Текст книги "Рывок на волю"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– А по чьи же?

– Ну-у-у… По своим делам, по солдатским, скажем, летают?

– Два месяца, что я здесь, не летали, – усмехнулся Комяк. – Разве что рейсовые, но те по расписанию. И в другой стороне. А теперь вот и здесь залетали. Как по заказу. Не-е-ет, брат Коста, то тебя ищут. И меня, как приложение. Ладно, неча боле лясы точить. И так снова бежать щас придется. Опаздываем, братан. Вперед.

Мы выбрались из-под елки, и опять началась гонка через тайгу. Правда, на этот раз я был нагружен серьезнее, чем раньше. В мой вещмешок, который, оказывается, проводник сохранил у себя в рюкзаке, он переложил несколько коробок патронов к «Спасу-12» – «Коста, это твой арсенал», – большой полевой бинокль в жестком пластиковом чехле, телескопические прицелы, которые на марше были сняты с оружия и два компактных прибора ночного видения По всему было видно, что к партизанской войне самоед подготовился основательно.

Несмотря на то, что теперь у меня за спиной помимо дробовика был вещмешок весом килограммов в восемь-десять, идти – вернее, бежать трусцой – стало легче. Возможно, помог получасовой отдых под елкой. Возможно, открылось второе дыхание. А может быть, придавало сил осознание того, что пути осталось не более четырех километров. А там, по обещаниям Комяка, меня ждал длительный отдых, спокойный сон в стогу сена и порция пищевого концентрата, хотя и невкусного, но питательного. Да к тому же сырой смешанный лес, в котором я так боялся переломать себе ноги, опять перешел в просторный сосновый бор…

Комяк вдруг резко остановился и поднял руку. Я замер у него за спиной, стараясь дышать потише, и, внимательно прислушиваясь, пытался определить, что там такое могло насторожить моего проводника.

Оказалось, что ничего.

– Прибыли, Коста, – сообщил мне Комяк. – Вон там, – он указал пальцем в ту сторону, где между сосен были заметны просветы, – у местных покос. Пара стожков. Там и переночуешь, пока буду шуметь в деревеньке. А сейчас, брат, давай-ка пошамаем. Времени есть еще децл. – И проводник пошел к густым кустам ивняка, которые совсем не к месту вклинились в строй могучих и величественных корабельных сосен.

Впрочем, как тут же оказалось, совсем даже «к месту». Ивняк окаймлял узенький ручеек с ледяной прозрачной водой. То, что она прозрачная, я увидел сразу же. То, что ледяная, сводящая зубы, понял буквально через пару секунд после того, как, словно умалишенный, проломился сквозь кусты к ручью, хлопнулся брюхом на сырую черную землю и припал губами к воде. И пил, пил, пил! Пил, пил, пил!

– Ружжо хоть бы снял, – недовольно пробурчал у меня над ухом Комяк.

Он, соблюдая достоинство, не спеша стянул с плеч рюкзак с притороченным к нему карабином, присел на корточки ниже меня по течению и тщательно вымыл руки с песком. И лишь потом напился из ладоней, сложенных лодочкой.

Потом самоед достал из рюкзака два упакованных в целлофан брикета сухого пищевого концентрата, напоминающего по виду куски розовой пемзы, и пропитал их водой. «Пемза» прямо на глазах увеличилась в объеме и приняла вид обычной вареной колбасы. Да и на вкус эта отрава напоминала колбасу в худшем ее проявлении – минимум мяса, максимум жиров и крахмала. В Питере подобное не стали бы жрать даже бомжи и собаки. Но я отлично понимал, что тех, кто разрабатывал это питание, входящее в комплекты выживания полярников и альпинистов, меньше всего волновали его вкусовые качества. Зато эта «колбаса» была битком набита белками и углеводами. Чтобы насытиться даже после такого безумного дня, какой пережил я, хватило брикета, в сухом виде весившего не больше ста граммов.

– Поел? – заботливо поинтересовался Комяк, наблюдая за тем, как я с трудом пережевываю последний кусок колбасы.

– Угу.

– Понравилось? – С этакой ехидцей.

– Нет.

– Ну ништяк, Коста. Доберемся завтра до схрона, там разносолов тебе… Даже компот ананасовый. – Тихон присел на траву возле своего рюкзака, закурил «беломорину». – Сам всю жратву собирал. Сам все разносил. По маршруту два раза прошел.

Я не поверил. Когда, интересно, он мог пройти восемьсот километров, если уже в начале июня безвылазно находился в избушке на берегу Ижмы? А в мае через тайгу, залитую талыми водами, пробраться почти невозможно. Но вслух свои сомнения я высказывать не стал. Кто его знает, может, и правда прошел. Им, самоедам, в здешних местах сам черт не брат.

– А схроны один, что ли, делал? – поинтересовался я, и Комяк посмотрел на меня, как на дебила.

– Какое один? Я и за год бы не справился. Братва помогла. Схронов-то семь по всему пути до Кослана. Через каждые полсотни верст. Это, значит, чтобы идти налегке, не тянуть на себе ни шамовку, ни какие другие припасы.

– А за сколько думаешь до Кослана добраться?

– А это уж от тебя, паря, зависит, – улыбнулся Комяк. – Коли выдержишь темп и пойдем хорошо, да если еще не будет у нас на пути никаких головняков, так, даст Господь, доберемся до места уже к сентябрю. Только не верю я в это. В обязаловку на дороге нам рогаток наставят. А их обходить. Да и погодка испортилась. Так что, паря, готовься, что прогуляем мы месяц по парме. Из худшего я привык всегда исходить.

Вот в этом я был с ним солидарен. Впрочем, так же как и во всем остальном. Тихон импонировал мне все больше и больше, и я был благодарен судьбе за то, что столкнула меня с этим мужиком. Я был благодарен братве за то, что подобрали мне такого проводника.

Тем временем Комяк вновь посмотрел на часы, буркнул: «Есть времечка децл еще» – и, развязав мой вещмешок, достал несколько коробок с патронами. Потом взял в руки мой дробовик.

– Стрелял когда-нибудь, Коста?

– Пару раз в тире, – честно признался я.

– Так то из мелкашки! И по мишеням. А здесь-то у нас другая бодяга. Чуть посложнее. Гляди внимательно, про ружжо твое расскажу.

И в течение получаса он показывал, как пользоваться «Спасом-12», как устанавливать оптику, как целиться, как снаряжать и заменять магазины. Патроны с какой маркировкой заряжены пулями. Какие – картечью, какие – крупной дробью, а какие – зарядами с отравляющим газом. Громоздкий телескопический прицел «Нимрод», которым был снаряжен дробовик, был изготовлен в Израиле, имел шестикратное увеличение, автоматический дальномер и лазерный целеуказатель. Я немного потренировался, вставляя и вновь снимая магазин на шесть патронов, пару раз проехал по направляющим салазкам прицелом и установил его на фиксатор.

– Молодчик ты, Коста, – похвалил меня мой учитель. – Хорошая штука, согласен? Но если при всех этих прибамбасах, братан, – усмехнулся он, – ты смажешь с трехсот метров по банке, я тебя брошу в парме и дальше пойду один. Все равно тогда каши с тобой не сварить. Дай-ка мне волыну твою, авось пригодится.

Потом Тихон повесил на шею один из двух приборов ночного видения, покрутил в руках бинокль, размышляя, стоит ли брать его с собой, решил, что не стоит, и вернул его в мой вещмешок.

– А «очки»[7]7
  Очки (арм. жарг.) – ПНВ, прибор ночного видения.


[Закрыть] все же возьму, – вслух решил он. – Ночка нынче темной быть обещает. Хотя б на часок… Коста, сейчас я провожу тебя к сену. Закопаешься в стог и сиди там, отдыхай. Поспи. Надеюсь, ты не храпишь?

– Ничуть, – заверил я Тихона.

– Ну и ништяк. Так значит, поспи. Не вылезай никуда. Ссать захочешь – ссы прямо там. Замерзнешь – терпи. Постарайся побольше набраться сил. Завтра у нас трудный день.

Мы осторожно выбрались на опушку бора и потратили немного времени на то, чтобы убедиться, что все спокойно на большой, чисто выкошенной поляне, посередине которой стояли две высокие скирды сена, заботливо прикрытые кусками полиэтиленовой пленки и рубероида и подпертые со всех сторон жердями.

– Они будут здесь до морозов, – объяснил, наклонившись мне к уху, Комяк. – Их по зимнику вывезут. Там впереди есть болотина, так ее сейчас не проехать. Надо ждать, когда замерзнет. Пошли, что ли, паря, нору тебе рыть.

Это оказалось делом несложным. Я вбурился в сено, как минога в песок, поднапрягся, спиной и ногами приминая сено и увеличивая объем своей сегодняшней «спальни», и принял от Тихона рюкзак, вещмешок и оба ружья.

– А ты чего, «Тигр» с собой не берешь? – удивился я, и Комяк, закладывая мою нору сеном, пробурчал:

– Куда его? Мешать только будет. «Макара» достаточно. Спокойной ночи, братан. – И все. Его не стало слышно.

– Эй, Тихон, – негромко позвал я. Никакого ответа. Ушел воевать. И неизвестно, вернется с войны или нет. Если не вернется, то мне кранты. О черт!

Я поворочался с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее и чуть не развалив скирду, наконец нашел удобное положение, нагребя под голову побольше сена, и начал мучить себя мыслями о том, что же будет, если Комяк сегодня спалится, но очень быстро решил, что утро вечера мудренее, и переключился на более приятные думки. Например, о том, как надурил хитрюгу-кума. И о том, что скоро – очень скоро! – смогу повстречаться со своей любимой женой Ангелиной. И с братцем. Вот-то они удивятся! А быть может, в ближайшее время их предупредят о том, что я ушел в бега и им надо поостеречься. И они – все такие на шугняках! – побегут куда-нибудь шхериться. Вот только куда? Велика Россия, да заныкаться негде! Везде, в самом глухом уголке, есть глаза и уши братвы – и на московских вокзалах, и в горных кавказских аулах. Нет, в России ни Ангелине, ни Леониду ничего не светит. А за границей – тем более. Ну куда им, не знающим ни единого языка, ни владеющим ни единой профессией? Не-е-ет, никуда не уйдут эти падлы. Так же как и прокуроришка Муха. Так же как и доктор[8]8
  Доктор (уголовн.) – адвокат.


[Закрыть] Живицкий. И не известный мне черный кардинал Хопин. Приговор подписан и этому гаду. Никуда не денется ни один из этой пятерки. Вот только бы не спалился сегодня Комяк.

Но об этом думать не хотелось. И я перевернулся на бок, подоткнул повыше под голову сено, подумал, что в стогу совсем даже не холодно, а, скорее, наоборот, душновато. И так одуряюще, так пьяняще пахнет сеном! Хорошо!

Мысли в голове спутались, перед глазами замелькали разрозненные обрывки первых снов. Последней здравой мыслью перед тем, как я окончательно заснул, была: а что за сновидение мне сегодня подготовил Морфей? Хорошо бы чего-нибудь этакое, про волю.

Мое пожелание было услышано. И мне приснилась совершенно вольная Кристина. Совершенно голая Кристина. Вся в слезах и соплях. Проклинающая меня, паразита, распоследними словами. И горстями заглатывающая таблетки. Торопясь. Испуганно озираясь, чтобы никто не засек ее за этим занятием. Чтобы во второй раз откачать ее уже не успели!

И как же несчастна эта девчонка!

И какой же я негодяй!

* * *

Комяк подобрался к деревне метров на триста и залег на пригорке в жестких кустах можжевельника, проклиная себя за то, что поленился и не захватил с собой бинокль. Впрочем, ему вполне хватало острого зрения профессионального таежного браконьера. И отличного знания незыблемых привычек как местных жителей, так и мусоров из УИНа.

Село представляло собой примерно два десятка разноцветных и разнокалиберных изб, выстроившихся в шеренгу фасадами на Ижму примерно в пятидесяти метрах от реки – там, где берег был достаточно высок, чтобы его не затапливало при самых высоких паводках. На узком заливном лугу между селом и рекой местные жители днем привязывали скотину. А у самой воды на небольшом пляже сбилась в хаотичную кучу флотилия лодок. Все вытащены на берег, чтобы течением не сорвало причал и не унесло посудину вниз по реке. Все перевернуты кверху килем, чтобы не заливало дождем, и лишь один из бортов каждой лодки оперт на подпорку из обрезка доски. Никаких замков и цепей. В центральной России уже давным-давно, дабы не уплыли на них лиходеи, привыкли приковывать лодки к деревьям и столбикам. Сюда эта мода еще не дошла… Все вроде бы элементарно: дождаться, когда стемнеет окончательно, спуститься к реке, перевернуть белую пластиковую лодку, принадлежащую бывшему мусору, – она здесь одна такая, так что не ошибешься, – подобрать валяющуюся там же около лодок старую лопашню и… исчезнуть. Все вроде бы просто. Вот только мусора, чтоб они сдохли!..

Часы показывали половину первого ночи, но было еще довольно светло. Самое темное время суток должно было наступить минут через сорок и продолжаться примерно в течение часа. А пока оставалось лежать, выжидать и наблюдать за деревней, пытаясь определить, где же расположился мусорской пост. В том, что он здесь выставлен, Комяк не сомневался. Так же как и не сомневался в том, что спецназом там и не пахнет. Те сейчас в полном составе в тайге. А в посаде, где беглецов совершенно не ждут, скорее всего, прапорщик или младший офицер плюс два-три солдата. Определились на постой в одном из домов. Или где-нибудь на сеновале. Или в бане. И теперь, залив в себя самогонки, все дружно спят, за исключением одного – самого молодого, – который забился в какой-нибудь самый дальний, самый безопасный с его точки зрения уголок и отчаянно трусит, прижимая к груди «калаш». А быть может, все вовсе не так. Быть может, этот караульный солдатик так и мечтает оказаться героем и уехать в десятидневный отпуск, изловив беглого зека. Тогда все гораздо проще. Тогда он, Комяк, вычислит его без проблем. И заберет у него автомат. А солдатик в лучшем случае полечится несколько месяцев в госпитале в Печоре.

Другие варианты:

И старший и все его солдаты дружно забили на все и, пьяные, сладко дрыхнут в одной из изб. Лучшего даже и не придумаешь, но рассчитывать на такой великолепный расклад глупо. Преступно. Смерти подобно. Первыми всегда палятся те, кто привык исходить из лучшего, а не наоборот. Но Комяк не из таких. Уж, слава Богу, жизнь его поучила, помучила…

Кроме всего прочего, может случиться и так, что старший поста окажется задубелым служакой и решит продемонстрировать своим подчиненным, что такое железная дисциплина. И караул, совершенно трезвый, будет бдеть всю ночь напролет. Хуже и не придумать. Тогда провести в жизнь задуманное будет ох как непросто. Возможно, придется совсем отказаться от акции…

Комяк извлек из кармана флакон с репеллентом и обрызгал руки и лицо. До него донесся легкий приятный запах, будто от дезодоранта. Но благодаря этому «приятному запаху» комарье теперь будет держаться подальше на протяжении, как минимум, часа. Ни один не подлетит даже близко. Все-таки хорошие вещи делают за бугром.

Спрятав обратно флакон с репеллентом, самоед достал мусорской пистолет, который притаранил сегодня с собой Костоправ, осмотрел обойму, дважды передернул затвор, проверяя, как через патронник проходит патрон, и остался доволен. Потом неуловимым движением выдернул откуда-то из-за спины «Ка-Бар»,[9]9
  «Ка-Бар» – модель боевого ножа морской пехоты США.


[Закрыть] несколько раз ловко крутанул его в руке и столь же неуловимым движением вернул назад. Из ножен «Ка-Бар» выходил легко, а это обязательно следовало проверить. Ведь нож в сегодняшней акции должен сыграть самую главную роль.

Пора спускаться в деревню.

Комяк нацепил на глаза прибор ночного видения, покрутил верньеры настройки, выбирая режим, при котором мелкая водяная взвесь, которой был наполнен воздух, минимально мешала обзору. Потом, не выпуская из руки трофейный ПМ, он начал быстро, но совершенно бесшумно спускаться с пригорка по узкой скользкой тропинке.

Он не так боялся напороться на мусорскую засаду, как опасался собак.

И перемещается вроде он совершенно не делая шума, и местные кабысдохи давно должны спать по своим конурам, спрятавшись от мерзкой сырой погоды. Но в каждом стаде не без паршивой овцы, а в каждой деревне не без дурной брехливой собаки. Она всегда готова тявкнуть на любой самый, казалось бы, безобидный звук. А дальше уже по всему селу лавиной прокатывается отчаянный собачий брех. Местные привыкли не обращать на это никакого внимания, но мусорской пост это может насторожить.

Черт! Только бы промолчали собачки.

Комяк наконец добрался до крайнего дома села, снял пистолет с предохранителя, присел на корточки и вот так, не разгибаясь, на полусогнутых ногах кошачьей походкой начал ловко пробираться вдоль заросшего крапивой и бурьяном забора. Он был совершенно уверен, что у мусоров, дежуривших сейчас в деревне, приборов ночного видения нет. Да даже если и были бы, то хрен бы его обнаружили. Не производя даже малейшего шума, в лохматом камуфляже десантника и в панаме, больше похожей на небольшой кустик, он был совершенно незаметен на фоне высоких зарослей сорняков.

А вокруг стояла темнота, как в заброшенной лаве. Плотная низкая облачность плюс к тому водяная пыль, обильно наполнившая воздух, не позволяли невооруженным взглядом разглядеть даже очертания вытянутой вперед руки. А в деревне не светилось ни единого окошка, ни единой лампочки над крыльцом. Ни единого, хотя бы ничтожного, отблеска света, на котором можно было бы задержать взгляд.

И все же в одном месте свет был…

Комяк обнаружил, где расположились солдаты, когда миновал третий дом, за которым открылась небольшая банька с тускло освещенным, плотно занавешенным окошком. Эту баньку со своего наблюдательного пункта на пригорке самоед видеть не мог. А мусора, похоже, и не стремились далеко от нее отходить, а потому за последний час ни разу не попали в сектор его обзора.

Гуляли в баньке во всю ивановскую. Изнутри до Комяка отчетливо доносились пьяный мужской смех и пронзительные голоса как минимум двух женщин. Потом одна из баб радостно завизжала, и сразу вслед за этим дверь из бани широко распахнулась, высветив на блестящей от влаги траве длинную полосу света. На улицу выскочила голая женщина, и самоед, подняв ПНВ на лоб, чтобы не мешал, чисто автоматически отметил, какое у нее пышное и удивительно бледное тело.

Следом за женщиной из бани выбежал худой парень, без труда нагнал не очень-то стремившуюся удрать от него «жертву» и завалил ее на траву. Дверь изнутри бани кто-то захлопнул, и Комяк опять опустил на глаза «очки».

Парочка расположилась буквально метрах в десяти от него. Парень жадно мял желеобразную грудь женщины, а она рукой ласкала его между ног.

– Э, довольно, – донесся до Комяка голос, высокий и тонкий. – Ты хочешь, чтобы я кончил? – Этакий совсем несолидный для бойца внутренних войск тенорок!

– Не, Серега. Погодь. – А баба, наоборот, говорила отрывисто и грубо, чуть ли не басом. Совсем как мужик.

«Интересная парочка, – подумал Комяк. – И все-таки интересно, они все там собрались? Или кого-нибудь оставили в карауле? Продолжить обход села? Или подождать здесь? Время еще осталось…»

– Серег, я замерзла. Скорее давай! Ну! Тебе чего, не попасть? Дай, сама. О-о-о! О-ой!!! Глубже. О-ой ты, мамочки!

Комяк ухмыльнулся, подстроил «очки» и несколько секунд наблюдал за порнографическим шоу. На большее пьяного Серегу не хватило. Он кончил, и его пышнотелая подружка тут же выскользнула из-под него и, хихикая, поспешила обратно в баню. Серега же еще немного посидел на мокрой холодной траве, потом поднялся на ноги и пронзительно заорал, рискуя переполошить всю деревню:

– Солома! Солома!!! Рядовой Казанец!!! «Ец… ец… ец…» – ответило эхо из-за реки.

– Где ты, блядь, лазаешь, салажня, – негромко пробормотал голый парень, сделал несколько неуверенных пьяных шагов и остановился буквально в двух метрах от Комяка. В руке самоеда тут же появился «Ка-Бар».

– Соло-о-ома, бы-лядь!

В ответ на другом конце села сонно тявкнула какая-то шавка.

Потом до Комяка донесся чавкающий звук шагов – такой, словно кто-то форсировал грязную лужу. Самоед повернул голову и увидел солдата, торопливо поднимающегося от реки по грязной тропинке. В одной руке тот держал АК-74, в другой – тусклый фонарик, явно с севшими батарейками. Вот солдат поскользнулся и с трудом устоял на ногах только за счет того, что оперся рукой с автоматом о землю.

«Теленок, – решил Комяк. – С этим проблем не возникнет. Лодка моя».

– Соло-о-ома!!!

– Здесь, та-ащ лейтенант. – Солдатик вытянулся напротив своего голого командира по стойке «смирно». А самоед подумал, что при желании мог бы дотянуться до его ноги острием «Ка-Бара». – Та-ащ лейтенант, на вверенном мне объекте все спокойно! Во время обхода села посторонних не выявлено!

– Та-а-ак… – Лейтенант задумался, пытаясь придумать, что бы такое предъявить нерасторопному салаге, столь долго не являвшемуся по команде, но в пьяную голову ничего интересного не приходило. Да и замерз. Да и в бане его с нетерпением дожидались бабы и самогон. – Хорошо, Казанец. Я нынче добрый. Там тебе, дураку, кое-чего отложили. Утром сменишься, выпьешь… Не слышу!

– Служу России, та-ащ лейтенант!

– Так-то. Неси службу дальше. Возвращайся на пост. – И, развернувшись, он трусцой засеменил в теплую баню.

А Казанец, закинув автомат на плечо, не спеша поплелся к скользкой тропинке, чтобы с трудом съехать по ней к реке. И охранять лодки. И пасть смертью храбрых на боевом посту. Смерть в образе косоглазого аборигена, наряженного в мохнатый десантный камуфляж, незаметно следовала за ним, отставая всего на десяток метров.

Комяк дождался, когда солдат в кромешной темноте, почти на ощупь, достигнет лодок, усядется на импровизированную скамейку из двух чурбаков и толстой доски, поставит рядом с собой автомат и достанет из кармана мятую пачку дешевеньких сигарет.

Закурить Казанец так и не успел. За его спиной совершенно бесшумно нарисовалась тень в камуфляже и с прибором ночного видения на глазах. Его голову охватила рука, пахнущая дезодорантом, отпугивающим комаров. Солдат не успел оказать никакого сопротивления, когда острый, как бритва, клинок ножа рассек его горло от уха до уха. Он только всхрипнул, сразу завалился со скамейки на землю и, безуспешно пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, смутно сообразил, что уже умер. Но испугаться он не успел, потому что через мгновение действительно умер.

А Комяк тщательно обтер клинок «Ка-Ба-ра» о гимнастерку жмура и, стараясь не перемазаться в крови, начал обшаривать его карманы. Хотя ему ничего не было нужно, но все должно быть приближено к реальности максимально, а ни один беглый зек, весьма ограниченный в средствах, не упустит момент чем-нибудь поживиться у своей жертвы. Хотя бы курехой. Хотя бы дешевенькими котлами.[10]10
  Котлы (уголовн.) – часы.


[Закрыть] Это не мародерство. Это не западло. Это законная добыча.

Пачка «Примы» с несколькими полувысыпавшимися сигаретинами… дешевенькая зажигалка… старые часы «Ракета»… четверть буханки черствой черняхи… Это все с собой, чтобы потом утопить в реке. Документы – к черту, на землю. Теперь остается стянуть сапоги, и можно заняться лодкой.

Комяк весь перемазался в глине, пока снимал с мертвеца грязные кирзачи. Потом, взяв их в одну руку, «калаш» – в другую, быстро прошел вдоль длинного ряда лодок, высматривая нужную. Промахнуться здесь было невозможно. Белое блестящее днище так и бросалось в глаза. Самоед бросил под ноги свои трофеи и, поднапрягшись, перевернул лодку на днище. По скользкой траве она легко съехала к кромке воды. Закончив с этим, Комяк вернулся к мертвому Казанцу. Там – еще в тот момент, когда мочил солдата – ему на глаза попалась ломаная лопашня. Ломаная, но вполне пригодная для того, чтобы без проблем догрести до другого берега. Потом еще немного времени пришлось потратить на то, чтобы срезать в лодках несколько небольших булыжников, которые применялись вместо якорей.

Небо на востоке начинало понемногу светлеть, когда Комяк, побросав в лодку сапоги, автомат и булыжники, оттолкнулся от берега и начал выгребать на середину реки. На Ижму начинал опускаться туман, и это порадовало самоеда. «Сам Бог помогал мне сегодня», – довольно подумал он, отложил в сторону лопашину, пустил лодку по течению и принялся избавляться от сегодняшних трофеев. Выбросил в воду дешевенькие часы «Ракета», зажигалку (пойдут ко дну) и четверть буханки хлеба (сожрут рыбы). Мятую пачку «Примы» засунул в один из кирзачей. Потом плотно набил сапоги булыжниками и вышвырнул их в реку. Следом за сапогами последовал АК-74…

– Соло-о-ома… – донеслось до него издалека, и он, криво ухмыльнувшись, опять взялся за лопашину. – Ря-а-да-а-авой Казанец, бы-ы-ьглядь!!!

«Поблажат, поблажат, решат, что их салага где-нибудь щемит, забьют на все и продолжат гулянку, – предположил Комяк. – А ведь как же я точно все рассчитал – что отправят в караул одного молодого, а остальные будут спать или пьянствовать». Он еще раз ухмыльнулся и подналег на весло, стремясь поскорее причалить к противоположному берегу. Дело было сделано не до конца, хотя, его самая сложная часть уже осталась позади и прошла без сучка, без задоринки. И все же следовало поторопиться, чтобы довести все до логического конца, вернуться поскорей к Костоправу и урвать хотя бы пару часов на отдых.

Когда лодка разрезала носом заросли прибрежного тростника, Комяк уже успел тщательно протереть лопашину, борта и банку[11]11
  Банка – здесь: скамейка в лодке, шлюпке.


[Закрыть] от своих отпечатков. Он внимательно осмотрелся – не наследил ли где еще, – перескочил на берег и оттолкнул лодку так, чтобы казалось, что она случайно застряла в тростнике и кувшинках. Мол, пытались беглые зеки запустить посудину чуть посильнее, немного подальше, чтобы ее утащило течением, да только не вышло, промахнулись, ущербные, и она застряла в растительности в пяти метрах от берега. А мочить ноги, чтобы исправить ошибку, никто не пожелал. Плюнули: «Ну и черт с ней! Времени нету с этой калошей возиться. Минут через десять ее и так вытащит оттуда течением», и побежали дальше… Конечно, можно было бы втащить лодку носом на берег, чтобы мусорам уж совсем облегчить задачу, когда они будут отыскивать место, где беглецы ступили на землю. Но с другой стороны, это выглядело бы совсем нелогично. «Неужели эти уроды настолько глупы, что оставляют нам такой явный след? – решили бы в оперчасти. – Не-е-ет, нас явно пытаются наебать. Убедить в том, что их надо искать на одном берегу, когда на самом деле собрались уходить от нас по другому». И все сегодняшние старания пошли бы прахом. Именно по этой причине Комяк так же не стал «терять» трофейный волын около трупа солдата или в лодке. Да ни один мало-мальски сообразительный мент не поверит в такую туфту! А здесь, в Ижме, мусора тертые, и в этом надо им отдать должное.

Потратив пять минут на то, чтобы наскоро перекурить, Комяк отошел от реки и, выбравшись на дорогу Ижма-Ухта, уверенно пошел по ней по направлению к Ухте. Он не особенно беспокоился, что может на этом участке напороться на мусоров. «Все интересы ментов сейчас прикованы к левому берегу, – логично рассудил он. – А у них не так много сил, чтобы держать здесь резерв. Приходится обходиться несколькими стационарными постами, и шансы на то, что я напорюсь на один из них за те жалкие три километра, что должен пройти, практически сводятся к нулю. Так на хрена ж заморачиваться и ломать себе ноги через лес, когда есть дорога. Какая-никакая, раздолбанная и грязная, но все же дорога».

Как и рассчитывал, примерно три километра до узкой, но относительно глубокой речушки, которая пересекала дорогу и тут же впадала в Ижму, он прошел без приключений. Комяк сошел с дороги и метров пятьдесят продирался сквозь густые кусты ивняка, поднимаясь вверх по течению речки вдоль берега, пока не нашел удобное место для спуска в воду. Он сел на большое трухлявое бревно, выгнав из-под него маленькую юркую ящерку, и разделся догола. Одежду связал в тугой узел и оставил на берегу, сам же с «Ка-Баром» в руке решительно шагнул в черную ледяную воду, затянутую зеленой ряской. Ноги сразу ушли в ил чуть ли не по колено. Но так было лишь возле берега. На середине реки дно было песчаным и плотным. Зато вода здесь скрывала плечи и доходила до шеи. С трудом преодолевая течение, Комяк пошел вперед, удаляясь от устья речушки.

На то, чтобы преодолеть приблизительно триста метров, ему, передвигающемуся со скоростью паралитика, потребовалось чуть ли не полчаса. На середине речушки мешало течение и, чтобы хоть немного ослабить его сопротивление, приходилось двигаться боком, словно крабу, а ближе к берегам глубокий ил не желал выпускать ноги из своего вязкого плена. Выбраться же из реки и идти посуху было нельзя. Нельзя ни в коем случае! Ведь у мусоров есть собачки. Так пускай они с этими своими собачками прогуляются три километра от того места, где сейчас торчит намертво застрявшая в тростнике белая лодка, до берега этой речушки и на этом умоются! И не смогут найти больше ни единого следа. И придут к логичному выводу, что беглецы, добравшись до этой речушки, решили подняться по ней вверх по течению, чтобы сбить со следа собак, потом где-то вышли на берег и углубились в парму. Вот пусть и ищут, козлы, здесь. А не там, где они совсем не нужны.

Когда Комяк достиг старой раскидистой осины, опустившей свои нижние толстые ветви к самой воде, он чувствовал, что путешествие по реке его основательно вымотало. Но даже на кратковременную передышку не оставалось времени. Уже окончательно рассвело, а в селе, возможно, уже обнаружили труп Казанца. Скоро на Ижме поднимется хипеж. А ведь еще предстоит через нее переправиться. И сделать это обязательно незаметно.

Комяк взял в зубы нож, оперся на одну из ветвей и, отжавшись на руках, оседлал осину. Потом перебрался на соседнюю ветку. Еще на одну. Все выше и выше, пока не поднялся над землей метров на десять. Там к одной из ветвей, совершенно не заметные снизу, были прочно приторочены нейлоновыми веревками резиновая лодка, два коротких весла и баллончик со сжатым воздухом. Комяк разрезал веревку и, прихватив свой добычу, ловко спустился вниз. Устроившись на нижней, самой толстой, осиновой ветви, он отточенными профессиональными движениями присоединил баллончик к надувному клапану одноместной резиновой лодочки – такой, какие входят в спасательные комплекты летчиков морской авиации, – и буквально за доли секунды она туго наполнилась воздухом. Комяк спустил лодку на воду, бросил в нее обрезки веревки и весла, потом, так и не выпуская из зубов нож, осторожно спустился сам. Пока он вставлял в специальные петли весла, лодку уже развернуло и понесло течением вниз по реке.

По пути он утопил не нужный уже баллончик и прихватил свою одежду, оставленную на берегу. Но одеваться не спешил – вдруг его засекут, когда будет переправляться через Ижму, и придется уходить вплавь. Голому это не в пример легче, нежели одетому и обутому. Вот только была одна незадача – комары, – и пришлось на какое-то время бросать весла и искать в ворохе пожитков флакон с репеллентом. А так, не считая этой краткосрочной заминки, все шло на удивление гладко, и суеверный самоед даже начал слегка беспокоиться: уж не преддверие ли все это каких-либо больших неприятностей.

Но все обошлось как нельзя лучше. Достигнув устья речушки, Комяк обнаружил, что Ижма плотно укрыта туманом. Даже не было необходимости в том, чтобы выждать хотя бы десять минут, прислушиваясь и приглядываясь – а не крутится ли кто поблизости? Можно было смело грести вперед, заботясь только о том, чтобы не плескать по воде веслами и чтобы течением не снесло к деревне, которая от устья находилась всего в километре. Самоед перекрестился и снова взялся за весла…