Текст книги "ИЛИ – ИЛИ"

Автор книги: Айн Рэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Они скупали оборудование у сомнительных владельцев на распродажах, в законности которых тоже были сомнения. Никто не мог сказать, кто имел право распоряжаться огромным количеством мертвого металла, и поэтому никто не оспаривал законности сделок. Они купили все, что можно было вывезти с опустевшего завода компании «Нильсен моторе». Тед Нильсен бросил все и исчез через неделю после сообщения о ликвидации железнодорожной линии.

Дэгни чувствовала себя стервятником, питающимся падалью, но охота за добычей помогла пережить последние несколько дней. Обнаружив, что до отправления последнего поезда остается три свободных часа, она отправилась прогуляться по округе, чтобы выбраться из безмолвия города. Она шла наугад по петляющим горным тропам среди скал и снега, пытаясь забыться, потому что понимала, что должна прожить этот день и не вспоминать то лето, когда вела пер– вый поезд по этой дороге. Она поняла, что идет по полотну линии Джона Галта. Она знала, что хотела этого и отправилась за город с этой целью.

Дэгни шла по подъездному пути, который уже разобрали. Не было сигнальных фонарей, стрелок, телеграфных проводов – ничего, кроме длинной ленты из досок, шпал со снятыми рельсами. Это были позвонки без спинного мозга. На пересечении железной дороги и шоссе, словно единственный стражник, стоял шест с покосившимися предупредительными надписями: «Внимание, переезд!»

Когда Дэгни пришла на заводской двор, рано наступившая темнота, смешавшись с туманом, стлалась по земле, заполняя долины. Высоко на фасаде заводского корпуса, выложенного глянцевой плиткой, виднелась надпись: «Роджер Марш. Электроприборы». Она подумала: «Человек, который хотел приковать себя к столу в своем кабинете, лишь бы остаться на своем предприятии». Здание стояло недвижимо, подобно умирающему существу, которое только что сомкнуло веки и, может быть, еще раз раскроет их. Дэгни казалось, что за огромными стеклами заводских окон под длинными плоскими крышами вот-вот вспыхнут огни. В поле ее зрения попали разбитое окно – выходка какого-то молодого придурка – и высоченный стебель единственного сорняка, проросшего сквозь ступеньки главного входа. Охваченная ослепляющей ненавистью, возмущенная его дерзостью, Дэгни рванулась вперед, упала на колени и с корнем выдернула сорняк. Она знала, чьим агентом он был. Затем, стоя на коленях на пороге закрытого завода и глядя на погруженные в сумерки безмолвные горы, она подумала: «И чем это ты тут занимаешься?»

Уже совсем стемнело, когда она дошла до конца полосы шпал, приведших ее обратно в город Маршвилл. В течение многих месяцев Маршвилл служил конечным пунктом железной дороги, потому что сообщение с узловой станцией Вайет давно прервалось, а от плана восстановления промыслов, набросанного доктором Феррисом, этой зимой отказались.

Уличные фонари висели над перекрестками, желтые шары образовывали длинную тускнеющую на расстоянии линию, которая тянулась над пустынными улицами

Маршвилла. Все лучшие здания были закрыты – аккуратные дома умеренной стоимости, добротно построенные и ухоженные. На лужайке возле каждого стояла выцветшая табличка: «Продается». Но Дэгни заметила свет в окнах дешевых строений, которые через несколько лет после возникновения превратились в неряшливые обветшалые лачуги. Это были дома тех, кто не уехал и не интересовался, что с ним станется через неделю. Она увидела большой новый телевизор в освещенной комнате дома, крыша которого осела, а стены потрескались. Ее заинтересовало, знали ли эти люди, сколько еще будут работать электрические компании Колорадо. Потом она покачала головой: эти люди и не подозревали о существовании таких компаний.

По обеим сторонам главной улицы Маршвилла виднелись черные витрины разорившихся магазинов. Посмотрев на вывески, Дэгни подумала, что все дорогие магазины исчезли, затем вздрогнула, поняв, что именно только что назвала дорогим и до какой степени все, что было доступно беднейшим, сейчас стало роскошью: «Химчистка», «Электроприборы», «Бензоколонка», «Аптека», «Тысяча мелочей». Открытыми оказались лишь бакалейные магазины и салуны.

Платформа была запружена народом. Ослепительный свет дуговых ламп выделял платформу на фоне гор, обособлял ее и помещал в фокус, словно крохотную сцену, на которой любое движение было заметно со всех невидимых ярусов, уходящих в бескрайнюю темноту ночи. Люди везли в тележках свои пожитки, собирали детей, спорили у окошек касс – на всем лежала печать с трудом сдерживаемой паники; чувствовалось, что больше всего им хотелось броситься наземь и закричать от ужаса. В их страхе ощущалась примесь вины; это был не страх, который испытываешь от понимания происходящего, а страх, вызванный отказом понимать что-либо.

Окна стоящего на платформе последнего поезда образовывали длинную одинокую полоску света. Пар котлов уже не издавал того бодрого звука, с которым вырывается на волю энергия для резкого, стремительного рывка вперед. Он тут же задыхался; это было страшно слышать, но еще страшнее было от того, что этот звук мог пропасть. Далеко в конце поезда, состоявшего из освещенных окон, Дэгни увидела маленькую красную точку – фонарь, установленный на ее личном вагоне. За фонарем зияла черная пустота.

Поезд был переполнен. В смешении голосов выделялись истеричные вопли – просьбы дать место в тамбурах и проходах. Уезжали не все, остающиеся с вялым интересом наблюдали за происходящим. Они пришли, будто знали, что это последнее событие в их городке, а может быть, и в их жизни, при котором им довелось присутствовать.

Дэгни торопливо пробиралась сквозь толпу, стараясь не смотреть на людей. Некоторые знали, кто она, большинство никогда не видели ее. Она наткнулась на старуху в поношенной шали, глубокие морщины на потрескавшейся коже говорили о жизни, полной борьбы, ее лицо беспомощно умоляло. Небритый молодой человек в очках с золотой оправой влез на ящик, стоявший под лучами дуговой лампы, и кричал проходящим мимо людям:

– Что значит – никакой деловой активности?! Посмотрите на этот поезд! Он полон пассажиров! Бизнес жив! Просто это им невыгодно. Поэтому они оставляют вас погибать здесь! Они алчные паразиты!

Женщина в поношенном пальто подскочила к Дэгни, размахивая двумя билетами и крича о неправильно отмеченной дате. Дэгни обнаружила, что расталкивает людей, двигаясь в конец состава.

Истощенный мужчина, широко раскрытые глаза которого говорили о годах злобы и разочарований, рванулся к ней с криком:

– У вас все хорошо, у вас хорошее пальто и личный автомобиль, но вы не даете нам поездов, вы все эгоистичные…

Он замолчал, посмотрев на кого-то, кто стоял за ее спиной. Дэгни почувствовала, что чья-то рука держит ее за локоть, – это был Хэнк Реардэн. Держа за руку, он повел ее к вагону. Увидев выражение его лица, она поняла, почему люди расступались перед ними. В конце платформы стоял бледный полный мужчина, который говорил плачущей женщине:

– В мире всегда было так. И у бедных не будет никаких шансов, пока не уничтожат всех богатых.

Высоко над городом, подобно вечно горевшему в черном космосе светилу, играло на ветру пламя факела Вайета.

Реардэн зашел в вагон, Дэгни осталась на ступеньках в тамбуре, откладывая последний миг перед тем, как отвернуться. Она услышала команду: «По вагонам!» – и посмотрела на людей, стоящих на платформе, – так смотрят на оставшихся на тонущем корабле, которые наблюдают за отходом последней шлюпки.

Кондуктор стоял на нижней ступеньке, держа в одной руке фонарь, в другой часы. Он взглянул на часы, потом на Дэгни. Она молча кивнула на его немой вопрос и, наклонив голову, закрыла глаза. Отворачиваясь, она заметила, как кондуктор прочертил фонарем круг в воздухе, и первый толчок колес по рельсам от «Реардэн стил» прошел для нее легче, так как, открыв дверь в вагон, она увидела Реардэна.

•.

*

Джеймс Таггарт позвонил Лилиан Реардэн из Нью-Йорка и сказал:

– Я звоню просто так, без повода. Вот хотел узнать, как у тебя дела и будешь ли ты в городе, не видел тебя целую вечность. Я подумал, что мы могли бы пообедать вместе, когда ты приедешь в город.

Лилиан знала, что у него имеется повод для разговора. Она сонно ответила:

– Дай-ка я взгляну, какое сегодня число… Второе апреля? Сейчас посмотрю в свой ежедневник. Получается, что завтра мне нужно сделать кое-какие покупки в Нью-Йорке. Я буду рада сэкономить на обеде.

Таггарт знал, что никаких покупок ей делать не нужно и обед будет единственной целью ее поездки в город.

Они встретились в ресторане, который был слишком изысканным и дорогим, чтобы его название упоминалось в колонках светской хроники, заведение совсем не того типа, постоянным клиентом которых привык быть стремящийся к саморекламе Таггарт. Лилиан пришла к выводу, что он не хотел, чтобы их видели вдвоем.

Едва заметное удовлетворение было заметно на ее лице, пока она слушала, как он говорит о друзьях, театре, погоде. Он внимательно смотрел на нее, набрасывая покрывало из этих пустяков. Она изящно отклонилась на спинку стула и получала удовольствие от осознания тщетности его игры и от того, что он должен разыгрывать все это ради нее. Она с любопытством ждала, когда он откроет свои намерения.

– Я уверена, Джим, что ты заслуживаешь, чтобы тебя похлопали по плечу или вручили тебе медаль за то, что ты в отличном настроении, несмотря на все ваши неприятности. Вы ведь недавно закрыли лучшую линию твоей компании?

– О, это лишь мелкая финансовая неудача. Больше ничего. В такое время всегда нужно быть готовым к урезанию расходов. По сравнению с общей картиной по стране у нас все в порядке – лучше, чем у других. – Он пожал плечами и добавил: – Кроме того, можно усомниться в том, что Рио-Норт была нашей лучшей линией. Так считала только моя сестра. Она очень любила этот проект.

Лилиан уловила нотку удовлетворения, скрывавшуюся в неторопливой манере его речи. Она улыбнулась и сказала:

– Я понимаю.

Посмотрев на нее исподлобья, давая понять этим взглядом, что Лилиан знает, о ком идет речь, Таггарт спросил:

– Как он к этому относится?

– Кто? – Ей был понятен намек.

– Твой муж.

– Относится к чему?

– К тому, что Рио-Норт ликвидирована. Лилиан весело улыбнулась:

– Ты догадываешься об этом, Джим, так же, как я.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты знаешь, что он думает об этом, – то же, что и твоя сестра. Это тебе особенно приятно, не так ли?

– О чем он говорит в последние дни?

– Он уже больше недели в Колорадо… – Она остановилась, подумав, что отвечает на его вопрос слишком легко. Вопрос Таггарта был очень конкретным, хотя прозвучал непринужденно. Лилиан поняла, что Таггарт сделал первый шаг к цели их встречи. Она секунду помолчала и закончила с еще большей легкостью: – Так что я не знаю. Он вот-вот вернется.

– Могла бы ты сказать, что он… Как бы это назвать?.. Все еще упорствует?

– Джим, было бы преуменьшением ответить так. Мне остается надеяться, что случившееся научит его мудрости более мягкого подхода. – Ее забавляло, что она заставляет Таггарта сомневаться в том, что она правильно его понимает. – О да, – простодушно подтвердила она, – было бы замечательно, если бы хоть что-то заставило его измениться.

– Он все ужасно усложняет.

– Он всегда такой.

– Но события, факты вынуждают нас становиться более… сговорчивыми – рано или поздно.

– Я наслышана о чертах характера, которые ему приписывают, но сговорчивости среди них нет.

– Ну, мир меняется, и люди вместе с ним. В конце концов, приспособляемость – закон природы. И я бы добавил, что способности к приспособлению требуют и другие законы, не только законы природы. Впереди тяжелые времена, и мне бы не хотелось видеть тебя страдающей от последствий его непримиримости. Я бы очень не хотел, будучи твоим другом, видеть тебя в опасности, которую он навлечет на тебя, если не научится сотрудничать.

– Как это мило с твоей стороны, Джим, – мягко сказала она.

Таггарт говорил скупо, в его речи ощущалась особая осторожная медлительность – он балансировал между словами и интонацией, стремясь добиться правильного сочетания ясности и неопределенности. Он хотел, чтобы Лилиан поняла его, но не хотел, чтобы она поняла его полностью, ухватила суть, потому что основа того современного языка, на котором он научился искусно изъясняться, состояла в том, чтобы не позволить собеседнику уловить суть.

Ему не потребовалось много времени, чтобы понять мистера Уэзерби. Во время своей последней поездки в Вашингтон он уверял мистера Уэзерби, что снижение тарифов на услуги железных дорог означало бы гибель «Таггарт трансконтинентал». Зарплата была повышена, но газеты все еще требовали снизить тарифы. Таггарт знал, что это значит, раз мистер Мауч разрешает подобные публикации, он знал, что нож все еще занесен над его горлом. Мистер Уэзерби не ответил на его просьбы; он сказал ленивым тоном, которым высказывают соображения, не относящиеся к делу:

– У Висли столько неотложных проблем… Если он решит чуть-чуть облегчить всем жизнь – в смысле финансов, ему придется привести в действие программу чрезвычайных мер, о которой у вас есть некоторые представления. Вы сами понимаете, какой шум после этого поднимут реакционные круги. Реардэн, например. Нам не нужны фокусы, на которые он способен. Висли будет очень обязан тому, кто поставит Реардэна на место. Но подозреваю, что это не под силу никому. Хотя я могу ошибаться. Вам лучше знать, Джим, ведь Реардэн, кажется, ваш друг; он бывает у вас на приемах и все такое…

Посмотрев на сидевшую напротив Лилиан, Таггарт сказал:

– Я думаю, дружба – самая ценная вещь в жизни, и я совершил бы ошибку, не доказав тебе свою дружбу.

– У меня никогда не было сомнений на этот счет. Он понизил голос до угрожающего предостережения:

– Как другу, думаю, я должен сообщить тебе, хотя это и секрет, что позиция твоего мужа обсуждается на высоком уровне. Очень высоком. Уверен, ты понимаешь, о чем я говорю.

Таггарт подумал, что именно за это он ненавидит Лилиан Реардэн: она знала правила игры и делала внезапные самостоятельные ходы. Лилиан нарушила все правила, неожиданно посмотрев на него, рассмеявшись ему в лицо и, после всех своих фразочек, показывающих, что она ничего не понимает, вдруг заявила, показав, что понимает слишком много:

– Дорогой, конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь сказать, что целью этого роскошного обеда была не услуга, которую ты хочешь оказать мне, а напротив, та, которой ты ждешь от меня. Ты дал мне понять, что именно ты в опасности и мог бы с большой выгодой воспользоваться этой услугой для своих интриг в высших эшелонах власти. Таким образом ты напоминаешь мне о данном мною обещании выполнять свои обязательства.

– То, что он устроил в суде, едва ли можно назвать выполнением обязательств, – сердито огрызнулся Таггарт. – Это совсем не то, на что я мог рассчитывать после твоих намеков.

– О Господи, вовсе нет, – спокойно сказала она. – Конечно же, нет. Но, дорогой мой, неужели ты думаешь, мне неизвестно, что после своей выходки он не особо популярен в высших кругах? Ты считал, что, сообщив мне об этом, оказываешь конфиденциальную услугу?

– Но это правда! Я слышал разговоры о нем и решил рассказать тебе.

– Верю, что это так. Знаю, что они непременно говорят о нем. Я знаю также, что если бы они могли сделать с ним что-нибудь, то сразу после суда. Господи, как им хотелось этого! Поэтому я знаю, что он единственный среди вас, кому в настоящий момент не грозит опасность. Я знаю, что это они боятся его. Теперь тебе понятно, как хорошо я понимаю, что ты имеешь в виду, дорогой?

– Если ты думаешь, что тебе все ясно, должен сказать, со своей стороны, я вовсе не понимаю тебя.

– Я просто ставлю все на свои места – чтобы ты понял, что мне известно, насколько ты нуждаешься во мне. А сейчас, когда все прояснилось, я, в свою очередь, скажу тебе правду. Я не предавала тебя, у меня просто ничего не получилось. Его выступления в суде я не ожидала еще в большей степени, чем ты. Более того, у меня имелась веская причина не опасаться этого. Но что-то сорвалось. Не знаю, что именно. Я постараюсь узнать, в чем дело. Когда узнаю, я буду верна своему слову. Ты сможешь в полной мере приписать все заслуги себе и сказать своим друзьям наверху, что именно ты разоружил его.

– Лилиан, – нервно сказал он, – 'я ничуть не кривил душой, говоря, что хочу предоставить тебе доказательства моей дружбы; если я могу что-нибудь сделать для…

Она рассмеялась:

– Ничего. Я понимаю, что ты не кривил душой. Но ты ничего не можешь для меня сделать. Никаких услуг. Никаких сделок. Поистине, я не коммерсант и ничего не хочу взамен. Не повезло тебе, Джим. Тебе придется остаться в моей власти.

– Но в таком случае зачем тебе это? Тебе что за выгода? Она с улыбкой откинулась назад:

– Этот обед. Возможность видеть тебя. Знать, что ты был вынужден прийти ко мне.

В мутных глазах Таггарта сверкнул гневный огонек, его веки медленно сблизились, и он оперся спиной на спинку стула, мускулы его лица расслабились, и оно приняло выражение едва различимого удовлетворения. Даже полагаясь на не поддающийся определению суррогат, являвший собой его шкалу ценностей, он осознавал, кто из них более зависим от другого и более достоин презрения.

Когда они расстались у дверей ресторана, Лилиан направилась в номер Реардэна в отеле «Вэйн-Фолкленд», где останавливалась в его отсутствие. Около получаса она неторопливо ходила по комнате и размышляла. Потом плавным небрежным движением подняла трубку телефона, ее лицо выражало целеустремленность и решимость. Лилиан позвонила в кабинет Реардэна на заводе и спросила у мисс Айвз, когда она ожидает его возвращения.

– Мистер Реардэн будет в Нью-Йорке завтра, он прибудет «Кометой», миссис Реардэн, – ответил учтивый голос мисс Айвз.

– Завтра? Великолепно. Мисс Айвз, сделайте мне одолжение, позвоните к нам домой и скажите Гертруде, чтобы она не ждала меня к ужину. Я остаюсь на ночь в Нью-Йорке.

Она повесила трубку, взглянула на часы и позвонила в бюро обслуживания отеля.

– Это миссис Генри Реардэн, – представилась она. – Я хотела бы, чтобы две дюжины роз были доставлены в купе мистера Реардэна в салон-вагоне «Кометы»… Да, сегодня вечером, когда «Комета» прибудет в Чикаго… Нет, карточки не надо… просто цветы… Огромное спасибо.

Она позвонила Джеймсу Таггарту:

– Джим, пришли мне, пожалуйста, пропуск на пассажирские платформы. Я хотела бы встретить мужа завтра на вокзале.

Она поколебалась, выбирая между Больфом Юбенком и Бертрамом Скаддером, и остановила свой выбор на Больфе Юбенке. Позвонила ему и условилась о встрече вечером за ужином и на музыкальном спектакле. Затем Лилиан отправилась принимать ванну. Она лежала в теплой воде и, расслабившись, читала журнал, посвященный политэкономии.

Ближе к вечеру позвонили из бюро обслуживания:

– Наше отделение в Чикаго сообщило, что они не смогли доставить цветы, миссис Реардэн; мистера Реардэна нет среди пассажиров «Кометы».

– Вы уверены? – спросила она.

– Вполне, миссис Реардэн. Наш человек выяснил на вокзале, что в поезде нет купе, забронированного на имя мистера Реардэна. Мы узнали через нью-йоркское отделение «Таггарт трансконтинентал», что имя мистера Реардэна не значится среди пассажиров «Кометы».

– Понимаю. В таком случае отмените, пожалуйста, мой заказ… Благодарю вас.

Она сидела около телефона нахмурившись. Затем позвонила мисс Айвз:

– Пожалуйста, простите меня за рассеянность, мисс Айвз, но я торопилась и не записала того, что вы мне сообщили. Вы сказали, что мистер Реардэн прибывает завтра? На «Комете»?

– Правильно, миссис Реардэн.

– А вам ничего не известно о задержке или об изменениях в его планах?

– Нет. Правда, я разговаривала с мистером Реардэном около часа назад. Он позвонил из Чикаго, с вокзала, и сказал, что должен спешить на «Комету», так как поезд уже отходит.

– Понимаю. Спасибо.

Лилиан вскочила с места одновременно со щелчком рычажка, вновь оставившим ее наедине с собой. Она начала ходить по комнате напряженной нервной походкой. Пораженная осенившей ее мыслью, она остановилась. Существовала только одна причина ехать в поезде под чужим именем: если он едет не один.

Мышцы ее лица медленно сложились в довольную улыбку: ей представилась неожиданная возможность.

***

Стоя на платформе рядом с центральной частью состава, Лилиан Реардэн наблюдала за выходящими из «Кометы» пассажирами. Ее губы слегка улыбались, в ее обычно безжизненных глазах был заметен проблеск оживления, она переводила взгляд с одного лица на другое, вытягивала шею с неуклюжим нетерпением школьницы. Она предвкушала, каким будет лицо Реардэна, когда он, находясь рядом с любовницей, увидит ее на платформе.

Она с надеждой смотрела на каждое смазливое личико, выходящее из поезда. Следить было трудно: через секунду после того, как вышли первые пассажиры, поезд, казалось, лопнул по швам и наводнил платформу непрерывным потоком, который, словно притягиваемый магнитом, несся в одном направлении. Лилиан с трудом различала лица. Очень яркий свет выхватывал из пыльной маслянистой темноты полосу платформы. Лилиан старалась удержаться на месте и не поддаться напору движения вокруг.

Увидев Реардэна в толпе, она удивилась, что не заметила, как он вышел из вагона; он шел в ее сторону, но из хвостовой части поезда. Он был один. Шел он обычным быстрым, целеустремленным шагом, сунув руки в карманы пальто. С ним не было женщины или попутчика, только носильщик спешил следом с чемоданом, который она узнала.

В разочаровании, которого она не хотела признать, Лилиан отчаянно пыталась отыскать фигуру женщины, которая могла отстать от Реардэна. Она была уверена, что угадает его выбор, но не видела подходящей кандидатуры. Потом она заметила в конце поезда личный вагон. Женщина, стоявшая возле него и разговаривавшая со служащим вокзала, была не в мехах и вуали, а в строгом пиджаке спортивного покроя. Ее наряд подчеркивал грациозность стройного тела и уверенную осанку хозяйки. Это была Дэгни Таггарт. Лилиан Реардэн все поняла. – Лилиан! В чем дело?

Она услышала голос Реардэна и ощутила, как его рука сжимает ее руку. Он смотрел на нее как на жертву внезапного несчастного случая. Он видел перед собой бессмысленное лицо с размытым ужасом взглядом.

– Что произошло? Что ты здесь делаешь?

– Я… привет, Генри… Я пришла встретить тебя… Так, без особой причины, мне просто хотелось встретить тебя. – Страх покинул ее, но она говорила странным безжизненным тоном: – Я хотела тебя видеть, это был порыв, внезапный порыв, и я не устояла, потому что…

– Но ты выглядишь… выглядела нездоровой.

– Нет… нет, может быть, у меня закружилась голова, здесь душно… Я не могла не прийти, потому что вспомнила дни, когда это радовало тебя… Это минутная иллюзия…

Ее слова звучали заученным уроком.

Она знала, что должна что-то говорить, в то время как ее разум пытался усвоить значение неожиданного открытия. Слова являлись частью плана, которым она хотела воспользоваться, если бы встречала Реардэна после того, как он обнаружил в своем купе розы.

Он не ответил, лишь хмуро смотрел на нее.

– Я скучала по тебе, Генри. Я знаю, в чем признаюсь, но не надеюсь, что для тебя это еще что-то значит. – Ее слова не вязались с напряженным лицом, губами, которые с трудом шевелились, глазами, которые осматривали платформу и избегали смотреть на него. – Я хотела… просто хотела удивить тебя… – На ее лицо снова вернулось проницательно-целеустремленное выражение.

Реардэн взял ее под руку, но она резко отстранилась:

– Ты мне так ничего и не скажешь, Генри?

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Тебе до такой степени неприятно, что жена приезжает встретить тебя?

Она посмотрела в конец платформы – Дэгни Таггарт приближалась, но он не видел ее.

– Пойдем, – предложил он.

Она не тронулась с места:

– Неужели?

– Что?

– Неужели тебе неприятно?

– Нет, мне не неприятно. Я просто не понимаю. Расскажи мне о поездке. Уверена, что она была приятной.

– Ладно, поговорим дома.

– А разве ты когда-нибудь давал мне возможность поговорить с тобой дома?

Лилиан говорила с бесстрастной медлительностью, словно заполняя словами время. Он не находил этому объяснения.

– Я надеялась на несколько секунд твоего внимания, как сейчас, – между поездами, деловыми встречами и всеми теми важными делами, которые круглосуточно не отпускают тебя, всеми твоими великими достижениями, такими как… Здравствуйте, мисс Таггарт! – резко произнесла она громким и четким голосом.

Реардэн обернулся. Дэгни проходила мимо них, но остановилась.

– Здравствуйте. – Она приветствовала Лилиан наклоном головы, ее лицо ничего не выражало.

– Мне очень жаль, мисс Таггарт, – сказала Лилиан улыбаясь, – вы должны извинить меня, если я не смогу найти нужных слов, чтобы выразить сожаление по поводу случившегося. – Она обратила внимание на то, что Реардэн и Дэгни не поздоровались. – Ведь фактически вы возвращаетесь с похорон вашего ребенка от моего мужа, не так ли?

На губах Дэгни проступили удивление и презрение. Она слегка наклонила голову в прощальном кивке и двинулась дальше по платформе.

Лилиан бросила на Реардэна нарочито выразительный взгляд. Он смотрел на нее равнодушно, но был озадачен.

Она молчала. Без единого слова она последовала за ним, когда он отвернулся и пошел к выходу. Она поймала его взгляд, когда они ехали в отель «Вэйн-Фолкленд». Заметив, как нервно она сжимает губы, Реардэн понял, что в ней кипит неистовая ярость. Он никогда прежде не видел, чтобы она переживала сильное чувство.

Она резко обернулась, чтобы взглянуть ему в глаза, как только они оказались в номере:

– Итак, вот это кто?

Он не ожидал этого. Он смотрел на нее, отказываясь верить в то, что он понял ее вопрос.

– Дэгни Таггарт – твоя любовница, да? Он не ответил.

– Я случайно выяснила, что тебя не было на «Комете». Так что я знаю, где ты спал четыре предыдущие ночи. Ты признаешь это, или мне нанять детективов, чтобы они выяснили это у поездной бригады или ее прислуги? Это Дэгни Таггарт?

– Да, – спокойно ответил он.

Ее рот искривился в безобразной улыбке; она пристально смотрела мимо него.

– Мне следовало бы знать. Я должна была догадаться. Потому ничего и не получилось!

В полном замешательстве он спросил:

– Что не получилось?

Она отошла назад, как бы вспомнив о его присутствии:

– Вы с ней… тогда, на приеме у нас дома?

– Нет. Но с тех пор.

– Замечательная деловая женщина, – съязвила Лилиан. – Выше подозрений и женских слабостей. Великий разум, неподвластный плоти. – Она усмехнулась. – Браслет… – сказала она спокойно, это прозвучало так, словно слова выпали из потока ее размышлений. – Вот что она значила для тебя. Вот оружие, которое она дала тебе.

– Если ты и правда понимаешь, о чем говоришь, то да.

– Думаешь, что отделаешься так легко?

– Отделаюсь? – Он недоверчиво смотрел на нее, в его глазах появилось удивленное любопытство.

– Вот почему на суде… – Она запнулась.

– При чем здесь суд? Она дрожала.

– Ты, конечно, понимаешь, что я не допущу, чтобы это продолжалось.

– Какое это имеет отношение к суду?

– Я не позволю тебе встречаться с ней. С кем угодно, только не с ней.

Он выждал секунду и ровным голосом спросил:

– Почему? "

– Я не позволю. Ты прекратишь эти отношения!

Он смотрел на нее ничего не выражающим взглядом, но таившаяся в его глазах твердость была для нее самым страшным ответом.

– Ты покончишь с этим, оставишь ее! Ты не будешь с ней встречаться!

– Лилиан, если ты хочешь обсудить это, тебе лучше понять: ничто не заставит меня покончить с этим.

– Но я требую!

– Я уже сказал: ты можешь требовать чего угодно, но не этого!

Он заметил в ее глазах отражение растущего ужаса. В ее взгляде не было понимания, в нем горела ярость – Лилиан отказывалась понимать, она словно хотела превратить свою ярость в щит и надеялась не на то, что этот щит спасет ее от реальности, а на то, что реальность перестанет существовать.

– Но я вправе требовать этого от тебя! Твоя жизнь принадлежит мне. Она – моя. Моя, ты клялся в этом! Ты обещал служить моему счастью. Не своему, а моему! Что ты для меня сделал? Ты ничего мне не дал, ничем не пожертвовал, тебя ничто не интересовало, кроме себя, – твоя работа, твои заводы, твой талант, твоя любовница! А как же я? За мной право первенства! Я требую оплаты! Мой счет – это ты!

Выражение лица Реардэна заставило ее голос подняться на самые верхние ноты от страха. Она не видела ни злости, ни страдания, ни вины, его взгляд воздвиг лишь одно непреодолимое препятствие: стену безразличия.

– Ты подумал обо мне? – прокричала она ему в лицо. – Подумал, что ты делаешь со мной? Ты не имеешь права продолжать эту связь, ты проводишь меня через все круги ада каждый раз, когда спишь с этой женщиной. Я не могу этого вынести, не могу думать об этом! Ты хочешь принести меня в жертву своей животной страсти. Неужели ты настолько жесток и эгоистичен? Ты получаешь удовольствие ценой моих страданий? Ты не откажешься от этого, хотя это причиняет мне такую боль?

Чувствуя бессмысленность своего удивления, Реардэн лицезрел то, что раньше едва замечал. Сейчас он видел уродливую пустоту, бессмысленность мольбы о жалости и сострадании, произносимой требовательным тоном бушующей ненависти.

– Лилиан, – очень тихо сказал он, – я не откажусь от этого даже ценой твоей жизни.

Она услышала это. Она услышала в его словах больше, чем он мог знать. Его удивило, что она не закричала в ответ, а напротив, успокоилась.

– Ты не имеешь права… – уныло сказала она. И в этих словах была поразительная беспомощность человека, который знает, что его слова бессмысленны.

– Каковы бы ни были твои права на меня, – сказал он, – никто не может требовать от другого, чтобы тот уничтожил себя.

– Неужели она так много для тебя значит?

– Намного больше.

По лицу Лилиан было видно, что к ней вернулась способность думать, так как на нем проступило коварство. Она молчала.

– Лилиан, я рад, что ты знаешь правду. Сейчас, все понимая, ты можешь выбирать. Ты можешь развестись со мной или попросить, чтобы все оставалось по-прежнему. Это твой единственный выбор, все, что я могу тебе предложить. Думаю, ты знаешь, что я хочу развестись. Но мне не нужны жертвы. Не знаю, какие выгоды ты видишь в нашем браке, но если они существуют, я не буду настаивать на разводе. Не знаю, зачем я тебе нужен, не знаю, что я для тебя значу. Не знаю, к чему ты стремишься, в чем твое счастье и чего ты добиваешься, находясь в невыносимом для нас обоих, я думаю, положении. По моим понятиям, тебе следовало бы развестись со мной давным-давно. По моим понятиям, сохранение нашего брака стало жестоким обманом. Но у меня не такие принципы, как у тебя. Я не понимаю их и никогда не понимал, но приму. Если такова твоя любовь ко мне, если положение моей жены имеет для тебя значение, я не откажу тебе в этом. Это я нарушил обещание, и я постараюсь загладить свою вину, насколько смогу. Конечно, я мог бы подкупить одного из нынешних судей и добиться развода в любой момент, как только пожелаю. Но я не сделаю этого. Я сдержу свое слово, если ты хочешь, но только таким образом. Выбирай, но если решишь остаться со мной, ты не должна говорить о ней, не должна подавать виду, что все знаешь, когда встретишь ее. Ты не должна касаться этой стороны моей жизни.