Текст книги "Рывок на волю"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Самоед отвязал своего жеребца, приторочил «Тигр» к седлу.

– Короче, вперед. Время и так потеряли. Но ништяк, наверстаем сейчас по дороге. Не все ж через парму…

«И правда, не все ж через парму, – подумал я, взбираясь в седло. – Поднадоела она, если честно признаться. Приелись уже приключения на девственном севере Республики Коми».

Тогда я не знал еще, что приключения и невзгоды, столь многочисленные за триста с небольшим километров, к тому моменту преодоленных мною от Ижмы, наконец решили оставить меня в покое и, безнадежно махнув рукой на беглого зека, отступились, отправились искать себе новую жертву. Разве что, дабы жизнь совсем не казалась медом, тайга напоследок подогнала нам в гости большого медведя, который всю следующую ночь бродил неподалеку от нашего стана, нервировал Секача и коней и не давал никому спать. И порой нахально рыкал из темноты, объявляя, кто здесь хозяин.

Я, надев ПНВ, долго разглядывал огромную тень, то исчезавшую с обзора, то вновь возникавшую промеж толстых сосновых стволов. Предложил посмотреть и самоеду.

– А хрен ли, – отмахнулся тот от меня, – муравейника не видел, что ль, никогда. Шел бы он в жопу.

И Комяк полез дрыхнуть в палатку.

А медведь до рассвета продолжал трещать кустами и озабоченно пыхтеть всего в двадцати метрах от нас, беспокоясь, что мы можем надолго обосноваться на его территории. Впрочем, на его место мы не претендовали и уже с первыми солнечными лучами отправились в путь, спеша добраться до заветной малины.

Часть III
ИЗ РУК В РУКИ

Глава 1
Я БАНДИТ, МЕНЯ ТРУДНО ЛЮБИТЬ

– Кого лешак несет в познотищу таку? – прокряхтел из-за двери сиплый голос и зашелся в долгом приступе кашля бывалого курильщика. – Кому тама неймется? Вот кобеля как спущу! Утра дожидайтеся!

– У самих кобель есть, Ирина, – радостно пропел самоед. – Поболе твоёва. Отпирай, отпирай, твою мать. Принимай гостей дорогих и незваных, а то дверь ща, блядь, как вышибем.

Прокуренный голос сказал:

– Ой… Тихон, не ты ли?

– Ишь, курва, признала, – негромко похвастался мне Комяк и снова обратился к запертой двери: – Нет, не Тихон. Мылыция. Отпирай, старуха, давай. Отпирай, там и увидишь.

Загремел засов, дверь приоткрылась, и мне в лицо ударил яркий луч карманного фонаря. Я зажмурился и вытерпел несколько секунд, пока хозяйка изучала мой портрет. Потом луч переместился на Комяка.

– Ха-а-а! – тут же радостно прохрипела хозяйка. – Тихон, и правдыть! Черт косоглазый! Ну, блин, как знала. Как нутром чуяла, что это ты ко мне ломишься, спать не даешь. Давно уже ждем. Вдвоем вы?

– Ага.

– Ну так проходьте в избу, – наконец позволили нам.

Я сделал шаг в темные сени, пропахшие какой-то кислятиной, и тут же эту кислятину, похоже, и выплеснул на пол, опрокинув ведро, оказавшееся у меня на пути.

– И что за ведмедь! – беззлобно просипела Ирина. – Ладныть, потом подотру. Проходь в горницу дале.

«Черт ее знает, ведьму, – подумал я, – где у нее эта горница? И сколько еще ведер со свиными помоями расставлено у меня на пути?» Но в этот момент в сенях наконец вспыхнула яркая лампа.

Первым делом я внимательно разглядел хозяйку. А она еще раз изучила мою физиономию. Вот так стояли посреди лужи из поросячьего пойла и секунд десять пялились друг на друга.

Я ожидал увидеть этакую бабу-ягу, местную старуху-вещунью в неопрятной ночной рубахе, с отвисшей грудью и седыми космами, распущенными по костлявым плечам. Но все оказалось не настолько ужасным. Передо мной стояла женщина в длинном японском халате с иероглифами и танцующими журавлями. Примерно одного со мной возраста, она была бы весьма привлекательной, если бы не испитая, в синих прожилках физиономия и не длинный уродливый шрам, протянувшийся от брови через левую щеку и разделивший подбородок на две неравные дольки.

– Что, не красавица? – виновато улыбнулась лишь одной, правой, половиной лица хозяйка. А я решил, что она не любит новых знакомств, потому что привыкла перед каждым оправдываться за свое уродство. И сразу почувствовал к ней сочувствие. И симпатию. – Давай проходь в дом. Неча в сенях топтаться… И ты тоже, – обернулась Ирина к Комяку.

– Да погодь ты. Кони у нас на улице, – объяснил тот. – Определить надо куда-нибудь.

Эта проблема явно поставила хозяйку в тупик.

– Ко-о-они? – задумчиво протянула она. – А куды они мне? Вас-то зашхерю, так никто и не прочухает. А коней… Они что, вам еще потребуются?

– Мне да, – сказал самоед. – Завтра утром в пятый лесопоселок к Марье поеду.

– Что, на двух сразу? – выпучила правый глаз Ирина. – А один тебя не осилит?

– Второго подальше сведу и в парме выпущу, пусть погуляет. А то подарю, может, кому в лесопоселке. Кони-то ладные, жалко бросать.

– Ишь ты, блин, кони… – покачала головой Ирина. – Еще бы на вездеходе сюда прикатили… В карте-то места нету из-за коровы. Разве на улице привязать, дык ведь засветим. Узырит кто, вопросы начнут задавать: «Кто к тебе, Ирка, на лошадях приезжал?» Сам же знаешь, пока все не выпытают, не успокоятся. – Она растерянно пожала плечами. – Не, Тихон, не знаю. И рада б помочь, да нечем.

Комяк озабоченно почесал репу и вдруг пришел к неожиданному решению.

– Да и хрен с ним! Слышь, Коста, братан. Отваливаю я. Прям сейчас. Тута километрах в двадцати поселок есть леспромхозовский. Баба там у меня. У нее пока обоснуюсь. Если чего, подъезжай. Или на крайняк баба скажет, где найти меня… Тыко Мария ее зовут. Ну ты найдешь.

Я стоял пораженный. Разинув от удивления рот. Не в силах пошелохнуться. Пехали-ехали; стреляли-убивали; болели-выживали; находили и теряли; жизнь были готовы отдать друг за друга. За месяц стали словно два родных брата. И вдруг вот так, с бухты-барахты: ну, типа, Коста, братан. Довел я тебя, сполнил задание. А за этим отваливаю. Баба тут у меня в двадцати километрах. Ждет не дождется, шалава… И это даже толком не попрощавшись! Не посидев за столом, не раздавив бутылочку на прощание! Ну, самоедина!

– Куда ты в ночь, Тихон? – наконец сумел выдавить я из себя.

– А и ништяк. Ишь вызвездило как нынче. Дорогу не потеряю. Да и ПНВ есть.

– Ну-у-у нет. Не отпущу тебя так. Посидим хоть часок.

– Я бы с радостью, Коста. – Комяк подошел, положил руку мне на плечо. – Да ведь и правда стремно коней возле дома долго держать. И укрыть их негде, не в парме ж привязывать. Отваливать надо.

– Ну… – Я крепко обнял Комяка, похлопал его по узкой спине. – Если такое дело, то спасибо тебе за все, самоедина. Сам понимаешь, обязан жизнью тебе… И не раз… – Я не на шутку расчувствовался и даже не мог подобрать подходящих слов для прощания. – Может, просьба ко мне есть какая?

– А просьба, братишка, одна. Чтобы нормально было все у тебя. А если случится возможность, так весточку с оказией мне перешли. Через братву. Как живешь и чем дышишь. А по большому счету, так в гости принять рад буду всегда. Адрес ты слышал, дорогу найдешь.

Самоед спустился с крыльца, развязал мой рюкзак, оставленный мною на улице и как раз оказавшийся в створе полосы света, бьющего через открытую дверь, и достал оттуда один из приборов ночного видения. Потом обернулся, увидел, что я стою на крыльце, и приподнял «очки» над головой.

– Вот это с собой забираю, чтоб сейчас в парме нос не расквасить, – сообщил он мне. – А остальное у Ирины оставь. Она знает, как распорядиться. – Потом он отвязал лошадей, ловко вскочил в седло, свистнул Секачу, обернулся: – Удачи, братан, – и натянул на глаза ПНВ.

– И тебе удачи, Тихон!

– Все будет ништяк, отвечаю. – И Комяк сильно шлепнул ладонью по крупу своего серого в яблоках жеребца, посылая того вперед.

Его скрыла темнота таежной дороги, но еще долго я, стоя на крыльце, вслушивался в стук копыт двух лошадей. Потом развернулся и нос к носу столкнулся с Ириной. Оказывается, все это время она стояла у меня за спиной. И даже не обозначила своего присутствия ни вздохом, ни шорохом.

– Ну что, распрощались? Чего долго-то так добирались? Месяц, поди, – спросила хозяйка, провожая меня в задоски.[42]42
  Задоски – часть горницы, отгороженная возле русской печи и служащая кухней или, что реже, спальней.


[Закрыть]

– Завтра все расскажу. Хорошо?

– Хорошо. Утомился с дороги, я ли не понимаю того. – Ирина достала из печки чугунок с картошкой. – Теплый еще, – сообщила она. – Уж извини, гостей не ждала, особенно ночью. Потчевать завтра буду, а сейчас, чем богаты… – Она выставила на стол бутылку водки и граненый стакан, потом умело вскрыла охотничьей финкой банку тушенки. – Даже не знаю, как тебя звать-величать, гостюшка дорогой. И черт косоглазый представить тебя не озаботился. Тот ли ты, кого здесь так ждали?

– А кого вы так ждали? – хитро улыбнулся я, набулькивая в стакан из бутылки.

– Обзовись, обзовись, – не повелась на мой вопрос Ирина.

– Костоправ я.

– Наслышана про такого. Даже фотку твою мне с оказией подогнала братва. Да тока ты сейчас при бородке. Так сразу и не признаешь. – Ирина ловко крутанула в ладони финку, откровенно демонстрируя мне, что пользоваться ею она умеет. Но на меня это не произвело впечатления. Я хотел есть. Я хотел еще выпить. И, наконец, я мечтал поскорее забраться на теплую печку, на толстый матрац, набитый душистым сеном, и забыться часов этак на десять.

– Может, побриться? – ехидно поинтересовался я, опрокинув в себя вторую порцию водки.

– Да что ж я тебя мучить буду с дороги? «Бриться…» – усмехнулась Ирина. – И воды-то горячей нет в доме. А греть сейчас, сам понимаешь. «Бриться…» Вот что, братишка. Наслышана я, что есть у тебя и другая примета, почище портрета. – Она рассмеялась. – Ишь ты, кобыла стоялая! Стихами заговорила при виде свежего мужичка… Так как насчет той приметы?

Мне уже порядком поднадоел этот аккуратный допросец, и я решил с ним поскорее покончить. Решительно поднялся из-за стола, расстегнул ремень, приспустил брюки, задрал футболку.

– Ты это хотела увидеть? – зло спросил я, демонстрируя хозяйке свой шрам, полученный четыре года назад в пресс-хате «Крестов». Она так и вперилась в него взглядом. – Насмотрелась? Может, что еще показать? – Я сдвинул брюки чуть ниже.

– Да Бог с тобой, – рассмеялась Ирина. – Еще будет время на это. А сейчас ты с дороги. Устал, – в который раз напомнила мне она. – Пошли, комнату твою покажу. Нетоплено тока там, дык и ничо. Печку разжечь недолго. А вино да закуску, коли хочешь, с собой забери.

Ни водку, ни еду я забирать не стал. Прихватил только свои пожитки. И главное, дробовик и рюкзак, в котором кроме смены белья, двух приборов ночного видения и остатков провизии, лежал трофейный ПМ – тот, что я добыл еще в Ижме в гостях у кума. Если, не приведи Господь, дойдет дело до неприятностей, то пистолет в «домашних условиях» будет куда действенней громоздкого «Спаса».

Вслед за хозяйкой я спустился в тесный подпол, по самый потолок заваленный картошкой и заставленный ящиками и отсыревшими картонными коробками с консервами. Сорокаваттная пыльная лампочка почти не давала света. В нос бил затхлый запах гнилых овощей. Да в кичмане, пожалуй, было поуютнее, чем здесь!

«Ну и куда ты меня привела, красавица меченая? – растерянно подумал я, оперся о старую бочку и принялся наблюдать за тем, как Ирина отодвигает от заплесневелой стены какой-то хлам. – Неужели хочешь определить меня здесь на постой? Да лучше я пойду ночевать с поросятами!»

Но оказалось, что я был не прав. Хламом, который наконец убрала Ирина, оказалась прикрыта небольшая дверца, ведущая в уютную комнату. С миниатюрной, почти игрушечной, печкой-голландкой, панцирной двуспальной кроватью, маленьким кухонным столиком, двумя стульями, полочкой с книгами и даже переносным цветным телевизором. В углу возле двери был закреплен рукомойник. В другом углу – я бы назвал его «красным» – вместо иконостаса была оборудована вешалка для тряпья – так, как это делается в деревнях: несколько крепких веревок протянуты по гипотенузе угла, а на них развешаны несколько самодельных плечиков.

Печка в комнатке, видимо, протапливалась регулярно, потому что ни сырости, ни затхлого запаха, что царил в соседнем хранилище для овощей и консервов, здесь не было. Единственным неудобством в этой келье было то, что стоять в полный рост я здесь не мог – потолок оказался чересчур низким, скрипнувшим надо мной, когда я неосторожно ткнулся в него макушкой. Впрочем, стоять я и не собирался и тут же устало присел на ближайший стул.

– А что, телевизор работает? – зачем-то спросил у хозяйки, которая суетилась возле кровати, разворачивая на ней скрученный в рулон матрац.

– Кажет, конечно, – отозвалась она. – Зачем же он здесь? Для красы? Ничего, Коста, в этом доме нет для красы… Вот и постелька готова. Перину намедни тока весь день на солнце выдерживала. И бельишко все чистое. Так что ложись, отдыхай, а я печь пока растоплю. А завтрева к тому, как подымисси, уже баньку спроворю…

Я разделся и забрался в свежую прохладную постель. Потянулся, с удовольствием разминая кости, и принялся беззаботно наблюдать за Ириной, возившейся возле печки и продолжавшей без умолку трепать языком.

– А что в горнице тебя не оставила, а сюда отвела, дык пойми меня правильно. А как кто нежданный ко мне вдруг заявится, а тутока ты? Как объяснять? А эта каморка спецом для таких, как ты, оборудована. И не первый ты здесь хоронишься.

– Ты запирать тут меня хоть не будешь?

– Не, Коста. Захочешь, дык выйдешь. Тока поосторожнее. Лучше, когда проснешься, книжку каку полежи полистай, дождись, пока за тобой не придут. Сразу не вылезай… А впрочем, как хочешь… – Ирина многозначительно посмотрела на меня и выдала то, что я уже давно подсознательно ожидал.

– Я ведь с тобой лягу, ага?

– Нет.

– Ты просто утомился с дороги?

– Я просто не хочу.

Она бросила на меня растерянный взгляд, дернула правой половиной лица, которая еще могла выражать у нее кое-какие эмоции, а потом…

…А потом я просто срубился. И грех винить меня за это, измученного несколькими днями бессонницы, тяжелой дороги, перестрелками, и всем тем, что попадалось мне на пути, долгом и заморочном. И вот меня сморило на сладко-духмяной сенной перине, какая и не снилась, наверное, принцессам из сказок Ганса Андерсена – тем самым, которым озорники-принцы подкладывали под нежные задницы горошины. Да сунь мне в этот момент под спину хоть кокос, хоть кривую самурайскую саблю, я бы их и не прочухал!..

– …Так ты как? С тобой не ложиться?.. На секунду у меня в сознании проявились китайские иероглифы и танцующие журавли. И уродливый шрам, перечеркнувший всю левую половину лица.

– Убирайся к чертям! Не вставляешь ты меня, Ирка, – выдал я в полусне и, пока полностью не погрузился в сонные грезы, успел подумать, что шрам здесь совсем ни при чем.

* * *

– Ну ты, брат, и харю давить! – первое, что я услышал, стоило мне открыть глаза и, еще ни во что не врубаясь, начать обозревать помещение, в котором находился. – Ровно двенадцать часов прощемил, как с куста.

Я упер взгляд в лысого старика, сидевшего на стуле возле моей кровати. В темной комнате негромко бубнил телевизор, в печке потрескивали дрова, и на потолке, оклеенным белой бумагой, играли оранжевые отблески огня. На столе стояли початая бутылка «Смирновской», два граненых стакана и большое блюдо с разнообразной закуской.

Загорелой, заскорузлой от времени рукой старик взял бутылку и расплескал по стаканам водку.

– Анатолий, – представился он. – А погоняло Шершавый. Вставай, одевайся, опрокинем по глотку за знакомство.

Шершавый… Как отписывала с воли братва Косте Арабу, этот семидесятилетний старик смотрел за Косланом и соседней Венденгой. И именно ему теперь предстояло поучаствовать в моей дальнейшей судьбе. Куда и как мне ехать отсюда, решать должен он.

Я выбрался из постели, включил в комнате свет и обнаружил на спинке стула армейские брюки и фланелевую рубашку, старые, но чистые и даже тщательно отутюженные, явно приготовленные для меня. Оделся, наскоро ополоснулся из рукомойника и только тогда пожал Шершавому руку.

– Присаживайся, братан. – Старик пододвинул мне стул. – В ногах правды нет. Посидим, выпьем по маленькой. Закусим, так сказать, для аппетита. А потом наверх пойдем, в горницу. С братвой познакомлю. В баньку сходишь, попаришься. Пообедаешь по полной программе. Ирка сегодня с утра суетится, овцу заколола, пирогов напекла. В грязь лицом не ударит перед гостюшкой дорогим. Все, чем богаты в дыре своей, тебе предоставим. Не хуже, чем в «Астории» или «Национале». Чего надо, так только скажи… – Шершавый наколол на вилку соленый груздок, выпил водки, поморщился. – Вот только прежде мы с тобой наедине потолкуем. Ответишь, уж извини, кое на какие вопросы. Много времени у тебя не отниму…

Он отнял у меня ровно два с половиной часа. Выведал всю мою подноготную, начиная с того, чем я занимался в Питере и как угодил на кичу, и заканчивая тем, как я познакомился с нетоверами и как погибла Настасья.

– Про тех, что на вас наезд совершили, я знаю, – сказал Шершавый. – Бодяга такая, будто конвой хлебалом прощелкал, они момент и словили. В парму ушли погулять. Мусора особо и не менжуются, шухер большой не подымают. Типа, безобидные урки, активисты с правильными, если по-мусорскому считать, характеристиками. Одним словом, никакого беспредела от них ожидать не приходится. Погуляют по парме и возвернутся. А оно вон как вышло…

– А что говорили, когда я соскочил? – спросил я.

– А то и говорили, что вырубил двоих конвоиров, забрал волыну у них и свалил. А про Комяка – то, что он проводником у тебя. Спецом тебя дожидался все лето около Ижмы. Да только будто бы вы пошли через парму не к нам, а то ли в Печору, то ли в Ухту. Здесь тебя никто и не ждал, кроме нас. Конечно, есть у мусоров и на тебя, и на Тихона ориентировки. Да тока мусора здесь в Кослане такие, что и не почешутся. Так что не менжуйся. Погостишь у нас денька три, как у Христа за пазухой, а там со своим человеком тебя в тепловозе до Магистрали, до Микуня, отправим.

– А дальше?

– Гоше Китайцу тебя там передадут. Ксиву какую-никакую получишь, а уж куда дальше, того я не ведаю… Ладно, Коста, что-то мы с тобой заболтались. Пошли наверх, что ли, а то братва заждалась. Да и пироги зачерствеют… В горнице за длинным, заставленным всевозможной снедью столом кроме Ирины я обнаружил еще семерых человек – троих мужиков примерно моего возраста, похожих, словно родные братья, и четверых представительниц прекрасного пола. Притом младшая из них по моим прикидкам должна была еще ходить в школу, а у старшей уже вполне могли быть внуки.

– Голован… Артем Амикан… Макс, – представил мне мужиков Шершавый. – Братья родные они, Макс с Амиканом. А Голован – их двоюродный, – пояснил он, и я улыбнулся, подумав, что успел догадаться об этом и без подсказки. – С бабами сам познакомишься. Ирку знаешь уже… Че, клуши, расселись?! – прикрикнул на женщин Шершавый. – Обзовитесь гостю.

– Алена, – тут же церемонно протянула мне тонкую ручку самая младшая, состроила на мордашке загадочную улыбку и буквально за доли секунды раздела меня глазами.

– Мария, – буркнула самая старшая, лет сорока с гаком, и удивила меня, сообщив: – Жена вот этого алкоголика. – Она приникла щекой к саженному плечу Голована, и только тут я обратил внимание на то, что тот уже здорово в подпитии. Если не сказать более. Сидит, уткнувшись взглядом сомнамбулы в блюдо с салатом, и ничего, кроме этого блюда, похоже, не замечает. Впрочем, братья Макс и Артем тоже не отличались ясностью взоров. Пожалуй, мы с Шершавым заставили себя ждать слишком долго. А чего мужикам впустую тратить драгоценное время, когда стол так и ломится от бутылок с водкой и самогоном?

Двух остальных женщин – полногрудую блондинку с толстым слоем косметики на круглом лице и симпатичную худенькую брюнетку, вообще без косметики – звали соответственно Ольга и Вика.

– Дюймовка и Сыроега, – добавила к их именам погоняла Ирина.

А я определил, что обеим не больше двадцати пяти лет, и сразу решил, что с любой из них, а то и с обеими сразу я не прочь провести следующую ночь. Если, конечно, никто из мужской половины компании не предъявит мне претензий по этому поводу.

«Или мне предназначена малолетка? – подумал я, усаживаясь за стол рядом с ней. – А может, Ирина с ее уродливым шрамом и сиплым прокуренным голосом?»

– Накладывай, Коста. Чего уселся, как не родной? – тут же напомнил о себе прокуренный голос. – Ленка, за гостем ухаживай. Макс, разливай.

Но я прикрыл ладонью свой стакан.

– Погоди, погоди. Кто-то обещал мне баньку.

– Обещала, – согласилась Ирина. – Стоплена баня.

– Так схожу я помоюсь сначала? – испросил я позволения у застольного общества. – А потом и выпью, и пообедаю. А то с полным брюхом париться как-то не в кайф.

– И правда, Коста, иди, – сказал Толик Шершавый, пододвигая ногой стул и устраиваясь во главе стола в переднем углу под скромной божницей. – А мы пока посидим, свое перетрем… Вон девок, если хочешь, с собой прихвати. Пускай спину потрут, – произнес он как бы в шутку, но Алена тут же уставилась на меня выжидательным, более того, просительным взглядом – мол, дяденька, а можно мне с вами? – Ольга, Виктория. Подымайтесь давайте.

– Ой, нет, – тут же оживилась, замахала рукой Ольга Дюймовка. – Нельзя мне в баньку сегодня…

– Краски[43]43
  Краски – месячные.


[Закрыть] у ей, – бесцеремонно объявил Амикан, и Дюймовка…

– Бесстыжий!!! – …стукнула кулачком его по широкой спине. Амикан дурашливо ойкнул, подпрыгнул на стуле и протянул лапу к своему стакану.

– Пошли, покажешь, где баня, – легонько коснулся я хрупкой коленки Алены, и она, словно боясь, как бы я не передумал, поспешно вскочила. Оказалось, что она почти с меня ростом, а ведь во мне было сто восемьдесят пять сантиметров. «Эх, девочка, – подумал я. – Тебе бы из этой „малины“ да прямо на подиум. Или на Староневский?[44]44
  Староневский проспект – одно из мест в Санкт-Петербурге, где собираются проститутки.


[Закрыть] Это уж как подфартит».

Следом за нами не спеша, с достоинством, поднялась из-за стола Вика. За все время, что я находился в горнице, она проронила лишь одно слово – назвала мне свое имя, – но наконец разродилась более длинной фразой:

– Пивка взять с холодильника? Или кваску?

– Бери. Чего спрашивать? – просипела Ирина и сама побежала в задоски, где стоял большой трехкамерный «Электролюкс». – Викуся, рыбки солененькой прихвати…

Чтобы попасть в баню, пришлось пересечь широкий заулок,[45]45
  Заулок – местное название двора.


[Закрыть] который был огорожен низеньким палисадом, поэтому я предусмотрительно сгонял на разведку Алену – не шляется ли рядом кто, кому совсем необязательно видеть меня в гостях у Ирины. Хотя дом стоял на самой околице, более того, можно сказать, на отшибе, но мало ли кому приспичит оказаться поблизости. Осторожность в моем положении никогда не может оказаться излишней.

– Никого, Коста, – пискнула, приоткрыв дверь в дом, Лена. – Пошли. – И тут же показала свои острые бабские зубки. – Хрен ли мы с собой тащим эту шалаву фригидную? Гони ты ее обратно. Вдвоем классно помоемся.

– Хм… – неопределенно ответил я и поспешил за малолеткой, по пути с удовольствием изучая взглядом ее длинные стройные ноги, обтянутые цветастыми лосинами, и размышляя о том, можно ли без презерватива позволить себе что-нибудь с этими местными красавицами? Не накручу ли себе на конец какой-нибудь гадости?

* * *

Вика где-то застряла – то ли чистила и нарезала соленую рыбу, то ли процеживала квас. А Алена тем временем не терялась. Не успели мы оказаться в предбаннике, как она плотно прикрыла за нами дверь и без каких-либо прелюдий повисла у меня на шее, жадно впившись мне в губы. Юркий язычок скользнул мне в рот, тонкие пальчики жадно вцепились в мои ягодицы.

– Э, юная леди… – Я отстранил девочку от себя, откинул у нее с лица длинную прядь светло-русых волос. – Нельзя же так сразу. От переизбытка чувств меня может хватить кондратий. Свалюсь вот на пол и сдохну прям у тебя в ногах. Что братве отвечать будешь?

Лена состроила умильное личико и совершенно серьезно спросила:

– Правда, что ли? У тебя что, мотор барахлит? Тебе, может, и париться вредно?

– Мне вредно заниматься любовью с такими маленькими девочками, как ты. Тебе сколько лет?

– Восемнадцать, – соврала мне моя подружка. – Так ты что, в натуре считаешь… – Она не договорила, сделала вид, что обиделась, и, усевшись на лавочку, начала расшнуровывать кроссовки. – Хорошо. Сейчас эта лярва Сыроега припрется, ее и трахай. Мешать вам не буду…

Хрен не стала она нам мешать!

Когда Вика с огромным пакетом, набитым бутылками и закусками, наконец пришла в баню, Алена, уже стянув с себя лосины и черные кружевные трусики, но почему-то оставив без внимания длинный бесформенный балахон с капюшоном и аппликацией белого медвежонка, сидела на лавочке в самой что ни на есть развратнейшей позе и маникюрными ножницами подстригала волосы на лобке. На меня она не обращала никакого внимания, но точно знала, что я за ней внимательно наблюдаю, и получала от этого огромное удовольствие.

– Фи! – коротко прокомментировала эту картину Сыроега. – Парикмахерша… Коста, хочешь пивка? Прямо со льда.

– Давай! – обрадовался я, сообразив: о чем я уже давно мечтаю, так это о холодненьком пиве.

Я достал из пакета запотевшую бутылку «Старого мельника», с громким хлопком избавил ее от пробки коротенькой кочергой, подвернувшейся под руку, и устроился на лавочке рядом с Аленой. Та демонстративно отодвинулась от меня. А Вика еще раз коротко хмыкнула и принялась расстегивать нарядную белую блузку. Под блузкой и длинной плиссированной юбкой оказалась застиранная ночная сорочка, знавшая куда лучшие времена и тогда имевшая весьма эротичный вид. Но сейчас от нее отказались бы даже питерские бомжихи, найдя такое добро на помойке.

Я отхлебнул большой глоток из горлышка.

Ленка снова вплотную придвинулась ко мне.

Сыроега, приняв довольно сексуальную позу – изогнув гибкий стан и выпятив в сторону бедро, – стянула через голову ночнушку.

Я ощутил легкое беспокойство у себя в штанах.

Ленка запыхтела, отложила в сторону ножницы и, дабы не отставать от соперницы, поспешила избавиться от своего балахона. Под балахоном не оказалось вообще ничего, кроме небольшой девчоночьей грудки с острыми малиновыми сосками.

Сыроега смерила ее презрительным взглядом и швырнула простенький белый бюстгалтер мне на колени настолько картинно, словно стояла сейчас не в тесном предбаннике, опершись плечом о неструганую дощатую стену, а на подиуме стрип-бара возле блестящего никелированного пилона. В номинации «Красота груди» Вика могла легко предоставить Алене приличную фору. Но в номинации «Раскрепощенность и инициативность» она проиграла бы малолетке вчистую.

Ленка прильнула ко мне и прошептала на ухо так, чтобы расслышать мог только я:

– Ножищи у ей волосатые. – Потом нахально изъяла у меня бутылку, причмокивая, в один заход выхлебала остатки пива и ловко перепорхнула ко мне на колени. Левая рука крепко обвила меня за шею, правая вытащила из штанов подол рубашки и скользнула по моей голой груди. Длинные светлые волосы опустились вдоль моего лица. От них пахло дымом костра и дешевым шампунем, и эти запахи легко смешивались с другим (уж не знаю, сумею ли я сформулировать это так, чтобы было понятно) – запахом юного девичьего тела, включающего в себя и легкий аромат пота, и почти незаметный шлейф простеньких духов или дезодоранта, и что-то еще…

Я не удержался и коснулся губами остренького загорелого плеча, лизнул гладкую блестящую кожу. Потом положил руку Алене на грудь. «Ну и пусть, что небольшого размера. Зато она, нежная и упругая, удобно умещается в ладони», – решил я и отчетливо ощутил, как добрый спутник всей моей жизни, имеющий постоянное место прописки в штанах, забеспокоился, напрягся и активно запросился наружу.

– Вичка-сестричка, – вдруг отвлеклась от меня Ленка. – А чего у тебя порты штопаны? Сымай к чертям, неча в них красоваться. И неча тут на нас пялиться. Бери веник вон, – она кивнула на связку березовых веников, подвешенных под потолком, – иди покеда запарь. А то стоит тут, повыпятилась. Не видала ни разу, что мужик с бабой делают?..

– Нишкни, тварь! Баба она!!! Мокрощелка еще! – неожиданно прорвало Сыроегу. – «Порты штопаны»! А ты сама, тварь, себе на порты хоть рубль заработала?!! – высоко взвизгнула она на надрыве. В ее глазах блеснули нехорошие огоньки. Она оторвалась от стены и сделала решительный шаг по направлению к нам.

«Сейчас сестрица Аленушка лишится, как минимум, клока своих прекрасных русых волос», – понял я и решительно стряхнул малолетку с колен.

– Ш-ша, бабы! Поднимете хипеж, урою обеих! Ленка, быстро в парную! Сыроега, здесь стоять, пока не остынешь!.. Ну! Я жду!

Ленка что-то неразборчиво пробубнила себе под нос, отцепила от связки два березовых веника и, вихляя худенькой задницей, гордо прошествовала мимо Вики. Та была ей по плечо, но сумела снизу вверх смерить девчонку таким презрительным взглядом, что ту передернуло.

Я достал из пакета еще одну бутылку со «Старым мельником», отыскал на полу кочергу, хлопнул пробкой…

– Хочешь? – предложил Вике.

Та неопределенно пожала плечами, но подошла и забрала у меня пиво. А я тем временем начал расстегивать рубашку. Раз оказался в бане, так не торчать же здесь одетым. И не смотреть наяву нечто вроде мексиканского сериала, где две законченных стервы пытаются поделить между собой одного положительного героя, скромного и благородного…

– Племяшка это моя, – посчитала необходимым объяснить мне Сыроега. – Родители чалятся, так сидит пока на моих хлебах. И терпеть меня не может, сучка. Живем, как кошка с собакой. Я ей слово, она мне десять.

– Не пьет хоть? – спросил я, вешая на гвоздик рубаху.

– Не-е, с этим Бог миловал. Даже курить пока еще не пыталась. А парней-то вокруг нее вьется, будто рой мух вокруг коровьей лепехи. Так всех отшивает, цаца такая. Без понту ей лесорубы и трактористы. Ей принца подай. Вот на тебя и накинулась, будто умалишенная.

– Я-то не принц.

– Зато и не пьяница местный. Авторитет как-никак воровской. Такие нечасто сюда забредают. А она, Ленка-то, что… Не принцессой, так хоть марессой побыть. Вот и прилипла к тебе, как смола. И ведь, тварь, даже меня не страмится. Эх, рановато она повзрослела.

– Сколько ей? – спросил я, стягивая штаны.

– Пятнадцать. – Вика робко провела пальчиками по моему шраму. – Это оттуда?

– Оттуда. А это? – Я коснулся красивой наколки у нее на предплечье, изображающей змея с человеческой головой в ментовской фуражке, обвивающего хрупкую обнаженную девушку.

– От хозяина. Не люблю я об этом… – Переступив ногами, Вика сняла с себя трусики, швырнула на лавку, где уже лежал ее старенький лифчик, и, крепко обвив руками меня за шею, крепко приникла ко мне, начала жадно целовать меня в грудь. Ей было неудобно – я был гораздо выше ее, – и тогда она, громко порывисто дыша, попыталась увлечь меня за собой на дощатый пол, покрытый половичком.