Текст книги "Новые Миры Айзека Азимова. Том 5"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Дейвис рассмеялся, и Олдбери устало посмотрел на товарища. Его немного пугала усиливающаяся мания Дейвиса, который совсем не был похож на отца Олдбери – таким, каким он его помнил (только тогда отец был моложе, чем сейчас, со здоровым сердцем и роскошной шапкой волос).

Профиль Дейвиса резко вырисовывался в лунном свете.

– Возможно, в космосе есть много вещей, о которых нам знать не полагается, – сказал он. – Перед нами пространства размерами в миллиарды световых лет. А может быть – откуда нам знать, что это не так? – другая сторона Луны – всего лишь сплошная черная стена, на которой нарисованы звезды и планеты, а всякие там умники на Земле придумывают разные теории и рассчитывают хитроумные орбиты, глядя на них.

– Этакая игра для проверки нашей сообразительности? – спросил Олдбери.

Он вспомнил, как Дейвис уже говорил что-то похожее… или говорил он сам? Все, что было связано с кораблем, казалось, ушло куда-то далеко-далеко.

– А почему бы и нет?

– Все хорошо, – принялся успокаивать товарища Олдбери. – Пока все идет хорошо. Наступит день, вот увидишь, когда все это кончится.

– В таком случае почему записывающие устройства выходят из строя, когда корабль проходит первые двести тысяч миль? Почему? Отвечай!

– Ну, сейчас мы находимся в корабле. Мы все исправим.

– Нет, ничего мы не исправим, – заявил Дейвис.

Неожиданно Олдбери разволновался, потому что вспомнил рассказ, который читал в юности:

– Знаешь, мне однажды попалась книга про Луну. Марсиане построили свою базу на обратной стороне Луны. И мы их не видели, понимаешь. Они спрятались, а сами за нами наблюдали…

– Каким образом? – язвительно поинтересовался Дейвис. – Между Землей и ними было две тысячи миль лунной почвы.

– Нет. Давай я начну с самого начала. – Олдбери снова заметил, что его голос стал пронзительным, но ему было все равно. Хотелось встать и попрыгать, потому что одно воспоминание об этом рассказе подняло настроение. Только по какой-то причине он не мог тронуться с места. – Видишь ли, все это происходило в будущем, а земляне не знали…

– Может быть, заткнешься?

Олдбери сразу смолк. Ему стало обидно, и тогда он смущенно сказал:

– Ты говорил, что предполагается, будто Земля не должна узнать, именно поэтому выходят из строя приборы, а мы увидим только обратную сторону Луны, и если марсиане…

– Ты оставишь в покое своих идиотских марсиан?!

Олдбери замолчал. Он разозлился на Дейвиса. Если Дейвис взрослый, это еще не значит, что ему можно так кричать. Он снова посмотрел на часы. До летних каникул оставалось сто десять часов.

Теперь они падали прямо на Луну. Свободное падение. Стремительно снижались, набирая скорость. Лунное притяжение было слабым, но они падали с большой высоты. И теперь наконец их глазам предстали новые кратеры.

Конечно же, корабль промчится мимо и на огромной скорости благополучно облетит вокруг Луны, за час покроет расстояние в три тысячи миль, а потом повернет назад, к Земле.

Однако Олдбери с грустью подумал что не видит знакомого женского лица. Так близко его рассмотреть было невозможно, перед глазами возникла только неровная поверхность Луны. Он почувствовал как слезы потекли по щекам.

А потом вдруг маленькая тесная каюта корабля наполнилась громким жужжанием, на панели управления вспыхнули красные лампочки – сигнал тревоги.

Олдбери съежился в своем кресле, а Дейвис торжествующе крикнул:

– Я же тебе говорил! Все испортилось!

Он начал бессмысленно нажимать на кнопки приборов.

– Никакая информация не доберется до Земли! Тайны! Тайны!

Но Олдбери по-прежнему не сводил глаз с Луны. Теперь она была уже совсем близко, и ее поверхность находилась в постоянном движении. Корабль мчался вперед, собираясь, как и было запланировано, облететь вокруг Луны. И вдруг Олдбери пронзительно взвизгнул:

– Смотри! Посмотри-на-это! – Палец, которым он показывал на поразившую его картину, был напряжен от ужаса.

Дейвис поднял голову и только и смог сказать:

– О Господи! О Господи! – Он повторял это снова и снова, пока экран видеоскопа не потемнел, а на приборе, контролирующем его работу, не вспыхнула красная лампочка.

Ларс Нильссон не мог стать еще бледнее, чем был но руки у него дрожали, когда он попытался сжать их в кулаки.

– Снова! Проклятье какое-то! В течение десяти лет автоматы не срабатывают – на кораблях без экипажа. А сейчас? Кто в этом виноват?

Не было никакого смысла искать виноватых. Нильссон вскоре со стоном и сам признал: никто не виноват в том, что произошло. Просто в критический момент – в очередной раз – эксперимент провалился.

– Нужно каким-то образом помочь им выбраться, – сказал он, зная, что это весьма проблематично.

Однако они принялись делать все возможное.

– Ты тоже видел, верно? – спросил Дейвис.

– Я боюсь, – хныкал Олдбери.

– Ты видел. Ты видел обратную сторону Луны, когда мы промчались мимо, ты видел, что там ничего нет! Господи, только палки – большие перекладины, на которых натянуто шесть миллионов квадратных миль полотна. Клянусь, это самое настоящее полотно!

Дейвис дико рассмеялся, а в следующее мгновение задохнулся от собственного хохота.

И тогда он сказал хриплым голосом:

– Целый миллион лет человечество смотрело на самый большой фальшивый фасад, когда-либо существовавший на свете. Влюбленные встречались под натянутым над Землей куском полотна и называли его Луной. Звезды нарисованы; иначе просто не может быть. Если бы нам удалось подобраться немного ближе, мы бы соскребли парочку и привезли домой в качестве сувениров. О, это ужасно смешно. – Он снова расхохотался.

Олдбери страшно хотелось спросить, почему этот взрослый дяденька так весело смеется. Но ему удавалось произнести только: «Зачем, зачем…» Смех Дейвиса был таким отчаянным, что все слова застревали у Олдбери в глотке – так страшно ему становилось.

– Зачем? – повторил его вопрос Дейвис. – А мне-то, черт подери, почем знать? Зачем телевизионные студии выстраивают целые улицы фальшивых домов для своих программ? Может быть, все это шоу, а мы с тобой совершенно случайно забрели туда, где стоят декорации, которые кто-то перепутал и не вынес на сцену, где и мы с тобой должны были находиться. Человечество не должно ничего знать про эти декорации. Именно поэтому передатчики выходят из строя через две тысячи миль. А мы с тобой все видели собственными глазами.

Он хитро посмотрел на сидящего рядом здоровяка Олдбери.

– А знаешь, почему не имеет никакого значения, что мы все видели?

Олдбери взглянул на него, по его лицу текли слезы.

– Нет. Почему?

– Потому что не имеет никакого значения, знаем мы правду или нет. Если мы вернемся на Землю и скажем, что Луна – всего лишь большой кусок полотна, натянутый на деревяшки, нас просто убьют. Или навсегда запрут в психушку, если решат проявить добросердечие. Именно по этой причине мы никому ничего не скажем. – В его голосе прозвучала угроза. – Ты понял? Ни единого слова!

– Я хочу к маме, – жалобно захныкал Олдбери.

– Ты понял? Мы будем молчать. Только в этом случае с нами будут обращаться как с нормальными людьми. Пусть кто-нибудь другой полетит туда, узнает правду и отдаст за нее жизнь. Поклянись, что будешь молчать! Скажи: «Честное слово, провалиться мне на этом месте!»

Тяжело дыша, Дейвис угрожающе поднял руку.

Олдбери, насколько позволяли ремни, сжался в своем кресле.

– Не бей меня. Не бей!

Однако Дейвиса охватила слепая ярость, и он взревел:

– Есть только один способ. – И ударил испуганного Олдбери, а потом еще раз и еще…

Годфри Мэйер, который сидел у постели Олдбери, спросил:

– Тебе все ясно?

Олдбери находился на излечении вот уже целый месяц. Ларс Нильссон устроился в другом конце комнаты, наблюдая за происходящим и прислушиваясь к разговорам. Он помнил, каким был Олдбери перед тем, как взойти на борт корабля. Его лицо по-прежнему оставалось круглым, но щеки стали впалыми и куда-то подевалась его сила.

– Это был вовсе не корабль. Мы не летали в космос, – голос Олдбери был ровным, но очень тихим.

– Послушай, мы не просто говорим тебе это. Мы же показали тебе корабль и приборы, которые управляли изображениями Земли и Луны. Ты же все видел.

– Да. Я знаю.

– Это были ходовые испытания, – спокойно и уверенно продолжал Мэйер, – полное дублирование условий для проверки космонавта в стрессовой ситуации. Естественно, мы не могли сказать об этом тебе или Дейвису – это было бы бессмысленно. Мы могли остановить эксперимент в любой момент. Сделать выводы и внести изменения, а потом пригласить новую пару.

Он повторял это снова и снова. Необходимо было заставить Олдбери понять, что с ним на самом деле произошло, в противном случае он не сможет жить дальше.

– А новая пара уже прошла испытание? – грустно спросил Олдбери.

– Нет. Еще нет. Необходимо внести кое-какие изменения.

– Меня постигла неудача.

– Мы узнали много полезного, поэтому эксперимент можно считать успешным. А теперь послушай: приборы на корабле были сконструированы таким образом, что должны были испортиться именно тогда, когда это и произошло. Мы хотели проверить, как вы будете реагировать на критическую ситуацию после нескольких трудных дней, проведенных в космосе. Нарушение работы приборов было запланировано на тот момент когда вам следовало подлетать к Луне, которую мы намеревались повернуть, чтобы вы посмотрели на нее под другим углом на обратном пути. Мы не построили обратную сторону, поскольку вы не должны были ее увидеть. Можно сказать… из соображений экономии. Эксперимент стоил пятьдесят миллионов долларов, а добывать ассигнования совсем непросто.

– Только вот видеоскоп вовремя не отключился, – с горечью проговорил Нильссон. – Реле не сработало. И вы увидели обратную сторону недостроенной Луны, а нам пришлось прекратить эксперимент, чтобы…

– Вот, – перебил его Мэйер. – Ну-ка повтори, Олдбери. Повтори все, что ты только что слышал.

Они долго молча шли по коридору, а потом Нильссон сказал:

– Сегодня он почти похож на себя прежнего. Тебе не кажется?

– Да, я заметил определенные улучшения, – признал Мэйер. – Довольно существенные. Но лечение ни в коем случае нельзя прекращать.

– А как насчет Дейвиса? Есть какая-то надежда? – спросил Нильссон.

Мэйер покачал головой:

– Совсем другой случай. Он полностью ушел в себя. Не желает разговаривать. А следовательно, мы не можем до него добраться. Мы уже пробовали алдостерон, спорынью, контр-электроэнцефалографию и тому подобные штуки. Ничего не выходит. Он думает, что стоит ему заговорить, как мы поместим его в сумасшедший дом или прикончим. Самая настоящая паранойя.

– А ты сказал ему, что мы и сами знаем?

– Если это сделать, у него опять начнется приступ ярости и он попытается кого-нибудь убить – а вдруг нам не повезет так как Олдбери. Я думаю, он неизлечим. Иногда, когда на небе светит Луна – мне говорил об этом санитар, – Дейвис смотрит на нее и тихонько бормочет: «Полотно».

– Знаешь, я вспомнил, что сказал сам Дейвис в начале полета: «Трудно отказаться от иллюзий». Так ведь, верно?

– Это трагедия нашего мира. Только… – Мэйер заколебался.

– Только что?

– Мы отправили три ракеты без людей на борту – и на каждой передатчики прекратили работать как раз перед тем, как они должны были подлететь к обратной стороне Луны… ни один не вернулся. Иногда я думаю…

– Заткнись! – яростно выкрикнул Нильссон.

Точка возгорания!

Так уж получилось, что я не только профессиональный писатель, но и профессиональный оратор. Я произношу речи (за деньги) вот уже тридцать лет, причем довольно успешно.

Существует некая организация, которая выпускает ежегодник под названием «Как найти нужного лектора»; разные агентства рекламируют в нем свои услуги (и можете не сомневаться, что среди них – и мой агент). Выпуск 1981 года решили открыть рассказом и, разумеется, подумали обо мне.

Я согласился, сочтя это приятным сочетанием двух своих карьер, в январе 1981 года написал рассказ «Точка возгорания!», и он был опубликован. Так как рынок распространения ежегодника весьма ограничен, я с удовольствием предлагаю этот рассказ здесь, для более соответствующих ему читателей научной фантастики.

– Давайте разберемся, – сказал Энтони Майерс, наклоняясь через стол к человеку, сидевшему напротив. – Ваш компьютер не пишет речи?

– Нет, писать будете вы. Или кто-нибудь другой. – Николас Енсен сохранял спокойствие.

Это был маленький человечек, очень аккуратно одетый, в старомодном вязаном галстуке – и его нисколько не смущало, что он живет в мире, где все носят свитера.

– Мне удалось разработать систему, состоящую из слов, фраз и предложений, которые оказывают влияние на определенные группы людей, в зависимости от пола, возраста, национальности, языка, профессии, места проживания и тому подобное, – продолжал Енсен. – Если вы сможете достаточно подробно охарактеризовать аудиторию, к которой собирается обратиться ваш оратор, то я сумею снабдить вас необходимыми деталями, которые нужно будет включить в речь. Чем больше мы узнаем об аудитории, тем точнее моя компьютерная программа выдаст ключевые слова и фразы. Они будут вплетены в речь…

– Но смогут ли… будет ли речь иметь смысл?

– Тут многое зависит от ловкости того, кто эту речь станет произносить; впрочем, на самом деле решающего значения это не имеет. Если вы просто будете колотить в барабан, то добьетесь того, что сердца и ноги собравшихся начнут отбивать вместе с барабанными палочками единый ритм – необходимо только отыскать точку возгорания. Смысл аналогичен мелодии, но барабану вовсе не обязательно ее играть; вполне достаточно определить ритм. Ну а что касается мелодии… конечно, нужно постараться, чтобы она присутствовала, но главное – ритм. Вы меня понимаете?

Майерс почесал подбородок и задумчиво посмотрел на своего собеседника:

– А вы уже пробовали раньше?

Енсен коротко улыбнулся:

– Только неофициально. Для своих. И все же я прекрасно разбираюсь в том, о чем говорю. Я охлолог.

– Как вы сказали?

– Я изучаю психологию толпы. До меня, насколько я знаю, никто еще не пытался компьютеризировать эту проблему.

– И вы уверены, что это должно сработать – в теории.

– Нет, я надеюсь только, что это может сработать – в теории.

– И хотите поставить эксперимент на мне. А что, если ничего не получится?

– Вы в любом случае ничего не потеряете. Я ведь не беру с вас денег. Для моей работы это будет полезно, а что касается вашего человека, то у него нет никаких шансов, если вы не прибегнете к моей помощи.

Майерс тихонько постучал по столу костяшками пальцев:

– Послушайте. Я хочу вам кое-что пояснить относительно моего человека. Он выглядит весьма впечатляюще. У него отличный голос. Он доброжелательный и симпатичный. Если с ним обращаться должным образом, из него может получиться исполнительный директор крупной компании, или посол, или президент Соединенных Штатов. Проблема состоит в том, что у него плохо с мозгами и он нуждается во мне, чтобы восполнить этот пробел. Но ему нужно научиться выступать так, чтобы никто из аудитории не догадался, что за эффектным фасадом скрывается пустота. А вот этого-то он и не может сделать, даже если я напишу для него прекрасную речь. Он не в состоянии произнести ее так, чтобы произвести впечатление умного человека. Вы думаете, вам удастся написать речь лучше, чем мне?

– Не лучше. Просто появятся определенные гарантии. Возможно, я сумею научить его нажимать на нужные кнопки и зажигать людей.

– Что вы имеете в виду?

– Точка возгорания. Неужели непонятно, что это значит? У всякой толпы есть такая точка, однако каждый раз нажимать на нее следует по-разному.

– Вполне возможно, что вы пытаетесь всучить мне страшную липу, мистер Енсен. Нет такой речи, которую бы не испортил простофиля.

– Наоборот. Простофиля может произнести ее куда лучше, чем вы, потому что ему не надо думать самому. Могу я с ним встретиться? Если, конечно, вы решили воспользоваться моими услугами.

– Надеюсь, вы понимаете, что все сказанное здесь не подлежит разглашению.

– Конечно. Учитывая, что я надеюсь продавать свою программу, мне и самому необходимо соблюдать строгую секретность.

Барри Винстону Блоку еще не исполнилось сорока. В молодости он играл в баскетбол в одной из низших профессиональных лиг. Благодаря этому ему без особых усилий удалось закончить колледж на Среднем Западе, а потом достаточно успешно заниматься мелкой торговлей. Он производил весьма благоприятное впечатление – не столько потому, что был красив, а из-за того, что в нем чувствовались какая-то внутренняя сила и уверенность. Волосы тронула ранняя седина. У него была манера закидывать голову и улыбаться удивительно располагающей улыбкой.

Обычно у собеседника уходил примерно час на то, чтобы понять: за дружелюбием скрывается лишь дополнительное дружелюбие.

В данный момент Блок чувствовал себя паршиво. С тех самых пор как он связался с Майерсом, он постоянно ощущал в себе неуверенность. Он хотел продвигаться вперед; его тайным желанием было стать конгрессменом, а иногда ему казалось, что из него получится отличный проповедник; проблема заключалась в том, что он нервничал, когда оказывался среди большого скопления людей. После того как он пускал в ход свою замечательную улыбку, приходилось говорить – а сказать ему было нечего.

И никто так не смущал его, как этот маленький человечек с глазами-буравчиками, который сидел, сохраняя полную неподвижность, пока Блок читал свои речи. Было совсем непросто выступать перед настоящей аудиторией – кто-то постоянно шуршал, кашлял, явно недовольный тем, что он еще не закончил. А этот маленький человечек – Блоку с трудом удалось запомнить, что его зовут Енсен, – никак не реагировал на его слова, что ужасно раздражало.

Нет, на самом деле он реагировал – причем всегда одинаково: неизменно давал для чтения другую речь. И каждый раз она немного отличалась от предыдущей и нравилась Блоку, но он чувствовал что у него что-то не получается. Это вызывало у него грусть и, в некотором роде, стыд.

Манускрипт, который вручили ему в этот день, произвел на него жуткое впечатление.

– А зачем там все эти значки?

– Ну-ну, Барри, – Майерс всегда говорил с Блоком успокаивающим голосом. – Мистер Енсен сейчас тебе все объяснит.

– Это указания. Вам придется их выучить, это совсем не трудно. Тире означает паузу, подчеркивание соответствует тому, что эти слова нужно выделить. Стрелка, направленная вниз, показывает, что вы должны понизить голос; стрелка, направленная вверх – повысить. Волнистая стрелка, направленная вниз, означает выражение презрения; волнистая стрелка, направленная вверх – следует повысить голос в гневе. Круглые скобки соответствуют короткой улыбке; двойные скобки – усмешка; тройные – необходимо рассмеяться. Однако нельзя громко хохотать. Черта над словом означает, что ваше лицо должно принять мрачное выражение. Звездочка…

– Я не смогу все это запомнить, – перебил его Блок.

Майерс, сидевший у Блока за спиной, начал энергично кивать, показывая, что он с этим совершенно согласен.

Однако Енсен ничуть не смутился:

– Потренируетесь и запомните. Ставки велики, стоит немного потрудиться.

– Давай, Барри, – вмешался Майерс. – Попробуй почитать, мистер Енсен тебе поможет.

Казалось, Блок собрался что-то еще возразить, но врожденная доброжелательность победила. Тогда он положил манускрипт на кафедру и начал читать. Он спотыкался, хмурился, глядя в текст, начинал сначала и снова останавливался.

Енсен раз за разом объяснял ему смысл значков. Они потратили целый час на первые три абзаца, после чего решили сделать перерыв.

– Ужасно!.. – заявил Майерс.

– Вы помните, как пытались научиться кататься на велосипеде? – спросил Енсен.

В тот день Блок еще дважды прочитал речь от начала до конца; и на следующий день тоже. Потом для него приготовили другую речь. Тренировки продолжались.

Через неделю Блок заявил:

– Кажется, я начинаю понимать. У меня получается все лучше и лучше.

– У меня тоже возникло такое впечатление, – с сомнением проговорил Майерс.

Позднее Енсен сказал Майерсу:

– Он чувствует себя увереннее, чем я предполагал. У Блока есть определенный потенциал, но…

– Но что?

Енсен пожал плечами:

– Ничего. Посмотрим, что будет дальше.

– Полагаю, Блок готов к первому выступлению, – наконец сказал Енсен, – если аудитория будет однородной и мы сможем предварительно ее хорошенько проанализировать.

– Американской ассоциации ткачей требуется спикер, думаю, я смогу предложить им Барри. Вы справитесь с такой аудиторией?

– Ткачи? – задумчиво переспросил Енсен. – Их экономическое положение однородно, да и разница в образовании не должна быть очень существенной. Мне нужно заранее знать, какие города и штаты они представляют. Возраст, пол ну и все такое прочее. Как обычно.

– Я постараюсь добыть побольше информации, но времени остается совсем немного.

– Дело у нас пойдет быстро. Многие вопросы уже удалось решить. Ваш человек научился как следует произносить речи.

Майерс рассмеялся:

– Иногда ему удается произвести впечатление даже на меня. Понимаете, я не хочу, чтобы он оказался в Конгрессе. Пусть лучше выступает на телевидении, продавая мою точку зрения – я хотел сказать его…

– Ну, своей у него нет и в помине, – сухо заметил Енсен.

– Это не имеет значения. Я уже начал считать цыплят.

Блок хорошо проявил себя, когда ассоциация ткачей пригласила их на коктейль. Он следовал всем указаниям, улыбался, говорил немного, дважды безобидно пошутил, но по большей части слушал и кивал.

И все-таки сидевший за соседним столом Майерс чувствовал некоторую напряженность. Если Барри промахнется, они смогут стартовать еще раз, но в случае новой неудачи шансы на успех будут минимальны. Сейчас Барри должен сдать очень важный экзамен. Как жаль, что придется отказаться от человека с такой внешностью! Ведь он так похож на римского сенатора!

Майерс бросил быстрый взгляд на Енсена, устроившегося слева от него. Маленький человечек казался спокойным, но складка между бровями выдавала некоторую тревогу.

Обед закончился, прозвучали разные объявления, присутствующие поблагодарили организационный комитет, был представлен президиум – начались бесконечные приготовления, направленные на то, чтобы смутить оратора.

Майерс пристально посмотрел на Блока, поймал его взгляд и быстро показал два пальца – знак победы. Вперед, покажи им Барри!

Но получится ли?.. Речь была странной, почти донкихотской. В газете она выглядела бы весьма необычно, если бы кто-нибудь захотел ее напечатать, но была полна скрытых намеков – если верить Енсену и его компьютеру.

Блок поднялся на ноги. Он легко шагнул на помост и положил записки на кафедру. У него всегда хорошо получались подобные вещи; Блок делал это незаметно, так что аудитория не испытывала раздражения от того, что он собирается прочитать заготовленную заранее речь.

Майерс вдруг вспомнил, как во время одного из выступлений оратор, сделав выразительный жест, сбросил свои записки с кафедры. Конечно, он собрал листы и продолжал речь, но аудитория его уже не слушала. Момент был безнадежно потерян.

Блок улыбнулся и медленно заговорил. (Давай, Барри, разогревайся поскорей.)

Казалось, Блок его услышал. Он ускорил ритм речи. Временами он делал короткие паузы – видимо, не мог разобрать какой-то из значков Енсена, но, к счастью, создавалось впечатление, что он это делает специально, подчеркивая смысл сказанного. Тут срабатывала внешность.

Потом он заговорил быстро и эмоционально. Вскоре Майерс с удивлением сообразил что слышит бой барабанов. Это были те самые ключевые фразы, которые Блок произнес с нужным выражением – аудитория начала просыпаться.

В одном месте люди рассмеялись, послышались аплодисменты. Майерс никогда ранее не видел, чтобы выступления Блока прерывались аплодисментами.

Лицо Блока раскраснелось, один раз он так стукнул по кафедре, что стоявшая на ней лампа подскочила. (Только не сбрось ее на пол, Барри!) В ответ аудитория затопала ногами.

Майерс почувствовал растущее возбуждение, хотя ему было прекрасно известно, как тщательно готовилась эта речь. Он наклонился к Енсену:

– Ему удалось зажечь аудиторию, не так ли?

Енсен коротко кивнул. Его губы едва двигались:

– Да. И может быть…

Блок сделал короткую паузу – чтобы напряжение возросло еще больше, – а потом с грохотом опустил ладонь на кафедру, схватил манускрипт, смял его и отбросил в сторону.

– Мне это больше не нужно, – заявил он, и в его голосе явственно зазвучали ноты триумфа. – Я не хочу этих бумаг. Я написал свою речь заранее, не видя вас; я буду говорить от всего сердца, скажу то, что приходит мне в голову сейчас, друзья американцы, вы и я, вместе – о том, что мы видим вокруг сегодня, и то, что я мечтаю увидеть, друзья мои, и поверьте – это не одно и то же!

В ответ раздался оглушительный рев. Майерс схватил Енсена за руку:

– Он не сможет сам добраться до конца!

Но Майерс ошибся. Блок продолжал свою речь, прерываемую оглушительными криками и аплодисментами. Уже не имело значения, слышит его кто-нибудь или нет. Блок поднял руки вверх, словно собирался обнять всю аудиторию, и в этот момент отчетливо прозвучал чей-то голос:

– Давай! Покажи им!

И Блок дал. То, что он говорил, не имело ни малейшего значения – но когда он закончил, зал устроил ему пятиминутную овацию.

– Что произошло? – спросил Майерс, пытаясь перекричать неимоверный шум. (Он и сам аплодировал, не жалея ладоней.)

Енсен продолжал сидеть. Казалось, маленький человечек окончательно раздавлен; потом, притянув к себе Майерса, он проговорил дрожащим голосом:

– Неужели вы сами не видите, что произошло? На то был один шанс из тысячи. Ближе к концу я начал подумывать, что это возможно. Такое может случиться…

– О чем вы говорите?

– Аудитория прошла точку возгорания – Блок впервые в жизни выступал перед такой аудиторией, но ведь и оратор тоже имеет точку возгорания. Именно это и случилось с Блоком, а такой оратор сумеет повлиять на общественное мнение и сдвинуть горы.

– Кто? Барри?

– Да.

– Так это же замечательно!

– В самом деле? В таком состоянии он обладает колоссальной властью, и как только Барри это поймет, он перестанет в нас нуждаться. И куда он пойдет? Далеко не всегда люди, обладающие такой харизмой, вели человечество к бессмертной славе.

Вокруг них толпились люди.

– Это было совсем нетрудно, – негромко проговорил Блок, обращаясь к Майерсу. – И я чувствую себя просто великолепно! – Он смеясь повернулся к боготворящей его толпе.

Майерс с сомнением смотрел ему вслед, а в глазах Енсена появился страх.