Текст книги "Мэри Пикфорд"

Автор книги: Айлин Уитфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

В 1946 году семейная жизнь Гриффита дала крен. В том же году режиссера в пьяном виде забрали в полицию. В 1947 году молодой журналист Эзра Гудмен и его миловидная подружка навестили Гриффита в голливудском отеле «Никербокер», чтобы взять интервью. Гудмен задавал вопросы, а «отец американского кино сидел в кресле гостиничного номера в самом сердце Голливуда, пил джин стаканами и время от времени тискал блондинку, сидящую напротив него на диване. Это был тот самый Гриффит, его аристократическое лицо обрамляли волосы с проседью. Он был одет в пижаму и в какой-то дурацкий халат». В том году ему исполнилось семьдесят два. Он жил в одиночестве, много пил, и никто не помнил его в городе, который он создал своими руками. Алкоголь сделал старика плаксивым. «Они этого не напечатают, – предсказывал Гриффит. – Но мне наплевать. Мне семьдесят два года, и я могу говорить о кинобизнесе все, что хочу».

Он упоминал режиссеров, которые ему нравились: Фрэнка Капра, Престона Стурджеса и Лео МакКери. Он называл «Рождение нации» паршивой картиной, замолкал, ожидая, что Гудмен возразит ему, и с уважением отзывался об Орсоне Уэллсе: «Мне нравится его фильм «Гражданин Кейн», особенно те идеи, которые он позаимствовал у меня». Он с тоской говорил о ранних днях кино: «С тех пор ленты вряд ли стали лучше». Он сожалел о том, что в кино появилась некая стерильность: «Кинофильм прекрасен сам по себе, прекрасен вид деревьев, волнуемых легким ветром; это лучше, чем живопись. А сегодня слишком много зависит от звука. Возможно, я излишне самонадеян, – добавлял Гриффит, – но мы потеряли красоту».

Этот великий человек умер 24 июля 1948 года. Через три дня по нему отслужили панихиду в голливудской церкви. На службу пришли немногие; большинству людей Гриффит казался реликвией, выставленной на показ в музее. Даже некоторые артисты эпохи Гриффита перестали понимать немое кино. В 1978 году критик Александр Уолкер отмечал, что Кинг Видор, когда-то снявший фильмы, ставшие классикой немого кино, вспоминал о технике съемок тех лет так, словно стал жертвой амнезии, и прошлое постепенно возвращалось к нему.

Несмотря на свою неприязнь к поминкам, Мэри не могла пропустить эту заупокойную службу и пришла в церковь (она не посмотрела Гриффиту в лицо; говорят, что к гробу подошли только шесть человек). Прощальную речь произнес режиссер Чарльз Брэккет, тогдашний президент Академии. Он не был знаком с Гриффитом лично и для сочинителя диалогов говорил несколько скованно. В сердечном выступлении взявшего слово вторым актера и режиссера Дональда Криспа звучали нотки обвинения: «Полагаю, было что-то неизбежное в том, что он придал киноиндустрии такое ускорение и в конце концов сам отстал от нее. Трагедией последних лет Гриффита стало то, что его активный блестящий ум не имел никаких шансов участвовать в развитии кино. Он не умел играть второстепенные роли. Не думаю, что это было только его виной. Я не могу избавиться от мысли, что мы сами не позволили этому талантливому человеку занять подобающее место в современном кино».

Кто-то внезапно зарыдал: «Да, так оно и есть!»

Крисп продолжал: «Трудно поверить в то, что мы так и не смогли применить его великое дарование в полной мере».

Никто не знал, кто из присутствующих заплакал. Вполне возможно, что Пикфорд услышала в словах Криспа собственные мысли.

Мэри постепенно деградировала. Гвин, которой пришлось жить и с тетей, и с пьющей Шарлоттой, научилась иметь дело с алкоголиками. Однажды, в возрасте одиннадцати лет, она не пустила свою тетю Верне к Мэри: «Не ходите сейчас туда, – сказала она. – Тетушка сейчас в опасном состоянии» (Сама Гвин начала пить еще в школе, хотя, как и Шарлотта, умела подолгу обходиться без алкоголя). После своего развода в 1944 году Гвин нередко приезжала в Пикфэр навестить тетю. Однажды она услышала, как Роксана вольно говорит о матери в присутствии гостей: «Дайте подумать. Да, верно, это случилось еще до того вечера, когда она напилась в последний раз». – «Ради Бога, – сказала Гвин, – не говори такие вещи».

«Это походило на настоящую трагедию», – говорила Летиция. Ронни повзрослел, и у них все чаще возникали ссоры. В конце 40-х годов Мэри отправила его в подготовительную школу. По словам Летиции, он пришел на занятия в коротких детских штанишках, в то время как остальные мальчики носили длинные брюки. Ронни вернулся домой расстроенный и заперся у себя в комнате. Услышав об этом, Пикфорд сказала: «Он обязан носить короткие штанишки, вот и все». Наконец терпение потерял директор школы: «Вы должны либо купить ребенку соответствующие его возрасту брюки, либо забрать его из школы». «Тогда она сдалась, – рассказывала Летиция. – Мэри купила Ронни новую одежду и сама принесла ему. Мальчик схватил штаны и убежал». «Он даже не поблагодарил меня», – жаловалась Пикфорд друзьям.

В то время Мэри привязалась к легко ранимому молодому человеку по имени Малкольм Бойд. В 1940-х годах Бойд открыл офис, занимавшийся связями между радио и кино; другими словами, он предоставлял актерам эфир, чтобы они могли рекламировать свои картины. В 1948 году в число его основных клиентов входил Бадди Роджерс.

«Мне едва исполнилось двадцать, – вспоминал Бойд, – и я был веселым парнем. Тогда я не знал Пикфорд лично, но, с другой стороны, мне от нее ничего не было нужно. Меня больше заботила собственная судьба У меня никак не получалось запустить свою программу. С первой минуты нашего знакомства Мэри стала обращаться со мной по-матерински, очень заботилась обо мне. Она не задирала нос и не казалась слишком деловой».

Бойд интуитивно понял, что судьба свела его с ангелом с перебитым крылом. Несколькими годами раньше, еще подростком живя в Колорадо, Бойд обратил внимание на фотографию Пикфорд в газете, и его поразила королевская аура актрисы. «Мэри, одетая во все белое, шла одна, обгоняя небольшую группу людей. Толпа зевак с глубоким почтением наблюдала за ней издалека В ней ощущалось что-то божественное. Облик Мэри ассоциировался с чистотой и невинностью. Она была недосягаема. Она была в большей степени царственная особа, чем английская королева Мэри».

Пикфорд как бы умерла при жизни. Если ее и любили, то лишь за прошлые заслуги. Часто, когда она входила в комнату, ей аплодировали. Некоторые вставали и кричали: «Мэри! Мэри! О, мисс Пикфорд!» Но чего они ждали от Маленькой Мэри – каких слов, каких действий? Иногда Маленькая Мэри пила, чтобы не думать обо всем этом.

Она пила во время премьеры фильма «Спи, моя любовь» (1948). Картину «Юная мисс» так и не сняли, равно как и другую ленту с Темпл «Девичий город». Но «Спи, моя любовь» стала неплохой современной интерпретацией классической вещи «Свет газового фонаря». Бадди стал продюсером картины.

Мэри возила этот фильм в Канаду. Премьерный показ состоялся в Оттаве 13 января 1948 года Деньги, полученные от кассовых сборов, должны были пойти на осуществление совместного проекта ООН и ЮНЕСКО «Канада помогает детям». В списке высоких гостей значились премьер-министр Канады У. Л. Макензи Кинг и генерал-губернатор.

Она прибыла на вокзал «Юнион». «Пикфорд встречали много старушек и пожилых матрон, – сообщала газета «Оттава Ситизен». – Пожилые джентльмены ностальгически вздыхали». Канада, казалось, все еще сходила с ума по волосам Пикфорд, которые отросли настолько, что их можно было завивать и укладывать в девичий хохолок. «Создавалось впечатление, что часы в Торонто перевели на четверть столетия назад», – восклицал репортер.

Пикфорд согласилась встретиться с журналистами. Она начала пресс-конференцию с веселой болтовни, но потом как-то сникла. Отдохнув в номере отеля, Мэри снова появилась на людях в приподнятом настроении.

Программу вечера открывал обед с премьер-министром и генерал-губернатором. После этого компания села в сани и отправилась в театр «Элгин». Пикфорд выглядела потрясающе в белой меховой шубке и шляпе генерал-губернатора на голове. Когда погас свет, она появилась на сцене. Сначала ее речь звучала вполне внятно и уместно, но когда она ни с того ни с сего начала перечислять свои любимые рецепты, представитель рекламного отдела «Юнайтед Артисте» отключил микрофон.

«Думаю, что ее очень тяготил образ Мэри Пикфорд, совершенства, бесполого ангела, – говорил Малкольм Бойд. – И неудивительно, что она начала сдавать». Иногда только алкоголь придавал ей силы. Она часами пребывала в полупьяном состоянии – нежная и милая, слегка взволнованная, странная. Порой у нее получалось держать себя в руках.

В 1949 году Мэри, Бадди и Бойд создали телерадиокомпанию «П.Р.Б.» («Пикфорд – Роджерс – Бойд»). Мэри предприняла беспрецедентный шаг, покинув Пикфэр и перебравшись на Манхэттен, где она открыла офис в небоскребе «Сквибб» и сняла роскошный номер в отеле «Пьер» (позже она подыскала себе квартиру на Парк-авеню). Постепенно Бойд узнавал все больше о Пикфорд – о ее боли, о ее радостях, проблемах и страхах.

В те годы Мэри продолжала работать на радио, надеясь достигнуть успеха на этом поприще. К сожалению, ей это не удавалось. Ее голос напоминал голос учителя, занимающегося постановкой произношения.

Компания «П.Р.Б.» создала радиошоу под названием «Театр американской доблести», отдающее дань героям Второй мировой войны. Когда проектом заинтересовалась Эн-Би-Си, Пикфорд отправилась в Вашингтон, чтобы встретиться с министром обороны с целью получить доступ к необходимым материалам. В дороге она не пила и с успехом закончила дело. Но первая передача из нью-йоркской студии обернулась провалом. Запись назначили на 20 мая 1950 года, и в студии находился оркестр из шести человек. Пикфорд и ее секретарша Бесс Льюис опоздали, попав в пробку в центре города из-за массового парада. Бойд вспоминал, что Мэри странно вела себя в тот день. Когда наступило время начала записи, у нее вдруг возникла боязнь микрофона. Чувствуя, что является в сознании пожилых американцев своего рода иконой, она уделяла огромное внимание дыханию и дикции. В результате тон ее выступления получился формальным, почти замогильным. Прослушав запись, Бойд уничтожил пленку и сказал, «что программа не пойдет из-за недоразумения». Пикфорд предприняла еще одну попытку, взяв для этого шоу интервью у Лилиан Гиш. Гиш болтала весело и непринужденно, но даже ей не удалось обезоружить напыщенную, сдержанную собеседницу. Эту пленку также уничтожили. Бойд вспоминал, что Мэри не стала возражать; она научилась доверять его суждениям.

«Нью-Йорк был тогда чудесным местом», – говорил Бойд. В то время ему еще не исполнилось тридцати, но, благодаря близкому знакомству с Мэри, он пил чай с Лилиан Гиш, беседовал за коктейлем с Адель Астер и навещал миссис Уильям Рэндолф Хёрст. Однажды, гуляя с Мэри по Пятой авеню, они прошли мимо Гарбо и Луи Б. Майера. Внезапно Пикфорд сжала его руку. «Мне нужны деньги, – сказала она ему. – Ты должен найти способ, чтобы я смогла заработать много денег». Бойда крайне заинтриговала эта причуда миллионерши. Иногда она вела себя просто жестоко. Случалось, Пикфорд не платила по счетам «маленьким людям» – портнихам или слесарям.

Пикфорд не скупилась на подаяния нищим, но так как она редко носила с собой наличные, то просила раскошелиться своих спутников. Вечерами она покидала Пикфэр на своем лимузине и везла в какую-нибудь благотворительную организацию остатки обеда. «Это выглядело довольно странно, – говорил Бойд, часто сопровождавший ее. – Она словно разыгрывала какую-то роль. Куда проще было бы выписать чек и сказать: «Вот вам деньги, накормите десять тысяч человек». Конечно, от имени Мэри проделывалась большая филантропическая работа.

За глаза Пикфорд часто называла Голдвина Шейлоком. Фэрбенксу, у которого дед был еврей, она нередко говорила: «В тебе сидит еврей». Она втолковывала актрисе Кармел Майерс, что евреи спровоцировали Гитлера на репрессии. Забыв о том, что Майерс – дочь раввина, Пикфорд говорила, что жадные евреи скупили собственность немцев по дешевке после Первой мировой войны. Она добавляла, что еврейский синклит повторит этот заговор после Второй мировой войны.

«Я скажу по этому поводу только одно, – перебила ее Майерс, – вы не должны забывать, что – евреи мы или не евреи – мы, прежде всего, являемся людьми». Мэри стало стыдно. Переполненная чувством вины, она вернулась домой, опустилась на колени и стала молить Бога простить ее и посоветовать, как помочь людям, которых преследуют. Поднявшись, Пикфорд сказала себе: «Ты не просто плохая христианка, ты вообще не христианка». В течение долгих лет она старалась загладить свою вину тем, что давала деньги евреям-иммигрантам. Так, Мэри построила в Лос-Анджелесе еврейский дом для престарелых и взяла его под свое покровительство. Но чувство стыда так и не оставило ее; описание происшествия с Майерс заполняет четыре страницы в ее автобиографии.

Когда у Билли Битцера произошел сердечный приступ, Мэри распорядилась, чтобы бывшего оператора студии «Байограф» перевели из государственной больницы в частную клинику; гуманитарный фонд не только оплачивал счета Битцера, но и выдавал ему стипендию. Но Мэри не остановилась на этом. Она послала оператору крупный чек на обновление гардероба.

Пикфорд также заботилась о Джоне Мэнтли, своем кузене. Они впервые встретились в конце 30-х годов, когда Пикфорд, посетив Торонто в ходе рекламной кампании, организовала вечеринку для Смитов в доме Мэнтли. Джону в то время исполнилось шестнадцать, он отличался сумасбродным характером и отказался участвовать в торжестве. Подросток надменно наблюдал за тем, как лимузин Мэри в сопровождении эскорта мотоциклистов торжественно проследовал по улице. Как только гости вошли в дом, он спрятался в своей комнате. Вдруг раздался стук в дверь, и нежный голос произнес: «Это я, твоя кузина Мэри. Пожалуйста, открой дверь». «Я открыл и увидел ее в шляпке с вуалью, – говорил Мэнтли. – Она выглядела восхитительно». После долгой беседы, во время которой они обсуждали гимнастические трюки Фэрбенкса, Мэри уговорила его дать поцеловать себя на прощание. «Ты это прекрати, – сказала она, когда он попытался уклониться. – Смиты всегда целуются и обнимаются».

Мэнтли пошел в актеры, в 1950 году жил в Нью-Йорке, с трудом сводил концы с концами и питался в дешевых закусочных с автоматическим обслуживанием. Пикфорд часто брала его с собой обедать, и ее прожорливый кузен съедал по три блюда за раз. Впоследствии он очень тепло отзывался об этих обедах, хотя иногда Мэри вдруг начинала декламировать фрагменты из «Укрощения строптивой», а потом поворачивалась к Мэнтли, надеясь, что он ответит репликой Петруччио. «Это была чистой воды игра», – говорил Мэнтли, которому все-таки пришлось выучить пьесу. Однажды, когда он не нашел денег, чтобы слетать к матери на Рождество, она купила ему билет на самолет. Тем не менее Пикфорд отнеслась к этой сумме как к деньгам, данным в долг, и спустя несколько лет уведомила кузена, что он должен ей шестьсот долларов; ровно столько стоила его рождественская поездка. «Я настаивал, что я ничего ей не должен, – вспоминал Мэнтли, – и говорил, что она подарила мне билет на самолет. Я всегда старался вернуть Мэри все до последнего цента из тех денег, которые она мне давала. Но я не хотел возвращать свой рождественский подарок!» (В конце концов Пикфорд поняла это и больше не заговаривала с ним о шести сотнях долларов.)

Малкольм Бойд часто восхищался внутренней силой Пикфорд – или, по крайней мере, солидным впечатлением, которое она умела произвести. Иногда у нее проявлялось восхитительное чувство юмора. Например, как-то она отказалась покинуть город, не прокатившись предварительно на трамвае. «Вы Мэри Пикфорд, не так ли?» – в изумлении спросил ее вагоновожатый. «Да, милый, это я», – с достоинством ответила Пикфорд, когда трамвай, лязгая и гремя, катился вниз с холма.

«Очень тягостно играть роль королевы снова и снова, – размышлял Бойд. – В конце концов это надоедает». Только в Пикфэре, в окружении преданных слуг и нескольких друзей, Мэри позволяла себе расслабиться. Она могла валять дурака и даже драться подушками со своей французской служанкой. Однажды она ради каприза предложила своей секретарше поменяться одеждой. Но на публике Пикфорд редко забывалась. Когда она это делала, Бойд находил ее поведение изумительным.

Он с удивлением вспоминает, как однажды в Нью-Йорке Пикфорд вышла из лимузина со словами «Какой прекрасный день! Давай пройдемся!» Ее внешний вид не совсем подходил для прогулки. На ней было много драгоценностей: рубиновые серьги, рубиновая заколка в волосах, колье с рубином на шее, рубины на пряжках туфель и на ремне, рубиновый браслет и перстень с рубином. Ей было за пятьдесят, но она изумительно выглядела, и многие люди узнавали ее. «Ее драгоценности сверкали в лучах солнца, и все вокруг нас просто сходили с ума. Но Мэри, казалось, ничего не замечала». Как-то в Денвере состоялся ужасный парад по случаю открытия нового театра. Пикфорд чувствовала себя уставшей и отказалась покинуть номер гостиницы. Наконец процессия, в которой участвовали и другие звезды, тронулась с места. В этот момент появилась Мэри, закутанная в меха. Несмотря на холодную погоду и метель, ее усадили в последний автомобиль с открытым верхом. Внезапно происходящее напомнило Пикфорд что-то из ее прошлого. Она освободилась от мехов и приветствовала толпу с обнаженными плечами. «В отеле она довольно много выпила», – говорил Бойд.

Сначала Бойд не знал, что Мэри пьет. Но он знал, что у нее часто меняется настроение.

«Я тебя уничтожу!» – однажды крикнула ему Пикфорд. Перед этим она и Бойд обедали в Нью-Йорке в ее номере в отеле «Пьер». «Обед прошел прекрасно, – вспоминает Бойд, – и Мэри была очень мила. Когда я вернулся в свой номер, зазвонил телефон. Это оказалась Пикфорд. Она негодовала. «Кто звал тебя в мою жизнь? – кричала она. – Как ты посмел? Заткнись! Не разговаривай со мной. Ты – никто. Я выброшу тебя на улицу. – Она закончила тем, с чего начала: – Я тебя уничтожу!»

«Она не умолкала целых пятнадцать минут, – вспоминал Бойд, описывая этот телефонный разговор как один из самых трудных в жизни актрисы. Но со временем он понял, что алкоголики нередко предают и унижают даже тех, кого любят. На следующий день Мэри ничего не помнила. Нечто подобное случалось часто.

Трезвая Пикфорд отрицала все, что говорила пьяная Пикфорд.

«Случались просто страшные вечера», – вспоминал Бойд. За каждой шторой сидело по грабителю или по коммунисту. Мэри запиралась в своей комнате на все замки, звонила в полицию Беверли-Хиллз и сообщала, что в доме ограбление». Полиция приезжала, но всякий раз не обнаруживала ничего подозрительного. Пикфэр был в полном порядке.

Впоследствии Мэри и Бойд пили вместе «Я совершенно не имел опыта и все время чего-то искал, – признавался он. – Мэри тоже находилась в поиске. Думаю, мы пытались помочь друг другу. Выпивка развязывала языки. Мы не напивались, но становились более восприимчивыми. Мы пили в Пикфэре поздними вечерами, и постепенно Мэри уходила в себя. В такие моменты она понимала себя лучше, чем в любое другое время». Что она постигала этими вечерами? Бойд говорил о состояниях, а не о фактах: «Ее одолевали призраки прошлого. Она была в растерянности. Имидж тяготил ее, но она не могла найти другой смысл в жизни. Для меня она была как мать в пьесе Юджина О’Нила «Долгий день уходит в полночь».

«Ей пятьдесят четыре, она среднего роста, – так описывает Юджин О’Нил свою героиню Мэри Тайрон, – моложавая, стройная, немного полноватая. Когда-то ее лицо было чрезвычайно красивым». В смехе и внешности Тайрон есть что-то ирландское, но суть ее привлекательности в «молодости, которая всегда остается с ней». С помощью морфия героиня пьесы уходит от невыносимого настоящего и возвращается в дни девичества, когда она впервые влюбляется и надевает подвенечное платье. Пребывая в похожем состоянии, Пикфорд говорила о Торонто, о Шарлотте, о Джеке и Лотти, об отце, которого она почти не знала. Часто при этом у нее сверкали глаза, она смеялась, щеки ее розовели. Временами она чувствовала себя ужасно одинокой. Она потеряла не только свою семью, но и что-то невыразимое, неподдающееся определению: цель в жизни. «Я стала ужасной вруньей, – признается Тайрон своему сыну. – Когда-то я вообще не лгала. Теперь мне приходится врать, особенно себе самой. Я не понимаю себя. Просто однажды я обнаружила, что не могу назвать мою душу своей собственностью».

В конце 40-х годов Билли Уайлдер и Чарльз Брэккет написали сценарий, который казался идеальным для фильма Пикфорд. В нем рассказывалась история Джо Гиллиса, ожесточившегося на весь мир голливудского писателя, дела которого идут настолько плоха, что он принимает предложение мистически настроенной звезды немого кино. Он понимает, что этот проект – помпезная «Саломея» – задуман для того, чтобы вернуть славу бывшей звезде, и это кажется писателю смешным, но его преследуют кредиторы, и ему крайне необходимы деньги. Постепенно он привыкает к хорошим костюмам, галстукам, портсигарам и шампанскому; этого стиля жизни требует от него актриса Норма Десмонд. В конце концов он привыкает и к постели под крышей ее особняка, которая, понятно, становится и ее постелью. К моменту написания сценария «Бульвар Сансет» немое кино не существовало всего лишь двадцать лет. Но Уайлдер через восприятие своего героя показал, как относилась к немому кино публика конца 40-х. Немые фильмы казались зрителям смешными, глупыми и далекими, как первобытные времена. «Вы Норма Десмонд! – восклицает Джо Гиллис, когда впервые встречается с ней. – Вы снимались в немом кино. Вы были великой актрисой!» Он произносит это с таким удивлением, словно повстречался с бронтозавром.

Сначала Уайлдер хотел пригласить на роль Нормы Десмонд Мей Уэст, но потом передумал. Следующей актрисой, которой он решил предложить эту роль, стала Мэри Пикфорд. У него имелись все основания верить в то, что Пикфорд, как и героиня «Бульвара Сансет», чувствовала, что созрела для возвращения в кино; несколькими годами раньше она пробовалась на роль Винни в фильме «Жизнь с отцом» (1947). По неизвестным причинам эту роль, в конце концов, отдали Ирине Данн. Режиссер отправился в Пикфэр, рассказал о сценарии и даже попробовал разыграть несколько эпизодов. Мэри наблюдала за ним, внимательно слушала и воображала себя в роли отчаявшейся Нормы: властной, подумывающей о самоубийстве, обманывающей саму себя и практически безумной в последних кадрах фильма. Она заявила, что согласна играть Норму Десмонд. У нее сверкали глаза. Но она сделала одну важную оговорку: ей казалось, что роль Гиллиса следовало сократить. Почему бы не выстроить весь сюжет вокруг богатой эмоциональной жизни Нормы Десмонд. Постепенно до Уайлдера дошло, что Мэри, с ее творческими амбициями, не устраивало положение средней актрисы, во всем зависящей от воли режиссера. Он начал подумывать о том, чтобы отдать роль Поле Негри.

Когда Пикфорд увидела этот фильм в 1950 году, она была потрясена. Глория Свенсон (Негри ответила Уайлдеру отказом) играла так замечательно, так чувственно, что обеспечила себе достойное место в звуковом кино. Мэри утерла глаза, а затем принялась рассказывать всем свою версию разногласий с Уайлдером. «Он мечтал снять фильм со мной, ноя отказывалась, – утверждала Пикфорд. – Я сказала ему, что есть две актрисы, которые сыграют эту роль лучше: Глория Свенсон и Пола Негри. Но если вы все же заставите меня сниматься, то люди придут в кинотеатры, ожидая, что я продемонстрирую им что-то из своей прежней игры, и уйдут разочарованными. В итоге вы потерпите двойную неудачу».

Возможно, она и говорила что-нибудь подобное, стремясь сохранить лицо, когда Уайлдер забрал у нее сценарий. Иногда Мэри давала и другое объяснение: «Я не хочу сниматься в такой картине; ведь героиня убивает человека» (что звучало не слишком убедительно, потому что в своих немых фильмах Мэри часто появляется с пистолетом или с ружьем в руках; в «Сердце гор» она убивает мужчину, а в кульминационной сцене «Стеллы Марис» – женщину). Кроме того, Пикфорд упрекала фильм Уайлдера в излишне жесткой сатире: «Мне не нравится, когда режиссеры снимают что-то, наносящее вред репутации кино». Предположим, что Уайлдер все-таки оставил бы роль за Пикфорд и снял великолепный, хотя и совершенно другой фильм; Мэри всегда играла лучше, чем Свенсон, но не обладала такой тигриной хваткой. Тогда режиссер сделал бы то, что в свое время сделал Любич: он изменил бы образ Пикфорд, но вряд ли стал бы проявлять участие к ее судьбе..

Позже, словно по волшебству, у Пикфорд появился еще один шанс. В 1951 году писатель Даниель Тарадаш и продюсер Стенли Крамер принесли Мэри новый сценарий. Он носил название «Библиотекарь» и представлял собой историю немолодой женщины, которая настаивала на том, чтобы книга «Коммунистическая мечта» была доступна читателям, несмотря на мощную кампанию правых, выступавших за изъятие этого произведения из библиотеки. Сценарий содержал весьма трогательную сцену, в которой героиня говорит молодому парню о принципах свободы слова. «Этот сценарий был довольно смел для своего времени», – вспоминал Тарадаш. Ни он сам, ни Крамер, ни режиссер Ирвинг Райс не знали, справится ли Пикфорд с этой ролью. «Мы очень рисковали, – признавался Тарадаш. – Ведь некоторые работы Пикфорд просто ужасны». Если Мэри и не являлась идеальной актрисой, то она, без сомнений, могла назвать себя идеальной американкой. «Никто не мог заподозрить Пикфорд в симпатиях к коммунизму», – вспоминает писатель.

Тарадаш читал сценарий, а Мэри слушала. «Я едва не сорвал голос, – вспоминал он позднее. – Я читал почти два часа. Мне казалось, что Пикфорд находится в прострации. Я не поверил своим глазам, когда, оторвавшись от текста, увидел, что она глубоко взволнована. Через десять минут после того, как я закончил, она сказала: «Я хочу сниматься в этой картине». Вероятно, мы выглядели очень взволнованными, и ей это понравилось».

«Этот фильм содержит в себе все, что дорого американцам, – заявила она совершенно серьезно. – Это самая актуальная тема для сегодняшнего мира». Новость о том, что Пикфорд возвращается в кино, появилась на первых полосах многих газет. Передовица «Нью-Йорк Таймс» ликовала по этому поводу. Студия Крамера «Колумбия» торжествовала. Участие в съемках Пикфорд придавало проекту солидность.

К несчастью, вся эта эйфория не понравилась Хедде Хоппер. В 30-х годах эта бывшая актриса немого кино, начинавшая с поставки информации Лоуэлле Парсонс, сама начала вести колонку светской хроники в конкурирующей газете. Как и Парсонс, она с легкостью портила людям жизнь и рушила карьеры. Испытывая страх перед красными, она возжаждала крови.

Продюсер Стенли Крамер казался Хоппер слишком либеральным; ей также не нравилось то, что Мэри возобновила отношения с Чаплином. Она позвонила в Пикфэр и с угрозой в голосе осведомилась, собирается ли Мэри работать на «красного» Крамера. Пикфорд ответила отрицательно. За три недели до начала съемок она заявила, что хотела бы сниматься в цветном фильме (к сожалению, «Библиотекарь» планировался как черно-белый). «Нам не хотелось бы думать, что она отказалась сниматься, потому что боялась попасть в число «красных»», – заявил Тарадаш. К счастью для писателя, «Библиотекарь» не был похоронен. Сценарий предложили сначала Ирине Данн, а потом Барбаре Стенвик. В конце концов, Тарадаш сам взялся за режиссуру, назвал фильм «Эпицентр бури» и снял в главной роли Бетт Дэвис. Картина вышла на экран в 1956 году.

Мэри еще больше упала духом. «Она была настоящей актрисой и нуждалась в выходе своей творческой энергии», – говорил Малкольм Бойд. Даже обеды со старыми друзьями порой казались ей невыносимыми.

Однажды вечером, когда Лилиан Гиш и Бойд гостили в Пикфэре, Мэри встала, вышла из-за стола и покинула столовую. Через час Бойд и Гиш отправились искать ее. Они обыскали весь дом и, наконец, обнаружили Пикфорд спящей в комнате для гостей. Она даже не сняла своих драгоценностей. На тумбочке стояла пустая бутылка из-под виски. Ее друзья все поняли, выключили свет и ушли.