Текст книги "Русская жизнь. Коммерция (август 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Постскриптум на рельсах

С какой стороны ни взгляни, барахолка – дело богоугодное. Старушка заработает на вкусный хлеб, продав фарфоровую супницу, а искатель советского посудного ширпотреба пополнит свою коллекцию. Студент найдет сковородку и занавески в общагу, а театральный художник по костюмам – фуражку и защитного цвета флягу для реквизита. Ненужная, десятилетия пролежавшая на антресолях вещь продолжит свою жизнь. Беда одна: в помойку превращается сама барахолка.

В большинстве европейских столиц – по нескольку блошиных рынков, и они, как правило, в центре. Это настоящие городские достопримечательности – ими хвастаются путеводители, гордятся горожане. Побывать в Лондоне и не посетить Портобелло решительно невозможно. Римский Порто-Портезе, парижский Ванв – средоточия материальной истории и демократической вещественной современности. В Москве нет ничего такого, кроме Измайловского вернисажа, да и тот специализируется на китче для интуристов; собственно барахолка там на периферии. Три года назад в мэрии попытались заговорить о создании блошиного рынка в каждом из округов («социальный проект»!) – восстал санэпиднадзор. Все как бы понятно: бомжи, нечистоты, – да и собственно контингент, эта голая нищета какой префектуре приятна? Но главное все-таки в другом: для блошиного рынка – этого совершенно бесприбыльного торгового предприятия – нужна земля, а овес нынче дорог. Всяко лучше на любом свободном клочке выстроить хоть крохотный, но торговый центр, нежели пустить туда пенсионеров с их нафталиновым барахлом.

– Постскриптум! – кричат нам.

Оборачиваемся.

– Девушка из Америки снимала квартиру, съехала да оставила. – На рельсе стоят перечница в виде буквы P (pepper) и солонка S (salt). – Постскриптум оставила… Возьмете?

Но нам интересны кепки, которыми торгует старушка напротив. Они выглядят совсем новыми.

– Они и есть новые, сама сшила. У меня старый «Зингер», я мастер, с двенадцати лет работаю. Панамка – двадцать, кепка – пятьдесят.

Раиса Аркадьевна на Марке зарабатывает на глазную операцию.

– Последний пик моды! – горячо убеждает она.

В жанре «носить нельзя помиловать».

Ей нужно 20 тысяч рублей. Уже заработала 2700.

Покупаем у нее «последний пик».

Теперь на операцию Раисе Аркадьевне не хватает всего 17 250 рублей.

Цены на платформе Марк

Колготки нейлоновые, б/у или новые, без упаковки – от 3 рублей за пару

Трусы – 10 рублей

Брюки – 50-200 рублей

Пластинки – в основном по 50 рублей

Значки СССР – 5-20 рублей

Стаканчики, рюмки – 5-10 рублей

Утятницы-гусятницы – 50-120 рублей

Пиджак кожаный б/у – 100-250 рублей

Тюль – 10 рублей за метр

Ботинки – от 50 до 250 рублей

Тарелки – 5-10 рублей

Сумки кожаные старые – 50 рублей

Проезд с Савеловского вокзала на электричке. Рынок работает по субботам и воскресеньям в первой половине дня, приблизительно с 6.00 до 14.00.

Анастасия Чеховская
Большое кочевье

Жизнь и смерть обманутых дольщиков

Дом – базовая ценность любой идеологии: либеральной, националистической, коммунистической. «Свобода – Частная собственность – Закон», или «Родина – Вера – Порядок», или «Справедливость – Равенство – Братство» – все эти триады покоятся на Доме. Без Дома не складывается порядок вещей, без Дома он рушится.

Государство может быть демократическим или не слишком, мягким, жестким, даже авторитарным: обывателю на это, как правило, наплевать. Только самые оголтелые граждане жаждут радикального переустройства. Остальные живут в том государстве, которое Бог послал. Хорошо, когда власть уважают, нормально, коли с ней считаются, но если лишь терпят, то и ладушки. Однако даже самая тухлая идиллия имеет свой предел. Он вообще-то прост. Государство гарантирует порядок вещей, иначе оно не нужно. Если дом, который вы купили, вдруг испаряется, то вслед за ним пусть испарится государство, туда ему и дорога.

Зябкая хрущоба, друг у друга на головах, семеро по лавкам – стыдоба и проклятие, так жить нельзя. Сейчас они вспоминают это, как райский сад: свое. Своя постель, своя кухня, свои стены. Они продали эти ульи, добавили все до копейки сбережения, влезли в долги – и отдали деньги хорошей, проверенной (лицензия, регистрация, все честь по чести) фирме, возводившей такие красивые, основательные, такие современные дома. Дома можно было потрогать, квартиру – посмотреть: простор и свет, широкое дыхание, пластиковые окна. Расставшись с недвижимостью, они расстались и со старой жизнью – впереди их ждала только радость.

Но вскоре они узнали, что заплатили совсем не хозяину, что купили не достроенную, но чужую квартиру, уже проданную застройщиком, и часто выходило – проданную неоднократно. Две, три, четыре семьи на одну квартиру: успел тот, кто купил первым, прочие же за свои деньги стали беженцами в родном городе. Бомжами. Бездомными. Если в поезде два билета на одну полку, это можно перетерпеть – но жизнь несколько длиннее рейса. Как они выживают после катастрофы? И выживают ли?

«Справка по трагическим ситуациям»

Сегодня в судах общей юрисдикции находятся 262 дела ульяновских дольщиков. 995 семей пострадали на сумму 561 501 706 рублей. Подавляющее большинство – соинвесторы ООО «Капитальное строительство». Скоропостижно умерли семь дольщиков, еще двести стали инвалидами (онкология, сердечно-сосудистые заболевания). Естественная убыль? Только причины ее неестественны.

Многих отвозили в больницы сразу после судов или знакомства с «двойниками», «тройниками» и прочими астральными гражданами, которым руководство ООО «Капитальное строительство» выдавало контракты на покупку чужих квартир.

– Я боюсь идти к онкологу, – говорит дольщица «Капстроя» Назия Г. – Боюсь подтверждения диагноза. Боюсь сказать мужу, что мы не въедем в новую квартиру. Жилье получат те, кого по документам вписали первыми владельцами, а мы вторые. Муж ходит к стройке, ищет глазами как будто бы родные окна. Все мечтает, что хоть на старости лет поживет в нормальном доме. Он старый человек. Если скажу правду, вряд ли переживет.

Карандаш бежит вдоль списка фамилий. Вот Людмила Г. Решила разъехаться с сыном, потеряла все. Летом живет на даче, а зимой скитается по подругам, сын уехал в Москву, с матерью почти не общается. Видимо, не смог простить. Семья Полуэктовых: муж и жена, проработав на заводе 25 лет, взяли кредит в Сбербанке и продали квартиру. Руководство «Капстроя» вписало их в квартиру, принадлежащую другим, суд в праве собственности отказал. В ближайшие десять лет семья должна горбатиться без отпусков и выходных, чтобы погасить банковский кредит.

Владимира, его жену и детей обманула дочь директора «Сантехстроя» Илона Старцева. Горбылевы до сих пор клянут день, когда зашли в офис и спросили улыбчивую девушку, с кем можно поговорить насчет покупки трехкомнатной. Девушка изготовила и вручила потерпевшим поддельный приходно-кассовый ордер, справку об оплате, квитанцию и договор. Горбылевы продали двухкомнатную и стали ждать, когда въедут на свои законные 62 квадратных метра, а Илона, получив 360 тысяч рублей, уехала в Москву. Устроилась работать в банк. 21 июня суд приговорил Илону к 3 годам и 6 месяцам колонии за мошенничество в крупном размере. Ее отец Сергей Старцев в 2005 году был осужден на пять лет, но, как сообщают дольщики, его скоро выпустят за примерное поведение.

– Будем ждать, – говорят они. – Может быть, хоть какие-то копейки нам вернут. Другой надежды нет.

Читаю «Справку по трагическим ситуациям по дому на ул. Рябикова», предоставленную в областную администрацию и еще ряд инстанций. Строители-аферисты оставили без крова детей. Самая уникальная – семья Егоровых: двое взрослых, шесть малышей. Люди скромные, верующие, трудолюбивые, ютились в однокомнатной. Потеряли все. Силами местных властей и пожертвованиями бизнесменов Егоровы получили трехкомнатную квартиру. Это больше того, о чем они мечтали. Но гораздо меньше того, что нужно всем остальным.

– Знаете, вообще у меня были другие планы на эту жизнь: отучиться в вузе, найти работу, детей растить, – говорит заместитель председателя комитета обманутых дольщиков Надия Брюханова.

В пять лет ее сын Артем упал с лестницы. Сложная операция, долгое выздоровление, мальчик заикался, с трудом возвращался к нормальной жизни. Врачи сказали: «Есть шанс, что снимут инвалидность, только создайте ребенку благоприятные условия». За полгода до сдачи жилого дома Надя продала свою однокомнатную, внесла недостающую сумму в «Капстрой» и переехала к друзьям. С тех пор прошло три года. Они скитаются по знакомым, перетаскивая с квартиры на квартиру фортепиано для маленького Артема. Учебу в университете Брюхановой пришлось оставить – все время занимает работа в ассоциации обманутых дольщиков.

Надю сложно назвать студентом-недоучкой. Она давно освоила лукавую науку составлять официальные бумаги, писать запросы, проводить пикеты, прорываться в министерство на прием. Она помнит наизусть статьи гражданского и уголовного кодекса, даты судебных дел, держит в голове динамику цен на недвижимость за последние четыре года и может проконсультировать по репутациям строительных фирм города. Надя – оптимистка до мозга костей. Такие, как она, не сдаются, если существует хоть малейший шанс на победу. Но и она боится, что ее сил не хватит.

Тихое умирание

Звоню дольщику Казберову.

– Здравствуйте, можно ли услышать Александра Ивановича? Как умер?

Был очень бодрым человеком. Все надеялся, что «эта катавасия» скоро разрешится, местные власти попросят деньги у Москвы, обманутым найдут жилье, и он еще отпразднует новоселье. Рак. Сгорел за два месяца.

Дольщик Александр Агафонов, 1949 года рождения, умер от острой сердечной недостаточности.

Его ровесник Яницкий В. Н. – от инсульта.

Все три семьи очень похожи: крепкие, дружные, средний класс, специалисты советской еще закалки. Именно для таких людей унизительный поход в офис строительной фирмы, судебное слушание или встречи с коллегами по несчастью чаще всего заканчиваются «скорой помощью». Еще сложнее справиться с чувством вины перед близкими. Как жить, когда нет денег, нет угла, когда некому пожаловаться? Как смотреть в глаза детям и маленьким внукам, которые пока не понимают, что остались без дома?

Дольщики, извиняясь за цинизм, говорят, что эти три смерти – тихие, «обыденные». Это же всего лишь, Господи прости, очередь на выбывание из списка обманутых дольщиков. Из «громких» смертей вспоминают две: убийство предпринимателя Раиса Каюмова и смерть голодавшего дольщика Игоря Восевого. Каюмов вложил деньги в тот же «Капстрой», но не в квартиру, а в строительство торговых площадей, и одним из первых, почувствовав неладное, обратился в следственное управление. Тело Каюмова обнаружили 5 декабря 2005 года на окраине города.

А вот 38– летний офицер Игорь Восевой, приезжий из Пскова. Семья Восевых решила перебраться в Ульяновск поближе к родне: продали псковское жилье и вложили полтора миллиона рублей в строительство нового дома. И, как и прочие, остались без жилья и без денег. Игорь, офицер, выполнявший спецоперации в Сомали и Афганистане, награжденный правительственными наградами, умер через несколько дней после голодовки от сердечного приступа. Теперь вдова Любовь Восевая должна в одиночку поднимать двоих детей и оплачивать съемную квартиру. У вдовы нет ни времени, ни сил, ни денег, чтобы ходить по судам. Усталость и смирение -удел самых беззащитных.

Дольщики признаются, что обычному человеку трудно понять их отчаяние. Когда приличные, стеснительные, интеллигентные люди должны мыкаться по чужим квартирам, стыдливо упрашивая хозяйку повременить с оплатой. А тут еще родственники начинают смотреть чужими глазами – и выясняется вдруг, что надо платить родной тетке за регистрацию тысячу рублей в месяц. Средняя зарплата по области – семь с небольшим тысяч рублей, а аренда самой непритязательной однокомнатной – от трех до пяти тысяч в месяц.

– Мы не верим обещаниям, – раздаются голоса на собрании ассоциации. – Мы все стоим в очереди на выбывание. Квартиру? Ясное дело, дадут нам квартиру – три государственных метра за железной оградкой.

Шутка про тесную однокомнатную без окон, но с палисадником – фольклор дольщиков. Черный юмор и безысходность, с одной стороны. А с другой – раз шутят, значит, надеются.

Мировое началось во мгле кочевье

Голодовки, смерти, слезы, истерики, болезни, массовое отчаяние – все лбом об стену. Масса сил ушла только на то, чтобы добиться возбуждения уголовного дела. Их два года не хотели признавать пострадавшими. Читаю документы – уведомления за подписью и. о. начальника УБЭП УВД Ульяновской области. «Уведомляю Вас в том, что по окончании проверки фактов, указанных в Вашем заявлении о неправомерных действиях руководителей ООО «Капитальное строительство», вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по основанию, предусмотренному п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК РФ за отсутствием состава преступления». Один документ датирован 15.04.2005. Второй – 22.08.2005. Были и другие запросы, на которые служба экономической безопасности отвечала стандартно: отсутствие в деянии руководителей «Капстроя» состава преступления. И только благодаря одной особенно упорной дольщице и опытному адвокату, собравшему все документы, уголовное дело стало раскручиваться. В 2006 году заявления дольщиков начали приобщать к одному уголовному делу.

Так длится их жизнь – внутри замкнутого треугольника. С одной стороны, беспредельщики – фирма-застройщик. С другой – горстка запаниковавших товарищей, правдами и неправдами пытающихся решить квартирный вопрос. С третьей – молох беспощадной, нерассуждающей бюрократии. Внутри этого периметра бьются живые люди с чадами и домочадцами – «сами виноваты», «лохи», «думать надо было». Как странно, непостижимо устроена действительность: они, крепкие мирные обыватели, отдавшие последнее за то, чтобы построить Дом, укрепить корни, по чужой злой воле становятся – на годы или на всю жизнь? – именно что людьми без корней, кочевниками, перекати-полем, странниками и путниками. Эта страшная ломка, эта практика всестороннего унижения не пройдет просто так: какая-то новая генерация рождается сейчас в стране, среди ветоши и рухляди съемных углов или при поиске очередного ночлега. И болезненный мальчик, за которым путешествует старое пианино, и девочки, в одночасье потерявшие сначала крышу над головой, а потом молодого, крепкого отца, и юные вдовы, и все осиротевшие семьи – они обретают сейчас особенно жестокое знание о законе, справедливости и стоимости человеческой жизни. Их много по всей стране – сотни тысяч. Стабилизация продолжается.

Ульяновск

Двойник двойника

Обманутые дольщики стараются рассказывать свои истории весело, но изредка сбиваются на нервный смех.

– А помните, помните, как директор у меня контракт порвал? Потом изображал по телефону, что с инженером разговаривает, а сам украдкой телефон из розетки выдернул…

– Помните, как он передо мной изворачивался? Мол, менеджеры ошиблись и случайно вписали в чужую квартиру. А потом предложил другое жилье, двумя этажами выше. А я пришла домой, посмотрела по шахматке (подробный план дома), а это тамбур с мусоропроводом.

Жизнь дольщиков – сама по себе эпопея. Захват шикарного офиса фирмы – боевик. История голодовки и гибель Игоря Восевого – трагедия. История о сотруднике генерального директора, который предлагал обманутым подать в суд на своего хозяина и даже находил им тайком хорошего юриста, – то ли плутовской роман, то ли песнь о Робине Гуде. А еще каждый дольщик готов рассказать детектив – как по газетам объявлений отслеживал информацию о продаже своей квартиры.

Как искал двойника, как звонил в чужую дверь и, смущаясь, говорил:

«Я вообще-то не совсем по объявлению. Вот документы, я тоже хозяин». И тут же в квартире наступала испуганная тишина, только слышно было, как на кухне падает чайное блюдце… Но что творилось с людьми, когда к ним в гости начинали ходить не только двойники, но и двойники двойников, а потом – двойники в третьей степени, и все претендовали на виртуальные квадратные метры. «Простите, а вы двойник какого двойника? Того, который мой двойник, или того, который появился, когда двойник моего двойника попытался продать квартиру?»

Отношения с «напарниками» у дольщиков разные. Говорят, что в недостроенном доме на улице Рябикова братья по несчастью дружат, ходят друг к другу в гости, даже на дни рождения приглашают.

«А что нам делить? Мы в одной калоше». В другом доме ни одно собрание не обходится без взаимных обид и претензий на первоочередное владение квартирой. В третьем порядок и дисциплина: старшая по дому – серьезная, волевая женщина («У них военный матриархат»).

Семьи Колосовых и Колесниковых – тоже двойники. В каждой строительная афера отозвалась смертью главы семьи. Первым в 2005 году умер Владимир Николаевич Колесников: 55 лет, сердце. Двумя годами позже Анатолий Сергеевич Колосов: 56 лет, инсульт. Два дольщика – тоже из разряда «естественно выбывших». Так две семьи, не подозревавшие ранее друг о друге, стали в каком-то смысле близкими людьми – родственниками по несчастью, поддерживающими друг друга. Все понимают: между первым и вторым владельцем – очень тонкая грань.

* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин
Победа вне игры

В России до сих пор не знают, чем кончилась чеченская война

В российских СМИ регулярно высказывается мысль о том, что нам надо готовиться к третьей чеченской войне (подразумевается, что противником в ней станут нынешние союзники – кадыровцы). Справедливость этой мысли неочевидна, хотя и априорно отрицать ее нельзя. Однако следует заметить, что из этой мысли вытекает другая: вторая чеченская война закончена. И она выиграна Россией, что можно считать почти чудом.

Отзываться о действиях российской армии в чеченской войне положительно считается признаком дурного тона и глупости одновременно. Грязная коммерческая война, которую наши войска провели ужасно и с военной, и с моральной точки зрения. Эти штампы устоялись до полной железобетонности, пробить их практически невозможно.

Чеченским войнам (особенно, конечно, первой) не повезло в том смысле, что они стали первыми в нашей истории, которые можно было смотреть по телевизору. При этом первая чеченская пришлась на период беспрецедентной независимости СМИ от Кремля и столь же беспрецедентного уровня демократии (в смысле реальной зависимости власти от мнения избирателей). Как показывает зарубежный опыт, очень сложно совмещать войну с избирательным процессом, а журналистам, мягко говоря, не всегда хватает ума и ответственности для того, чтобы освещать ситуацию объективно.

К указанным факторам добавилось начавшееся еще в советское время общероссийское помешательство на нефтяной теме. Тот факт, что в Чечне есть немного нефти (примерно 1% российских запасов), снял для нашей «образованщины» все сомнения в том, что война велась за нефть, причем к нефти рвалась российская сторона (никак не могла прожить без этого процента). Да еще и нефтепровод Баку-Новороссийск должен был проходить через Чечню, после этого сомнения вообще становятся излишними. Правда, труба еще в 90-е была пущена в обход Чечни, а заполнять ее было нечем тогда, нечем и сейчас, но кого это волнует? Почему не случилась война в Татарстане, где нефти и труб гораздо больше, чем в Чечне, да и национальная специфика наличествует? Всякая война имеет ту или иную экономическую подоплеку. Почему чеченская война более коммерческая, чем любая другая, никто никогда и не пытался объяснить. Либо надо говорить о неприемлемости войн вообще (правда, здесь основным аргументом все-таки должен быть гуманитарный, а не экономический), либо чеченская война ничем не хуже других войн.

Что касается того, как воевали и как вели себя в Чечне наши войска, могу утверждать: и по тупости и бездарности командования, и по небезупречности поведения личного состава Великая Отечественная ничем не уступит обеим чеченским войнам. В ней были такие эпизоды и в таких количествах, что лучше уж замолчать эту тему. Что, однако, не отменяет священности Великой Отечественной, которую ей придали массовый героизм военнослужащих (да и множества гражданских лиц) и абсолютная инфернальность противника.

С противником у нас и в Чечне было нормально. По степени варварства боевики достойные конкуренты гитлеровцам. При этом и глобальность их замаха постепенно сравнялась с гитлеровской. Начинали они с вполне традиционного сепаратизма, за пределы Чечни не выходившего. Однако «независимая Ичкерия» очень быстро стала частью глобального исламского проекта в ваххабитском варианте. Вариант этот оказался настолько диким и неприемлемым, что оттолкнул от себя значительную часть тех боевиков, которые поначалу воевали против России за чеченскую независимость. Посмотрев на то, во что выливается эта независимость, они решили, что лучше Москва, чем Эр-Рияд. Соответственно, война была оправданна с любой точки зрения – и с формально-юридической (защита территориальной целостности страны), и с морально-политической (абсолютная неприемлемость противника). Это относится и к первой войне, а вторая к тому же стала отражением прямой агрессии.

Что до героизма, для российских военнослужащих (исключая, разумеется, предателей) вся эта война была сплошным героическим актом. Как минимум потому, что никогда нашей армии не приходилось воевать в атмосфере такого сильнейшего антиармейского морального террора, как в первую чеченскую (до конца этот фактор не исчез и во вторую чеченскую, но все же его значимость резко снизилась). Собственные СМИ превратили военных во врагов и варваров или, в «лучшем» случае, в жертв политики «преступного режима». Поскольку на любой войне важнейшим фактором является моральный, воевать в таких условиях практически невозможно.

Конечно, наша армия не первой попала в подобную ситуацию, просто мы никогда не учимся на чужих ошибках, да и на своих довольно редко.

Исторический опыт показывает, что очень трудно бороться с партизанами, если тех поддерживает значительная часть местного населения или зарубежные силы. Совсем сложно становится, если действуют оба эти фактора одновременно. А если при этом партизаны принципиально не считаются с собственными потерями и не придерживаются никаких писаных и неписаных правил ведения войны, единственной эффективной формой борьбы с ними становится геноцид или, в крайнем случае, массовая депортация или интернирование населения в концлагеря. На такое способен далеко не каждый авторитарный режим, а режим демократический не способен в принципе. В стране, ведущей противопартизанскую войну, начинается психологический слом, охватывающий и население, и власть, и армию. Так было с французами в Алжире, с американцами во Вьетнаме, а теперь и в Ираке. СССР отчасти встретился с этим явлением на заключительном этапе афганской войны. Но в полном масштабе российские военнослужащие испытали на себе все прелести ведения противопартизанской войны в условиях свободы СМИ только в середине 90-х.

Противопартизанскую войну сложно выиграть даже недемократическим режимам, которых не волнует мнение СМИ и электората. СССР выиграл войны в Литве и на Западной Украине в конце 40-х – начале 50-х, однако, как показали события конца 80-х, те победы были пирровыми. В конце 50-х – начале 60-х англичане совершенно варварскими методами выиграли противопартизанские войны в Малайе и Кении, однако практически сразу после этого предоставили независимость обеим странам. Правительственные войска Анголы после почти 30-летней борьбы разгромили-таки группировку УНИТА. В начале 90-х перуанские власти в тяжелейшей войне выиграли у маоистов из «Сендеро луминосо». С другой стороны, режимы Батисты на Кубе, Сомосы в Никарагуа, Менгисту Хайле Мариама в Эфиопии были свергнуты группировками, которые вели против этих режимов многолетнюю партизанскую войну.

Режимы же демократические проигрывают противопартизанскую войну всегда. Они могут выиграть на поле боя (французы в Алжире выиграли, американцы во Вьетнаме, по крайней мере, не проиграли), но ломаются из-за общественного мнения внутри собственных стран. Даже израильская армия, добивавшаяся выдающихся побед в войнах с арабами, сломалась на интифаде и войне с «Хезболлой». Общественное мнение на Западе сейчас устроено так, что слабый (каковым априорно считают партизанское формирование) всегда прав, возражения не рассматриваются. Любое поведение сильного (армии, ведущей противопартизанскую войну) считается заведомо преступным, любое действие слабого (партизан) – заведомо оправданным. Вот и наша армия не избежала участи сильного, то есть заведомо преступного.

Дополнительным моральным фактором для нашей армии в Чечне было то, что армия осталась советской, а воевать ее заставили за Россию. Это тоже сильно напрягало военных. Кроме того, были факторы более приземленные: безденежье, развал тылового снабжения, крайне низкий уровень боевой подготовки личного состава, некомпетентность большей части командования.

Надо сказать, что как раз эти факторы для российского воинства, увы, дело обычное. От Рюрика до наших дней так было не всегда, но очень часто. Однако наши военнослужащие сравнивали не с Рюриком, а с позднесоветским периодом, когда по крайней мере с деньгами дело обстояло довольно неплохо. Кроме того, раньше о катастрофическом положении в армии не говорили по телевизору. И в газетах не писали. Один раз начали писать – во время Первой мировой. И получили колоссальную катастрофу.

Ни к чему кроме катастрофы не могла привести и первая чеченская. Армия начала объективно очень тяжелую войну, будучи лишена нормального снабжения, боевой подготовки, разведки, компетентного командования, а собственная пресса объявила ее сборищем то ли преступников, то ли жертв, и в это поверила очень значительная часть населения. Соответственно, катастрофа была неизбежна. Она и случилась в Грозном в январе 95-го. Тем поразительнее, насколько быстро армия после этого выиграла. К лету 95-го боевики были загнаны в горы и практически разгромлены там, российские военнослужащие в этот период могли свободно ходить по Грозному без оружия. Увы, эту победу сначала не заметили, а потом украли.

Захват Басаевым Буденновска в июне 1995 года был жестом отчаяния, но политическое руководство страны этого не поняло. Оно решило, что это демонстрация силы. Кроме того, оно реально зависело тогда от мнения избирателей, поэтому хотело минимизировать жертвы. И капитулировало, что привело к обратному результату – увеличению количества жертв. Продолжение войны с чередованием приказов «вперед-стоп-вперед-стоп» стало издевательством над армией с гарантированным поражением в конце. Виновато в нем было исключительно политическое руководство страны, которое организовало эту игру в поддавки. Летом 1996 года нам был предоставлен еще один шанс выиграть. Для августовского захвата Грозного боевики использовали 100% имевшихся у них сил, их можно было уничтожить полностью, поскольку они собрались в одном месте (именно это и хотел осуществить генерал Пуликовский). Но Борис Николаевич, измученный выборами, готовился к шунтированию, а Александр Иванович (ныне покойный) увидел удачную возможность путем капитуляции поднять свой рейтинг для скорого, как ему в тот момент казалось, занятия президентского кресла.

За межвоенный период в «независимой Ичкерии» произошел раскол на традиционалистов-сепаратистов и радикалов-ваххабитов. При этом «борцы за свободу» продемонстрировали такие своеобразные нравы, что иллюзии по их поводу остались только у совершенно клинических правозащитников. Это несколько снизило прочеченский пафос СМИ, что явилось единственным положительным фактором. Отрицательных было гораздо больше.

В первой половине 90-х вооруженные силы хоть в микроскопических количествах, но получали вооружение и технику. Во второй половине 90-х этого не стало совсем (исключение составили РВСН, которые, увы, в чеченской кампании помочь ничем не могли), исчезла и боевая подготовка, в то время как боевики в военном плане существенно укрепились. Дефолт добил всех окончательно, катастрофически упал и без того невысокий уровень жизни военнослужащих. Образ армии в общественном мнении нисколько не улучшился. Кроме того, у армии был сильнейший комплекс поражения. Тем не менее в 1999 году она снова пошла воевать.

В современной истории, пожалуй, нет аналогов такого «переигрывания» войны всего через три года после окончания «предыдущей серии». Тут, конечно, радикалы-ваххабиты нам сильно помогли. Они чрезвычайно переоценили степень своего влияния на Северном Кавказе и, видимо, даже не рассматривали возможность сопротивления ни со стороны населения Дагестана, ни со стороны российской армии, когда начали в августе 1999 года вторжение в соседнюю республику.

Безусловно, Россию в тот момент спасли дагестанцы. Если бы они просто остались нейтрально-равнодушными (не говоря уж о варианте поддержки боевиков), ситуация мгновенно стала бы катастрофической. Но они оказали активное вооруженное сопротивление агрессии. В чем-то жители Дагестана, пусть и в гораздо меньших масштабах, повторили подвиг солдат и офицеров 41-го, которые своим сопротивлением показали, что краха не будет, а будет война. Дагестанцы дали остальным россиянам возможность понять, что мы стали жертвой агрессии, коей надо сопротивляться. Это кардинально изменило психологическое отношение к войне в обществе, что позволило армии воевать без оглядки.

Боевики совершили и вторую грубую ошибку. Они не осознали, что отношение россиян к войне изменилось, и ожидали их очередного слома, да еще и поддержки Запада. Поэтому они начали вести против российской армии классическую войну (армия против армии), пытаясь удерживать территорию. В такой войне они не имели шансов хотя бы из-за абсолютного превосходства ВС РФ в воздухе и подавляющего превосходства в наземной технике. Запад, в общем, не обманул ожидания ичкерийских вождей, но вот в российском обществе никакого слома не произошло. Это позволило государственному руководству игнорировать мнение Запада (как сказал в ноябре 1999 года в Стамбуле Борис Ельцин, «вы не имеете права критиковать Россию за Чечню»).

В итоге боевики понесли огромные потери. К марту 2000 года российские войска заняли всю территорию Чечни, после чего выяснилось, что у противника почти не осталось ресурсов для ведения полноценной партизанской войны. Такая война с атаками относительно больших бандгрупп на колонны и объекты федеральных сил длилась потом всего несколько месяцев, до осени 2000 года. После этого противник иссяк. Он перешел к войне диверсионно-террористическими методами, для которой много ресурсов не нужно и которая может идти десятилетиями. Тем не менее к сегодняшнему дню иссякла и она.