Текст книги "Рывок на волю"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Первое, что он сделал на берегу, – это распорол ножом круглый борт лодки и, пока из нее выходил воздух, перетащил свои вещи и весла в густые прибрежные кусты. Потом вернулся к реке и остатками лодки, которая превратилась в бесполезный кусок резины, тщательно затер следы своих босых ног на прибрежном песке.

– Вот и все, – удовлетворенно прошептал он и пошел в кусты одеваться.

И в этот момент сквозь густой, словно сметана, туман, до него пробился звук лодочного мотора. Сперва чуть слышный, очень далекий, он приближался с каждой секундой и вдруг смолк. Над рекой повисла тяжелая первозданная тишина.

«Пришвартовались в деревне», – определил самоед, натягивая сапоги. Потом до него донеслись отголоски человеческой речи. Говорили, вернее кричали, нестройным хором. «Какие же там между ними сейчас творятся разборки! – злорадно подумал Комяк. – Кому-то теперь светит дисбат, а кто-то останется без погон». Ему очень хотелось подобраться поближе к селу и поглядеть, что же там происходит, но он был профессионалом, и пустое мальчишеское любопытство для него осталось в далеком прошлом. Вместо этого он тщательно обработал антидогом ноги и место, где только что переодевался. Потом повесил на шею прибор ночного видения, проверил, на месте ли ПМ и «Ка-Бар», подхватил под мышку весла и остатки от лодки и пошагал в глубь тайги в сторону от деревни.

Отойдя километра на два, он на берегу лесного ручья вырыл в мягком песке глубокую яму и захоронил там весла и лоскут резины, который, накачанный воздухом, еще час назад переправлял его через реку. Потом обильно обрызгал место схрона жидкостью против собак и, очень надеясь, что любопытные лесные зверушки доберутся до его клада не скоро, пошагал в направлении поляны, где прямо посередине стояли две скирды сена. В одной из которых спал сейчас Костоправ.

Часы показывали начало шестого утра. На небе, ночью тяжелом и сером, моросившем мелким нудным дождем, сейчас не было ни малейшего облачка, а день обещал выдаться теплым и ясным. Оно и к лучшему. Во-первых, если установится сухая погода и не зарядят дожди, будет проще пройти болотистые участки, немало которых встретится им на пути. А во-вторых, куда приятнее идти через парму в яркие солнечные деньки, когда ничего не капает сверху, а природа, не скупясь, выставляет на обозрение все самые яркие краски своей богатой осенней палитры. Уж, казалось бы, за пятьдесят с лишним лет эти краски должны примелькаться перед глазами, набить основательную оскомину… Ан нет. Комяк никогда не переставал восхищаться тому, насколько красивы места, где он родился, вырос, жил и даже чалился ровно пятнаху от звонка до звонка…

«Ладно, это все лирика», – с легким раздражением отогнал самоед от себя эти несерьезные думки и переключился мыслями на планы сегодняшнего дня. И последующих дней. Сколько их будет, прежде чем они с Костоправом доберутся до малины в Кослане, и он, Комяк, получит свои двадцать тонн баксов?

Пятнадцать дней?.. Совсем нереально.

Три недели?.. Навряд ли.

Месяц?.. Больше похоже на правду.

Вообще никогда не доберутся, и тайга оставит их себе, как и многих других?.. Вот это скорее всего!!!

Самоед на ходу сдернул с себя панаму, наскоро перекрестился: «Дай Боженька, чтобы нам подфартило», и прибавил шагу.

Глава 2
МИШКА В МАЛИНЕ

– Сколько прошли? – спросил я, и Комяк посмотрел на часы.

– Восемь ноль-пять, – зачем-то проинформировал он меня о времени и лишь после этого ответил на мой вопрос. – А прошли верст восемьдесят. Точно не знаю. Спидометров не ношу на ногах. Хорошо идем. Бойко. Молодчик ты, Коста.

Он не знал, что хвалить меня в глаза не рекомендуется, но я его ставить в известность об этом не стал. Вместо этого сунул в рот последний кусок колбасы-концентрата и, болезненно сморщившись, с трудом протолкнул его в глотку.

…А шли мы действительно бойко. Во-первых, Комяк спешил скорее убраться подальше от деревни, в которой накануне устроил шум. Во-вторых, идти медленно через чистый сосновый бор, который протянулся на всем нашем пути до первого привала, было бы неразумным расточительством времени. В-третьих, за ночь я отлично выспался в стогу сена и восстановил растраченные накануне силы, а потому совершенно не задерживал движения. И, наконец, в-четвертых, с каждым шагом мы все ближе и ближе приближались к первому схрону, а он и меня, и самоеда притягивал, словно магнит…

Сегодняшний день начался с того, что Комяк безжалостно выковырнул меня из уютного сена и в качестве утреннего туалета облил мне ноги жидкостью против собак. Потом совместными усилиями мы привели в полный порядок скирду, чтобы никто даже и не подумал, что кто-то мог в ней ночевать. И, не откладывая ни на секунду, пустились в путь, на этот раз взяв курс точно на юго-запад – туда, где находился Кослан. Это были наши первые километры из тех четырехсот, что предстояло преодолеть через тайгу.

На ходу я попытался выведать у Комяка, как прошла ночная акция в деревне, но он был уставшим и неразговорчивым.

– Потом, Коста. Вот свалим подальше, устроим привал, и все узнаешь, – только и пообещал мне самоед, и потом за два часа, что мы шагали через тайгу, ни он, ни я не проронили ни единого слова. Но, иногда замечая на тонких бесцветных губах самоеда самодовольную улыбку, я чувствовал, что все, что он хотел, ему удалось…

Этот привал был первым за два часа марша, и только сейчас, остановившись на сорок минут на опушке бора возле чистого ручья с прохладной водой, мы смогли наконец умыться и позавтракать концентратом. Потом Комяк немногословно рассказал о своих ночных приключениях, после чего обрисовал план наших дальнейших действий.

– Вон, видишь, Коста, ту сопочку. Она у нас как раз на пути. Проще, конечно, ее обогнуть, но только мы поступим иначе. Пойдем прямо через нее. Потратим лишние пару часов, но зато я там найду местечко, чтоб осмотреться. Спецназ, надеюсь, повелся на бодягу, что я им подогнал нынче ночью, и убрался за реку в полном составе. На этом берегу если кто и остался, то лишь мусорские дозоры, а ходить незаметно по парме эти козлы не умеют. Поэтому, если есть кто-то поблизости, я его засеку. Осторожность не помешает. Да, Коста?

– Не помешает, – промямлил я без особого энтузиазма. Меня не так чтобы очень вставляло карабкаться на крутой склон, поросший мелким ельником. – Мы сами-то там окажемся на обзоре.

– А это по какой дороге идти, – усмехнулся мой проводник и взвалил на плечо свой рюкзак (как и камуфляж, тоже обшитый лоскутками материи). – Вперед.

Та дорога, по которой он меня потащил, и тот темп, в котором он это делал, враз выбили из меня все те силы, которые я накопил в стогу сена за ночь! Вот уж никогда не подумал бы, что елки могут расти настолько плотно, что между ними невозможно протиснуться человеку. Но Комяк протискивался. А следом за ним и я. Стеная и матерясь. Представляя, как вылезу оттуда, будто овца из острига, оставив на еловых иголках все лоскутки, которыми так красиво обшит мой защитный костюмчик. Но ничего ужасного не произошло. Полоса сплошных елок имела в ширину не более полуста метров, а потом, совершенно без какого-либо перехода, ее сменил смешанный лес, в котором преобладали молодые рахитичные сосенки и березки.

– Старайся не задевать деревьев, – предупредил самоед, остановив меня на минутку. – Если издалека наблюдают за сопкой, то тебя в таком камуфляже не разглядят и в бинокль. А вот если сейчас, при безветрии, качнется крона одного из деревьев, это сразу же привлечет внимание. Так что, осторожнее, Коста.

Повторять два раза мне не надо было, и после предупреждения Комяка я обходил все сосенки и березки так, словно на них было подано напряжение в несколько тысяч вольт. И, увлеченный этим занятием, даже и не заметил, как мы достигли вершины, на которой, словно некое украшение, изобретенное матерью-природой, росла невысокая коренастая сосна.

– Пока отдыхай, – распорядился Комяк и, повесив на шею сорокакратный «Сваровски»,[12]12
  В данном случае имеется в виду бинокль, изготовленный под знаменитой маркой «Сваровски». Оптика, изготовленная этой австрийской фирмой, отличается отменным качеством и отвечает самым высоким требованиям.


[Закрыть] полез на сосну. А я безмятежно отправился инспектировать кусты с малиной, которые обнаружил метрах в сорока от нашего наблюдательного пункта.

…Малина была очень сладкой. Малина была очень мелкой. Малина была очень червивой. Ее было удивительно много…

…И что самое интересное, рядом со мной – всего в каких-нибудь двадцати шагах в стороне, – с тех же кустов, что и я эту малину, обдирал самый настоящий медведь! Не плюшевый мишка. И не Михайло Потапыч из сказок про Машенек или Аленушек, а самый что ни на есть амикан-батюшка, хозяин тайги. Деловито трещал кустами, иногда с интересом поглядывал в мою сторону и меня совсем не боялся. А я не боялся его.

Вот уж кто бы когда сказал мне, что буду так! Должно быть, за время отсидки у меня полностью атрофировались все чувства. В том числе и чувство страха. И остатки разума. Впрочем, нет. Немного разума у меня осталось, потому что я, как только заметил бурую тушу в кустах, сразу насторожился и в любой момент был готов рвануть к спасительной сосне, пока не убедился, что имею соседство не с медведицей и медвежатами, а с молодым одиночкой, пестуном,[13]13
  Пестун – медвежонок старше года, продолжающий жить с матерью.


[Закрыть] по-видимому, недавно изгнанным мамашей в самостоятельную жизнь. А насколько я знал из разнообразных источников, одиноких медведей-самцов, нагуливающих жир в конце лета, можно не опасаться. Они сыты, они добродушны, у них других забот полон рот – в данном случае полная пасть малины, – и они никогда не нападают первыми. В отличие от нас, двуногих-двуруких, безжалостных и агрессивных.

Если не брать в расчет мужика с ружьем и патронташем, который, заметив медведя, считает за охотничью доблесть его подстрелить, то порядком достается косолапым и от других homo sapiens. Еще в XIX веке, пока человек не успел отдалиться от природы (предварительно ее как следует проредив) настолько, насколько сейчас, деревенские бабы, отправившись за малиной и обнаружив в малиннике мишку, ничтоже сумяшеся изгоняли хозяина леса вон, дабы им не мешал и не наводил поруху на ягоду. При этом в качестве оружия применялись обычные корзинки и лукошки, коими и лупили скандальные бабы медведя по чему ни попадя, пока тот позорно не удирал.

А уже в веке XX в одной из еще советских тогда газет была помещена статья о том, как на территорию пионерского лагеря на Камчатке проник старый медведь, привлеченный соблазнительными запахами помойки. И там, в районе пионерской помойки, бедняга и нашел свою смерть. Юные ленинцы, заметив медведя, даже и не подумали в ужасе разбегаться по надежным убежищам, а наоборот, устроили на старика облаву и до того загоняли несчастного по территории, огороженной высоченным неприступным забором, что лесной гость в конце концов забился под сцену летней эстрады, где у него от небывалого ужаса и случился обширный инфаркт миокарда с летальным исходом. При этом все полчаса, пока пионеры гоняли по лагерю мишку (кстати, камчатские медведи – самые крупные в России), воспитатели и вожатые пытались урезонить своих впавших в охотничий раж юных воспитанников. Како-о-ое там! Пока медведь не издох, пионеры не угомонились…

Как обычно, совершенно бесшумно ко мне подошел Комяк, сорвал несколько ягод, бросил их в рот.

– Молодой еще, – негромко произнес самоед, и я понял, что это он имеет в виду медведя. – Годка два, не боле. А ты, Костоправ, молотком. Наблюдал сейчас за тобой и все ждал, когда засечешь, кто с тобой рядом. И скиксуешь. И сиганешь ко мне на сосну. А ты хоть бы хрен. Молотком, – повторил он. – Что, встречал ведмедя уже ране?

– В зоопарке и в цирке, – признался я.

– Н-у-у-у… В зоопарке без понту, Коста. Зато теперь, глядишь, повстречал на природе. Корешам да шмарам своим будешь рассказывать, как малину рвал с мишкой рядом. – Комяк кинул в рот еще несколько ягодок. Медведь не обращал на нас никакого внимания.

– Говори, чего увидал? – напомнил я самоеду, отвлекшемуся на мишку, нашу первоочередную задачу.

– А увидал я, брат Коста, – улыбнулся Комяк, – что вокруг все нормалек. – И многозначительно добавил: – Все полный ништяк. Кажись, что спецназ я в натуре заслал, куда надо. Ни одного козла не заметно. Хотя не очень-то их и заметишь. Умеют прятаться, суки. Я ж говорил, мастаки они во всех отношениях. И мусоров в округе навроде б как нету. Сбили мы их со следа. – Самоед широко улыбнулся, обнажив верхний ряд на удивление крепких, хотя и желтых, зубов, и хлопнул меня по плечу. – Ништяк! Правда, Коста?

– Ништяк, братуха! – громко воскликнул я, и медведь в двадцати шагах от меня испуганно вздрогнул и посмотрел в нашу сторону…

А потом вновь начался марафон через тайгу. Через густо заросшие сырые суземы.[14]14
  Сузем или урман – местное название труднопроходимых (густо поросших, заболоченных или заваленных буреломом) участков тайги.


[Закрыть] Через непроходимые буреломы. Через болото, будь оно неладно…

Не-е-ет! Никогда в жизни не пойду больше в лес. Да какое там в лес! Теперь никто даже за сто тысяч баксов не сможет меня затащить в чистенький ухоженный лесопарк в окрестностях Петербурга!

Глава 3
МЫ ПОЛБОЛОТА ПО-ПЛАСТУНСКИ ПРОПАХАЛИ

Стоило нам спуститься с сопки, как сразу же угодили в сырой заболоченный березняк. Нарядный и светлый на своем верхнем ярусе, где через белые блестящие верхушки стволов и вычурную вязь желто-зеленых крон пробивались яркие солнечные лучи. Мрачный и негостеприимный внизу, где черная то ли земля, то ли грязь была богато выстлана сорванными ветром ветками вперемешку с перегнившей листвой и поросла зарослями осоки и вереска. Под толстыми рифлеными подошвами ботинок хлюпала вода, осока заплетала ноги, редкие кочки и проталины сухой земли были укрыты густым голубичником, но за весь путь я так ни разу и не нагнулся, чтобы сорвать хоть одну ягодку. Меня больше заботили трухлявые стволы мертвых деревьев, перегораживающие дорогу, ямки и кочки, на которых я панически боялся подвернуть себе ногу. Охрометь в этой тайге значило умереть – умереть по-глупому после всех тех огня, воды и медных труб, которые я уже миновал. Обидно бы это было, ох, как обидно!

Правда, в какой-то момент нам повезло, и мы наткнулись на сравнительно удобную тропку, идущую в нужном нам направлении. По ней удалось пройти несколько километров.

– Откуда она здесь? – спросил я у Комяка.

– Звериная, – объяснил мне проводник. – Маралы, должно быть…

И обменявшись парочкой фраз, мы продолжали путь молча. Комяк впереди. Я следом за ним, внимательно глядя себе под ноги и опасаясь лишний раз хрустнуть какой-нибудь шальной веточкой, оказавшейся на пути, не сколько потому, что боялся, что хруст расслышат враги, сколько потому, что было стыдно перед совершенно бесшумно передвигающимся самоедом.

Два раза нам пришлось форсировать неширокие речки. Первую удалось перейти – точнее, переползти – по поваленному через него стволу старой осины. Через вторую перебирались вброд, потратив время на то, чтобы предварительно раздеться догола и сложить одежду в рюкзак к Комяку. Вода в речушке оказалась холодной настолько, что прежде чем я, погрузившись в нее по пояс, добрался до противоположного берега, ноги ломило, точно их зажали в тисках, а я тихонечко подвывал то ли от холода, то ли от боли. В тот момент, когда я, как ошпаренный, поднимая тучи брызг и кряхтя, словно медведь, выскочил на другой берег, самоед у меня за спиной едко хмыкнул, но не проронил ни единого слова по поводу моей изнеженности горожанина.

– Без пятнадцати три, – вместо этого счел нужным проинформировать меня о времени проводник.

А вскоре сырой березняк постепенно перешел в настоящее болото. С кочками, густо покрытыми брусничником; с редкими островками, поросшими чахлыми березками и ивняком; с обширными зарослями высокой голубоватой осоки, способной скрыть меня с головой.

– Перекур полчаса, – обернулся Комяк и начал стягивать с плеч рюкзак, пока я стоял и обреченно смотрел на болото. Этого удовольствия мне с избытком хватило еще в мой первый, неудачный побег вместе с Блондином. Похоже, тогда у меня выработалась стойкая фобия на все эти кочки, трясины и камыши. И вот ведь опять! Но делать нечего. Я отвернулся и отрешенно снял с плеча дробовик.

Мы устроились под старой березой на небольшой возвышенности, где земля была сравнительно сухой и вместо вереска и осоки поросла густой невысокой травой.

– Что, попремся через болото? – недовольно поинтересовался я.

– Здесь всего версты три. Потом станет посуше. – Комяк зашелестел целлофаном, в который у него был упакован «Беломор». – А огибать его далеко, так что пойдем напрямик. Здесь не топко, я знаю. И не в таких блудить доводилось. Да в одиночку. Так что не менжуйся, братан. Проведу. – И он смачно выпустил изо рта густой клуб табачного дыма.

Докурив, самоед закопал в грязь чинарик и отправился к группе молодых осин срезать слеги. А я оперся спиной о ствол березы, опустил накомарник, и закрыл глаза…

– Чего, мошка одолела?

Кажется, я задремал. Уж больно быстро вернулся с двумя длинными тонкими жердинами Комяк.

– На, спрыснись чуть-чуть. – Он бросил мне на колени флакон с репеллентом. – Ране без этого обходились, и ничего. А теперь, видишь, избаловались. Без «деты» ни шагу.

– Сколько еще до схрону? – спросил я, обильно поливая лицо и руки пахучей жидкостью.

– Версты три по болоту. Да пяток посуху. Там дальше парма хорошая, чистая. Пойдем как по асфальту. Это уж после, назавтра, начнется урман. Вот там потруднее будет чуток.

«Это тебе „потруднее чуток“, косоглазому, – подумал я. – А я, пожалуй, там лягу костьми».

Но сначала надо было не лечь костьми на болоте. Впрочем, я ожидал от похода через него гораздо худшего. Все оказалось куда проще.

Мы довольно быстро передвигались от одного сухого, поросшего березками и ольхой островка к другому, стараясь ступать по мягким, ускользающим из-под ног кочкам. И лишь пару раз пришлось пересекать вброд неширокие бочажины, где черная непрозрачная вода порой доходила мне до груди, а дно под ногами неприятно амортизировало и гуляло из стороны в сторону так, будто я шел по батуту. Вот только батут этот был сплетен из ненадежных корней болотных растений, и в наиболее слабом месте – »окне» – в любой момент был готов прорваться у меня под ногами, открыв мне путь в черную холодную бездну. Угодив в такое «окошко», оставалось лишь класть слегу поперек (если вообще было бы куда ее класть), не дергаться и надеяться на Бога и на Комяка. Но судьба и на этот раз меня миловала, и выкупаться в трясине так и не довелось. Хотя вымокнуть по самое некуда все же пришлось. Но это уже после, а пока мы наконец выбрались на высокий берег, поросший густыми вековыми елями, и я облегченно вздохнул, решив, что болото благополучно оставлено позади.

Меня всего колотило от холода, как эпилептика. Все мысли мои были направлены только на то, как хорошо было бы сейчас сидеть возле огромного, до самого неба, будто таежный пожар, костра. Всю нижнюю часть моего тела ломило от холода так, будто какой-то невидимый великан безжалостно выкручивал меня, словно мокрую тряпку, пытаясь выжать из моих ног пропитавшую их ледяную воду.

Я устремился на первую же сухую проталинку с уютной изумрудной травой, скинул с плеч вещмешок и дробовик и трясущимися пальцами начал расшнуровывать ботинки.

– Не торопись. – Комяк присел на корточки рядом со мной и начал доставать «беломорину». – Сейчас снова в воду пойдем. Это еще не берег.

– Как не берег? – разочарованно простонал я.

– А вот так. Большой остров. Грива. А дальше еще полкилометра болотины. Но ничего. Посиди, пообогрейся. Солнышко-то эвон какое. Будто в июле. Эх, Коста, Коста… Не последнее это наше болото. Поболе этого будут еще впереди. А это так, для разминки.

Я негромко выругался. Поднялся и впервые сам объявил об окончании перекура.

– Закапывай свою соску. Вперед. Закончим с этим головняком. У тебя в твоем схроне есть спирт?

– У меня в моем схроне, – хохотнул самоед, – есть даже виски.

– Тогда пошли, – воодушевился я и забросил за плечо дробовик. «Раньше сядешь – раньше выйдешь», – думал я в этот момент и мечтал поскорее разделаться с этим проклятым болотом и оказаться на нормальной твердой земле. Пусть густо покрытой валежником, пусть заросшей непроходимым кустарником, зато не угрожающей в любой момент заглотить меня в бездонные черные хляби.

Комяк еще раз усмехнулся, покачал головой и поднялся. И мы, миновав примерно стометровую гриву, продолжили путешествие по болоту. Еще пятьсот метров. С кочки на кочку. От островка к островку. Иногда по колено, а то и по пояс в холодной воде. Порой балансируя на ненадежном батуте из корневищ болотных растений, прикрывающем бездонную трясину. Тщательно нащупывая слегами место, куда можно ступить ногой, и при этом совершенно не будучи уверенными в том, что не ошиблись, что сейчас не ухнем в предательское «окно». Но не ошибались. Ни разу. И медленно, но уверенно приближались к берегу – уже не к гриве, а к настоящему, полноценному участку тайги – когда…

– Ша! – Комяк поднял вверх руку и замер. Я застыл у него за спиной.

Шагах в пяти от меня выдулись из болотных пучин несколько пузырей. Трясина вздохнула, простуженно хлюпнула. Но не это привлекло внимание Комяка.

– Вертуха!

Издалека, с юго-запада, куда мы и направлялись, нарастало пока еще чуть слышимое жужжание.

– Вертуха, мать твою! – зло выдавил из себя самоед и затравленно огляделся. – До берега не успеть. Сюда, Коста! – Комяк, забыв про осторожность, поспешил к густым зарослям высокой осоки. И в тот же момент болото, не привыкшее прощать и малейших ошибок, радостно чавкнуло.

Я увидел, как нога моего проводника стремительно погрузилась в бездну, а Комяк, не теряя ни единой секунды и не предпринимая бесполезных попыток выбраться из плена, в который попал, опрокинулся на спину, успев подложить себе под спину слегу. И замер, стараясь не шевельнуть без нужды ни пальцем, не напрячь ни единого мускула. Из взбаламученной болотной воды сейчас торчала лишь его голова в просторной защитного цвета панаме. «Если ее даже и сумеют разглядеть с вертолета, но не будут вглядываться спецом, то решат, что это болотная кочка, – подумал я. – И мне, похоже, предстоит точно так же по шею влезть в этот лед. Черт, как же не хочется! А еще больше не хочется спалиться на этом болоте. Дать мусорам расстрелять себя с воздуха, словно неподвижную мишень на полигоне».

А вертолет был уже совсем рядом. Я отчетливо слышал звук его двигателей. В любой момент он мог вынырнуть из-за высоких сосен, которыми порос столь желанный берег всего в каких-то ста метрах от нас.

– Коста, – прохрипел Комяк. – Ложись как и я. Быром! Чтоб одна голова… Быром!!! Сейчас засекут.

Больше я не раздумывал. Совершенно не думая о том, как же мне будет холодно, лег на спину, так что над поверхностью воды осталось только мое лицо, надежно прикрытое накомарником цвета хаки. Возможно, сверху я и был похож на болотную кочку.

С вертолета ни меня, ни Комяка не заметили. Неуклюжий «Ми-8» промелькнул на бреющем полете метрах в трехстах от нас, и шум его моторов начал стремительно удаляться. А я уже протягивал Комяку свою слегу.

– Ништяк. – Самоед крепко ухватился за ее конец, но прежде проинструктировал меня: – Ты, братан, это… не спеши. Не очень старайся. Засел я не крепко, глубже меня навроде не тянет, так что времечко есть. Ты, главное, гляди, сам не провались, иначе обоим кранты. Найди опору и потихонечку…

«Потихонечку» я вытаскивал Комяка, наверное, битый час. От холода я уже не ощущал своего тела, а Тихон несколько раз неудачно хлебнул воды и всякий раз при этом с неимоверным трудом отхаркивался и приводил в порядок дыхание. Наконец ему удалось перевернуться со спины на колени, и первое, что он сказал, было:

– Вот, бля. Теперь весь вечер чистить стволы. И вляпался же, будто лох. Будто турист неразумный. А тебе, Коста, спасибо. Пошли. Обогреться бы надо.

На этот раз мы без приключений преодолели последние сто метров до берега, и под первой же елкой, я, бросив на хвою вещмешок и «Спас-12», принялся судорожно стягивать с себя ботинки и пропитанный водой камуфляж.

А через десяток минут, когда на опушке леса, освещенной совсем не дающими тепла солнечными лучами, я, совершенно голый, скакал, пытаясь хоть немного согреться, Комяк уже возился в глубине леса с костром.

– Заметят, – стуча зубами, проблеял я. – Дым с вертолета увидят.

Самоед (тоже стуча зубами) сперва послал меня на три буквы и лишь потом снизошел до разъяснений:

– Это у тебя, у безрукого, дым бы валил, будто из кочегарки. А как у меня, поглядишь.

И дыма действительно почти не было. Зато мне, осторожно, дабы не напороть босые ступни, пришлось с «Ка-Баром» в руке обследовать все окрестности в поисках самых сухих сосновых и березовых дров. Я старался. Я очень старался, но все равно из всего хвороста, что я приносил Комяку, половина безжалостно отбраковывалась.

– Будет дымить, – недовольно бурчал самоед, отбрасывая в сторону очередную жердину. – Иди еще собирай. Маловато дровишек.

И я опять старательно бороздил тайгу, кромсал острым, как бритва, ножом сухостой, обильно потел от усилий, но при этом все никак не мог согреться. Наоборот, меня знобило все сильнее. «Не простудиться бы», – подумал я, таща самоеду, наверное, уже десятую по счету охапку дров, и не знал еще в тот момент, что прав сейчас как никогда…

– Интересно, и какого же здесь эта вертуха?.. – задумчиво пробормотал Комяк, в очередной раз подкладывая хворост в и без того уже сильный костер. – А, Коста, что думаешь?

– Может, случайно?

– Может, случайно. А может, и нет. Впрочем, если бы хотели нас поискать на болоте, то покружились подольше б. А они проскочили, как литерный скорый мимо дешевого полустанка. Не-е-ет, Коста. Это они к Ижме летели. На том берегу нас искать. И ведь не угомонились еще. – Комяк ненадолго задумался, а потом задал мне вопрос, который уже давно зрел у меня в голове, но я все не спешил задать его себе: – А как считаешь, братан? Может, кто башляет весь этот шмон? За вертолет там отстегивает. За керосин. Ну мусорам, конечно. Есть кто такой?

Я сразу подумал о Хопине. И, не задумываясь, ответил:

– Да, есть.

– Хреново, – вздохнул самоед. – Непросто нам будет. – И больше никаких вопросов не задавал. Он четко знал, что чем меньше знаешь, тем дольше живешь.

На то, чтобы согреться и просушить мокрые вещи, у нас с Комяком ушло два часа. Все это время я бродил по ближайшим окрестностям и собирал дрова, а самоед сначала развешивал на рогатинах вокруг костра наше истекающее влагой тряпье, а потом достал из кучи всевозможных мелких пожитков, которые высыпал из рюкзака на траву, комплект для чистки оружия и принялся за свой «Тигр» и мой «Спас-12». Меня же больше беспокоила оптика, но стоило мне сунуться с проверкой к прицелам и приборам ночного видения, как проводник поднял меня на смех:

– Ты что же, брат, думаешь, они не рассчитаны на такие купания? Да это ж фирма. Их делали серьезные люди. И для серьезных дел. Можешь и не смотреть.

Но я все же их осмотрел. И убедился в том, что Комяк совершенно прав.

– Доволен? – развеселился самоед, разбирая на своей подсохшей футболке мой дробовик. – На, – он подтолкнул ко мне флакон с репеллентом, – побрызгайся лучше еще. Так и роятся вокруг тебя, кровососы.

На часах Комяка был уже седьмой час, когда мы, облачившись в просохшую, пропахшую дымом одежду, тщательно затушили костер, замаскировали кострище и отправились в дальнейший путь.

– Тут теперь недалече, – радостно сообщил мне Комяк. – Помене часа идти, если не тормозить. А отдохнули сейчас хорошо, сил прибавили децл. Так что все ништяк, Коста.

Я так не думал. Несмотря на двухчасовой отдых, сил у меня не прибавилось. Наоборот, создавалось впечатление, что ослабел еще больше. Я пер вперед чисто на автопилоте – так, как вчера перемещался вдоль берега сразу же после переправы через Ижму. Но только тогда уже через несколько сотен шагов я расходился, немного пришел в себя. Сейчас же все было наоборот. Слабость опутывала меня все сильнее и сильнее. Мешала передвигать ногами, не позволяла смотреть, куда я ступаю, разогнала в голове все более или менее стройные мысли, оставив лишь какой-то невообразимый сумбур. Всеми клетками тела я ощущал, насколько мне плохо. И с каждой секундой становится все хуже и хуже. Тело штормит из стороны в сторону. В груди сперает дыхание. Разламывается от боли башка. Все тело покрылось липким холодным потом. Или он на самом деле горячий, просто у меня все ощущения, все чувства сейчас вывернуты наизнанку?

«Неужели я заболел? – с ужасом подумал я. – Докупался в холодной водичке. Добегался потный по парме…»

– Стой! – просипел я.

Комяк впереди меня мгновенно замер на полушаге так, будто играл в детскую игру «Море волнуется. Раз…»

Я остановился, затаил дыхание и попытался измерить себе пульс. Пустое! Он колотил, как сумасшедший будильник.

– Чего, Коста? – Самоед развернулся ко мне. – Тут с версту нам осталось. Вон у той сопочки и остановимся на ночь. Там первый схрон. Чего…

Я тяжело опустился прямо в сырой глубокий мох. Мне надо было сперва отдышаться, немного прийти в себя, прежде чем по пульсу пробовать определить температуру.

– Заболел, Коста? – Комяк опустился на корточки рядом со мной.

– А что, заметно? – с трудом просипел я.

– Заметно. И очень, – не стал кривить душой проводник. – Рожа красная, как… – Он так и не смог подобрать сравнения и, протянув руку, пощупал мне лоб. – Горячий весь, будто та печка.

Я глубоко вдохнул и надолго закашлялся. И этот кашель, грудной и глубокий, здорово напугал меня.

Неужели?!! Да не приведи Господи!!!

Я засунул руку под майку и ладонью ощутил сильные хрипы в легких. Потом все же измерил пульс. 110–120 ударов в минуту. Тахикардия! Да и температурка дай Боже! О черт!

Я застонал от бессилия. От обиды. И почему это произошло со мной именно сейчас? В тот момент, когда позади осталось столько лишений и трудностей, когда я отчетливо ощутил запах свободы, ко мне вплотную подошла Костлявая, постучала меня по плечу и этак вкрадчиво спросила: «Ми-илой. А про меня ты никак позабыл? Думал, рано еще со мной встречаться? Ан нет, соколик. Вот она я. Рядышком. Совсем рядышком, ми-илой…»

– Чего с тобой, Коста? – В голосе Комяка мне послышались нотки испуга. – Никак попростыл? Хреново, братан?

– Хреново, – прохрипел я. – Попростыл… У меня пневмония. Воспаление легких. Знаешь такое?

– Да, – лаконично ответил мне самоед. – Ты в этом уверен?

– Я врач. У тебя в схроне есть аптечка?

Комяк ненадолго задумался.

– Там йод, бинты, спирт. Кажется, аспирин…

Я коротко выругался. Аспирин… Мне бы что-нибудь посущественнее.

– Ладно, пошли. – Я с неимоверным трудом поднялся на ноги. – Доберемся до твоего схрона, там и буду болеть. Не валяться же здесь.

Я даже не заметил, как Комяк забрал у меня вещмешок и карабин. И при этом он, кажется, даже умудрялся поддерживать меня под руку. Точно не помню. Почти ничего не помню. Сосны… Кусты… Трухлявые стволы под ногами. Их надо перешагивать. Обязательно перешагивать, иначе можно повредить ногу… И опять сосны… Густые кусты… Трухлявые стволы под ногами…