлагаешь ли с ними повоевать?

– Можно, конечно, уйти. Без проблем. У нас антидог, собаки нам до фонаря. А сопляки без собачек наш след не прочтут.

– Уходим, – тут же дернулся я.

– Погоди. – Комяк ненадолго задумался. – Будем валить всех троих. И по-быстрому. И без пальбы. Ножами.

– Зачем? – удивленно воскликнул я. – Нам нужны жизни этих мальчишек?

– Нам нужны рации этих мальчишек.

И Комяк коротко объяснил мне, что у каждого из солдат, вышедших в поиск, в комплект вооружения входит компактная – размером с две сигаретные пачки, – но мощная рация, настроенная только на три волны – на ментовскую, медицинскую и ГУИНа. Если завладеть такой рацией, можно какое-то время прослушивать по ней мусорские переговоры и получать информацию. Можно точно узнать, повязали ли четверых беглых урок. Можно попробовать выяснить, что творится у нас впереди по курсу, есть ли там мусорские посты и дозоры. Короче, игра стоит свеч; информация стоит жизни троих желторотых мальчишек и риска, связанного с их устранением.

– Какое время мы сможем прослушивать рацию? – спросил я.

– Полчаса… час. Пока не схватятся тех, кого щас замочим, и не перейдут на запасную волну. Ее нам уже не вычислить. Рации просто выкинем.

– Тихон, – покачал головой я, – не покатит. Спалимся. Мусора пока сонные. Ищут себе потихонечку четверых уркаганов, особенно жопу не рвут. Знают, что рано или поздно те все равно вернутся на зону. А стоит нам завалить дозор легашей, стоит им только не выйти на связь, как сразу же загудит улей…

– Не загудит. Парма – прорва такая, что схарчит и взвод без следа, не только дозор. Не выходят на связь, значит, забрались солдатики по дурости в топи и потонули – вот и кончен базар. Их даже не будут искать, потому как врубаются, что это бесполезняк… Ну что? Айда?

– Пошли, – вздохнул я.

Все-таки в подобных делах Комяк разбирался куда лучше меня, и я, стараясь рассуждать трезво, пока что слушался его беспрекословно. Правда, меня не покидала мысль, что у моего проводника постоянно так и чешутся руки ввязаться в драку. Хотя бы из-за каких-то дурацких раций.

– Ножом, Коста, работать умеешь?

– Отвечаю.

– Ну кое-что такое я про тебя уже слышал, – улыбнулся Комяк. – Ружья все же прихватим, но это на самый крайняк. А так даже не вздумай стрелять. Здесь верст за пять выстрел расслышит даже глухой. Однако вперед. А то ведь уйдут. – Он развернулся и направился к Трофиму, увлеченно хлебавшему свое немудреное варево. – Послушай, братец. Тут дело такое. Присяжных людей я недалече от нас заприметил. Надо бы их проводить, проследить, куда направляются. Так мы с Костой этим сейчас и займемся. А ты Богу пока помолись, нас здесь обожди. Договорились?

Трофим оторвал взгляд от котелка, внимательно посмотрел на самоеда и проявил неожиданную проницательность.

– На убивство никак потянуло? – спросил он.

– Один Господь ведает, что нас ждет впереди, – совершенно не смутился Комяк. – Возможно, что и убивство… Трофим, так мы пошли? Дождешься нас? Присмотришь за лошадьми?

– Идите. Дождусь, – ответил спасовец и снова уткнулся в свой котелок…

Мы вели мусорской дозор по следу приблизительно на протяжении часа, выдерживая дистанцию примерно в полтора километра. В этот момент я понял, что значит настоящий таежный следопыт. Хотя наши противники за это время ни разу не попались нам на глаза, Комяк постоянно знал, где они находятся и даже куда направятся дальше. Несмотря на сравнительно большую дистанцию и антидог, он из перестраховки старательно держался против ветра, чтобы нас не учуяли собаки. А иногда даже не ленился продемонстрировать мне следы, которые оставляли за собой беспечные солдатики.

– Бона, гляди, мох примятый еще, не успел распрямиться… А вона ветка надломлена, свежий излом… А тута один пидарас лужу забаламутил…

– Ты читал Фенимора Купера, Комяк? – улыбнулся я. – «Следопыта»?

– Ясен перец, читал. Что ж я, ты думаешь?.. На зоне всю библиотеку перелопатил. Даже учебники. А у Купера твово все больше туфта…

– Ну не скажи, – засомневался я. – Кстати, а что мы тянем? Долго будем за ними тащиться?

– Скоро уже. Тут впереди болото большое. Поближе пусть подойдут. Мертвяков будет где затопить… Тащить недалече… Чу, паря! Закройся. И веткой не тресни. Подходим, кажись…

Мы увидели их метрах в пятидесяти от опушки леса. Двое солдат и лейтенант расположились на сухой уютной возвышенности на самой границе болота. Оба солдата возились со своими тощими вещмешками. Лейтенант сидел на берегу и без особого интереса оглядывал в бинокль большое – километров пять в ширину – болото.

– Захотят щас похлебку сварить, – наклонившись мне к самому уху, чуть слышно прошептал Комяк, – а с костром и облом. Дров-то там нет. Ивняк один да ольха. Сырые. Хрен разгорятся. И пошлет летеха солдат сюда за валежником. Тут-то мы их и…

Я давно уже перестал удивляться проницательности своего спутника и воспринял это как должное, как заранее написанный Комяком сценарий, когда оба солдата, беспечно оставив свои автоматы, чтобы не мешали возиться с хворостом, действительно вскоре направились в нашу сторону. Следом за солдатами увязались обе собаки.

Стараясь случайно не хрустнуть веткой, я осторожно отполз в глубь ельника, выбрал себе самый раскидистый куст и укрылся за ним.

Комяк неслышно исчез у меня из виду, но я знал, что он где-то рядом.

Самой большой проблемой были собаки, и мы решили разделаться с ними в первую очередь. А потом главным было не дать солдатам успеть воспользоваться своими рациями или предупредить лейтенанта. Задачка совсем не из легких, и в последний момент я пожалел, что не отговорил самоеда от всей этой авантюры с захватом раций. Вполне обошлись бы без них. Но изменить что-либо было уже поздно. Солдатики хрустели валежником в каких-то тридцати метрах от нашей засады. Я даже видел, как хэбэ одного из них постоянно мелькает между деревьями. А в мою сторону направлялась одна из любопытных овчарок. То ли почуяла мое присутствие, то ли просто, шарясь по лесу по своим собачьим делам, случайно забрела к нашей засаде.

«Моя», – решил я.

– Собаченька, тю-тю-тю.

Овчарка замерла и растерянно посмотрела в мою сторону. Эти собаки приучены не лаять впустую, и я почти не опасался, что, заметив мое присутствие, она поднимет гам и предупредит хозяев. Сначала сама проверит, в чем дело. А к людям в камуфляже у служебных овчарок выработано почтительное отношение. Скорее, она примет меня за своего.

Собака молча сделала несколько нерешительных шагов в моем направлении и доверчиво вытянула морду, принюхиваясь. Пока что я не вызвал у нее никаких подозрений. И до нее было не более метра.

«Точно, моя», – понял я и коброй кинулся на собаку, параллельно выбрасывая вперед руку с «Ка-Баром». Я вложил в эту атаку всю стремительность, которую был способен развить, все умение управлять своим телом, тренированное годами.

И победил.

Овчарке не хватило реакции на то, чтобы увернуться. Она даже не поняла, чего от нее хотят, когда нож резко вонзился ей в грудь. Я тут же провернул рукоятку вокруг оси, свободной рукой пытаясь зажать собаке морду, чтобы, не дай Бог, не успела завизжать. Почти невыполнимая задача, и, естественно, мимо морды я промахнулся.

Но овчарка, к счастью, не издала ни единого громкого звука, лишь глухо всхлипнула, шарахнулась от меня, а потом молча попробовала перейти в контратаку. Но это уже была агония, которая лишь помогла добить несчастную псину. Я профессионально перерезал ей глотку, одним движением ножа отхватив голову почти наполовину. И в течение всей этой мимолетной операции даже не получил ни единой царапины. Разве что перемазал все руки в крови.

– Извини, собачка. Так было надо, – прошептал я и задумался, а что делать дальше, автоматически вытирая руки и нож о сырой мох.

От этого занятия меня оторвал самоед. Он показался из-за развесистой ели буквально на доли секунды, призывно махнул мне рукой и, когда я кивнул в ответ, сразу испарился обратно. Я тут же, заботясь о том, чтобы мне, неуклюжему, не наделать шуму, устремился к Комяку.

Он сидел на корточках под густой кроной сосны, прислонившись спиной к толстому, поросшему седым мхом стволу. Метрах в двух от него валялся труп второй овчарки.

– Все-таки цапнула, сволочь, пока резал ей глотку, – пожаловался он.

А ведь я, находясь от него в считанных метрах, не расслышал ни единого звука борьбы. «М-да, ты профи высшего класса», – подумал я, но вместо того, чтобы выдать Комяку комплимент, прошептал совсем другое:

– Как ты ее подманил?

– Пошуршал децл, она и пришла… Да не все ли равно как? Айда за солдатами. Они, – Комяк ухмыльнулся, – знаешь, чем сейчас занимаются?

– Ну?

– Набрали дров и уселись посрать. Отсюда шагах в сорока. Тока что. А у солдат, если есть такая возможность, это надолго. Любят они это дело. Так что успеваем.

Я поморщился и подумал, что нечестно нападать на людей в такой ситуации, но в нашем положении было не до излишней щепетильности.

– Подходим сзади, – тем временем инструктировал меня Комяк. – Твой – тот, что слева. Нападаем одновременно. И без понтов бей ножом прямо в спину. Не до джентльменства нам ныне. Промедлим децл, дадим кому-нибудь вякнуть, спалимся. Вперед…

Прирезать, подкравшись сзади, оправляющегося человека, не сложнее, чем задушить грудного младенца. Это я понял уже через полминуты, когда всадил «Ка-Бар» под левую лопатку худенькому пареньку, со спущенными портками сидевшему на корточках возле маленькой елочки и с удовольствием мусолившему дешевую сигаретку. Он даже не услышал, как я приблизился сзади, а, получив удар в сердце, лишь кашлянул и тут же уткнулся носом в пушистый мох. Я поспешил произвести контрольный удар в основание черепа, перебив ножом шейный отдел позвоночника. Потом распрямился и вытер пот, обильно выступивший на лбу. От осознания того, что вот только что взял и убил своего противника не в открытом бою, а по-подлому, сзади, у меня дрожали руки…

– Туфта все это, братан. – Комяк подошел ко мне, как обычно, совершенно неслышно. – Будь у этого сопляка такая возможность, он замочил бы тебя без раздумий. Хоть в брюхо, хоть в спину. За какой-то пидарный отпуск. А ты сейчас пытаешься выжить. И у тебя нет другого выхода, кроме как быть порой полной падлой. Пошли, у нас еще лейтенант.

– Пошли, – прохрипел я и, постаравшись взять себя в руки, направился к болоту…

С лейтенантом все обошлось вообще без проблем. Он вообще спал, и пятьдесят метров открытого пространства от леса до бугорка, который облюбовал для отдыха мусорской дозор, мы могли бы пройти строевым шагом. Да и еще и с песней. И он бы не проснулся. Чтобы его растолкать, Комяку потребовалось немало времени. При этом сладко уснувший летеха старательно посылал самоеда подальше и ругался, почему до сих пор не разложили костер.

Очнулся он буквально мгновенно. Резко сел и очумело уставился в ствол «калаша».

– Кто такие? – наконец нашел в себе силы спросить он. При этом попытался придать голосу жесткость, но получилось нечто вроде жалкого ягнячьего блеяния.

– А мы те, кого ты тут ищешь, – представился, улыбнувшись, Комяк.

– Тех кого ищу, всех знаю в лицо. И их четверо, а не двое. Вы не они. – Лейтенант с удивлением разглядывал наш камуфляж.

– Да, мы не они. Мы такие же, как они. Пришли с Ижмы. Ты разве не читаешь ориентировки?

– Читаю. Теперь ясно, – наконец догадался летеха и поиграл желваками. – Где солдаты?

– Они были неосторожны. Ушли в лес без своих автоматов. Нельзя в тайге без оружия. Можно погибнуть.

Лейтенант помолчал, переварил все услышанное и побледнел.

Стал бледнее известки!

– Та-а-ак… – протянул он. – Все понятно, мерзавцы. Урки позорные! – Было похоже, что лейтенант сумел взять себя в руки. Очень быстро. Это внушило мне уважение. – От меня чего надо?

– Убивать тебя будем, – спокойно объявил самоед.

– Так убивай…

– Или позадаем вопросы и отпустим к чертям, – перебил мусора Тихон.

Лейтенант попробовал сделать вид, что это обещание его развеселило. Он даже предпринял жалкую неудачную попытку расхохотаться.

– Кому ты паришь, ублюдок? «Отпустишь»? Ха-ха! Да даже если я начну говорить, то правды там будет, – летеха немного раздвинул большой и указательный пальцы, – примерно вот столечко. Так что, стреляй. Или будешь пытать?

– А зачем? – первый раз вмешался в разговор я. – Мы не гестапо, а ты не подпольщик. Значит, играем по правилам. – И повернулся к Комяку. – Мочи его. Пытай не пытай, все равно назвездит, а у нас мало времени.

Впервые за три недели существования нашего тандема приказывал я, и самоед исполнил приказ беспрекословно. Резко крутанул автоматом и раскроил череп летехи прикладом. При этом хватило одного раза, настолько сильным и хлестким оказался удар. Настолько профессиональным оказался удар! Этот косоглазый малыш предпенсионного возраста умел буквально все. Не хотелось бы мне заполучить такого врага!

– А ведь в натуре все назвездел бы, – заметил Комяк и принялся обыскивать лейтенанта в поисках рации. – Нам здесь зачистки на час, а еще надо до ночи добраться до схрона. Да и Трофим, пока нас дожидается, в молитвах весь лоб себе разобьет. Заставь дурака… Знаешь?.. Короче, давай, берись, Коста. Всех жмуров вон в ту бочажину… Да, и не забудь про собак… А ведь, бля буду, молодчиком этот легавый. Был в ем какой-то стержень…

А вот во мне никакого «стержня» не было и в помине, и ровно за час «зачистки», пока таскал из леса по хлипкой болотине мертвяков, я чуть не отдал Богу душу.

Самоед же в это время сидел на пригорке возле мертвого лейтенанта и по рации внимательно слушал мусорские переговоры.

У меня от усталости буквально шло вразнос сердце, подгибались коленки, отваливались руки, а Комяк спокойно дымил «беломориной» и безучастным взглядом наблюдал за моими мучениями. Меня все это бесило – ой, как бесило! – но я понимал, что если сразу не скачать с гуиновской волны информацию, то через час уже может быть поздно. А кому, как не Тихону, сейчас находиться у рации. Он в их розыскных ментовских порядках хоть чуть-чуть волочет; он как-никак отлично знает тайгу. А что я, лох нулевый, смогу разобрать из того, что услышу, если мы с Комяком вдруг поменяемся ролями? Да ничего. Вообще ничего!

А потому мне уготована роль санитара-»жмуроуборщика»…

– Ну все, братан. Присядь, отдохни, – сказал самоед, когда я, наконец, разделался с лейтенантом, последним из жмуриков, а следом за ним отнес в бочажину автоматы. – Через четверть часа пойдем. И пойдем быстро, разве что не бегом. Дистанция до лошадей и Трофима. Приблизительно шесть километров.

Ах, как он меня успокаивал! В этот момент я был готов утопить его в той же трясине, которая стала братской могилой мусоров и их верных Мухтаров.

– …Но ништяк, ты не ссы. Я что ж, не врубаюсь, как ты сейчас наломался? Короче, «Спас» я у тебя заберу. Пойдешь налегке. Так что будет нетрудно.