Текст книги "Время Полицая (СИ)"

Автор книги: Айдар Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Перламутровые клещи Кобры отпустили трещавшую от боли ушную раковину.

– И не огорчай родителей, – продолжала цыганка.

– Хорошо, – беспрекословно повторила Настя.

– Будь цыпой.

– Хорошо.

– Возвращайся домой.

– Но Вадик...

– О Вадике позаботятся.

– Вы и его знаете?

– Я всех знаю. Если Миня убьет Полицая, Вадик вернется. А ты успокой с папу с мамой.

– Хорошо.

– Цыпа. – похвалила Кобра, погладив ее волосы.

Взгляд Насти встретился с темными маслинами на великолепном лице Кобры, девушка внезапно поскользнулась и упала, но… не на пол: она продолжала падать дальше и дальше. Она летела вниз головой в две бездонные ямы – глаза Кобры – одновременно. Не чувствуя силы притяжения, она неслась к самому центру вселенной подобно Алисе Льюиса Кэрролла или грешникам Данте Алигьери – безоглядно, умопомрачительно, бесчувственно!

– Ты... кто? – пролетая какие-то странные тени, спросила Настя.

– Я змея. Если меня не слушать, я больно кусаю.

Цыганка ущипнула руку Насти, и моментально вернула девицу из обоих колодцев на поверхность земли. Очнувшись, та с ужасом подскочила с пластмассовой скамейки:

– Простите... Мне надо домой... поговорить с папой... До свидания!

Она бросилась бежать из зала ожидания на улицу. После дикого общества цыганки, буквально запрессовавшей мозги девушки до смешной запятой, ей как никогда захотелось упасть на грудь любящего отца и покаяться.

Добежав до набережной Обводного канала, Настя сбавила ход. Потом вовсе остановилась над самой грязной питерской речкой, подняла лицо к небу и раскрыла ладони. Легкость снизошла необыкновенная. Кобра обладала магической силой изгонять из воображения привычки, комплексы, глупые идеи, доводя сознание человека едва ли не до просветления... Дождь усилился. Мелкая влага сыпалась на руки, волосы, затекала под рукава и казалась Насте чистейшим нектаром. Совершенно без причины ей хотелось летать, петь и всех любить. Не брать, но отдавать. Не быть любимой, но любить – всех и всё подряд. Чудесное озарение длилось минут десять-пятнадцать, пока Настя не вернулась домой и не вспомнила о черной кожаной сумке, которая осталась на вокзальной скамейке.

7

– Я украла тридцать тысяч долларов у одного бандита, пятнадцать тысяч рублей – у другого. Все деньги лежали в сумке. Возможно, меня убьют. Я хотела вернуться в Таллинн, спасти того парня, у которого взяла тридцать тысяч. Но на вокзале встретила цыганку... Это был какой-то кошмар! Она меня заговорила как последнюю дуру. Короче, с вокзала я ушла без денег. Я их там забыла. Папа, что мне делать?

В пятом часу ночи Настя сидела напротив отца как котенок перед котом, дрожала от страха и без фальши, начистоту рассказывала о своих проблемах. Они не впускали маму, чтоб не рыдала, находились на кухне за плотно закрытой дверью и пили горячий чай из красивых кружек.

– М-да... – вздохнул отец.

– Может, сходим на вокзал?

– ... И спросим у банды цыган, не находили ли они тридцати тысяч?

– Папа, я боюсь!

– Что за парень из Таллинна? Где ты с ним познакомилась?

– Его зовут Вадим. Какой-то больной, он думает, что я его невеста. Понимаешь, четыре дня назад я как-то оказалась в его квартире.

– Как?

– Не знаю!! Папа, ужас, честное слово: просыпаюсь, а он спит рядом! До сих пор не могу понять, почему это произошло.

– Но ведь должно же быть рациональное объяснение, – справедливо заметил отец.

– Думаешь, я обманываю?

– Вряд ли. Если б ты не оставила на вокзале сумку, я бы ничего другого не ждал. Но раз такие дела... Не знаю почему но меня, представь себе, радует исчезновение этих денег из нашего дома.

– Я-то представляю себе, чем это пахнет: у Вадика, таллиннского парня, есть пистолет.

– Ты видела?

– Ещё бы! Он сказал, что, если я не поеду с ним в Таллинн, он меня убьет. Этот псих убежден, что мы целый год спали в одной постели!

– Что?!

– Господи, я отравила его! Снотворным для крупного рогатого скота! – Настя заплакала.

– Детка, успокойся!

– ... Одной дозы хватило бы, чтобы усыпить целого быка! Так было написано на пакетике. А я ему всыпала три упаковки!

– Настя!

– Три дозы за то, что он меня любил!

– Детка!

– Ты же ни фига не веришь! Зачем я тебе это говорю?! Те тридцать тысяч ему дал отец на нашу свадьбу, и я поверила, я поехала с ним в Таллинн. Он знает обо мне столько, сколько никто не знает. Он сказал, что в Таллинне гномы, что мы спали вместе, любили друг друга, а потом стал кричать: "Кто убил Августа Яолу? Кто убил Августа Яолу!" Папа, я больше этого не выдержу! Ты же ни слову не веришь!

– Верю, верю, – умиротворенно закивал Олег Михалыч, глотнув чай из кружки дочери. – Так, кто убил Августа Яолу?

Настя вытерла рукавом заплаканные глаза:

– Если теперь Миня не убьет Полицая, Вадик не вернется!

– Девочка моя, – вымолвил одуревший отец, практически не сомневаясь в том, что на рассудок дочери поврежден рецидивом клептомании: – Идем, я помогу тебе лечь спать... У нас был очень трудный день...

8

6 декабря, 1991.

У Мини был трудный день, а ночью его колбасило. То он превращался в дельфийского оракула: забывал о настоящей реальности и выгребал, черт знает откуда, пласты иных жизней, то возвращался на круги своя, тяжело вздыхал, смотрел в потолок и со свежими силами пытался осмыслить предстоящее убийство Полицая, – это единственное, что ему теперь оставалось. То есть, Миша Яновский, который по добрейшей натуре своей, мухи бы не обидел, сидел и на полном серьезе думал: пусть даром, пусть через свой труп, – все, что угодно, лишь бы замочить Полицая. Благо, с мухами, этими невинными эльфами общежитии, Пол не имел ничего общего: такого убьешь – не обидится. Вопрос лишь в том, как это сделать. Остальное – суета.

"А может, взять, да сдать Кобру Полицаю? – неожиданно подумал Миша: – Рассказать Романову все, как оно было, начистоту?"

Что произойдет?

Вернет ли такой трюк утерянное расположение Полицая?

Потрудится ли Пол рассмотреть вопрос? "Вникнет ли в тему"?

Например, он докладывает:

– Пол, ко мне заходила какая-то баба. Вроде, из крутых, у нее на тебя что-то есть, она ищет киллера.

– Че за баба, не понял? – Голубые глаза Полицая опасно кристаллизуются.

– Ну, блин, похожа на цыганку, – популярно объясняет Миша. – Перламутровые ногти, черные глаза...

– Э, ты, бл, Миня, не обувай, нах, че за баба, конкретно?!

–........ – мысленно замирал Миня: ну, как ему еще объяснить?

– Че завял, а?!

–... Она предложила мне двадцать семь тонн, чтобы я тебя загасил.

– Миня, нах! Я в тему не влажу, че ломаешься, где двадцать, бл, семь кусков, че я те скал, чтоб были, а?!!!

Миша четко представлял, как Полицай кладет пятерню на его лицо, и... вот, собственно, базар закончен. Дальше говорить не имеет смысла.

Нет, Кобру сдать никак не получится, она неуловима. Складывается впечатление, будто ее вообще нет!

Остается одно.

Вез гарантий, без страховки, за идею... Убить Полицая.

В десятом часу утра с бессонными кругами под глазами, продолжая рассматривать свой пистолет, Миша сидел в офисе на Благодатной улице и говорил по телефону с Леней Копновым. Дружище нашелся в том же месте, где вчера, – в спортзале Полицая:

– ... Гусар от дела отказался, говорит, пусть этим займется Интерпол.

– Чем "этим", Миня? – проворчал Леня. В последние два дня Яновский ему жутко не нравился.

– Мне надо побазарить с Полицаем. Он в зале?

– Миня, что ты еще придумал?

– Лень, у меня сто тридцать кусков на мази. То, что я придумал, я скажу Полицаю.

– А ты, чисто... – Копнов сделал паузу. – Уверен, что он захочет с тобой базарить? После вашей нестыковки...

– Все уже состыковалось, – уверенно заявил Миня.

– Поля сегодня не в духе.

– Я подниму ему настроение, не волнуйся. Сейчас подрулю.

– Прямо сюда?! Когда?

– Уже еду, – прорычал Миша.

– Ну, подгребай, что с тобой делать… – сдался Леня. – Я ему передам. Но я тебя предупреждал: Поля не в духе.

Леня отправился в главный зал, где стояло, по меньшей мере, полсотни различных тренажеров Кеттлер, и объявил, что скоро здесь появится Миня.

– Конкретно, с бабками? – донеслось слева, из глубины зала.

– Я так и не въехал, что он от тебя хочет, – признался Леня. – Сказал, сто тридцать кусков на мази.

– Фраер, – разнеслось по залу. – Член любителей подрочить! – Полицай имел в виду Михаила Эдуардовича, генерального директора ТОО "Кобра".

Замолвив пару ласковых, Романов младший продолжал выполнять физические упражнения. Он висел меж небом и землей: тулово его было охвачено широким поясом и двумя толстыми стальными канатами крепилось к верхней балке тренажера; другая пара канатов соединяла руки Полицая с шестидесятикилограммовыми блинами, подкачивавшими широчайшие мышцы спины и бицепсы одновременно; наконец, тросами, пристегнутыми к голеням Полицая, этот парень прессом и икроножными мышцами тягал еще сто двадцать кило железа по вертикальным рельсам тренажера, – все это шевелилось, двигалось дьявольски ритмично, без пауз вот уже более получаса и могло продолжаться сколь угодно долго, пока не захочет посмотреть видик, посидеть на толчке или поесть вареной колбасы парень по кличке Полицай – до естественной усталости дело доходило редко.

– Слышь, Пол? – накинув плащ, окликнул Леня.

– Че?

– Я сгоняю на “форде”?

– А че ты у меня спрашиваешь, нах? Иди, нах, гоняй, блн.

– Ну, тачка-то твоя.

– Нет базара, бл, – разрешил Поля.

Леня полагал, будто Миня едет вымаливать у железного Пола пощады. Невероятно довольный тем, что не увидит жалкого зрелища, он улетел подальше от спорткомплекса Романова-младшего на роскошном джипе, шугая по пути низкорослые тачки и отстегивая щедрые поощрения благодарным работникам ГАИ, свято хранившим покой Лени Копнова на дорогах.

Однако Леня Копнов недооценил Михаила Яновского. Припарковав «Ниву» во дворе дома, весь первый этаж которого был занят спортзалом Полицая, сей богатырь, дерзнувший сразиться с Ахиллесом, спрятал за полами пальто взведенный пистолет ТТ и твердо переступил порог спортзала.

– Леня! – окликнул он.

– Это ты, бл, Миня, в натуре?! – послышалось слева, из глубины зала. Полицай все двигал адскими чурками «Кеттлер», равно как десять минут назад, когда его покинул друган Копнов.

– Леня здесь? – спросил Миша, маневрируя между тренажерами и на голос продвигаясь к заветной цели.

– А че те до Лени, нах? – удивился Полицай. – Че ты хотел, а?!

– Так, его нет?

– Сюда иди, нах!!

– Иду, иду...

Миша, наконец, нашел то, что искал.

Нашел и на несколько мгновений оцепенел.

Полицай висел лицом вверх, распятый железной тяжестью по всем конечностям, исключая, разве что, фаллос: не было ни одного мускула на теле Полицая, не задействованного в этом грандиозном спектакле человеческой плоти. Сложенные из отдельных плит, блестящие немецкие болванки плавно и ровно поднимались и опускались, поднимались и опускались, словно часовой механизм Кремлевских курантов, а мускулатура надувалась и сжималась, надувалась и сжималась... Даже на своеобразном лице Полицая играли кусочки мяса. Страшные голубые глаза неподвижно смотрели в потолок. В лужу под Полицаем тонкими струйками лился пот. Рот чудовища открылся, обозначив две золотые коронки, и зарычал:

– Деньги принес, бл?!

– Да, – заворожено вымолвил Миша, распахнув полы пальто, и сделал два шага вперед.

– А че телишься? – не понял Полицай. – Иди, нах, тама конкретно оставь, бл, возле...

Миша так и не услышал, где конкретно следует оставить деньги. С силой ткнув дуло ТТ в крутой лоб Полицая, он с отвращением отвернулся и нажал на спуск.

Шелчек раздался такой, словно в его находился игрушечный пистолет без пистонов.

– Черт!!! – вскрикнул Миня, отпрыгнув от Полицая.

Оружие полетело на пол. Эта потасканная пушка, втюханная хитрым Стасом, давала осечки при каждом втором спуске бойка – Миня был не в курсе.

– Э, Миня, бл!!! – тем временем заорал Полицай.

Тело упыря содрогнулось, железо, которым оно было практически пригвождено по всем конечностям к тренажеру Кеттлер, взмыло в воздух и рухнуло вниз. По залу прокатился гром, полсотни спортивных снарядов задрожали как при землетрясении.

Мишка метнулся к первому попавшемуся предмету – перекладине штанги, – схватил ее и высоко занес над головой...

– Миня, нах!!! – ревел Полицай, освобождая левую руку от каната. – Убью, сучара!!!!!

Полу удалось отвязать одну ручищу, в результате чего шестьдесят килограмм железа, потеряв точку приложения, упали на пол, произведя в спортзале очередной взрыв.

В следующее мгновение перекладина штанги с ускорением опустилась на балду Полицая – золотая коронка с верхнего третьего зуба, принявшая на себя фокус удара, не выдержала и сразу улетела к черту.

Начало было положено.

Пол под Мишкиными ногами прогибался, все ходило ходуном, звенело, гудело, вопило, но снова и снова Миня, этот добрый толстяк с человечными глазами, вскидывал под потолок длиннющую перекладину штанги и от всей души опускал ее на пятиугольный жбан упыря, не давая тому ни малейшей возможности продохнуть или отстегнуть канаты от трех оставшихся конечностей.

Навесив десяток отменных пощечин перекладиной, Миня вдруг понял, что это орудие недостаточно проворно для такого ответственного момента. Медлить в его случае было смерти подобно, поэтому он отбросил штангу, подобрал две легкие гантели и как заведенный стал усыпать вмятинами привязанное тело Полицая вдоль и поперек.

В апогее мазни Миша сам уже был весь в кровище другана Пола, рваный, в машинном масле от различных деталей «Кеттлера», которые периодически менялись, ибо добрые четверть часа ничто, казалось, не могло сломить шакала Полицая: ни штанги, ни гантели, ни увесистые плиты снарядов.

Что кричал бедняга Интерпол, пока еще был в состоянии открывать рот, непередаваемо. И мат, и перемат, и гром, и молнии, чего только Миня не наслушался за эти адские четверть часа. Заткнулся Полицай где-то на двадцатой минуте побоища. Через пять минут потерял сознание. А через десять его не стало.

Не обращая внимание на это отрадное обстоятельство, едва ли не падая от усталости, Михаил Яновский тупо и целеустремленно продолжал молотить тело покойного двадцатипятикилограммовыми блинами от штанги, то и дело выскальзывавшими из рук по причине жуткого количества крови.

Наконец, настал момент, когда убийца уже не мог как следует замахнуться и десятью килограммами, его ослабевшие пальцы разжались и выронили последнюю металлическую болванку. Миня осел на пол и посмотрел на то, что сделал.

Со стороны, Полицая как будто облили красным кетчупом. От пяток до макушки. Живого места не осталось. Однако Мишке все мерещилось, что упырь не умер.

Что упырь "имитирует".

Силы покидали Миню, подняться на ноги было архисложно. Он подполз к брошенному пистолету ТТ и вновь попробовал из него выстрелить.

На сей раз бабахнуло.

"Стреляет, черт", – понял Миша и на четвереньках вернулся к раздолбанной чурке Полицая, застрявшей в тренажере как муха в паутине.

Он поднес к размазанной балде Пола дрожавшее дуло пистолета и неторопливо, с осечками, вкатил в нее весь свинец из обоймы.

Сделав дело, бизнесмен Яновский прилег на пол, в полутора метрах от жертвы, отдохнуть.

Кобра застала убийцу в окружении кровавых пятен и мокрых железок всевозможной формы и тяжести. Миня сидел, подпирая спиной основание тренажера, отрешенно смотрел в потолок. Рядом валялся пустой пистолет ТТ.

– Чисто русское убийство, – подплыв к месту преступления, похвалила цыганка. – Адская работа. – Она заглянула под Полицая – в лужу, куда стекала кровь. – Сколько грязи! Кто будет убираться, я что ли?

– Кобра... – сипло застонал убийца, подвигав головой.

Забыв о киллере, она подошла к Полицаю, сняла с плеч черный платок и покрыла им останки Романова младшего. Затем наклонилась над телом и поцеловала место, на котором час тому назад находилось чудовищное лицо Полицая.

– Никто тебя не любил, мальчик мой, – скорбно произнесла Кобра.

Она выпрямила спину, соединила на груди убитого коричневые пальцы, и закрыла глаза. Выдержав минуту молчания, Кобра повернулась к отупевшему убийце и сказала, что теперь осталось лишь спрятать этот огрызок в “нормальном“ месте.

– Чтобы все было чисто, – распорядилась она, направляясь к выходу: – Полицая никто не видел, Полицая никто не видит, Полицая никто не увидит.

– Кобра! – пропыхтел ей вслед Миша, пытаясь подняться.

Он вскарабкался на четвереньки, затем, цепляясь руками за стойку ближайшего снаряда, неуверенно встал на ноги, но...

След цыганки простыл.

Разочарованный и опустошенный, Миня шлепнулся обратно в лужу крови возле долбанного пистолета ТТ.

Минут десять спустя, появился Леня. Друган Копнов подобно соляному столпу застыл между Мишкой и его жертвой, не рискуя поверить собственным глазам.

– ... Чисто русское убийство, – пробормотал Миня. – Это я, я размазал Полицая… – и снизу-вверх посмотрел на Копнова усталым, довольным взглядом.

– Ты... – Леня приставил указательный палец к виску, обозначив не то пистолет, не то идиота: – Ты подумал, что сделал?

– Сдашь меня, Леня?

Копнов что-то прикинул, недовольно поморщился и сказал:

– Hу, если все будет чисто...

Миша с облегчением охнул и посмотрел в потолок. Да, Лене стало хорошо – дошло до него, – по крайней мере, лучше, чем было с Полицаем. Всем вдруг стало хорошо! Все только и ждали того, кто бы завалил Полицая. Ждали героя. И герой нашелся – это он, Миня Яновский, купец, бизнесмен и бородатый козел. Всем очень хорошо. Лишь бы "все было чисто".

Друзья упаковали Полицая в огромный полиэтиленовый пакет для мусора, навели в спортзале идеальный порядок и стали ждать наступления темноты.

Леня сел смотреть видик. Миня отмылся под душем, переоделся в спортивный костюм и вышел на улицу подышать воздухом.

Белая "Нива" исчезла. То есть, на месте, где он оставил свою машину, находился красный джип Полицая.

Узнав про это, Леня развел руками и посоветовал с ГАИ не связываться.

Когда стемнело, приятели отвезли сверток с Полицаем за сто километров от города и оставили Пола куковать вместе с отставным майором Лажковым в отталкивающих, смрадных, но вечных глубинах консервированных удобрений совхоза Ополье. Полицая законсервировали. Всех крутых парней рано или поздно консервируют.

9

7 декабря, 1991.

Следующим утром Миша проснулся в доме Лени Копнова. Голова раскалывалась. Он стал вспоминать, как здесь оказался. Очевидно, вчера перепил. И Леня с Натальей оставили его у себя.

Перебрал, потому что угнали машину. Но это не главное.

"Главное, что я убил Полицая, – понял Миша. – Черт, убил или мне приснилось?"

Он вылез из-под одеяла, вышел в коридор и столкнулся с одетым Копновым. Тот уже выходил из дома.

– Кто убил Полицая? – спросил Миша, не поздоровавшись.

– О, Минька проснулся! Не знаю, – ответил Копнов, – кто это сделал, иду как раз выяснять.

– К Палычу?

– Ага. Палыч говорит, он исчез. – Лицо Лени осветилось уставшей улыбкой. – Будем искать.

– Ты меня вчера видел?

– Да не дохни ты, Миня, никто тебя вчера не видел, сиди спокойно. Главное, не высовывайся.

Наталья накормила Михаила яичницей, и он, поблагодарив ее за заботу и ночлег, поехал на работу. На нем были все те же кроссовки и спортивный костюм из гардероба Полицая.

На Благодатной и он наткнулся на запертую дверь офиса, попытался открыть замок ключом, но не смог. Более того, там, за дверью, незнакомый женский голос заорал, что ее грабят, убивают и насилуют.

Пришлось сматывать.

Оказывается, на Благодатной был уже не офис ТОО "Кобра", а чья-то квартира. Как такое могло случиться, Мишка не понимал. Ему все еще казалось, что он бизнесмен, деловой человек и генеральный директор торговой фирмы.

Но это осталось во дне вчерашнем вместе с Полицаем.

День сегодняшний продувал ветер перемен.

На цепочке: «Автово» – «Технологический институт» – «Финляндский вокзал», где вчера стояли пять коммерческих ларьков ТОО "Кобра" не нашлось ни одной торговой точки, принадлежавшей фирме ген. директора М. Яновского.

Мине казалось, что он сходит с ума. Ничто не напоминало о его бизнесе. Вообще.

В довершении всего, в уютной квартире в Озерках, которую он купил буквально месяц назад, жила незнакомая семья.

Миша метался по городу как ошпаренный: куда ни позвони, куда ни сунься, – везде сидят новые люди. Наконец, он вспомнил о Насте: с того момента, как прокатил ее от Университетской набережной до Измайловского проспекта, – о той, которая едва не задушила его ночью грешниками Данте Алигьери. Он уже вычислил ее адрес, осталось лишь навести мосты.

10

10-22 декабря, 1991.

– Данте Алигьери помещает предателей на самые нижние круги ада. Смотрите, вертикальный мир духовного бытия разделен так, как большие города делятся на жилые районы. Ниже предателей никого нет. Ниже некуда. Лицемеры, воры, сводники, не говоря уже об обжорах и сексуально озабоченных, расположены значительно выше предателей в духовной иерархии. – Профессор Аркадьев потряс раскрытой книгой Данта, как уголовным кодексом: – Чем более материален по природе грех, тем он менее опасен. Чревоугодие и сладострастие, нарушение законов тела, – детский сад по сравнению с нарушением духовного порядка Вселенной. Таким образом, вечная обитель предателей становится зоной особого режима. По девятому, последнему, кругу ада, подобно Неве, течет легендарная река Коцит, ледяное царство предателей. Посмотрите: предатели родных – в первом поясе, предатели родины – во втором, предатели единомышленников – там же, друзей и сотрапезников – еще ниже, благодетелей – еще ниже. Далее располагаются три пасти Люцифера, где Дант поселил Иуду, Брута и Кассия, оказав, на мой взгляд, Бруту с Касием слишком много чести... Что здесь важно усвоить? Субординацию и условия проживания в духовном мире. Запомните: чем ближе нам приходится человек, которого мы предаем, тем жестче проходит кара. – Лектор с шумом захлопнул книгу и по памяти продолжал: – Дант встречает на третьем поясе девятого круга живого и здравствующего на земле инока Альбертиго: «Ты разве умер?» – спрашивает удивленный Данте.

И он в ответ: "Мне ведать не дано,

Как здравствует мое земное тело..." -

Таким образом, Альбертиго жив, ему светит Солнце, хотя душой находится там, в ледяном аду:

Душой в Коците погружен давно,

А телом здесь обманывает взоры,

– делает вывод Дант. Но к счастью... – профессор Аркадьев сделал неожиданную паузу, вытер платком пот с раскрасневшегося от лица, погладил большое брюхо и произнес: – К счастью, мы состоим не из одного только, отдельно взятого, грешка. У каждого из нас есть свой ад, свое чистилище и райский уголок. И парадокс в том, что, чем глубже мы низвергаемся в ад, тем выше поднимаемся в рай. Мы, в конце концов, много едим... – Он продолжал демонстративно ласкать крупный живот. – Мы скупы, расточительны, мы еретики, мы берем не всегда то, что нам принадлежит, мы причиняем боль себе, причиняем боль другим. Мы обольщаем, стараемся предсказать будущее, учиняем раздоры и, к несчастью, предаем самых близких людей. Потому что предать можно лишь того, кого любишь. Кинорежиссер Орсон Уэллс, знавший наизусть Шекспира, как-то сказал, что все настоящие трагедии – это трагедии предательства... Это очень точное определение. Но мы, вместе с тем, продолжаем любить, мы нередко проявляем мудрость, щедрость, великодушие. Иногда мы справедливы, иногда – созерцатели. И не исключено, что кого-то из нас однажды касалась самая высшая милость неба, как считает Дант, – озарение – лицезрение Божества, – несмотря на все наши грехи. А выше лицезрения Божества пока никто не поднимался. Даже Данте Алигьери, который познал все: и девятый круг ада под ногами, и девятое небо над головой.

После лекции Настя приехала домой. Возле парадных дверей топтался ее телефонный друг Миша. Настя ожидала его увидеть. Более того, она к этому готовилась с того самого ночного разговора, когда стало очевидно, что ее телефонный номер раскрыт. Бежать девушке было некуда, поэтому они быстро подружились.

Преисподняя подогревает себя двумя мощными источниками тепла. Один из них – половая любовь. Любовь царит на всех этажах духовного бытия, и ад в этом смысле не исключение, только здесь ее власть не всегда приводит к отрадным результатам. Вообще, если верить древним грекам, благочестиво подобравшим практически ко всем земным проявлениям любви порядка тридцати названий, любовь бывает разной. Это даже нам понятно. Непонятно лишь, почему так скудно с амурными словами в великом русском языке. Что мы имеем? Секс? Но это не по-русски... Жалость? («Он ее жалеет» порой еще встречается в глубинке, однако для большого города безнадежно устарело). Любовь платоническая? Но то, что под ней понимают сегодня, не имеет ничего общего, во-первых, с любовью, во-вторых, с Платоном. Что нам остается? Просто «любовь»? Да, просто она. Или «это», как еще говорят. Мы вынуждены тискать «это» во все щели от рая до ада. Так вот, неугасимый фитилек «этого самого», что распаляет сладострастие смертных, в преисподней жаден и свиреп. Ибо в аду речь всегда идет о так называемой несчастной любви, о таком проявлении «этого», которое в принципе не предназначено для счастья и во все века использовалось промыслом в качестве гильотины и средства устрашения духа и плоти. Рай принадлежит любви божественной, светлой и безличной, а потому непохотливой, прохладной, радостной. Ад – любви плотской и горячей. «Это» в аду настолько же горячо, насколько холодно там, где нас посадили жить. Горячая любовь плавит лед, железо, кожу и кости, лишь бы тело не окоченело и не заснуло в заледеневшей речке Коцит. В противном случае, все бы передохли – кто бы тогда жил в преисподней? Меж адом и раем философствующий грек, вероятно, и поставил градусник со шкалой в тридцать делений, проименовав тот или иной вид «этого». Но к счастью, божественное иногда так приятно мешается с плотским, что «это» уже становится неделимым.

Второй источник тепла – дружба. Не в пример безнадежной любви, в дружбе многое зависит от личного волеизъявления. И еще от субординации. Если жаждать "этого", то есть чужого тела допустимо с любой ступени социального бытия и с любым процентом взаимности (вплоть до нуля), то в дружбе все обстоит куда демократичнее: как только один друг взлетает ступенькой выше своего приятеля, так сразу становится объектом лютой зависти, если не враждебности, со стороны не взлетевшего приятеля. Отношения трещат по швам и хорошо, если друзья не с превращаются во врагов, а просто расходятся с миром по своим ступеням и новым друзьям.

Без "этой" плотской любви и дружбы человек в аду не приживается. Он околевает и в один прекрасный момент засыпает вечным сном.

Также в преисподней существует замечательная возможность, позволяющая совместить оба удовольствия и погреться на двух угольках разом, – это "друг девы".

Убрав с дороги Полицая, социальная и духовная ступень развития которого явно диссонировала с его собственной, Миня, этот душевный парень с человечными глазами, обрел себе подругу. Хорошую, симпатичную девушку Настю.

Хватило нескольких дней, чтобы "это" произошло.

Природа избирает иных душевных парней на роль друга девы, – вечную роль, воспетую в "Белых ночах" и многих сентиментальных творениях.

Дева входит в жизнь друга легко и без комплексов. Без напряга, как любит говорить дева. Нет, она не хватает жертву за жабры на первом свидании. Поначалу даже дело обстоит так, что жертва искренне игнорирует деву, держит ее за дурочку, пусть соблазнительную, юную, но все же такую несмышленую, что… спереть, а потом потерять сумму в пятнадцать тысяч рублей для нее – веселое приключение. Однако совершенно неожиданно...

О, Мадонна, что ты делаешь?!!

... друг девы замечает, как его тело увивают невидимые мягкие щупальца, как лихорадит сердечко, а в животе воцаряется пьянительная, сладостная пустота. В сей предпоследний миг бытия, минут этак за десять до приговора и официального утверждения на должность друга девы, еще не подозревая, по каким скользким рельсам помчится дальнейшая судьба, еще полагая в деве дурочку, еще непохотливо и наивно, он, обреченный на дружбу с девой бедолага, вдруг забывает о сумме в пятнадцать тысяч рублей и становится нечаянным свидетелем небольшой сценки, может быть, этюда с ее участием, что переполняет кубок страстей, о котором он не ведал, и производит ошеломляющее потрясение духа и плоти.

О, Мадонна!

Потрясение производится незначительной мелочью, однако подготовленный, насквозь пропитанный сексуальным желанием организм друга, созерцая ту мелочь, переполняется языческим восторгом. Например, он видит участки тела, длинною сантиметров пять, не более, на ногах девушки, образовавшиеся между ее белыми носками и джинсами, едва она села вполоборота к своему будущему другу и закинула ногу на ногу. И пусть у нее идеальные ножки в целом, пусть даже он видел до этого миллион идеальных ножек вплоть до самых интимных мест, нечаянная прелесть обнаженных пяти сантиметров внезапно вызывает сладостный рефлекс в переполненном кубке подсознания, а прозрачные, легкие щупальца повязывают друга со всех сторон, не позволяя ни уйти, ни разорваться на месте. Таковы симптомы болезни, называющейся "дружба с девой": начало привязанности к телу, без которого ты скоро откажешься считать себя полноценным существом, но которое держит твое собственное тело за душевный кус жира, не более.

О, Мадонна...

Словно не замечая прикованного к ней безумного взгляда друга, Мадонна грациозно и воздушно приподнимается с места – за этюдом следует роковая сценка – и идет вершить очередную мелочь своей жизни, скажем, открывает окно... Нет, нет, она не идет, она творит богослужение, эта нимфа с неуловимым пухом над верхней губой, она переливается тончайшими ароматами радуги, она парит в первозданном танце юной природы, когда телодвижения были далеки от старческой бутафории балета, когда жест был плотью, плоть была духом, а дух был культом. Едва изогнув в талии тело, она вытягивает вперед руку, отрывает от земли ногу, взлетает и, стоя на цыпочках второй ноги, открывает защелку.

Все! Форточка открыта!

Блажен, кто ничего не понял.

Бедный Мишка, ему предстояло вновь вернуться к азам искусства дружбы с девой, поскольку предыдущего опыта он не помнил, как не помнил своего армейского друга Вадика Романова, на которого целый год работал закупщиком пяти торговых ларьков, и той Насти, которая была год назад перекуплена его работодателем. Он-то как никто понимал, какая мощь заколдована в пятисантиметровых отрезках тела между носками и штанами девы, нечаянно обнаженными на ее ногах, и о чем говорит Па-де-де открытой форточки.

А Мадонна делала вид, что не поняла. Да ей было и не обязательно. Тот, кто прекрасен, не должен видеть своей красоты. Для красоты необходим парень, для души – друг. Телу – телово, душе – душевного. Тело друга дева воспринимает постольку поскольку. Изысканная трапеза девы – обнаженная, страстная, любезно предоставленная душа друга. Ее тело принадлежит парню. Друга она содержит на жалкой кашке своей души, подпитывает его интеллектуальными прениями о Данте Алигьери, духовном и вечном.