Текст книги "Крылатое племя"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Теперь у нас самолетов так много, что для всех не хватает аэродромов!

Противник несет колоссальные потери. Совинформбюро сообщает, что только за последние дни на земле

и в воздухе уничтожен 631 вражеский самолет. Мы это хорошо чувствуем. Стало свободнее летать.

Наступило наше полное господство в воздухе. Этим, например, объясняется снижение наших потерь. В

самом деле, за первые две недели наступательных боев корпус потерял 21 самолет, а в последующем, до

конца операции, потерь не имел.

13 июля позвонил генерал Ушаков, находящийся в танковых соединениях маршала Ротмистрова, и

попросил ударить по целям у Вильнюса, задерживающим наступление. А у нас нехватает бомб.

На аэродроме вижу транспортный самолет Ли-2. Он прилетел из Москвы за знатными пленными —

семью немецкими генералами. Приходит мысль: через экипаж попросить командира транспортной

дивизии генерала Грачева подбросить нам на своих самолетах бомб. И это был редкий случай, когда

транспортная [128] авиация обеспечивала боеприпасами бомбардировочную.

Передо мной фотоплан окрестностей Вильнюса. На нем отмечены цели. Удары по ним были

одновременными и настолько мощными, что сопротивление гарнизона значительно ослабло. 13 июля

Вильнюс был освобожден.

Каждый день приносит все более радостные вести. Советское информбюро сообщает: «Освобожден

Каунас! Советские войска подошли к границам Восточной Пруссии!» [129]

Н. Шмелев. Под крылом Будапешт

Ну и погодка! – проворчал лейтенант Орлов, перчаткой сбивая с унтов мокрый снег.

Все мы, сидевшие в землянке, полностью разделяли его недовольство погодой, но ворчливый тон и

кислое лицо так несоответствовали добродушному Петиному характеру, что трудно было удержаться от

улыбки.

...К концу шел 1944 год. Советские войска, стремительно наступая, изгоняли гитлеровцев из Венгрии.

После почти трехмесячных ожесточенных боев вражеский гарнизон в Будапеште был полностью

окружен. На окраинах города завязались уличные бои.

Наш аэродром располагался на берегу Дуная, южнее венгерской столицы, до которой оставалось рукой

подать. Все жили в ожидании реально ощутимой, с каждым днем приближающейся победы. И как

обидно было в это время наше бездействие, вызванное снегопадом.

Дверь снова открылась.

– Старший лейтенант Шмелев, срочно на кэпэ дивизии! – крикнул посыльный, не входя в землянку.

Что мог означать этот вызов? Погода явно нелетная: облачность 10 баллов, снег, видимость не более 300

метров.

На командном пункте меня ожидал командир дивизии генерал-майор авиации Белецкий.

– Товарищ старший лейтенант, – подавая мне руку, сказал он, – вам поручается необычное задание: разбросать над Будапештом листовки с ультиматумом советского командования о капитуляции гарнизона.

[130] Ведомого разрешаю подобрать по своему усмотрению. Имейте в виду, что в тот момент, когда вы

будете над городом, в расположение противника направятся две группы наших офицеров-парламентеров

для вручения ультиматума командованию окруженных вражеских войск. Поэтому во время полета на

провокации не поддаваться, оружие не применять.

Появиться над Будапештом! Я хорошо знал, что шансов вернуться обратно не очень много. Генерал это

тоже понимал, и взгляд его договаривал то, чего нельзя сказать по уставу: «Держись, браток! И

постарайся вернуться обратно...»

Возвратившись в землянку, я подозвал Орлова:

– Полетишь со мной.

Я знал, что в трудную минуту Петя не дрогнет. Этот умел ценить доверие. Он отлично понимал, что

участие в таком ответственном полете может быть поручено далеко не всякому.

– Давай уточним обстановку! – просто сказал он.

А обстановка складывалась явно не в нашу пользу. Во-первых, погода оставалась по-прежнему нелетной, и, во-вторых, у нас не было достаточных сведений о противовоздушной обороне Будапешта. Правда, при

снегопаде нам можно будет пройти над городом бреющим полетом, прямо над крышами домов. В этом

случае вражеские зенитчики не смогут вести огонь по нашим самолетам, особенно из установок на

крышах. Зато во время бреющего полета больше вероятности зацепиться за тросы аэростатов

заграждения или натолкнуться на высокие шпили больших зданий, которых в Будапеште достаточно. Но

надо рисковать, другого выхода нет.

Подготовить наши штурмовики Ил-2 к полету не долго. Бомбовые люки на этот раз «заряжены»

листовками.

У наших самолетов собрались друзья – летчики, техники, механики. Проводить нас пришли

представители Политуправления фронта, которые ночью привезли на аэродром листовки с текстом

ультиматума, а также товарищи – летчики-истребители из соседних частей. Начались напутствия, пожелания... [131]

Мы запускаем моторы. Туман. Видно меньше половины длины взлетной полосы, к тому же очень узкой.

На старте Орлов почти вплотную подрулил ко мне, занял место справа, и мы, будто связанные, пошли на

взлет.

Быстро вышли к руслу Дуная. Низкая облачность местами почти закрывает землю. Самолеты идут так, что берега реки выше их крыльев. Долетели до Чепеля – длинного, узкого острова, за ним показался

Будапешт.

Сделали небольшую горку и направились к центру города. Теперь смотри и смотри.

Вот неожиданно возникают силуэты двух башен с высокими шпилями, неотвратимо мчащиеся из белой

пелены нам навстречу. В какую-то долю секунды поставил самолет на крыло и успел проскочить между

шпилями. Орлов прошел правее.

Идем на максимальной скорости. Под нами проносятся едва различимые контуры кварталов.

Левобережная часть города напоминает Москву: концентрические кольца бульваров, улицы, сбегающиеся

к центру радиусами.

Зенитные средства противника молчат. Гитлеровцы, видимо, не предполагали, что в такую погоду

советские самолеты осмелятся появиться над городом.

Мы открыли бомболюки. И тут же за нами протянулись белые раструбы. Тысячи листовок, кружась в

воздухе, будто большие хлопья снега, медленно опускаются на улицы.

Развернувшись над Будапештом, снова повернули к Дунаю и по его руслу пошли к своему полевому

аэродрому. Посадка в туманной мгле оказалась труднее полета. Посадочной полосы совсем не видно.

Ракеты выглядели светлой точкой в этой серой мгле.

По радио я попросил:

– Поставьте ракетчиков вдоль полосы. Укажите ее направление.

Только после этого смогли сесть.

На аэродроме узнал трагическую новость о провокационном убийстве советских парламентеров.

Несмотря на это, наше командование не отдавало приказа о штурме города. Было сделано все для

сохранения столицы Венгрии от разрушения, для спасения [132] жизни ее граждан. Это был величайший

акт гуманности командования советских войск.

Мы с Орловым совершили еще четыре полета над Будапештом и опять сбрасывали листовки. После

каждого из них нас встречал командир дивизии. Когда 2 января необычное задание было полностью

выполнено, генерал сказал:

– Молодцы, ребята! Спасибо!

А на следующий день пришла телеграмма командующего 17-й воздушной армии: «За отличное

выполнение ответственного задания командования по разбрасыванию листовок над Будапештом в

сложных метеорологических условиях объявляю благодарность...»

В январе установилась наконец ясная погода. Большую активность начала проявлять авиация

противника, и на фронте шли непрерывные воздушные бои.

Один из этих дней для меня чуть не стал роковым. Мне было приказано группой в 18 Ил-2 под

прикрытием 24 истребителей нанести штурмовой удар по вражеской танковой колонне.

Вышли на цель. Стали пикировать на танки и автомашины.

Во время второго захода слышу по радио: «Товарищ командир, вы горите!»

Воздушный стрелок подтверждает, что из-под фюзеляжа идет густой черный дым.

Гореть в воздухе было не впервой, но мне всегда удавалось на большой скорости сбить пламя и спасти

машину. Поэтому сейчас я тоже особенно не встревожился, а передал командование группой

заместителю и с высоты 1300 метров бросил самолет в пикирование. Дым черным шлейфом потянулся за

нами. Вышел из пике лишь на высоте 30 – 50 метров. Но воздушный стрелок опять докладывает:

– Горим!

Оказывается, зенитный снаряд попал в масляный радиатор и поджег масло. А над масляным радиатором

находились бензиновые баки. Если огонь дойдет до них – взорвемся. Но теперь с парашютом не

прыгнешь: мала высота. Оставалось попробовать сесть на фюзеляж и покинуть горящий самолет. [133]

На скорости 160—180 километров в час самолет коснулся земли и заскользил, как на лыжах. Казалось, сама железнодорожная насыпь, которая находилась в полусотне метров впереди, неслась на машину.

Самолет, не в состоянии погасить скорость, с силой врезался в нее. От удара я потерял сознание. Когда

пришел в себя, увидел у борта кабины двух наших солдат. Один из них тряс меня за плечо и торопил:

– Товарищ летчик, бежим! Вон там, в овраге, фашисты.

Мы со стрелком как могли быстро вылезли из самолета и побежали в сторону наших траншей. Фашисты

стали обстреливать нас минометным и пулеметным огнем. Кругом рвались мины, свистели осколки и

пули.

И тогда над полем появились 11 штурмовиков и 24 истребителя. Оказывается, это Орлов по радио дал

команду:

– Все на помощь командиру!

Самолеты навалились на вражеские минометы и пулеметы так, что заставили тех приумолкнуть. И когда

вражеский огонь прекратился, мы без помех добрались до наших траншей.

Есть у поэта Твардовского прекрасные строки:

У летчиков наших такая порука,

Такое заветное правило есть:

Врага уничтожить большая заслуга,

Но друга спасти – это высшая честь!

У меня, не раз испытавшего силу беззаветной боевой дружбы, есть особые основания свято помнить эти

замечательные строчки...

* * *

Будапешт давно позади. Советская Армия вышла уже на подступы к Берлину. По всему видно: до конца

войны совсем недалеко.

Наш аэродром располагался близ деревни Орци, несколько севернее города Капошвар. Действуем по

скоплениям вражеских войск и техники. Сегодня тоже получили боевую задачу нанести штурмовой удар

по железнодорожному узлу. Разведка обнаружила там несколько воинских эшелонов. [134]

Скоро вылет. А пока, примостившись на ящике возле землянки, лейтенант Орлов заканчивает бритье.

Собственно говоря, в этом не было особой необходимости, так как борода пока не доставляет Пете

больших хлопот. Впрочем, втайне этим он как раз и огорчается: один из лучших летчиков части Орлов, как многие из молодежи, мечтает выглядеть солиднее.

– Не беспокоит? – шутливо спросил я.

– Я и сам могу кое-кого побеспокоить, – отшутился Петя, аккуратно укладывая бритвенный прибор.

– По самолетам! – вдруг прозвучала команда.

Большая группа наших штурмовиков под прикрытием истребителей точно вышла на цель. Построившись

в круг, ринулись штурмовать вражеские эшелоны.

Фашистские зенитчики открыли сильный огонь. Вокруг нас заклубились вспышки разрывов. В само лет

Орлова угодил снаряд. Повреждение давало летчику право спросить разрешения выйти из боя и под

прикрытием истребителей вернуться на аэродром.

– Как дела? – спросил я его по радио. – К себе дотянешь?

– А у меня еще бомбы есть! – услышал в ответ.

Лейтенант Орлов считал для себя железным законом бить врага, пока видят глаза, пока руки способны

управлять самолетом. Он уже повел свой Ил-2 в очередную атаку, когда второй снаряд пробил броню и

разорвался внутри. Самолет окутался черным дымом.

Все находившиеся поблизости с волнением ждали, что Петя выбросится с парашютом. А он ввел свой

горящий самолет в пикирование. Машина, как гигантская ракета, понеслась к вражеским эшелонам.

Черные клубы дыма, поднявшиеся над станцией, и сильный взрыв возвестили, что летчик Петр Иванович

Орлов нанес свой последний сокрушительный удар по врагу.

Это было 4 апреля 1945 года. Наш дорогой друг не дождался великого Дня Победы совсем немного. За

героизм, проявленный лейтенантом Орловым в боях за Родину, ему посмертно присвоено высокое звание

Героя Советского Союза. [135]

К. Гаранин. Прерванный рейс

8 января 1954 года наш самолет Ли-2 готовился к вылету. Правда, погода не благоприятствовала. Начался

сильный снегопад, и появилась опасность обледенения при нахождении в облаках. Но даже это не могло

омрачить нашего настроения. Еще накануне члены экипажа договорились совершить в Ленинграде

экскурсию по историческим местам. Благо расписанием предусмотрен там двенадцатичасовой отдых.

Помимо груза (выполнялся грузовой рейс), мы должны были принять на борт пять пассажиров, а поэтому

за тридцать минут до вылета я подрулил самолет к аэровокзалу.

Мы с Анатолием Калиничевым помогаем пассажирам разместиться в самолете. На первое кресло по

правому борту садится молодая симпатичная женщина. Она ежится и недовольным тоном спрашивает:

– Почему у вас холодно?

Я разъясняю, что самолет отопляется в воздухе. Когда взлетим, сразу станет тепло.

За женщиной занимает место мужчина лет тридцати в кителе офицера ВВС, но без погон. «Очевидно, наш брат – авиатор, демобилизованный», – подумал я. В руках бывшего офицера небольшой

чемоданчик.

Затем вошли еще двое солидных мужчин и, наконец, девушка лет семнадцати. Ее провожают родители —

отец моряк, капитан 2 ранга, и мать. Отец шутит, обращаясь к дочери:

– Я тебе говорил, что летчики будут молодые. С ними не пропадешь.

Девушка смущается, краснеет. Последние рукопожатия, поцелуи. [136]

Мы занимаем свои места в пилотской кабине, запускаем двигатели и поднимаемся в воздух. Быстро

скрылась за плотными облаками земля.

Сильный снегопад создает большие помехи радиоприему. Но хорошо, что благодаря стараниям

бортмеханика Тимофея Ромашкина самолет очищен от снега и, даже когда летим между плотными

слоями облаков, обледенения нет.

Тимофей установил наивыгоднейший режим наддува, отрегулировал работу винтов. Бортрадист Володя

Гладков уже успел взять три контрольных пеленга, наладил связь с диспетчером аэропорта Ленинграда.

Тимофей говорит мне, что перед вылетом он провозился с очисткой самолета и не успел раздать

пассажирам журналы. Попросил разрешения выйти в салон. Я разрешил вынести журналы.

Прошли поворотный пункт. Второй пилот Анатолий Калиничев записывает в бортжурнал пеленги и

время пролета поворотного пункта. Я наблюдаю за воздухом. В этом районе мы должны разойтись со

встречным самолетом, и по привычке хочется приветствовать его покачиванием крыльев.

Каждый занят своим делом. Никто из нас троих не заметил, как вернулся Тимофей, а вслед за ним, не дав

закрыть дверь, в кабину вошел тот самый, похожий на авиатора. Только слышим вдруг резкую команду:

– Руки вверх!

Оборачиваюсь: сзади стоит пассажир в кителе и направляет на нас пистолет.

– Руки вверх! Выключить рацию! Включить автопилот! – приказывает он.

В голове стремительно проносятся разные мысли. «Неужели враг? А может, это злая, необдуманная

шутка?»

Справа от человека в кителе появляется та женщина, с первого кресла, и тоже с пистолетом. Направляет

его в нашу сторону. Сомнений больше нет – это враги. Но что делать? Оружия у нас нет, ведь мы

мирные труженики воздушных дорог. Тем более, произошло все так неожиданно. [137]

Нужно выиграть время. Приходится поднять руки. Угнать самолет за границу мы, конечно, не дадим. На

этот счет решение уже принято. Я сумею его выполнить даже со связанными руками. Небольшое

движение ногой и стоп-краны будут подняты, двигатели заглохнут. Правда, внизу лес и мало шансов

спасти самолет.

Калиничев спрашивает вполголоса:

– Командир, что делать?

– Пока смотри! Выждем подходящий момент и бросимся на него.

– Молчать! – кричит «авиатор».

Пока что мы с Толей предпринять ничего не можем. Враг далеко, и нам неудобно выбраться из кресел, к

тому же мешают меховые куртки, которые мы еще не успели снять. В лучшем положении для броска

находятся Володя и Тимофей, но на них в упор смотрят два пистолета.

Мы выжидаем, а диверсант взял пистолет у женщины, Володе приказал повернуться спиной.

Соучастница достала шнур, напоминающий парашютные стропы, и стала связывать ему руки.

Теперь Тимофей может, выбрав минуту, броситься на мужчину. Это он понимает и зорко следит за всеми

движениями врага. И не только за движениями, а и за взглядом. Конечно, Тимофею понятно, что, напав

первым, он примет на себя огонь.

Все напряжены, в том числе и диверсант. Вот он перевел взгляд на Володю, чтобы посмотреть, как идут

дела у соучастницы. Этого достаточно. Ромашкин бросается вперед. Женщина от удара падает, а

мужчина, отскочив назад, стреляет из обоих пистолетов. Тимофею обожгло шею, висок, бок. Он

медленно оседает на пол. Но на какое-то мгновение наш друг отвлек внимание «авиатора» на себя, и

этого нам достаточно. Мы с Анатолием бросаемся на мужчину. Один пистолет, выбитый из его рук, отлетает в сторону. Анатолий схватил другой, а я стал заламывать диверсанту руку. И тут почувствовал, как дуло пистолета уперлось мне в бок. «Это смерть!» – проносится в мозгу. Обидно умирать, когда

схватка почти выиграна. К счастью, выстрела нет. Видно с пистолетом что-то случилось. [138]

Володя участия в борьбе не принимает, он не может развязать себе руки. А женщина подозрительно

ворочается, начинает подниматься. В руках у нее блеснул финский нож. Чтобы предупредить

неожиданный удар нам в спину, Володя рванул шнур и, сорвав часть кожи, освободил руки. Всего

несколько секунд потребовалось ему, чтобы обезоружить женщину. Теперь приготовленными для нас

веревками, он стал связывать диверсантку.

А наши пассажиры спокойно сидят на своих местах. Они и не подозревают, что рядом, в кабине пилотов, разыгрывается кровавая драма.

Схватка подходит к концу. Противник понял, что борьбу проиграл. Общими усилиями мы с Анатолием

вырвали второй пистолет, свалили диверсанта на пол.

Теперь надо помочь Ромашкину. Он потерял много крови. Осторожно приподняли его и усадили на

кресло, стали перевязывать раны.

Я занял свое пилотское кресло. До Ленинграда еще далеко, а Тимофею нужна немедленная помощь.

Принимаю решение прервать рейс и вернуться на базу. Выключаю автопилот, беру курс на свой

аэродром. Впервые возвращаемся, не выполнив задания.

Начинаю снижение. Докладываю по радио о случившемся. Прошу вызвать скорую помощь и обеспечить

мне безопасный подход к аэродрому. На земле приняли соответствующие меры. И вот мы приземляемся

на том же летном поле, которое покинули всего 42 минуты назад. Медицинские работники бережно

переносят Тимофея в санитарную машину. Диверсантов передаем работникам органов МГБ.

Так закончился наш прерванный рейс и последний полет бортмеханика Тимофея Терентьевича

Ромашкина. Врачи не смогли спасти его, и на следующий день он скончался. Он пожертвовал своей

жизнью и спас наши. За этот геройский подвиг Президиум Верховного Совета СССР посмертно

присвоил ему звание Героя Советского Союза. [139]

А. Якимов. На могучих крыльях

Когда рабочие, инженеры и конструкторы, возглавляемые академиком Андреем Николаевичем

Туполевым, создавали самый большой и быстроходный в мире турбовинтовой пассажирский лайнер ТУ-

114, вместе с ними трудился и наш летный экипаж. Члены экипажа буквально не отходили от самолета, принимали участие в доводке кабины пилотов, размещении навигационного оборудования, аппаратуры и

приборов.

И вот настал волнующий день, когда под громкое "ура" тягачи вытащили огромную машину из

заводского цеха на аэродром. А еще через несколько дней ТУ-114 был уже в воздухе, в первом полете.

Затем полеты стали регулярными. Мы поднимались в воздух днем и ночью в любых метеорологических

условиях. В течение года напряженной испытательной работы все больше убеждались в прекрасных

летных качествах машины, в надежности, безопасности, комфортабельности ее. В ходе испытания

совершили ряд дальних перелетов без посадки из Москвы в Хабаровск, Тирану, Будапешт, а затем в

Париж на Международную авиационную выставку.

Лайнер уже был полностью опробован, когда нам сообщили, что на ТУ-114 первый заместитель

Председателя Совета Министров СССР Ф. Р. Козлов полетит в Америку открывать нашу промышленную

выставку.

Началась подготовка. Вместе со штурманом К, И. Малхасяном мы начали изучать прогнозы погоды, разрабатывать варианты маршрута. После тщательного обсуждения решили лететь через Ригу,

Стокгольм, Осло, Берген, Кефлавик и далее вдоль восточного [140] побережья Северной Америки на

Нью-Йорк, приблизительно по пути, который двадцать лет назад совершил Владимир Константинович

Коккинаки.

И вот наступил день отлета. В 7 часов 7 минут утра по московскому времени ТУ-114 поднялся с

Внуковского аэродрома и взял курс на северо-запад.

Через 1 час 18 минут нашему взору открылся красивый вид на Рижский залив и столицу Советской

Латвии – Ригу. А еще через 11 минут под крылом самолета плескались свинцовые волны седой Балтики.

Мы пересекли море менее чем за полчаса. С высоты 9000 метров были видны оба берега и море, напоминало огромную реку во время весеннего половодья.

В течение 59 минут быстрокрылый воздушный корабль миновал Скандинавский полуостров. Последним

ориентиром на континенте для нас являлся Берген – крупный морской порт на севере Норвегии.

Погода пока благоприятствовала. Но впереди, как сообщали иностранные радиостанции, нас ожидала

многослойная десятибалльная облачность, опускавшаяся в районе Нью-Йорка до 150 метров над землей.

Это нас особенно не смущало. Самолет располагал прекрасным радионавигационным и локационным

оборудованием, позволяющим совершать полет и посадку в условиях плохой видимости. Кроме того, по

расчетам в Нью-Йорк мы должны прибыть к 11 часам по местному времени, а к утру погода могла

улучшиться.

Приборы фиксируют безукоризненную работу всех агрегатов. Пройдены скалистые Фарерские острова.

Начинают встречаться высокие шапки облаков, и нам приходится подняться еще на 1000 метров.

В 12 часов проходим Кефлавик (Исландия) и берем курс на Ньюфаундленд. И тут к нашему самолету, хотя это запрещено международными правилами, пристроились два американских истребителя. Они

сопровождали нас несколько минут, а потом нырнули в облака.

Уже шестой час длится полет. Более половины пути осталось позади. Надо отдать должное штурманам

Малхасяну и Солянову. Они так рассчитали маршрут, что контрольные пункты самолет проходит точно

по [141] графику с отклонениями плюс – минус пять минут.

По радио отчетливо слышатся позывные города Гандера. Облачность возрастает, и мы набираем высоту

11000 метров. Из облаков неожиданно вынырнул истребитель Ф-102 и вплотную подобрался к нам с

левого борта, затем перешел на правый. Удовлетворив свое любопытство, летчик отвалил в сторону.

К нам в кабину заходит Генеральный конструктор А. Н. Туполев. Он интересуется режимом работы

двигателей, радионавигационного оборудования, расходом топлива. Довольный, шутит.

Разговор прерывает штурман Малхасян. Он сообщает, что пролетаем город Галифакс. На экране

радиолокатора отчетливо видна прибрежная полоса Атлантического океана. Летим над территорией

Соединенных Штатов Америки. Еще полтора часа – и появится Нью-Йорк.

Жаль, не удастся посмотреть на него с воздуха. Да и американцы не смогут увидеть советский

турбовинтовой гигант. Нас разделяет десятикилометровая толща облаков.

Нью-йоркский аэропорт Айдлуайлд, на котором мы должны совершить посадку, сообщает

неутешительные сведения: погода по-прежнему нелетная.

Начинаем снижение и входим в сплошную пелену облаков. Вместе со вторым летчиком Иваном

Корнеевичем Ведерниковым отсчитываем по приборам каждую сотню, каждый десяток метров.

Малхасян не отрывает взгляда от экрана радиолокатора.

Две тысячи, тысяча, пятьсот, триста, сто, наконец, пятьдесят метров. А земли все не видно. По радио с

аэродрома дают команды, но на английском языке. Пока нам переводят их, мы, естественно, запаздываем

с выполнением. Поэтому и получилось, что вынырнули из облаков на высоте 30 метров от земли, а

производить посадку уже поздно. Пришлось снова уйти в облака. Со второго захода точно выходим на

полосу и приземляемся.

Приятно через 11 часов полета, покрыв расстояние около 8000 километров, в том числе 4200 над

океаном, почувствовать под собой твердую почву. [142]

К ТУ-114, видим, торопится огромный тягач. Видно, американские администраторы аэропорта знали о

конфузе своих французских коллег. Ведь во время парижской авиационной выставки наш

приземлившийся самолет долго не могли отбуксировать на стоянку. Подходили один за другим три

тягача, и всем им это оказалось не под силу. Пришлось сцеплять два тягача цугом...

Двери советской выставки в Нью-Йорке, размещенной в громадном здании «Колизея», гостеприимно

раскрылись утром 30 июня. В тот день было очень жарко, термометр показывал что-то около сорока

градусов. Обычно в такую погоду жители города в свободные часы предпочитают выехать к воде, на

пляжи, или укрыться в тени парков. Но в тот день все сложившиеся традиции были нарушены.

Около касс, где продавались билеты на выставку, стояли большие очереди. Здесь не только нью-йоркцы.

Многие приехали из других городов. И как ни велики выставочные залы, они все-таки не могли вместить

всех желающих познакомиться с достижениями советской науки, техники и культуры.

Американцев интересовало буквально все, что имелось на советской выставке. Они с одинаковым

вниманием рассматривали макеты трех советских спутников Земли и прославленную ракету «Мечта», модели первого в мире атомного ледокола «Ленин» и синхрофазотрона на 10 миллиардов электроновольт.

Многих не удовлетворяли рассказы экскурсоводов, они все хотели потрогать своими руками, включить

действующие модели, удостовериться в том, что эти умные машины и приборы работают. Один из

мужчин заинтересовался моделью ТУ-114 и осведомился о некоторых данных этого самолета. А когда их

назвали, не поверил:

– Этого не может быть! Я сам летчик и кое в чем разбираюсь.

– Побывайте в нью-йоркском аэропорту, – посоветовали ему. – Там вы увидите настоящий ТУ-114, только что совершивший беспосадочный перелет из Москвы...

С 1 июля территория аэропорта стала как бы еще одним залом нашей выставки. С 10 утра у нашего

воздушного [143] корабля выстраивалась длинная очередь. А из Нью-Йорка и ближайших городов

прибывали сюда все новые и новые посетители. Примерно 5000 человек осматривало салоны и кабину

самолета ежедневно.

Членам экипажа Л. А. Забалуеву, М. А. Нюхтикову, И. К. Ведерникову, К. П. Сапелкину приходилось

отвечать на град вопросов. Посетители интересовались размахом крыльев, длиной самолета, мощностью

двигателей, высотой и дальностью полета. После каждого ответа раздавались одобрительные возгласы:

– О, кей!

– Вери гуд!

– Ол райт!

Повышенный интерес вызвал самолет у американских авиаторов. К нам приходили также экипажи

европейских авиалиний, приземлявшихся в нью-йоркском аэропорту. Специалисты больше выясняли

детали, касающиеся непосредственно летных и технических характеристик самолета, просили показать

кабину летчиков, приборы управления.

Нам, привыкшим к ТУ-114, забавно было наблюдать, как американские летчики по одному бочком

заходили в кабину, а потом удивлялись простору. Даже самые заядлые скептики, а были и такие, не могли

удержаться от восхищения размерами и удобством кабины пилотов, совершенством приборов

управления.

Это и не удивительно. Ведь на всех, даже самых последних, американских самолетах из коммерческих

соображений, с целью выгадать место для пассажиров, кабины экипажа делаются узкими, а приборы

очень маленькими, что не может не утомлять летчиков, особенно во время дальних перелетов на больших

высотах да еще в сложных метеорологических условиях.

Авиаторов восхищали малогабаритные, но мощные двигатели, удачная подвеска, стреловидное крыло и

его механизация.

Все эти дни американская печать уделяла много внимания советскому пассажирскому лайнеру. В

большинстве статей объективно отмечались высокие качества новых советских пассажирских самолетов

ТУ-104Б, Ил-18, АН-10 и ТУ-114. Советских людей называли пионерами самолетостроения,

восхищались прогрессом советской авиационной науки и техники. [144]

Однако в газетах попадались и такие высказывания, которые ставили под сомнение наши достижения. Но

вряд ли читатели верили им, так как великолепные летные качества советских самолетов были

подтверждены нашими полетами, а самолет ТУ-114, гордо распластавший свои крылья в нью-йоркском

аэропорту, лишний раз убеждал американцев в том, что Советский Союз затмил в области авиации их

собственные достижения.

В связи с этим мне вспоминается один небольшой, но характерный эпизод. Как-то на борт самолета

поднялся рослый американец, судя по облику, процветающий бизнесмен. Вел он себя довольно развязно

и сразу же принялся критиковать пассажирский салон. Все ему не нравилось:

– Что это за обивка? – громко вопрошал он. – А почему иллюминаторы такие маленькие?

Наша стюардесса Роза, владевшая английским языком, хотела дать ему пояснения, но не успела и слова

сказать, как американские экскурсанты не совсем, на наш взгляд, вежливо указали джентльмену на дверь.

Подобные критиканы встречались редко. Подавляющее большинство американцев, посетивших ТУ-114, были дружелюбны, в своих высказываниях искренне восхищались самолетом.

Запомнился мне такой случай. Один из американских рабочих долго жал мне руку, а потом запел на

русском языке песню «Широка страна моя родная». Пел он вполголоса, а когда исполнил куплет, тревожно оглянулся, видимо, не совсем уверенный, что его дружеское внимание к посланцам Страны

Советов будет правильно истолковано дежурным полисменом.

Об огромном интересе американской общественности к достижениям советского народа, о чувствах

простых людей Америки красноречиво свидетельствовали многочисленные записи в книге отзывов.

«Познакомившись с ТУ-114, мы узнали правду о Советском Союзе», «Ваш самолет – одно из лучших

достижений мировой науки и техники», «От нашего имени просим передать советским людям привет

американского народа», «Да здравствует Советский Союз!» – писали посетители. Некоторые из

высказываний не подписаны [145] из опасения привлечь внимание Федерального бюро расследования.

Со многими из американских авиаторов у нас установились по-настоящему товарищеские отношения.

Этому во многом способствовали наши откровенные рассказы, ответы на вопросы о достижениях

советской авиации. Мы делились с американскими коллегами опытом полетов на первоклассных

советских пассажирских реактивных и турбовинтовых самолетах. В свою очередь работники нью-

йоркского аэропорта и американской авиационной компании знакомили нас с оборудованием аэродромов

и последними конструкциями своих самолетов.

Аэропорт Айдлуайлд – огромный, оборудованный по последнему слову техники. Нам была

предоставлена возможность проехать на автомобиле по всему летному полю и рулежным дорожкам, осмотреть стоянки самолетов. Интересно отметить, что на аэродроме имелось семь действующих