Текст книги "Яйцо глака. Антология"
Автор книги: Айзек Азимов
Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Сильверберг,Роберт Франклин Янг,Дэймон Найт,Энтони Бучер,Харви Джейкобс,Рон Гуларт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Сцепщик обнаружил меня в вагоне. Очнулся я в Центральной больнице.
– У вас есть страховка? – спросила меня медсестра, как только я пришел в себя.
– Может быть.
– Ваш диагноз – шок и переохлаждение. Но этим ваши беды не ограничиваются. Я должна сказать вам всю правду: пуля, выпущенная из пистолета 22 калибра, совершила вам обрезание. Признайтесь, мистер Норт, не был ли этот выстрел неудачной попыткой самоубийства?
– Хикхоф! – воскликнул я. – Если бы этот Нагль был чуточку поточнее, я бы выкрал твой пепел, собрал тебя из него снова и выкинул бы пинком под зад прямиком в Тихий океан. У меня все было своим – и аппендикс, и гланды, и крайняя плоть. Посмотри, что из-за тебя со мной произошло!
Они вкатили мне успокоительное.
Вскоре я узнал, что когда меня привезли в больницу, то захватили и яйцо. Его положили в чуланчик рядом с палатой. Но пострадал ли глак от этого приключения, я не ведал.
– Бедный глак, – произнес я шепотом. – А что, если ты теперь родишься кривоногим или одноглазым? А вдруг ты тронулся? Постарайся преодолеть это несчастье. Пусть весь мир знает, как достойно ты умеешь переносить невзгоды. Победители всегда хвастаются шрамами. Будь победителем, глак.
Хикхофу понравилось бы в больнице. Он бы наслаждался ее звуками.
Стоны и плач, писк и вопли младенцев, которые вечно чем-то недовольны и чего-то требуют. Звуки динамика, вызывающего доктора такого-то и доктора сякого-то, звон подносов, голоса телевизора, шепот посетителей, шуршание шин инвалидных колясок. Ах, как бы Хикхоф наслаждался этой симфонией, ибо он слышал в этих звуках симфонию белых стен! Для меня же никакой симфонии в этом не было.
Я с радостью покинул больницу, став на унцию или две легче. С новым энтузиазмом я понес прочь мою коробку. Пули Нагля придали мне заинтересованности. Теперь я уже не чужой в этой истории, я вложил в нее кусочек своей плоти.
Придется подождать шесть недель, прежде чем вылупится птенец. Если он, конечно, вылупится.
Затем следует достичь Лабрадора, хотя денег для этого у меня нет.
Нельзя забывать о Нагле, который наверняка будет за нами гнаться.
Поэтому первым делом мне следовало отыскать укромное место, в стороне от исхоженных дорог. Там человек и яйцо проведут полтора месяца.
Я просматривал страницы газет с объявлениями и неожиданно натолкнулся на слова, которые относились прямо ко мне:
«Г.Н., Я ЗНАЮ, ЧТО ВЫ В УТИКЕ. ВСЕ ПРОЩЕНО И ЗАБЫТО. МОЖЕМ МЫ ПОГОВОРИТЬ? ПРЕДЛАГАЮ ДОСТИЧЬ СОГЛАСИЯ. НЕЛЕПО ПРОДОЛЖАТЬ ВРАЖДУ И СТАВИТЬ ПОД УГРОЗУ ПРОЕКТ Г. ВРЕМЯ НЕ ЖДЕТ».
Время не ждало.
Значит, Наглю удалось меня выследить. Он неглуп и способен к компромиссам. Если бы не взлом моей квартиры и не попытка меня пристрелить, я бы сразу ему ответил. А так?.. Впрочем, Нагль – сын своего отца, а Хикхоф даже родственником ему не приходится.
Но травма от пули еще давала о себе знать. Я не был намерен вести переговоры.
В другом объявлении говорилось о комнате в приятном, чистом и хорошо отапливаемом доме, с отличным видом из окна, на тихой зеленой улице возле остановки городского транспорта и церквями всех конфессий по соседству.
Я позвонил туда, и мне сказали, что комната еще не сдана.
Дом мне понравился. В широком палисаднике стоял снеговик, а рядом росла туя.
Я позвонил в дверь, не переставая думать о коробке, которую прижимал к груди. Я убеждал себя, что это не коробка, а мой собственный живот, потому что я жду младенца.
Но миссис Фонкль, которой принадлежал дом, не обратила на коробку никакого внимания.
Я сообщил ей, что служу ученым, но не принадлежу к той их категории, которые изготавливают атомные бомбы. Ни в коем случае. Я надежный, безопасный, благопристойный, воспитанный человек, которому нужны лишь крохи этой жизни. В тишине я намерен вывести новую породу кур, таких крупных, что продовольственная проблема для человечества будет успешно решена.
– Насколько крупными будут ваши куры? – уточнила миссис Фонкль.
Я развел руки в стороны. Получилось примерно три фута.
– Ну и курочки! – Тут она расхохоталась и пригласила меня к ужину.
Семейство Фонклей было разнообразно и разномастно. Сначала миссис Фонкль вышла замуж за человека-карандаша, лишенного пигментации. Он благополучно скончался, но оставил дочь, лет двадцати пяти, хорошенькую, угловатую, напористую и подвижную. Следующий муж миссис Фонкль был сантехником, мясистым, значительным существом. Дочка, рожденная от него, оказалась мягонькой, темненькой, наполненной пружинками, как мягкий диванчик. Ей только что исполнилось девятнадцать лет.
За ужином говорили о науке, которая развела атомные грибы, и о том, насколько прекрасней был мир раньше. Дочка от первого мужа, Мирна, сказала:
– Люди начинают осознавать, что война не решает никаких проблем.
– Поэтому-то все и дерутся, – заметила младшенькая по имени Цинтия.
– Войны можно остановить двумя способами, – вступил в разговор я. – Или обнаружить в небесах разумную жизнь, обладающую большим аппетитом к человечине, или надеяться на то, что нации, которые любят секс и бурно размножаются, не склонны к войнам и не любят маршировать строем.
– Скажите, а вы сами женаты? – спросила миссис Фонкль, накладывая мне горячее.
– У меня нет семьи, – ответил я. – Я женат на своей работе.
– Милая, не вмешивайся в чужую личную жизнь, – сказал муж номер два.
– В нашем доме не запирают дверей, – ответила миссис Фонкль, – поэтому я имею право задавать некоторые вопросы.
И на самом деле, в доме Фонклей дверей не запирали. Даже я, которому повсюду чудилась зловещая тень мистера Нагля, не смог себя заставить запираться.
Первая неделя прошла мирно. Нетрудно было заметить, как между мной и семейством устанавливались доверительные отношения. Мне еще никогда не приходилось быть столь близким к другим людям.
Я проводил дни, сочиняя стихи, а по ночам, проверив, хорошо ли яйцу, совершал прогулки по свежему воздуху. Маленького доктора Хикхофа я посадил на верх комода, и ему тоже было спокойно. Но нельзя же вечно жить без проблем.
Как-то вечером, обычным вечером, я поднялся к себе после ужина и, как обычно, проверил яйцо. Оно вздрагивало, дрожало и шевелилось. Сперва я подумал, что это землетрясение. Но вокруг все стояло на своих местах. Двигалось и дрожало только само яйцо.
Я подвинул коробку к батарее, и яйцо почти успокоилось.
И тогда я совершил то, к чему готовился с первого дня.
Я уселся на яйцо.
Положил яйцо на подушку, подушку – на стул, разделся до нижнего белья и мягко опустился на яйцо, приняв большую часть веса на руки, которыми уперся в край сиденья.
Дрожь, движения и пульсация немедленно прекратились.
Значит, в яйце сидит живой глак! И ему холодно.
Он требует того, что предназначено ему природой – животного тепла. Кто кинет в него за это камень?
«Погляди теперь на меня, – обратился я к Хикхофу. – Взрослый человек греет яйцо своей задницей. Посмотри, что ты со мной сделал! Неужели ради этого ты заботился обо мне, читал мне лекции и жаловался на феминизацию нашей страны? Кончилось все тем, что ты загнал меня в позу наседки. Ах ты, Хикхоф, ах ты аэростат, теперь можешь хохотать!»
Привыкнув к обычаям дома Фонклей, я, конечно же, оставил дверь открытой.
Облаченная лишь в тонкую пижамку, держа в руке махровое полотенце, в платочке, чтобы не растрепались кудряшки, без всякой косметики на скуластом личике, ко мне заглянула Мирна. Ей хотелось узнать, как я себя чувствую.
– С вами все в порядке?
– Со мной все в порядке, – ответил я. – Я не одет, но в этом лишь моя вина. Следовало прикрыть дверь.
– Не расстраивайтесь, – сказала Мирна и кинула мне махровое полотенце, чтобы прикрыть голые колени. – Я пришла, потому что из вашей комнаты доносились какие-то странные звуки.
– Я думал о курице, – объяснил я. – Я думал вслух.
Появление Мирны и мое смущение, видно, снизили температуру моего тела, потому что яйцо стало подавать мне сигналы. Ему хотелось жить. Мне же пришлось схватиться за края сиденья.
– Вы наверняка простудитесь, – сказала Мирна, обводя взглядом комнату.
– Нет, мне не холодно.
Яйцо подпрыгнуло подо мной, я взлетел в воздух и опустился так резко, что мог бы раздавить его всмятку, если бы в последний момент не задержал себя в воздухе.
– Я должна измерить ваш пульс, – сказала Мирна.
Я протянул ей руку.
Через минуту она сказала:
– Сто пятнадцать ударов. Разве так бывает?
– Это моя норма. Абсолютная норма.
– Гарольд, вас что-то беспокоит. – Мирна уселась на край моей кровати. – Поговорите со мной откровенно, я умею слушать.
– Меня ничего не беспокоит. Кстати, если ваша мама сейчас пройдет мимо и увидит, как вы сидите на моей кровати, что она может подумать?
Мирна с самым серьезным видом поднялась, подошла к двери и плотно ее прикрыла. Затем возвратилась к кровати, улеглась на живот, подперев ладошками подбородок. Она устроилась, как у себя дома.
– Вы страдаете, – произнесла она. – И не пытайтесь это отрицать.
– Наверное, вам лучше уйти, – ответил я.
Ах, как она была притягательна в этой дешевой пижаме! Знаете, есть такие девичьи пижамки, ситцевые в цветочек. Когда она поворачивалась, пижама соблазнительно обтягивала ее груди, и они казались мне огнедышащими вулканчиками. Кстати, ее попку пижама тоже не обижала.
Я вынужден был признать, что для такой худенькой девицы она обладала весьма упругими формами. Ее длинное гибкое тело было подобно вьющейся горной дороге.
– Вас беспокоит желудок? Признайтесь, Гарольд, не следует меня стесняться. Ну, скажите, это живот?
– Если и живот, то не мой, а ваш, – вырвалось у меня.
– Не грубите, Гарольд, – серьезно сказала Мирна. – Лучше подойдите сюда, сядьте рядом и поговорим серьезно.
– Я не могу двинуться.
– Почему?
– Только не пугайтесь и не кричите, Мирна. Я высиживаю яйцо. Лучше вам знать всю правду – я высиживаю очень большое яйцо.
– Гарольд, что вы несете?
И как последний дурак, я ей во всем признался. Во всем. Буквально во всем.
Словно прорвало плотину.
Я удивил сам себя. Оказывается во мне, как нарыв, созрело желание поделиться с кем-то своей проблемой. Обычно я переживаю в одиночестве, такой уж у меня характер. Но в доме Фонклей я почувствовал человеческое тепло и потребность в контакте с себе подобными. Потребность в контакте ведет к состраданию.
Когда я закончил свой рассказ, Мирна рыдала.
– У меня нет слов, – произнесла она сквозь слезы. – В определенном смысле я ничего подобного не слышала с тех пор, как прочла «Гадкого утенка». Ах, мой милый, мой драгоценный Гарольд! Мне так хочется нежить тебя, прижать тебя к груди, чтобы передать тебе мое тепло. Я знаю, что не права. Я знаю. Я знаю, что твоя награда – свершение твоего самоотверженного труда. То, что ты делаешь ради доктора Хикхофа, не требует помощи со стороны и чужого сочувствия. Но я нахожусь во власти импульса, то есть непреодолимого желания обнажить перед тобой мое тело, чтобы зарядить тебя солнечной энергией, которую я впитала прошлым летом на озере Винна-пуки. Дай мне яйцо. Я желаю жертвовать собой!
Вы думаете, я сделан из алюминия? Ничего подобного.
В считанные минуты Мирна, глак и я переплелись в один горячий узел взаимной любви. Зиме пришлось отступить.
Яйцо излучало довольство.
Если же вам никогда не приходилось иметь дела с удовлетворенным, счастливым и уверенным в себе яйцом, доложу вам, что я пережил минуты счастья. Моя драгоценная Мирна генерировала жар, словно спираль электроплитки. Ее нервы буквально пронизывали ее кожу. Она искрила, словно свеча зажигания.
Прежде чем вернуться в свою комнату, Мирна дала мне обещание навещать меня регулярно, по расписанию, чтобы помогать мне высиживать яйцо и растапливать мой внутренний холод.
Я был на седьмом небе от счастья. У меня появился друг, любовница и сосед по кровати, желающий мне помочь в инкубаторской деятельности.
На следующее утро я проснулся отдохнувшим, опустошенным, как после футбольного матча, возрожденным и ко всему готовым.
Я сел на краю кровати, и яйцо подкатилось ко мне по простыне. Оно уткнулось в меня, прижалось, подпрыгнуло и устроилось на моем бедре.
– Послушай, – сказал я ему. – Хорошенького понемножку. Я выполню свой долг и обещаю держать тебя в тепле и уюте, но попрошу тебя не кататься по постели и не прыгать. Мне надо заниматься собственными делами.
Я соорудил для яйца гнездо из подушки, накрыл его одеялом. А потом отправился мыться, бриться и причесываться.
Сверкая, как новенькая монета, источая ментоловый запах зубной пасты, я отправился к себе и тут услышал громкий чих.
Я увидел Цинтию, которая громко сморкалась в носовой платок, стоя в моей комнате возле кровати. Одеяло было откинуто, и она с ужасом глядела на мое яйцо.
Стеганый халат она накинула на ночную рубашку, ее темные волосы водопадом ниспадали на плечи, а смуглое лицо казалось куда более смуглым, чем обычно.
– Гарольд, – произнесла она, – нам надо серьезно поговорить.
– Почему вы дома? – спросил я.
– Я простудилась.
– А где мама? Здесь же дует.
– Гарольд, признайтесь, зачем вы держите яйцо в своей постели?
– Если вы думаете, что я его снес, то вы глубоко заблуждаетесь. Я не несу яиц.
– Я уж и не знаю, что подумать!
– Послушайте, Цинтия, ваш папа сантехник, и у него есть шлямбур, а я ученый и у меня есть яйцо. Вам это должно быть понятно.
Заслышав мой голос, яйцо начало вертеться. Это неплохо говорило об интеллекте глака, но Цинтию действия яйца сразили наповал. Она зарыдала так же, как рыдала ее сестра, правда, жидкости при этом выделилось куда больше.
– Не плачьте, умоляю! – взмолился я.
– Мужчина не должен спать с яйцом!
– Вспомните, что говорится в Священном Писании: «Не судите и не судимы будете».
– Это извращение! Когда мама узнает о том, что происходит под крышей нашего дома…
– Цинтия, погодите! Зачем вмешивать в это дело маму, папу или чужую тетю? Вы же знаете, как старики относятся к подобным вещам. Им сразу кажется, что из яйца вылупится какой-нибудь людоед. Цинтия, умоляю, пускай этот эпизод останется между нами. Возьмите себя в руки.
– А я повторяю: мужчина не должен спать с большим яйцом!
Она была подобна Моисею, который знакомил свой народ с десятью заповедями. Смотреть на нее было – загляденье!
Грудь ее вздымалась от глубоких вздохов. Над ее головкой клубились тучи. Дым шел из-под копыт.
В своей экспансивности, горячности, чувственности она отличалась от Мирны, как лето от зимы. Кровь сантехника кипела в ее трубах. Ее краны и вентили свистели и шипели. В глазах вспыхивали предупреждающие огни, стрелки приборов зашкаливали.
Необходимо было что-то ей сказать.
Такое зрелище заслуживало платы.
Я уже выложил Мирне всю правду. Мне показалось нелояльным по отношению к ней просто повторить рассказ для Цинтии.
– Цинтия, – произнес я, – я отвечаю за это яйцо. Несметное число жизней зависит от того, что происходит в этой комнате. Потому что это яйцо – вовсе не обыкновенное яйцо. Его нашли в обломках странного и неопознанного летающего объекта, который именуется НЛО.
– Гарольд, остановитесь!
– Цинтия, клянусь вам от всего сердца! Возможно, вся эта история не более чем выдумка, розыгрыш. Не исключено, что в этом яйце заключен очень большой цыпленок, ничего другого. Может быть, это всего-навсего контрольное яйцо.
– Контрольное яйцо?
– В этот момент сорок два агента, подобных мне, в сорока двух комнатах заботятся о сорока двух яйцах. Ни один из нас не должен знать, что именно его яйцо – космическое. Это делается для того, чтобы ввести в заблуждение иностранных шпионов. И не исключено, что именно мое яйцо содержит инопланетянина. Существо!
– Существо?
– Цинтия, это должно остаться между нами!
– Вы хотите сказать, что это существо находится в нашем доме?
– Это существо вам понравится. Оно – вегетарианец. Это нам уже известно. Питается оно только морковкой, салатом и укропом. Компьютер воссоздал нам его внешний облик. Это чудесный, мохнатый, пушистый зверек, похожий на кролика. Суслик. Очарование.
– Зверек? Зверь? Почему же вы называете его зверем?
– Но ведь суслик и кролик – зверьки. Кролик зверек, а не птица.
– Не знаю, что уж вам и сказать.
– А вы ничего не говорите и идите по своим делам.
– А почему вы приехали в наш дом?
– Ваш дом выбрал вычислительный центр. В компьютерной памяти хранятся все дома нашей страны. Требовался небольшой дом в небольшом тихом городке. Обитатели дома спокойны и нелюбопытны… Вычислительный центр серьезно ошибся. Он не учел вас! Но если об этом станет известно руководству страны, поднимется страшная паника.
– Гарольд, я вам ни чуточки не верю. Для меня, к сожалению, важно одно – вы извращенец, потому что спите с проклятым яйцом, тогда как молодежь вынуждена страдать.
– При чем тут молодежь? Что вы знаете о молодежи? Вы слишком юны, чтобы разбираться в проблемах молодежи.
– Я слишком юна? Да посмотрите на меня, наконец! Вы видите синяки под глазами? Знаете ли вы, сколько бессонных ночей я провела за последний месяц из-за того, что вы поселились в нашем доме?
– Из-за меня?
– Вот именно! А теперь вы мне морочите голову идиотскими пожирателями морковки из космического пространства. Я не хочу ничего знать! Я ненавижу вас, Гарольд, а еще больше ненавижу вашего любовника – яйцо!
Яйцо буквально завертелось вокруг своей оси.
Цинтия не смогла сдержаться. Она схватила половую щетку и замахнулась, чтобы размозжить яйцо.
Я подставил себя под удар и спас яйцо от гибели.
Не успей я этого сделать, брызги глака разлетелись бы по окрестностям.
Мы сражались. Мы боролись и постепенно так увлеклись борьбой, что остановились лишь в тот момент, когда Цинтия стояла ко мне спиной, прижавшись всем телом, а я оплел ее руками. В гневе она откинула голову, и мое лицо погрузилось в пышные заросли ее черных кудрей, пахнувших нежным шампунем. Она была упругой надувной подушкой: если нажмешь, тело поддавалось, но лишь отпустил – восстанавливало форму.
Цинтия прекратила сопротивление и снова зарыдала.
Я повернул ее лицом к себе и попытался утешить.
Что мне оставалось делать? Выгнать ее, чтобы она рыдала на лестнице?
Неожиданно мы рухнули на кровать. Цинтия старалась раздавить яйцо пяткой, я перехватил пятку, а затем умудрился положить глака на пол, где он принялся скакать как сумасшедший.
И тогда наступила пора любви.
– Гарольд, – произнесла Цинтия в полдень за несколько минут до того, как ее мама должна была вернуться из супермаркета. – Мне плевать на то, кто ты есть на самом деле. Мне нужно только одно – занимать в твоем сердце первое место, а последнее пусть занимает эта марсианская курица.
– Клянусь, Цинтия, что все так и будет, – ответил я. – И пускай цыпленок будет нашей тайной. Никому ни слова!
– Не смей произносить слово «наша»! Если ты еще хоть раз заикнешься об этой утке в моем присутствии, я собственноручно раздавлю эту сволочь!
– Я не сказал «наше яйцо». Я сказал «наша тайна». Я имел в виду тайну, а не яйцо.
– Бог с тобой, мой дорогой. Усыпи меня своими ласками.
К счастью, уже через час у меня заболело горло. Это был дар небес, которым я заразился от Цинтии. Предпочтительнее было бы схватить ветрянку или свинку, но на крайний случай сойдет и ангина. Мне нужна была передышка, и вирус, таившийся в горлышке Цинтии, для этого вполне пригодился, ибо наградил меня жаром, ознобом и страшной слабостью.
Я оказался между нескольких огней: Мирна источала жар, Цинтия – враждебность к яичку, само яйцо требовало, чтобы я его высиживал. Я же был всего-навсего слабым человеческим существом.
Я сделал все, чтобы не выздороветь, но болезнь не смогла долго прикрывать меня. Сестры возбуждались от моей беспомощности. Ночи были ужасны. Сначала прибегала Мирна и, удовлетворившись, засыпала. Я прикрывал ее одеялом. Цинтия предпочитала сражаться со мной на другой стороне кровати. Она жарко шептала мне на ухо, затем, обессиленная, засыпала, как раз когда просыпалась ее сестра. Сестры Фонкль насиловали меня по очереди. Я был опустошен.
Во мне не оставалось тепла для глака. Я был настолько заморожен и равнодушен к чужой беде, что если бы «Титанику» пришлось со мной столкнуться, он бы затонул в мгновение ока.
Глак находился в постоянной депрессии и разбрасывал по полу тряпки, в которые я его закутывал.
– Гарольд, – сказала как-то серым утром миссис Фонкль, – что-то происходит.
– Что? – спросил я слабым голосом, пытаясь сдержать кашель.
– Мать взрослых дочерей обычно бывает наблюдательной. Мои же дочки не совсем обыкновенные. И мне кажется, что вы, Гарольд, им нравитесь.
– Ваши дочки остроумны и умны, как пуговицы, – ответил я и сунул в рот старинный градусник, чтобы избавиться от необходимости продолжать беседу.
– Моя интуиция подсказывает, – продолжала квартирная хозяйка, – что они вам тоже небезразличны. Но когда я говорю «они», я не имею в виду только Мирну или только Цинтию. Вы меня понимаете? Кстати, почему ваше одеяло так трясется?
– Не обращайте внимания, – ответил я, прижимая яйцо ладонью.
– Жизнь состоит из решений, – продолжала миссис Фонкль. – Она состоит из игр и развлечений, но наступает время решать.
Я ожидал этого неизбежного разговора и готовился к нему. Не вынимая изо рта пробку в виде градусника, я вытащил из-под подушки тюбик со взбитыми сливками и в мгновение ока покрыл свое лицо белой пеной. При этом я взвыл, как филин.
Этого добрая миссис Фонкль не выдержала. Она медленно ушла на дно комнаты, не успев подать сигнала SOS.
Оттащив хозяйку в ее спальню и положив ее на кровать с влажным полотенцем на лбу, я вернулся к себе. Градусник валялся на полу и показывал нормальную температуру. Я закурил и огоньком сигареты подогрел ртутный шарик до тех пор, пока температура не зашкалила за все мыслимые пределы. Затем я положил градусник на тумбочку у кровати, а сам мирно улегся в постель и закрыл глаза.
Я ждал продолжения.
Сам же находился в коме. Это замечательное слово, и мой ответ враждебному миру. Кома!
Загадочная улыбка блуждала по лицу Джоконды, а моя рука ласкала теплое яйцо.
Естественно, хозяйка тут же вызвала врача.
– И когда это происходило, – услышал я голоса снизу, – его одеяло подпрыгивало?
– Как будто под ним находился мячик!
Они вошли ко мне. Я оставался в «коме» все время, пока доктор втыкал в меня иголки, делал анализ крови, уколы, а затем измерял кровяное давление.
Через некоторое время миссис Фонкль поднялась ко мне снова. Она была в прескверном настроении. Она потянула на себя одеяло, но я вцепился в него и не отдавал.
Тогда она заявила, что я жулик, симулянт, притвора и дезертир.
– Доктор Циппер сказал, что вы совершенно здоровы. У вас нет даже плоскостопия.
Никогда бы не подумал, что этот доктор Циппер так быстро меня разоблачит.
– Мистер Норт, попрошу вас признаться, к чему весь этот маскарад!
– Дорогая, – ответил я. – Дорогая, дорогая и еще раз дорогая!
Я быстро приподнялся и чмокнул ее в гортань.
– Надеюсь, ты приняла таблетку? – продолжал я. – Или предохранилась каким-то другим способом.
Я глядел на нее влюбленными глазами, а ее глаза готовы были выскочить из орбит от изумления.
– Но вы же никогда до меня и пальцем…
– Я-то никогда, но мы с тобой это делали вместе.
– Этого не было!
– Ах ты, моя бедолага, – пропел я. – Когда мы с тобой сделаем это снова? Ну признайся!
– У меня взрослые дочери!
– Они не шутили, когда утверждали, что мамочке в койке нет равных.
– Ты грязная свинья! – ответила она.
Как я себя в тот момент ненавидел! Если бы меня в наказание положили на гвозди, я бы принял эту кару с удовлетворением. Но может быть, в глубине души я ей польстил? Может быть, ей приятно было думать, что ради нее молодой человек сошел с ума? Пусть же лучше она считает, что я – сухая крошка, забытая на столе, мелкая кочка на светлом пути.
Ужин мне принесла Мирна.
– Гарольд, – заявила она, ставя поднос на тумбочку. – Я все обдумала. В твоем ослабленном состоянии тебе не под силу заниматься яйцом. Психологически ты не готов к материнской роли. Надо думать о том, чтобы брать. Нельзя все время только отдавать. Отдавать всего себя. Дорогой, мы все за тебя переживаем. Даже мама сегодня сама не своя. Она положила папе три порции тушеной печенки. Ты обязан выздороветь! Разреши, я заберу у тебя яйцо. Я буду согревать его, пока ты выздоравливаешь. Разреши мне уносить его к себе в спальню. Ну хотя бы ночами! Гарольд, умоляю, скажи «да»!
А почему бы и нет? Если Мирна заявляет, что будет заботиться о яйце, она не обманет. Эта леди достойна доверия. И мое одеяло перестанет подпрыгивать.
– Я согласен. Спасибо тебе, дорогая.
Мирна расплылась в счастливой улыбке.
Через некоторое время она положила в коробку взбешенное яйцо и перенесла его к себе в комнату. По дороге она напевала коробке колыбельную.
– А теперь, – сказала она, вернувшись, чтобы забрать пустой поднос, – собери все силы, чтобы поскорее выздороветь. Как последний жадина, береги каждую крупицу своих сил, пока не почувствуешь себя здоровым.
– Обещаю беречь, – сказал я, сдерживая слезы благодарности.
Теперь у Мирны была цель в жизни. Она покидала меня рано, спешила к себе, запирала дверь на ключ и укачивала глака.
Когда же дом успокаивался, а Мирна с яйцом погружались в сон, а старшие Фонк ли дремали у телевизора, появлялась Цинтия и приносила мне десерт.
– Привет, болящий, – говорила она.
– Привет тебе от болящего, моя ангелица, – отвечал я.
– Гарольд, мне пришла в голову идея.
– Не поздно ли, на ночь глядя?
– Гарольд, тебе следует избавиться от этого вонючего яйца. Оно высасывает из тебя все силы. Даже если оно тысячу раз правительственная собственность, я намерена его расколоть. Я никогда его не любила, но мирилась с его существованием. Но когда я вижу, что яйцо тебе вредит и мешает выздороветь, я понимаю, что мне пора вмешаться. Я прошу твоего разрешения разбить яйцо. Если ты мне не позволишь, я разобью его без твоего разрешения.
– Милая, мне надо обдумать твое предложение.
– Обдумывай побыстрее. Ты меня знаешь, стоит тебе отвернуться, как я возьму в руки топор.
– Я постараюсь обдумать все в кратчайшие сроки, – сказал я. – Мне необходимо понять, что я выигрываю и что проигрываю.
– Мне-то все уже ясно.
«А что, может быть, неплохая идея? – подумал я. – Давайте дадим Цинтии возможность расколоть яйцо. По крайней мере, какое-нибудь яйцо. Это избавит ее от тревог, подозрений и мучений».
После того, как мы расправились с десертом, Цинтия собрала тарелки.
– Я иду в кино, – заявила она. – Постарайся все решить, прежде чем я вернусь. Кстати, ты сегодня ел желе в отвратительной, сексуальной манере. Буквально пожирал его. Это вызывает во мне неуправляемые эмоции.
Я поцеловал ее в переносицу.
Ну что за чудесное семейство!
Снизу доносился хохот мистера Фонкля, который смотрел комический сериал.
Телевизор, в который уткнулись Фонкли, стоял в гостиной. Гостиная отделялась от кухни столовой.
Я спустился в жизненный центр нашего дома – на кухню, открыл холодильник и вытащил три яйца.
Вы спросите, почему именно три?
Цинтия знала, что яйцо глака велико. Да и по правде говоря, в последние дни оно распухло до размеров футбольного мяча. Так что одним куриным яйцом мне не обойтись.
На цыпочках я поднялся к себе в комнату.
Там я открыл ящик письменного стола и достал скотч. Затем я обмотал лентой два яйца. Кончиком ножа я уколол указательный палец и побрызгал кровью на скорлупу яичного агрегата. Затем я положил яичную бомбу под одеяло в то место, где обычно лежал глак, а третье яйцо сунул под подушку.
Как назло в этот момент в комнате появился специалист.
– Гарольд, познакомься, – сказала миссис Фонкль. – Это доктор Бим. Доктор Циппер рекомендовал его для консультации. Он считает, что ты представляешь собой загадочный феномен и, возможно, сенсацию в медицинском мире.
Доктор Бим торжественно кивнул.
Я тоже торжественно кивнул. И задумался. Ведь если доктор Циппер был убежден, что я симулянт, зачем вызывать консультанта?
Я мысленно обратился за советом к доктору Хикхофу.
– Желаю успеха, Гарольд, – сказала миссис Фонкль. – У нас как раз середина серии. Простите, но я должна вас покинуть.
Доктор Бим вышел в туалет, вымыл руки и вернулся ко мне в комнату. Затем он натянул матерчатые перчатки.
– В жизни не видел, чтобы доктор так делал, – сказал я.
– У каждого свои манеры, – ответил доктор. – Ну что ж, приступим.
Доктор Бим обстучал меня кулаками, словно молотком.
– А теперь, – сказал он, – закройте глаза и откройте рот.
Я зажмурился и распахнул пасть.
– Когда я разрешу, – сказал доктор, – откроете глаза. Но не раньше. Высуньте язык. Господи, как он у вас обложен!
– А-а-а-а…
– Не открывайте глаз!
– Бррр!
– Закройте рот!
Мои зубы лязгнули по металлу. Во рту у меня оказалось дуло пистолета. Глаза мои широко раскрылись.
– Попрошу без шума, – сказал доктор.
Он вытащил пистолет из моего рта, но держал его наготове.
– Полагаю, – сказал я, – что имею дело с Наглем. Как вы меня выследили?
– Просмотрев все объявления о сдаче комнат в наем в день, когда вы нас покинули. А затем задавая вопросы в этом районе.
– Что ж, неглупо, – признал я.
– Спасибо, – сказал Нагль, отдавая должное моей объективности. – Как жаль, что мы не смогли прийти к цивилизованному соглашению. Мне бы хотелось, Гарольд, чтобы вы поняли движущую силу моих поступков. Возьмите моего отца. Всю жизнь он писал заметки и сноски, на него же за пятьдесят лет никто не сослался. Ни разу за всю карьеру он не смог сделать мирового открытия. И вдруг в один прекрасный день заявляется ваш друг Хикхоф и тащит с собой чудом сохранившееся живое яйцо глака. И во весь свой наглый голосище он спрашивает: «А ну-ка, догадайтесь, доктор Нагль, что у меня в кармане?» И вот в тот момент на закате научной жизни моего папы перед его взором замаячило Свершение. Уходя в вечную тень, он увидел яркий луч света.
– Я его понимаю.
– Можете ли вы понять, что означает яйцо глака для старого антрополога?
– Могу.
– Оно означает бессмертие! Впервые в жизни мой отец упал на колени. Он умолял бессердечного Хикхофа. Он просил всего-навсего половину открытия. Даже не пятьдесят один процент славы, а лишь пятьдесят процентов. Он готов был назвать глака «Открытием Хикхофа – Нагля». А Хикхоф расхохотался ему в лицо.
– Яйцо много значило для доктора Хикхофа, – сказал я.
– На папиных похоронах я поклялся, Гарольд, что память о моем отце будет основана не на уточнениях к чужим открытиям, а на настоящем глаке. И я намерен выполнить свое обещание.
– Нагль, признайтесь, – сказал я. – Действительно ли вами движет любовь к отцу или ваша собственная страсть соответствовать достижениям ваших предков?
– Вы рискуете своим скальпом!
– Простите, но я выполняю чужую волю. Вы же прочли письмо с надписью «ПЕРВОЕ»?
– Сегодня я прочту письмо с надписью «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ».
