Текст книги "ИЛИ – ИЛИ"
Автор книги: Айн Рэнд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
Она молча смотрела на него, немного ссутулившись, как будто небрежностью позы хотела выразить свое пренебрежение, как будто не хотела ради него сохранять изящество.
– Мисс Дэгни Таггарт… – сказала она и усмехнулась. – Сверхженщина, которую заурядные жены не смели ни в чем заподозрить. Женщина, которую не интересовало ничего, кроме бизнеса, и которая вела дела с мужчинами, словно была мужчиной. Женщина сильного духа, которая платонически восхищалась тобой, просто твоим гением, твоими заводами и твоим сплавом! – Она усмехнулась. – Мне следовало знать, что она просто самка, которая хотела тебя так же, как любая другая, потому что ты так же искусен в постели, как и в работе, насколько я могу судить. И она оценила это выше, чем я, она ценит мастерство в любой области и, возможно, не пропустила ни одного стрелочника на своей дороге!
Она остановилась, потому что впервые в жизни увидела лицо человека, способного на убийство. Но Реардэн не смотрел на нее. Она вообще не была уверена, что он ее видел или слышал ее голос.
Он слышал свой голос, говорящий слова, слишком похожие на эти, Дэгни в освещенной полосками солнечного света спальне дома Эллиса Вайета. Он видел внутренним зрением ночи с Дэгни и ее лицо в те мгновения, когда его тело расставалось с ее телом, когда она лежала без движения и от ее лица исходило сияние, сияние молодости, раннего утра, благодарности за то, что живешь. Он видел лицо Лилиан, каким оно было, когда она лежала с ним в постели, – безжизненная маска с уклончивым взглядом, едва заметной презрительной усмешкой на губах – выражением, которое разделяло вину в совершении чего-то непристойного. Он видел, кто был обвинителем, а кто – обвиняемым; он понял, насколько постыдно позволять, чтобы бессилие считало самое себя добродетелью, а полноту жизненных сил– пороком; с необычайной ясностью, потрясенный мгновенным озарением, он ощутил все безобразие того, во что когда-то верил.
Это был лишь миг, понимание, не получившее словесной оболочки, знание, пришедшее как чувство, без осмысления. Потрясение вернуло его к выражению лица Лилиан и звуку ее голоса. Неожиданно она показалась ему посторонним человеком, с которым нужно выяснить все немедленно и окончательно.
– Лилиан, – сказал он ровным голосом, не удостоив ее даже гнева, – ты не имеешь права говорить о ней со мной. Если ты попытаешься еще раз, я отвечу тебе, как ответил бы хулигану: я тебя ударю. Ни ты, ни кто-либо другой не смеет обсуждать ее.
Она взглянула на него.
– Неужели? – Ее вопрос прозвучал до странности обыденно, будто слово было подброшено в воздух, а в ее сознании появился крючок, чтобы поймать его. Казалось, она обдумывала неожиданную мысль.
Он сказал тихим голосом человека, уставшего удивляться:
– Я думал, ты будешь рада узнать правду. Я думал, ты предпочитаешь знать ради любви или уважения, которое питала ко мне, что если я и предал тебя, то не пошло и банально. Я предал тебя не ради какой-нибудь хористки, а ради самого чистого и серьезного чувства в моей жизни.
Яростный рывок, которым она приблизилась к нему, был непроизвольным, как и выражение откровенной ненависти на ее перекошенном лице.
– Чертов идиот!
Он оставил это без ответа.
К ней вернулось самообладание, а вместе с ним и легкая насмешливая улыбка.
– Полагаю, ты ждешь моего ответа? – спросила она. – Нет, я не разведусь с тобой. Даже не надейся. Все останется, как сейчас, если ты это предлагаешь и если ты хочешь. Посмотрим, сможешь ли ты пренебречь всеми моральными принципами и выйти из этого положения!
Реардэн не слушал ее. Она надевала пальто, говоря, что возвращается домой. Он не заметил, как за ней закрылась дверь. Он не двигался, находясь во власти чувства, которого никогда прежде не ощущал. Он знал, что должен обдумать все позже, осмыслить и понять, но в этот миг ему хотелось только не спугнуть ощущение свершившегося чуда.
Это было чувство свободы, Реардэн словно стоял в потоке чистого воздуха, помня об упавшем с плеч грузе. Он испытывал чувство полного освобождения. Ему были безразличны чувства Лилиан, ее страдания и ее судьба. И еще он знал: это не только не имело для него значения, но и не должно было что-то значить.
Глава 6 . Чудесный металл
– А пройдет у нас этот номер? – спросил Висли Мауч. Его голос был высоким от гнева и тонким от страха.
Никто не ответил. Джеймс Таггарт неподвижно сидел на краешке кресла и смотрел на Мауча исподлобья. Орен Бойл, стряхивая пепел с сигары, сильно ударил по пепельнице. Доктор Флойд Феррис улыбнулся. Мистер Уэзерби сжал губы и скрестил руки на груди. Фред Киннен, глава Объединенных профсоюзов Америки, перестал расхаживать по кабинету, сел на подоконник и тоже сложил руки на груди. Юджин Лоусон, который, сгорбившись, бездумно перебирал цветы, стоявшие на низком стеклянном столике, возмущенно выпрямился и поднял глаза. Мауч сидел за столом, положив кулак на лист бумаги.
Юджин Лоусон ответил первым:
– Мне кажется, мы не можем так ставить вопрос. Нельзя допустить, чтобы из-за каких-то банальных трудностей мы перестали ощущать все благородство программы, составленной в интересах общественного благосостояния. Она направлена на благо людей. Нужна народу. А нужды народа – это наша главная забота, и мы вовсе не обязаны принимать в расчет все прочее.
Никто не возразил и не подхватил его мысль, у всех был такой вид, будто после слов Лоусона продолжать обсуждение стало еще труднее. Маленький человечек, сидевший в лучшем кресле в стороне от всех и довольствовавшийся своей незаметностью, но абсолютно уверенный, что все до одного помнят о его присутствии, взглянул на Лоусона, потом на Мауча и бодро сказал:
– Золотые слова, Висли. Смягчи тон, добавь лоску, отдай своим газетчикам – пусть раструбят, и тогда все обойдется.
– Да, мистер Томпсон, – сказал Мауч хмурясь.
Мистер Томпсон, глава государства, обладал удивительной способностью оставаться неприметным. Его невозможно было выделить в компании из трех человек, а если наблюдать его одного, то его образ как бы рассыпался в сознании на множество лиц, в чем-то подобных ему.
Страна не располагала четким представлением о его облике: его фотографии появлялись на обложках журналов так же часто, как портреты его предшественников в должности, но никогда нельзя было точно определить, на каких фотографиях изображен он, а на каких – «некий почтальон» или «некий клерк»; подобные фотографии часто сопровождали очерки о повседневной жизни простых людей. Единственное различие заключалось в том, что воротничок у мистера Томпсона обычно был помят. Он был широкоплеч и худощав. Волосы редкие, рот – широкий; возраст можно было определить весьма приблизительно: от сильно потрепанных сорока до на редкость энергичных шестидесяти. Пользуясь безграничной властью, он постоянно думал о том, как ее расширить, потому что так хотели люди, которые помогли ему занять его пост. Он обладал коварством глупца и бешеной энергией лентяя. Секрет его успеха заключался в том, что он взлетел по воле случая, о чем знал, и больше ни к чему не стремился.
– Ясно, что необходимо принять меры. Радикальные меры, – сказал Джеймс Таггарт, обращаясь скорее к Висли Маучу, нежели к мистеру Томпсону. – Мы не можем допустить, чтобы это продолжалось. – Его дрожащий голос звучал воинственно.
– Спокойнее, Джим, – предостерег его Орен Бойл.
– Нужно что-то делать, и срочно!
– Не смотри на меня так, – резко бросил Висли Мауч. – Я ничего не могу сделать. Что я могу сделать, если мне не хотят пойти навстречу? Я связан. Мне нужны большие полномочия.
Мауч пригласил их как своих друзей и личных советников в Вашингтон для неофициального обмена мнениями по вопросу о национальном кризисе. Но, глядя на него, никто из них не мог бы определенно сказать, помыкает он ими или пресмыкается, угрожает им или молит о помощи.
– Вот факты, – сказал мистер Уэзерби бесстрастным тоном скептика, – за период с первого января прошлого года по первое января текущего года количество банкротств вдвое превысило соответствующий показатель за предшествующий период. А начиная с первого января текущего года он утроился.
– Надо, чтобы они винили в этом только себя, – вставил доктор Феррис.
– Хм? – промычал Висли Мауч, бросив взгляд на Ферриса.
– Делай что угодно, только не извиняйся, – пояснил доктор Феррис. – Пусть они считают виноватыми себя.
– Я и не прошу извинений! – огрызнулся Мауч. – Я не виноват. Мне нужны большие полномочия.
– А ведь виноваты именно они, – заявил Юджин Лоусон, резко повернувшись к доктору Феррису. – У них отсутствует дух социальной взаимопомощи. Они отказываются признавать, что производство – это не личная прихоть, а долг перед обществом. Они не имеют права выходить из игры ни при каких обстоятельствах. Они должны продолжать работу. Это требование общества. Труд отдельного человека не его личное дело, а дело общества. Нет таких понятий, как «личное дело» и «личная жизнь». Мы должны заставить их понять это.
– Джин Лоусон знает, о чем я говорю, – сказал доктор Феррис, слегка улыбнувшись, – хотя и не подозревает об этом.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Лоусон, повысив голос.
– Прекратите! – приказал Висли Мауч.
– Мне все равно, что ты, Висли, предпримешь, – сказал мистер Томпсон, – меня не волнует, будут ли протестовать деловые круги. Но ты должен быть уверен, что пресса на твоей стороне. И уверен на все сто.
– Пресса меня поддержит, – заверил Мауч.
– Стоит какому-нибудь редактору раскрыть рот в неподходящий момент и он натворит больше бед, чем десять разъяренных миллионеров.
– Верно, мистер Томпсон, – согласился доктор Феррис. – Не могли бы вы назвать такого редактора?
– Пожалуй, нет, – с удовлетворением ответил Томпсон.
– Кем бы ни были те, на кого мы рассчитываем, – сказал доктор Феррис, – есть старомодное изречение, рекомендующее рассчитывать на мудрых и честных. Мы не должны о них думать. Такие нынче не в ходу.
Джеймс Таггарт выглянул в окно. Над просторными улицами Вашингтона то и дело появлялись голубые клочки, таким бывает небо в середине апреля, когда солнце согревает землю редкими лучами, пробившимися сквозь пелену облаков. Вдалеке сверкал в солнечных лучах высокий белый обелиск, воздвигнутый в честь человека, которого доктор Феррис только что процитировал и в честь которого был назван город. Таггарт отвернулся.
– Мне не нравятся твои слова, профессор, – громко и уныло сказал Лоусон.
– Помолчи, – приказал Мауч. – Доктор Феррис не теоретизирует, он говорит о практических вещах.
– Если речь идет о практической стороне дела, – включился в разговор Фред Киннен, – позвольте напомнить, что мы в такое время не можем беспокоиться о бизнесменах. О чем надо думать, так это о рабочих местах. Больше рабочих мест. В руководимых мною профсоюзах каждый работающий кормит пятерых неработающих, не говоря о своре голодающих родственников. Если хотите моего совета, я знаю, что вы им не воспользуетесь, но все же – издайте указ, обязующий предпринимателей увеличить штат, скажем, на одну треть, за счет безработных.
– Господи всемогущий! – воскликнул Таггарт. – Ты с ума сошел! Мы с трудом платим тем, кто работает. Даже для них не хватает работы! Еще треть? Нам их нечем занять!
– А кого это волнует? – вскинулся Фред Киннен. – Людям нужны рабочие места. Потребность – вот что главное, а не ваши прибыли.
– Прибыли здесь ни при чем! – поспешно завопил Таггарт. – Я ни слова не сказал о прибылях и не давал оснований оскорблять меня. Где нам найти деньги, чтобы заплатить рабочим, черт возьми, когда половина поездов ходит порожняком, а грузов не хватает даже на одну платформу? – Его голос понизился до осмотрительно-рассудительного тона: – Однако мы понимаем, в каком положении находятся рабочие, и – это просто идея, – пожалуй, могли бы принять некоторое число людей, в случае если нам разрешат удвоить расценки на перевозку грузов, которые…
– Ты что, рехнулся? – воскликнул Орен Бойл. – Я на грани разорения и при твоих нынешних расценках, я содрогаюсь каждый раз, когда товарный вагон прибывает на мой завод. У меня отбирают последнее и еще хотят повысить тарифы в два раза?
– Неважно, в состоянии ли ты платить за наши услуги, – холодно ответил Таггарт. – Нужно быть готовым к жертвам. Общество нуждается в железных дорогах. А потребность важнее всего, даже твоих прибылей.
– Каких прибылей! – завопил Орен Бойл. – Когда я их получал, прибыли? Никто не может обвинить меня в том, что я руковожу прибыльным предприятием. Да взгляни на мой баланс и на баланс одного моего конкурента, у которого есть покупатели, сырье, оборудование, да еще и монополия на секретные технологии, а потом говори, кто получает прибыли!.. Но конечна, обществу необходимы железные дороги, и может быть, я сумел бы пережить небольшое повышение расценок, получив – это просто предположение – небольшую субсидию, чтобы продержаться год-два, пока снова не войду в колею…
– Что? Опять? – воскликнул мистер Уэзерби, теряя свою обычную сдержанность. – Сколько раз мы предоставляли тебе субсидии, сколько раз ты получал отсрочки и разрешения приостановить платежи по облигациям? Ты не вернул ни гроша, а где, когда вы все разоряетесь и поступление налогов постоянно уменьшается, взять деньги вам на субсидии?
– Ну, положим, разоряются далеко не все, – медленно произнес Бойл. – Пока есть те, кто не разоряется, вы, ребята, не имеете права говорить, что сделали все, чтобы предотвратить углубление кризиса.
– Я ничего не могу поделать! – громко запротестовал Висли Мауч. – Я бессилен! Мне нужны большие полномочия!
Никто не мог сказать, что побудило мистера Томпсона присутствовать на этом совещании. Говорил он мало, но слушал с интересом. Казалось, он намеревался что-то узнать, и сейчас он выглядел так, будто достиг своей цели. Он встал и весело улыбнулся.
– Валяй, Висли, – сказал он. – Запускай указ номер десять двести восемьдесят девять, и все будет в порядке.
В знак уважения все уныло и нехотя встали. Мауч, взглянув на лежащий перед ним лист бумаги, нетерпеливо произнес:
– Если вы хотите, чтобы я ввел в силу указ номер десять двести восемьдесят девять, вам придется объявить чрезвычайное положение.
– Я сделаю это в любой момент, как только ты будешь готов.
– Существуют определенные трудности…
– Решай сам. Делай, как считаешь нужным, это твоя работа. Покажи мне черновой вариант завтра-послезавтра, но не беспокой меня по мелочам. Через полчаса у меня выступление на радио.
– Основная проблема в том, что я не уверен, имеем ли мы законное право вводить в действие некоторые положения указа номер десять двести восемьдесят девять. Боюсь, их законность можно оспаривать.
– Да брось ты, мы столько чрезвычайных законов провели – покопайся в них, найдешь что-нибудь соответствующее. – Мистер Томпсон обратился к присутствующим, улыбнувшись им, как лучшим друзьям: – Я оставляю вас, чтобы вы все уладили. Я ценю то, что вы приехали в Вашингтон помочь нам. Рад был повидать вас.
Они стоя ждали, пока за ним не закрылась дверь, затем, не глядя друг на друга, заняли свои места.
ОЕШ ничего не слышали об указе номер десять двести восемьдесят девять, но догадывались, что в нем будет. Каждый из них предвидел появление этого указа, но в силу сложившейся своеобразной привычки держал эти сведения в тайне, предпочитая не воплощать их в слова. Именно поэтому каждому из них хотелось по возможности не слышать текст указа. Все их умственные ухищрения к тому и сводились, чтобы избегать подобных ситуаций.
Они хотели, чтобы этот указ вступил в силу. Но не хотели, чтобы он был воплощен в слова, не оставляя им возможности не знать, что они делают именно то, что делают. Никто из них не заявлял, что этот указ служил конечной целью его усилий. Его появление было подготовлено многовековой работой предшественников, а в течение последних месяцев каждый пункт этого указа озвучивался в бесчисленных речах, газетных публикациях, проповедях и передовицах. Звучали весьма целеустремленные голоса, возмущенно вопившие всякий раз, когда кто-нибудь называл своим именем ту цель, к которой они стремились.
– Ситуация такова, – начал Висли Мауч, – что экономическое положение страны в позапрошлом году было лучше, чем в прошлом. Прошлый год выглядел лучше, нынешнего. Очевидно, что мы не продержимся еще год, сохраняя такой темп. Первостепенная задача состоит в том, чтобы остановиться. Замереть на месте, чтобы потом двинуться вперед. Установить полную стабильность. Экономическая свобода себя не оправдала. Следовательно, необходим жесткий контроль. Если люди не могут и не хотят решить свои проблемы добровольно, необходимо их заставить. – Он выдержал паузу, взял лист бумаги и добавил менее официальным тоном: – Ну, в общем, получается, что мы можем продержаться и дальше в таком положении, но не можем позволить себе двигаться! Мы должны стоять там, где стоим. Не шелохнувшись. И всех этих гадов заставить стоять.
Втянув голову в плечи, он смотрел на собравшихся с возмущением человека, для которого переживаемые страной трудности являются личным оскорблением. Он привык, что все стремящиеся заручиться его поддержкой трепещут перед ним, и теперь вел себя так, будто его гнев решал все проблемы. Однако люди, сидевшие полукругом около стола и молча наблюдавшие за оратором, не знали, отражает ли атмосфера страха, явственно ощутимая в этой комнате, их собственные чувства, или же исходит от этой съежившейся за письменным столом фигуры, словно от загнанной в угол крысы.
У Висли Мауча было прямоугольное лицо и приплюснутый череп, который короткая стрижка делала еще более плоским. Нижняя губа, напоминавшая формой луковицу, свидетельствовала о раздражительности, а выцветшие зрачки карих глаз походили на протухшие яичные желтки, окруженные полупрозрачным белком. Мышцы лица дергались, и, когда замирали, лицо ничего не выражало. Никто не видел, как он улыбается.
Висли Мауч происходил из семьи, не знавшей ни лишений, ни богатства, ни почета, но придерживавшейся собственных традиций; то, что ее члены обучались в колледже, предопределяло пренебрежение к предпринимателям. Дипломы, полученные членами семьи, вывешивались на стенах как упрек всему миру – ведь духовная ценность их обладателей, заверенная подписями и печатями, не смогла автоматически породить материальный эквивалент. Среди многочисленной родни имелся богатый дядюшка. Он женился в свое время на богатой и, став в старости вдовцом, сделал своим любимцем Висли, который среди множества племянников и племянниц был самым невзрачным и поэтому, как думал дядя Джулиус, самым надежным. Дядя Джулиус не любил ярких личностей. Он никогда не утруждал себя управлением своим имуществом и поручил это племяннику. К моменту окончания этим самым племянником колледжа от состояния не осталось ни цента. Дядя Джулиус обвинял Висли в коварстве, называя его бессовестным мошенником. Висли не был мошенником, он просто не знал, куда девались деньги. В средней школе Висли был одним из худших учеников и страстно завидовал лучшим. Жизнь в колледже научила его, что завидовать им вовсе незачем. После окончания обучения он начал работать в рекламном отделе одной компании, производившей совершенно бесполезное удобрение для кукурузы. Товар пошел очень бойко, и Висли поднялся почти до начальника отдела. Потом, уйдя из этой фирмы, он рекламировал средство от облысения, патентованные бюстгальтеры, мыло, безалкогольные напитки, а позже, став в автомобильном концерне вице-президентом по рекламе, – автомобили. Он пытался продавать их так же, как и удобрение. Но автомобили не покупали. Он оправдывал свои неудачи недостатком средств на рекламу. Реардэну его рекомендовал президент концерна. Реардэн ввел его в Вашингтон, тот самый Реардэн, который не знал, по каким критериям расценивать деятельность своего представителя в столице. Джеймс Таггарт помог Маучу попасть в Отдел экономического планирования и национальных ресурсов – платой стало предательство. Висли предал Реардэна, чтобы помочь Орену Бойлу, который, в свою очередь, помог уничтожить Дэна Конвэя. С тех пор он продвигался вверх с помощью людей, считавших, как и дядя Джулиус, что посредственность надежнее всего. Людям, сидевшим вокруг его стола, основательно вбили в голову, что закон причин и следствий – сущий пережиток и что в конкретной ситуации надо действовать, не думая о причинах ее возникновения. И, сообразуясь с конкретной ситуацией, они пришли к выводу, что Висли Мауч человек в высшей степени компетентный и сведущий, поскольку он, один из миллионов стремящихся к власти, сумел ее достичь. Им не Дано было понять, что Висли Мауч просто-напросто ноль, оказавшийся в точке пересечения сил, направленных на взаимное уничтожение.
– Это черновой вариант указа номер десять двести восемьдесят девять, – сказал Мауч, – который я, Джин и Клем набросали, чтобы дать вам общую идею. Мы хотели бы выслушать ваши мнения, предложения и прочее, как представителей профсоюзов, промышленных кругов, транспорта и интеллигенции.
Фред Киннен слез с подоконника и присел на подлокотник кресла. Орен Бойл выплюнул окурок сигары. Джеймс Таггарт разглядывал свои руки. Лишь доктор Феррис, казалось, не испытывал неудобства.
– "Во имя общественного благосостояния, – начал читать Висли Мауч, – и с целью обеспечения социальной защищенности граждан, достижения всеобщего равенства и полной стабильности на период чрезвычайного положения установлены следующие меры.
Пункт первый. Все наемные рабочие и служащие должны быть закреплены за своими рабочими местами и не могут уволиться, поменять место работы или быть уволенными. Нарушение этого пункта карается тюремным заключением. Наказание определяется Стабилизационным советом, назначаемым Отделом экономического планирования и национальных ресурсов. Все лица, достигшие двадцати одного года, обязаны обратиться в Стабилизационный совет, который по своему усмотрению определит им место работы исходя из первоочередных государственных интересов.
Пункт второй. Все промышленные, торговые, перерабатывающие, финансовые предприятия обязаны продолжать свою деятельность, а их владельцам предписывается оставаться на своем посту и запрещается закрывать предприятия, продавать или перемещать их; вышеперечисленные действия караются национализацией предприятия, а также частичной или полной конфискацией имущества владельца.
Пункт третий. Все патенты и авторские права, имеющие отношение к каким бы то ни было открытиям, изобретениям и производственным процессам, должны быть добровольно переданы государству в качестве дара стране, оказавшейся в чрезвычайном положении, что должно оформляться дарственными сертификатами, добровольно подписанными держателями патентов и авторских прав. В целях предотвращения монополизации в отдельных отраслях, прекращения производства морально устаревшей продукции и роста производства необходимых народу товаров Стабилизационный совет полномочен выдавать разрешения на использование авторских прав и патентов на равноправной основе всеми предприятиями, обратившимися в совет. Запрещается использование товарных знаков, фирменных наименований товаров и наименований товаров, закрепленных авторскими правами. Каждому патентованному товару присваивается новое наименование, и он должен продаваться под ним всеми производителями. Наименование товару присваивает Стабилизационный совет. Все частные фирменные знаки и торговые марки отменяются.
Пункт четвертый. После вступления в силу указа запрещается изобретение, внедрение, производство и продажа любых товаров вне утвержденной номенклатуры. Патентная палата приостанавливает свою деятельность.
Пункт пятый. Все крупные и мелкие предприятия, а также частные предприниматели, занятые производством товаров, обязаны поддерживать производство на постоянном уровне, соответствующем уровню нормативного года. Нормативным считается год, завершающийся датой принятия настоящего указа. Недостаточное или избыточное производство карается штрафом, размер которого определяется Стабилизационным советом.
Пункт шестой. С настоящего момента граждане, независимо от возраста, пола, общественного положения и уровня доходов, должны тратить на приобретение товаров не больше, чем в нормативном году. Приобретение товаров свыше или ниже данной нормы наказывается штрафом, размер которого определяет Стабилизационный совет.
Пункт седьмой. На уровне нормативного года замораживаются: заработная плата, цены, дивиденды, процентные ставки и прочие источники дохода.
Пункт восьмой. По вопросам, которые не регламентирует данный указ, решения принимает Стабилизационный совет, после чего они обретают силу закона".
Даже у тех четверых, кто выслушал текст, сохранились остатки человеческого достоинства, которое в течение минуты заставляло их молча подавлять приступ тошноты.
Таггарт заговорил первым. Он говорил тихим голосом, в котором отчетливо слышалась дрожащая напряженность непроизвольно вырвавшегося крика:
– А почему нет? Почему они должны иметь то, чего у нас нет? Чем они лучше нас? Если нам суждено погибнуть, так погибнем вместе. Пускай у них не останется ни единого шанса выжить!
– Страшноватая у тебя реакция на полезный план, от которого все только выиграют, – резко произнес Орен Бойл, испуганно и удивленно глядя на Таггарта.
Доктор Феррис усмехнулся.
Взгляд Таггарта стал сосредоточенным, и он продолжил, повысив голос:
– Конечно, это очень полезный план. Он необходим, практичен и справедлив. Он решит все проблемы, позволит каждому почувствовать себя в безопасности. Даст возможность передышки.
– Он даст народу чувство защищенности, – сказал Юджин Лоусон, и его рот скривился в улыбке. – Народу требуется именно чувство защищенности. Почему народ не может обрести его? Уж не потому ли, что кучка богатеев будет возражать?
– Возражать будут не богатые, – лениво произнес доктор Феррис. – Богатые исходят слюной по чувству защищенности сильнее, чем любое животное. Вы еще не уяснили это?
– А кто тогда будет возражать? – огрызнулся Лоусон. Доктор Феррис многозначительно улыбнулся, но не ответил.
Лоусон отвел взгляд в сторону:
– Черт с ними! Почему мы должны о них беспокоиться? Мы управляем миром ради маленьких людей. Интеллект породил все проблемы человечества. Разум – корень зла. Но сегодня торжествует сердце. Слабые, смиренные, больные, бедные – о них, и только о них мы должны думать. – Его нижняя губа похотливо выпятилась. – Великие люди созданы для того, чтобы служить маленьким. Если они откажутся выполнять свой моральный долг, мы принудим их. Век логики кончился. Наступил век любви.
– Заткнись! – рявкнул Джеймс Таггарт. Все уставились на него.,
– Ей-богу, Джим, что с тобой? – дрожащим голосом спросил Орен Бойл.
– Ничего, – ответил Таггарт, – ничего… Висли, пусть он замолчит, пожалуйста.
Мауч неуверенно произнес:
– Но я не понимаю…
– Пусть он замолчит. Мы не обязаны его слушать.
– Ну да, но…
– Тогда продолжим.
– Что происходит? – потребовал объяснений Лоусон. – Я возмущен, я настоятельно… – Не увидев поддержки на лицах сидящих вокруг, он замолчал. Его рот перекосила гримаса ненависти.
– Дальше, дальше! – взволнованно предложил Таггарт.
– Что с тобой? – спросил Орен Бойл, не желавший понимать, что происходит с ним самим и почему он боится.
– Джин, гений – это предрассудок, – медленно проговорил доктор Феррис, странным образом подчеркивая каждое слово, будто знал, что называет то, что не имело обозначения в их умах. – Интеллекта не существует. Разум – продукт общества, совокупность воздействий, оказываемых на человека окружающими. Никто ничего не изобретает, все отражают то, что витает в обществе. Гений -^ это интеллектуальный мародер, жадный накопитель идей, по праву принадлежащих обществу, у которого он их крадет. Любая мысль есть кража. Если мы покончим с частными состояниями, возникнет справедливая система распределения богатства. Если мы покончим с гением, мысли и идеи будут распределяться справедливо.
– Мы здесь, чтобы говорить о деле или шутки шутить? – спросил Фред Киннен.
Все повернулись в его сторону. Это был крепкий, крупный мужчина, лицо которого, благодаря тонко прочерченным морщинкам, приподнимавшим уголки рта, хранило печать мудрой сардонической усмешки. Он сидел на подлокотнике кресла, держа руки в карманах и улыбаясь бесчувственной улыбкой полицейского, поймавшего магазинного воришку.
– Я вот что тебе скажу: набери членов Стабилизационного совета из моих людей, – обратился он к Висли Маучу, – уж постарайся, дружище, иначе я мокрого места не оставлю от первого пункта.
– Я безусловно намерен пригласить в совет представителя профсоюзов, – сухо сказал Мауч, – как и представителей промышленных кругов, транспорта и…
– Только представителей профсоюзов. Точка.
– Какого черта! – воскликнул Орен Бойл. – Это же несправедливо!
– Точно, – согласился Фред Киннен.
– Это даст тебе власть над любым предприятием в стране!
– А ты как думаешь, к чему я стремлюсь?
– Это несправедливо! – воскликнул Бойл. – Я протестую! Ты не имеешь права, ты…
– Права? – невинным тоном спросил Киннен. – А мы что, о правах говорим?
– Но в конце концов, есть фундаментальное право частной собственности, которое…
– Послушай, дружище, тебе что, пункт три не нужен?
– Ну, я…
– В таком случае держи язык за зубами и впредь не заикайся ни о каком праве.
– Мистер Киннен, – начал доктор Феррис, – не следует повторять старую ошибку и делать широкие обобщения. Наш курс должен быть гибким. Не осталось абсолютных устоев, которые…
– Прибереги свои речи для Джима Таггарта, док, – посоветовал Фред Киннен. – Я знаю, что говорю. Я-то в колледже не учился.
– Я протестую, – сказал Бойл, – против диктаторских методов…
Киннен повернулся к нему спиной и сказал:
– Послушай, Висли, моим людям не понравится пункт первый. Если за главного буду я, то заставлю их проглотить это. Нет – значит нет. Подумай и реши.
– Ну… – начал было Мауч, но запнулся.
– Ради Бога, Висли, а как же мы? – воскликнул Таггарт.
– Когда понадобится что-то протолкнуть через совет, ты придешь ко мне, – сказал Киннен. – Но руководить советом буду я. Я и Висли.
– Ты думаешь, страна поддержит это? – взмолился Таггарт.
– Не обольщайся, – ответил Киннен. – Страна? Если рухнули все устои, я думаю, док прав, от них и следа не осталось, если нет правил игры, вопрос лишь в том, кто кого ограбит. У меня больше голосов, чем у вас, рабочих всегда больше, чем работодателей, не забывайте об этом, ребята!
– Интересная позиция, – высокомерно произнес Таггарт, – по отношению к мерам, направленным, в конце концов, не на личную выгоду рабочих или работодателей, а на процветание всего общества.
