Текст книги "Время Полицая (СИ)"

Автор книги: Айдар Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Часть первая

1

2 декабря, 1991.

Настя проснулась очень странно. Стрелки часов показывали начало восьмого, когда она открыла глаза и начала понимать, что лежит под чужим одеялом, на чужой кровати, в незнакомом доме. Но даже это пустяки по сравнению с тем, что лежало рядом...

Рядом, развернув к Насте затылок, сопел какой-то мужик. Она чуть не заорала.

Спасло дыхание – воздух на секунду застрял в районе грудной клетки. От страха Настя даже не дернулась. Пару мгновений спустя кислород, вроде бы, начал поступать в легкие, но так, что комар бы не услышал – в пол ложечки.

Губы девушки задрожали, по телу пробежал озноб.

"Господи, – подумала она. – Какой ужас!!"

Самым изумительным было то, что незнакомый мужик спал вобмнимку с ее правой ногой. От его наглой волосатой клешни следовало освободиться незамедлительно, ибо мелкая дрожь начала постепенно передаваться с ее губ на все члены и могла разбудить этого...

Настя даже не представляла, как его назвать. Ведь она сроду не ложилась в одну постель с незнакомыми парнями. Как? Как такое могло случиться?!

Однако при данном раскладе паника могла ей дорого стоить. Пересилив колотун, который постепенно овладевал телом, Настя стала медленно вытаскивать правую ногу из-под мужика. Сантиметр за сантиметром, не глядя в его сторону. Когда осталось вытянуть всего лишь ступню, незнакомец замычал…

Она замерла.

Он пошевелил головой, но не проснулся. Правая нога Насти выскользнула из-под парня и прижалась к левой. Она была свободна. А мужик продолжал спать.

"Ка-кой кош-мар! Где?... Где же я?" – Настя, наконец, огляделась.

В близоруком тумане перед ней проплыли белые занавески, шкаф, сервант, экран телевизора... Невероятно, но все это она видела впервые. Бывает, просыпаешься и не можешь сориентироваться, где находишься, – ничего удивительного, это случается с каждым, – но обычно твое недоумение длится не более нескольких секунд. Потом-то все возвращается на место, ты понимаешь: да, совершенно верно, это та самая кровать, на которую ты приземлилась вчера. А тут проходит целая минута, затем вторая, третья, ошеломленная девушка до отказа оттягивает пальцами уголки глаз, чтобы навести резкость со своих минус четырех диоптрий хотя бы до минус одного, осоловело разглядывает мебель в чужой квартире и чем дальше, тем больше впадает в панический транс...

"Если все-таки подумать, – сказала себе Настя. – Где ты была вчера вечером, и каким макаром тебя занесло в эту кровать?"

"Вчера вечером?"

"Вот именно".

"Дома, – последовал ответ, – Где ты еще могла быть? Однозначно сидели на Измайловском, смотрели «Спрут»".

"С кем?"

"С папой".

"Но это не папа!" – Настя бросила испуганный взгляд на незнакомца.

"О, нет!"

"Тогда кто это?!”

Настя пожала плечами.

"А потом?"

"Пришла мама".

"Ну-ну…"

"Ну, и кончился «Спрут». В общем, ничего потом не было. Я всего лишь почистила зубы и легла спать".

"У себя?"

"Понятное дело, у себя. Не здесь же!"

"Ты уверена?"

"Слава богу, голову я пока не потеряла".

"Зато потеряла очки".

"По-моему, пора отсюда сматывать".

"Это верно. Беги, пока не поймали".

"А за что меня ловить? Я ничего не сделала".

"Ты ведь не помнишь, как сюда залетела?"

"Совершенно".

"Откуда же тебе знать, сделала ты тут что-нибудь или нет? Беги, пока есть возможность".

Не решаясь лишний раз взглянуть на сопевшего мужика, Настя поднялась с кровати. Она была голая как Ева в райском саду. Чтобы сделать отсюда ноги, во-первых, следовало что-то на себя надеть. Рядом с кроватью стояло кресло, на нем очень кстати лежали чьи-то вещи: мужские и женские вперемежку, но ни одной знакомой тряпки – все чужое! Благо, джинсы и кофта ей подошли. Нырнув в новые шмотки, Настя быстренько поспешила к выходу.

Видимость в комнате была сносной, так как квартира располагалась на первом этаже и худо-бедно освещалась светом уличных фонарей, но не настолько, чтобы близорукий человек прекрасно ориентировался в том, что твориться под ногами. Поэтому где-то в центре комнаты, Настя едва не грохнулась, зацепив ногой здоровенную хозяйственную сумку. От неожиданности она вскрикнула “Ёб...!” и вновь застыла, ожидая, что мужик проснется.

Но нет. Тот спал как убитый.

Тогда Настя, не будь дурой, подняла сумку с пола и подошла поближе к окну.

Все, что произошло дальше, напоминало сновидение, столь же кошмарное, сколь и прекрасное. Отогнув край занавески, Настя уставилась на здоровенную сумку. Черная кожа, множество карманов... Мода начала девяностых диктовала всем предприимчивым людям носить такие бэги, в них все влезало: и деньги, и товар. Очевидно, Настин незнакомец был хозяйственным парнем.

А у Насти с детства выработалось просто дьявольское чутье на вещи, в которые можно залезть с пользой для личного дела. И этот мощный инстинкт бессовестно подавлял страх возможных последствий. Другими словами, если она еще минуту назад тряслась как березовый лист и думать не думала никуда влезать, то теперь, когда судьба свела ее с этой черной сумищей, соблазн открыть на ней молнию осиливал элементарное чувство самосохранения.

"Не заглядывай внутрь, девочка!– советовала ее сиятельство добродетель (она вечно вмешивалась, куда не просят, и только нагнетала истерию): – Сваливай, пока дают. Ты и так влипла. Заглянешь – пропадешь!"

"Посмотрим, – подумала Настя, расстегнув молнию. – Поглядим…"

Она запустила руку на дно сумки.

"Чуешь, девочка?! – захихикал мелкий бесенок на левом плече. – Что за шелест! Вот это сумочка!"

"Посмотрим, – повторила Настя, чувствуя, как под пальцами зашуршали бумажные листки. – Поглядим…"

На мгновение ее дыхание вновь свело. Но уже не от ужаса. От предвкушения. Так шелестят деньги. И правда. Сумка оказалась буквально завалена деньгами. Настя обалдела: пяти-, десяти-, двадцатидолларовые банкноты, русские червонцы, четвертные, полтинники, – все это всплыло вдруг со дна черной сумки.

"Черт побери, это сказка?!"– бесенок словно не верил глазам близорукой Насти.

Девушка испуганно отошла от окна.

"Влипла! – стенала добродетель. – Ну, зачем тебе столько денег?!"

Между тем незнакомый парень, судя по всему, хозяин сумки, продолжал беспечно спать. Настя наклонилась было, чтобы рассмотреть его физиономию, но едва ее коленка встала на кровать, он вздрогнул, и ей пришлось ретироваться к выходу.

Мужик и на сей раз не проснулся: что-то пробубнил и сразу заглох.

"Сматывай, идиотка, – советовала добродетель. – Брось сумку на место и вали!"

"Ничего себе, брось на место!" – ухмылялся бесенок.

"В историю хочешь влипнуть?! – шипела совесть, словно змея. – Мало тебе историй?"

"Да пошла ты в попу!” – огрызнулся бесенок.

"В конце-то концов!" – очнулась Настя.

Повергнув в прах остатки порядочности, она трижды плюнула в торжествовавшего на левом плече бесенка, вышла в прихожую, нашла на вешалке женскую куртку-дутик ослепительно розового цвета, надела ее, затем влезла в какие-то сапоги на каблуках, закинула сумку на плечо и покинула незнакомую квартиру, тихо прикрыв за собой входную дверь.

Впервые Насте сказали, что она воровка лет двенадцать назад. Пожалуй, это стало одним из наиболее сильных впечатлений жизни. Как электрошок. Находясь в старшей группе детского сада, она ни с того ни с сего задумала обчистить пальтишко одного парня. Парню было шесть лет, ей столько же, поэтому первое дело получилось заведомо провальным. Не бог весть какой урожай не покрывал страшных результатов: ей влетело от товарищей (в ту пору учили, будто мир делится на друзей, врагов и просто товарищей), воспитателей и, естественно, родителей. А поднялась Настя всего на двадцать две копейки и негодный пластмассовый пистолет. Вот такой первый блин.

В спортивной схватке гигантов: беса, оккупировавшего левое плечо, и премудрой добродетели, величественно расположившейся справа, – оставалось небольшое пространство детского сознания, до которых этим гигантам не было дела: сама Настя. Безусловно понимая, что происходит нечто опасное и неприличное, она старательно припрятала двадцать две копейки и пластмассовый пистолет в личном шкафчике для одежды, на чем ее и застукали. Едва Настя спрятала улов, как ее обоняние вновь обрело способность различать нормальные запахи. В детском саду тогда пахло подгоревшей манной кашей и компотом из сушеных груш.

Причем, ее никогда б не раскусили, если б Настя на невинный вопрос воспитательницы: "Почему это всё два дня лежало в твоем шкафчике, Настенька?" – не пустила слезу и не закрыла глаза ладошками.

Родителей сразу же поставили в курс дела, и когда случалось всей семьей отправляться в гости, папа с мамой ни на секунду не теряли бдительность. Иногда им удавалось предотвратить неприятность, иногда нет, но независимо от расклада, предки ни разу не всыпали Насте по заслугам, их интеллигентный нрав не позволял ругать дочку слишком круто. Какое-то время они даже водили ее к психиатру, пока у того не пропали позолоченные часы, которые он то ли по рассеянности, то ли по доверчивости забыл вынуть из кармана, опять-таки, пальтишка.

В деле с психиатром улики уже были четко заметаны. Насте шел пятнадцатый год, и она кое-чему научилась. Не пускать слезу, например, и не закрываться ладошками. На носу появились очки, а по ту сторону стекла поселились невинные серые существа:

"В чем дело?" – спрашивали они, не моргая, уставившись на папу: – Ты что-то хотел сказать?"

– Настя, пропали позолоченные часы, гм… Вещь довольно дорогая. Если, гм-гм… если ты их случайно взяла, пожалуйста, верни обратно.

Дудки.

Настя кротко улыбалась:

– За кого ты меня принимаешь, папа? Если я когда-то это делала, теперь ты обо всем будешь думать, что это я?

– Но детка…

– А если украдут Ленина из мавзолея?

– Поверь, я только хотел...

– Ты наведешь на меня КГБ?

– Детка.

– И не называй меня деткой, пока не выяснится, кто на самом деле спер у психа эти дурацкие часы.

И папе не оставалось иного, как, расшаркиваясь и откашливаясь: "Гм, гм...", – глядеть во все стороны света, пока детка очаровательно сверлила его добрыми серыми ангелами за стеклами очков.

– Прости, если я не прав, – сдавался отец, покраснев.

Тренировка за тренировкой, дело за делом, и сказочная сладость победы одолела-таки страх поражения. Любая новая возможность испытать пресс рока в трепыхавшемся сердечке реализовывалась с каждым годом успешнее.

Хватая что-либо на своем пути, Настя меньше всего заботилась о том, где могут пригодиться украденные предметы. Эти штуковины, маячившие в поле ее близорукого зрения, как правило, плохо лежали и остро пахли. Вроде кавказской приправы к шашлыку. Она б и Ленина из мавзолея утащила, только как? Берут, в общем-то, не то, что надо, а то, что плохо лежит. А если это еще и надо, тут талантливый воришка способен испытать поистине райское наслаждение. Благодаря счастливому промыслу, все, что хорошо лежит, не берется и в криминальное поле зрение не попадает. Ибо не остро на запах. К примеру, иконка: если она хорошо висит, да на своем месте, при деле, то никогда не соблазнит чуткий нюх охотника за тем, что плохо лежит.

И совсем другое дело – толстая кожаная сумка, доверху нашпигованная бабками.

Несмотря на иррациональное происхождение денег и всей утренней ситуации 2 декабря, это не было сновидением, поскольку Настя проснулась лишь один раз – на чужой квартире. Далее все складывалось реально: она вышла из длинного блочного дома на морозный воздух, взглянула на адрес: улица Композиторов, 23, – и пошла к автобусной остановке. Доехав на автобусе до станции «Проспект Просвещения», она спустилась в метро, и в вагоне осторожно приоткрыла сумку. Да, в ней по-прежнему валялись баксы, перемешанные с рублями. О, ля-ля!

"С такими деньгами могла бы такси поймать", – подумала Настя, посмотрев на себя в дверное стекло.

Прикид получился нехилый: джинсы Lee , бесподобная куртка, итальянские сапожки... Сумасшедшая перемена. И это после студенческого-то тряпья!

"А что делать с деньгами?"

Понятно: сегодня их тратить нельзя, и завтра нельзя, и послезавтра... Домой принесешь – предки взвоют от отчаяния, решат, что теперь их детка начала грабить сберкассы. Проходу ведь не дадут – не родители – сплошной припадок:

"Настя, ты… ты опять брала ч… чужое? – глотая слезы поинтересуется мама. – И где ты всю ночь была?"

"Гм – гм", – отец опустит глаза и пристыжено уйдет в другую комнату.

О нет, только не домой.

"Оставить бэг в камере хранения, а оттуда – сразу в Университет. Так я и сделаю", – кивнула Настя.

Она доехала до Балтийского вокзала, заперлась в туалетной кабинке, взяла из сумки три тысячи рублей на карманные расходы и, закинув клажу в семнадцатый ящик камеры хранения, закодировала дверцу числом своего дня рождения: 300473, затем вышла на улицу, поймала машину и попросила отвезти ее на Университетскую набережную.

2

От близоруких людей плавно перейдем к дальнозорким. Представим себе пятидесятитрехлетнего толстяка с твердой рукой и спокойными глазами, реальная величина которых в полтора раза увеличивается плюсовыми очками в золотой оправе, – это Илья Павлович Романов, в прошлом партийный патриарх, а ныне – дальновидный президент некой официальной структуры, всерьез занимающейся приватизацией. Дальновидность и дальнозоркость нередко бывают связаны. Илья Павлович никогда не искал сиюминутной выгоды, планировал дела на десятилетие вперед и своим космическим хладнокровием походил на мрамор. К годам сорока ему удалось преодолеть в себе все характерные черты человеческой личности и приобрести основные признаки серийных гипсовых бюстов, столь необходимые для успешного функционирования в деловых механизмах.

Офис патриарха дислоцировался в старом здании на улице Восстания, занимая там весь второй этаж. Контора Ильи Павловича внешне старалась не выделяться из серой массы Госучреждений, расположенных рядом в том же подъезде, и не блистала пред народом во всем своем великолепии, в 91-м народ бы этого просто не понял. Если поглядеть с улицы или с лестницы, это была удивительно скромная, деликатная структура. Однако если кому-то с улицы удалось бы проникнуть на фирму сквозь кордон бритых охранников, то он бы убедился: у Романова варится столько денег, сколько их нет на всей улице Восстания.

Имея на животе заслуженное брюшко, за спиной – почтенный полтинник, под задом – высокое кресло, Илья Павлович сидел более чем ровно в этой непростой жизни. Вплоть до злополучного 2-го декабря его биографию украшала всего одна перемена: когда время заменило миф о коммунистической партии на что-то более современное, Романов сменил приемную секретаря обкома с красной скатертью на кабинет президента компании с белыми стенами, – на этом перестройка благополучно завершилась. “Можно сидеть дальше, – дальновидно полагал Илья Павлович, – по крайней мере, лет десять”.

Положение и связи перешли к нему от отца, Павла Андреевича Романова. В свои лучшие времена старик умудрился войти в круг приближенных Григория Васильевича Романова, однофамильца и легендарного ленинградского вождя. Более того, они вместе выпивали шампанское из музейного сервиза восемнадцатого века и наслаждались прозрачным голосом Людмилы Сенчиной во время ее домашних концертов во дворце Григория Васильевича в Юкках. Так что, если использовать слово крутой в смысле застойных времен, то старик был крут: Славно отвоевав военным прокурором, Павел Андреевич мягко пересел из полевого джипа в черную Волгу и благополучно оставался в ней вплоть до восемьдесят третьего. В восемьдесят третьем дед вовремя и с помпой почил. Хоронили плача и стеная толпою в сотню человек, в которую зарядили даже пионеров-активистов из ближайшей средней школы. Повремени с успением два-три года, и ничего б такого не застал крутой дедушка, оказался б среди дураков и упырей для народа, хотя потрудился на ура и заработал благ земных соответственно.

Так вот, блага земные (не только ведь золотишко партии, а вообще, влияние, авторитет, имя) перешло по наследству к Илье Павловичу Романову. Из дворца на Каменном острове, правда, пришлось перебраться в обитель поскромнее, но все ж отпрыск такого старика, как Павел Андреевич побираться пойдет не скоро.

Гармонично вписавшись в процесс реформирования государства, Илья Павлович обоготворил профессионализм, американский доллар и, закатав рукава, энергично стал нанизывать на каждую тысчонку человеческие души, жизни и судьбы, как его предок нанизывал все это дело на острие марксистско-ленинской идеи. Спуску он никому не давал: ни бездарным партнером, ни хитрым конкурентам.

У него было два ребенка: восемнадцатилетняя дочь Олеся и сын от первого брака Полицай, – дети до того разные, что с ума можно было сойти.

Обращаясь к сыну, Илья Павлович говорил просто: Пол. Имя Вадим, о котором едва ли помнил сам Полицай, оказалось слишком сложным и не прижилось к такому простому парню как он. Коллеги и знакомые испытывали к Полицаю безграничное, непререкаемое уважение, шутка ли: лазерный, испепеляющий взгляд, крутой лоб, две золотые, коронки на передних зубах; человек-мускул, Полицай ежегодно выигрывал городские соревнования по нетрадиционной борьбе, а на отцовском предприятии числился начальником охраны, насчитывающей шесть десятков ребят спортивного телосложения. Работы у Полицая было по горло. В разгар приватизационного бума мешки с деньгами летали по воздуху. Они были практически ничьи, однако их надлежало поймать так, чтоб не подохнуть. Опасные и ответственные задачи приходилось решать сыну Ильи Павловича, вот, попробуйте его не уважать.

Прямая противоположность брату – Олеся. Развитие бедной девушки к восемнадцати годам едва перевалило уровень трехмесячного младенца. Крест и боль Романовых. Олеся безвылазно жила в комнате, стены и пол которой были сплошь выложены мягкими розовыми подушками из шелка: так обустраивают комнаты умалишенных, чтобы во время своих загонов они не навредили самим себе. А загонов у Олеси хватало. Подобно папе и брату, спуску она никому не давала. Особым раздражителем для Олеси служили чужие носы. К примеру, шнобель папы, с которым у нее было много общего и форма носа которого напоминала ее собственный. Едва появлялась возможность, Олеся пыталась вырвать нос собеседника под корень. Перепадало не только папе, но и маме, и Полицаю, – всем, кто удостаивался аудиенции девушки в розовых владениях. По счастью, таковых можно было пересчитать по пальцам одной руки, для прочих доступ в келью Олеси был строго воспрещен, да и мало кто знал о ее существовании.

В комнате Олеси не было ни окон, ни дверных ручек, ни единого твердого предмета. Войти туда – пожалуйста, а вот выйти, если дверь захлопнется, никак нельзя. Да этого и не требовалось Олесе. По крайней мере, ее фантазия не могла охватить ту данность, что за розовыми стенами существует какое-то любопытное продолжение.

Объем сознания людей невозможно уложить в строгую шкалу подобно физическому росту, и все-таки каждому из нас отведены свои пределы. Сознание иногда в состоянии растянуться на года, века и даже тысячелетия. Метраж сознания Олеси Романовой не превышал нескольких секунд времени, метраж ее брата был ограничен несколькими сутками; дальнозоркость Ильи Павловича позволяла контролировать года. Однако и это мелочь, если вспомнить о загадочной расе людей, улыбающихся сквозь толщу веков со средневековых гравюр или в гекзаметре античного стиха: "Время? – говорят они. – Времени не существует. Мы здесь и там. Блаженна Олеся! Ибо не знает времени, мрачного пугала человеческого..."

Блаженная Олеся вполне довольствовалась тем, что видела вокруг себя: кондиционер на потолке, кровать у стены, фиксированное царское кресло в центре розовой комнаты, наконец, целый штат заморских игрушек. Их было много-много у Олеси, и все мягкие. Даже деревянный по замыслу папы Карло Буратино, и тот мягкий, плюшевый. К тому же без носа – длинный вызывающий шнобель поделом оторвался при первом знакомстве со своенравной девицей.

Так уж сложилось, что никому не желавшая ни добра, ни зла незлопамятная Олеся приучила домашних ничего хорошего от нее не ждать и не расслабляться. Выбить тарелку из рук матери, вцепиться кому-нибудь если не в нос, то в волосы, порвать одежду было для нее забавным приключением и необходимой эмоциональной встряской. Вела она себя столь независимо, что родные ее очень боялись и в розовой комнате вставали на цыпочки. Более других – Полицай. Человек – мускул, не башка – дерево, не кулаки – стальные гири, он чувствовал вблизи сестры-младенца восемнадцати лет безотчетный подсознательный страх и сводящий скулы дискомфорт, ни разу не оставался с Олесей наедине и никогда не смотрел ей в глаза.

Олеся не была обделена заботой и вниманием. Родители любили ее так, как, может быть, не любили бы полноценного ребенка, как не любили они сына от первого брака Полицая. Мать, если не пропадала за границей, то целыми днями ухаживала за Олесей. Отец, трудоголик и сухарь, обязательно заходил к дочурке, чтобы сказать "привет!" или "до встречи!" Не было дня, когда бы он ушел, не попрощавшись. Увы, Олесе-то до его приветов – как мартышке до Мерседеса. И тем не менее.

В начале девяностых семья Романовых жила в шестьдесят шестом доме по Гороховой улице, занимая целую лестничную площадку, объединившую пятикомнатную квартиру с розовой кельей и двухкомнатную квартиру Полицая.

Последние четыре года Пол жил один. Но это формально. Жена ушла после полученной им в двадцать шесть лет рабочей травмы. Ему хотелось тогда резать всех баб бензопилой как вареную колбасу. Страшное было время. Благо, оно не затянулось. К двадцати семи годам порядок под животом Полицая восстановился, и он стал бабником. А если вдруг слышал житейский совет жениться по новой, из-под его крутого панциря поднимался голубой лазерный взгляд такой силы, что все советчики, как один, спешили добавить, что это шутка, и что вообще они не о том.

Полицай стал своеобразным бабником. Далеко не рыцарь-трубадур, он не очень-то баловал женщин. Впрочем, об амурных похождениях чуть позже. Сначала о деле.

В половине десятого утра 2-го декабря Полицай стоял в кабинете президента компании один на один с папой и выслушивал рутинное производственное задание.

– Вадим Полоцкий, – объявил Романов старший. – Твой тезка, ебена вошь. Пригрел тридцать штук наших баксов. Разберись с этим тормозом сегодня же... Лично я не могу такого понять. Что они себе позволяют? Думают, мы дойная корова? Туда тридцатник – сюда тридцатник... Короче, не погасит сегодня – оторви ему чайник, понял?

– Понял, – кивнул Полицай.

– На, вот его визитка. Здесь адрес и телефон. Если он, конечно, не сдернул.

– Куда?

– Да кто их поймет? Эти бараны вечно куда-то норовят сдернуть. Думают, мне лень будет за ними бегать.

Полицай взял из рук отца визитку:

– Телефон рабочий?

– Домашний.

– На что брал деньги?

– Открывал дело.

– Когда?

– Открывал? Кажется, в начале года. Какие-то ларьки...

– И ты и ему так просто отломил тридцать косых? – не понял Полицай.

Отец загадочно пожал плечами:

– Пол, я уже не помню, как там было.

Полицай навел на папу голубые прожектора: разве можно забыть о тридцати тысячах? Да и надо ли вообще давать какому-то говеному Полоцкому кредит? Если уж приперло дать, то зачем сразу столько? Наконец, почему он, начальник службы безопасности, узнал о долге, длинною в год, только сейчас? Неразрешимые вопросы родили на лбу Полицая профессиональную складку. С подозрением взглянув на отца, он щелкнул костяшками пальцев и размял плечи, как будто готовился к выходу на ринг.

Гипсовое изваяние в очках не шелохнулось:

– Пол, ты меня понял? – спросил Илья Павлович.

– Ясно, – ответил Полицай, прищурив глаза.

– Тряхни его сегодня же. – Папина рука опустилась, чтобы открыть ящик стола. Через мгновение перед Полицаем появилась пачка сотенных рублей: – Он стоит не больше десяти тысяч, – продолжал Романов старший, имея в виду Вадика Полоцкого и рубли. – Получишь восемь, если баксы вернутся... – Пачка сотенных упала обратно в ящик. – Сначала присмотрись, почем хата. Может, закроется хатой. Ежели ему вообще нечем закрыться, делай, что считаешь нужным. Вечером я от тебя слышу, что проблемы Полоцкого больше не существует.

– Ее уже не существует.

Илья Павлович спокойно кивнул, снял очки в золотой оправе и помассировал переносицу:

– Теперь повтори, Пол все, что я сейчас сказал.

– Не понял?

– Повтори, Пол, все, что я только что сказал, – медленно произнес отец.

– Короче, Вадим Полоцкий, блн, пригрел тридцать кусков, нах. Не закрывается – откручиваем чайник, блн, – начал Полицай и толково воспроизвел сценарий задания.

3

Легкие хлопья снега кружили по ту сторону окна. В квартире было так тихо, что Вадим обомлел. Он только что продрал глаза после полноценного сна, лежал на двуспальной кровати и пытался сообразить, где в данный момент находится Настя: в ванной или на кухне. Однако чем дольше он соображал, тем загадочнее становилось: ни единого шороха, свидетельствовавшего о том, что в доме, кроме него, кто-то есть, он не расслышал.

Как в вакууме.

– Настя? – позвал Вадим.

Полнейшее безмолвие.

– Ты где? – Он поднялся с постели. – Слышь?

Тишина. Вадик лениво поплелся на кухню, открыл форточку, затем заглянул в ванную комнату и вернулся к дивану. На журнальном столике стояла коробочка. Он открыл ее и пожал плечами: контактные линзы девушки были на месте. Как она их оставила?

– О, ля-ля! – Он быстро осмотрелся.

Сумки в комнате не было.

Он трижды обошел квартиру в надежде ее найти, но... сумарь исчез.

– Что ж ты, любовь моя? – пробубнил Вадим в пустоту. – Почему ты взяла деньги? Они же наши. Твои и мои...

Он автоматически потянулся к телефону.

«Позвонить ей? Допустим. А с чего начнем?»

«Где деньги, Настя? Зачем ты взяла деньги?» – как-то не полюбовно, нехорошо. Лучше так: «Я угораю от твоих приколов, подснежник. Шутка удалась. А теперь поехали в Италию».

..."Сицилия, Палермо, Рим – после слякоти Питера – настоящий рай", – как выразился папа, выдавая ему капусту на медовый месяц. Тридцать тонн баксов! Хороший папа: "Семья строится не на песке, сынок", – и бах! – тридцать косых в хозяйственную сумку: "Бери, Вадик, гульни с Настей в Италии. Извини, что мелкими".

«Да что уж. Мелкими, так мелкими». – Вадим улыбнулся. Он не ожидал от батона такого внимания к своей личной жизни.

Вероятно, Настя решила его разыграть.

«Ну, разумеется!» – Счастливая улыбка молодожена продолжала освещать лицо Вадима, когда он взял, наконец, телефонную трубку и набрал номер невесты.

– Алло? – ответил на проводе незнакомый женский голос.

– Маргарита Серафимовна? – не понял Вадик.

– Вы ошиблись.

– Простите.

Он повторно набрал номер Насти. Ответить ему могли лишь три человека: сама Настя, ее мать Маргарита Серафимовна или отец Олег Михалыч. Впрочем, родители, скорее всего, работают.

– Алло? – услышал Вадим все тот же голос.

– Доброе утро, – поздоровался он. – Я что, опять ошибся?

– Какой вы номер набрали?

– Двести пятьдесят один – семьдесят четыре – тридцать шесть.

– Номер тот, – сказала женщина. – Но здесь нет того, кого вы ищите.

– Как? Что значит, нет?

– Вот так, то и значит.

– А Настя?

– Молодой человек! – Судя по интонации у собеседницы терпение было на исходе. – Я вам повторяю...

– У Вадима с терпением было не лучше: – Э, блин! – Он сменил интонацию: – Прикололись, и будет. Сейчас же дайте мне Настю! Кто вы вообще такая?

– Я-то кто надо. Вот кто вы – мне непонятно!

– Чапаев, – сказал Вадим. – Василий Иванович Чапаев.

Женщина повесила трубку.

Вадик фыркнул и растерянно покрутил головой.

«Этого только не хватало».

Словно Настя включила в сценарий розыгрыша смену телефонного номера. Однако вряд ли такой финт был ей по плечу – она б проговорилась раньше. И он в третий раз набрал чертов номер.

– Ну, и? – сразу же спросила незнакомая женщина.

– Это опять я. – Вадим с первых слов взял смиренный тон. – Простите, что так получилось. Я не хотел. Понимаете, я попал в глупое положение. Целый год звоню по этому телефону... Прошу вас, не кидайте трубку. Давайте разберемся.

– В чем мы разберемся? – не поняла женщина.

– Похоже, что-то не в порядке с вашим телефоном.

– С моим?! С моим-то все в порядке.

– И тем не менее...

– Тем не менее, – перебили его, – я настаиваю, чтобы вы прекратили сюда звонить. Иначе я буду вынуждена узнать ваш номер, и сообщить, куда следует.

– Ясно.

Вадим бросил трубку на аппарат. Куда могла запропаститься любимая девушка?

И вдруг раздался телефонный звонок.

– Да? – Вадим снял трубку.

– Вадя, бл?

– Чего? – не понял он. – Это кто?

– Твоя крыша.

– Что за крыша?

– Ты брал у Романова тридцать тонн?

– А тебе-то что? Э, ты кто вообще?

– Чувак, бл, я от Романова. Лучше не бзди и запоминай: твой счетчик остановился, типа, конкретно. Пора нам закрываться. Слушай сюда: если через час к Романову не вернутся тридцать косых...

– Э, хорош прикалываться, – попросил Вадим. – Кто это говорит? Калян, ты?

– Что ж ты меня перебиваешь, сука? – рассердился собеседник. – У тебя проблемы – ты в минусе на тридцать тонн, а ты меня перебиваешь… Короче, мне по боку, че ты там гонишь, мое дело предупредить: не закрываешься к одиннадцати часам – у тебя будет в три раза больше проблем, Вадик Полоцкий, блн.

– Как-как ты меня назвал, ублюдок?!

– Э, блн! Кто ублюдок, нах?! – осерчал собеседник.

– Не знаю, кто тебе дал этот телефон, но я гарантирую: еще раз тебя услышу – тебя найдут и подвесят за уши, чучело трахнутое!! – выговорившись, Вадим хлопнул трубкой по аппарату.

"Какая-то сволочь мается от безделья", – решил он.

Однако что за фигня? Кто мог пронюхать о том, что папа дал ему вчера тридцать тонн? Кто мог назвать его Полоцким? Наконец, кто мог говорить таким знакомым, чудовищным хрипом? Невероятно, но этот голос мог принадлежать лишь… самому Полоцкому по кличке Полицай.

Вадим почувствовал, что начинает холодеть.

Ему посчастливилось встретить в жизни удивительного человека, сочетавшего в себе способность нагонять в чужую душонку животный страх со стопроцентным отсутствием чувства юмора. Его звали Полицай, армейский старшина...

Телефон вновь зазвенел.

– Да? – ответил Вадим.

– Э, чувак, ты че, совсем охренел? – спросил тот же голос.

– Ублюдок, – тихо сказал Вадим, затем опустил палец на рычаг телефона и бросил трубку возле аппарата, чтобы звонок не повторился.

Следовало немедленно связаться с отцом.

Он набрал номер прямого выхода на папу: в обход секретарши, автоответчика и прочего хлама, – номер, который был только у членов семьи.

– Алло? – Ему в ухо пропел незнакомый дискант.

– Можно Романова? – спросил Вадик.

– Я слушаю.

– Кто... кто вы? – растерялся он.

– Я Романов.