Текст книги "Крылатое племя"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Мне тоже, – признался я.

Мы не очень уверенно стали вскрывать ящики. Но, взяв в руки взрыватель и взглянув на бомбу, я как-то

сразу понял суть зарядки.

– Не горюй, Мамаджан. Бери отвертку, вывертывай в бомбах крышки. А я буду вставлять взрыватели.

Снарядить бомбы было еще полдела. Труднее оказалось подвешивать их. Но, повозившись, справились и

с этим.

И вот мы уже опять в воздухе. Банда двигалась по дороге в горы, и наш самолет настиг ее довольно

быстро.

Отбомбились в самую гущу басмачей, и длинная их колонна разорвалась в двух местах. Снизившись, мы

стали носиться над ней. То Абдурахманов стрелял из турельного пулемета, то я пикировал, посылая пули

через винт.

Вскоре кончились патроны. Это охладило наш пыл и заставило возвратиться к себе.

Погода окончательно испортилась, но это не остановило нас. Быстро снарядившись, вылетели вновь.

Правда, на этот раз, как ни спешили, банду разыскали не сразу. Мешали и грязные лохмотья облаков, укутавшие горы, и стлавшийся по земле туман, и мелкий дождь, бивший в козырек кабины.

Полет едва не закончился трагически. Особенно [38] досаждал нам дождь, который, как иголками, беспощадно колол лицо. Мы больше смотрели вниз, стремясь сквозь туман и сетку дождя разглядеть

землю, и мало обращали внимания на то, что делается впереди. Совсем не заметили, как прямо перед

носом самолета выросла темная громада скалы.

«Неужели все?!» – мелькнуло в голове.

Действуя бессознательно, ожидая страшного удара, я все же дал полный газ и рванул на себя ручку

управления. На какую-то долю секунды самолет завис в густых облаках. Тут же отдал ручку от себя и

вошел в разворот влево. Каким-то чудом самолет спасся от верной гибели.

Сбавив газ, полетел по прямой. Постепенно облака стали реже, и тут внизу, в ущелье, мы заметили

разноцветную ленту всадников. Бандиты торопливо уходили.

Полет все еще был нервным. Требовалось большое внимание, чтобы лавировать между скал и облаков.

Но мы бомбили и бомбили.

Дождь усилился, самолет снова стали окутывать космы волочившихся по земле мокрых облаков. Мы

потеряли банду из виду, даже земля и горы проглядывались с трудом. Оставалось подумать о том, как бы

добраться до аэродрома...

На следующий день нам в помощь прилетели еще два самолета. Один из них пилотировал Калюжный.

На очередную бомбежку вылетели к вечеру всем звеном. Шли над теми местами, где в первый раз были

замечены басмачи, где кипел второй бой и где в третьем бою мы чуть не врезались в скалу. В горах

Джиланы-тау, на дороге к перевалу Юкары-бульен, замечаем выложенный на земле знак «Т» и наш отряд, идущий по пятам басмачей.

Немного дальше на вершине слабо освещенного хребта мелькнули два – три цветных халата и тут же

исчезли. Разойдясь, мы начали поиски банды. А закатное солнце, бросая красные косые лучи, затрудняло

наблюдение.

На этот раз со мной летит подвижный, энергичный, всегда жизнерадостный летнаб Кузнецов. Он

высовывается из кабины то с левого, то с правого борта и пытливым взглядом обшаривает склоны гор.

[39]

Сделав большой круг, снова подлетаем к перевалу, при этом немного снижаемся. В тени каменных глыб и

оврагов замечаем пестрые халаты басмачей.

Чтобы привлечь внимание двух других самолетов, летавших над долиной, энергично покачиваю машину

с крыла на крыло. Но там, видимо, увлечены поисками и моих сигналов не замечают. Между тем солнце

садится все ниже, и нам дорога каждая минута.

– Сбросим бомбу, – предложил я Кузнецову. – Тогда они и увидят.

Действительно, после первого же взрыва Калюжный и другой летчик подтянулись к нам и тоже стали

бомбить. Горы ожили и запестрели частыми белыми дымками ответных выстрелов. Завязался бой!

Пролетая над восточным склоном гор, я заметил сверкавший в тени сноп огоньков. Это басмачей

обстреливал пулемет нашего кавалерийского отряда...

* * *

Поредевшая банда из-под Куляба ушла, и наше звено отозвали. Но как только мы возвратились в

Душанбе, снова начали поступать тревожные сведения о банде Ибрагим-бека. Оказывается, она

переправилась через Вахш, проскочила мимо Яванского гарнизона и направилась в Локайскую долину.

Ибрагим-бек решил втянуть в вооруженную борьбу весь Таджикистан. Его «кровавые агитаторы»

убийствами и грабежами терроризировали население, пытаясь силой поднять народ на «священную

войну против неверных».

Нам опять пришлось действовать против Ибрагим-бека. Как-то утром мне поручили разведать басмачей в

районе реки Вахша и горы Сарсаряк. Я был рад, что лечу с летчиком-наблюдателем Бобровым. Это был

прекрасный стрелок и очень скромный человек. Мы с ним крепко дружили.

Получив старт, взлетели. Я сразу стал набирать высоту, стремясь быстрее перевалить через горы.

Вместе с нами поднялось и солнце. Когда мы пролетали над бурным Вахшем, оно бросило в утреннюю

дымку свои первые лучи, как бы пытаясь скрасить мрачный вид глубокого ущелья. [40]

Без солнца было плохо, а сейчас стало еще хуже. Овраги, ложбины и ущелья совсем скрылись в длинных

тенях гор. Рассмотреть, что делалось в глубине их, чрезвычайно трудно. Под нами изредка мелькали

стада овец, небольшие кишлаки, безлюдные дороги и паутины горных троп.

Маршрут разведки подходил к концу. Я снизился и летел бреющим полетом, так, что видел тень нашего

самолета, чертившую подножье горы Сарсаряк.

Под крылом промелькнул небольшой кишлак Якзык. Вблизи от него в одном из оврагов я заметил

одинокого всадника.

Один всадник не должен бы вызвать подозрения. И все-таки я, чуть нажав ногой на педаль, направил

самолет ближе к оврагу. Интересно посмотреть, что он там делает!

Подлетели ближе. Большая часть оврага тонула в тени, но, присмотревшись, мы заметили, что там

притаилось около тридцати всадников.

– Басмачи! – воскликнул Бобров и схватился за пулемет.

Овраг был крут, и, чтобы дать летнабу возможность стрелять, мне пришлось войти в крутой вираж.

Басмачи попались, как в мышеловку, и стали беспорядочно метаться по оврагу. В пылу боевого азарта, не

обращая внимания на выстрелы басмачей, я снижался все ниже и ниже. Прошло немного времени, и на

конях не осталось ни одного всадника, – пули разбросали их по оврагу.

На обратном пути, когда летели над кишлаком Якзык, Бобров показал мне на двух вышедших из кибитки

людей. Спокойно, не обращая на нас внимания, они стали садиться на коней. Оружия у них заметно не

было, но по богатым халатам легко было признать в них врагов. Ах, как хотелось послать туда несколько

пуль! Жаль только, что стрелять в сторону населенных пунктов строжайше запрещено. Ведь мирное

население кишлаков враждебно настроено по отношению к басмачам, и случайно убить вместо бандита

мирного дехканина{2} было бы величайшим преступлением. Это могло вызвать реакцию населения

против нас. [41]

Но каково же было наше огорчение, когда на следующий день стало известно, что в кишлаке Якзык мы

видели Ибрагим-бека с помощником. Жители кишлака рассказывали нашим кавалеристам, что атаман

басмачей наблюдал, как наш самолет расстреливал укрывшуюся в овраге шайку. Потом, когда мы, возвращаясь, снова пролетали над кишлаком, он как раз уезжал.

После этого несколько кавалерийских отрядов направились в горы Сарсаряк, чтобы очистить район от

банд. Радостно встречало население наших бойцов – угощало лепешками, поило чаем, ухаживало за

ранеными.

И во всех кишлаках, даже в тех, куда не доходили наши кавалеристы, дехкане поднимались на борьбу с

басмачеством. Возникали многочисленные добровольческие отряды. Многим не хватало винтовок, тогда

люди вооружались палками, откуда и пошло название таких отрядов – «краснопалочники».

2

Однажды вечером, в ожидании кино, мы расселись поблизости от палаток. Быстро, почти без сумерек, наступала темнота, в небе зажглись тысячи звезд.

– Товарищи, заходите в клуб! – пригласил комиссар отряда Груздев.

Мы вошли в большую палатку, где помещалась библиотека и всегда можно было найти свежую газету.

Когда все собрались, Груздев сказал:

– Мы с командиром только что приехали из города. Там нам рассказали, как в Локае родичи встретили

Ибрагим-бека. Вы, наверное, помните, когда он приходил под Душанбе...

Слушая комиссара, отчетливо представил себе ту тревожную ночь и разразившуюся тогда страшную

грозу.

...Стоял густой мрак. Напуганный непогодой, притих кишлак Кок-таш. Не слышно звонкого лая

кишлачных собак. Ни в одном доме не видно огней. Только молнии, раскалывая черное небо, вонзались в

скалу, да раскаты грома потрясали горы. [42]

Вот тогда-то в кривые и безлюдные переулки Кок-таша въехало около сотни вооруженных всадников. Их

шелковые халаты промокли, отяжелели. Хриплыми проклятиями и плетками подгоняли они измученных

коней.

– Ишан-Исахан! Почему никто не встречает нас? Почему я не слышу ликования и не вижу людей? Разве

не был послан гонец? – спросил всадник, ехавший впереди.

Спрошенный наклонил голову:

– Гонец был послан, повелитель! Измены и засады быть не может. Наши джигиты наводнили весь

район. Но меня удивляет, что паршивый дождь мог помешать твоим рабам приветствовать тебя!

Вдруг заскрипели ворота, и из них вышли люди. Они приблизились к басмачам.

– Совет старейшин ждет тебя, Ибрагим-бек! Просим пожаловать в этот дом...

Два часа слушали родоначальники и седые старики речь Ибрагим-бека. По стенам бежали причудливые

тени. В спертом воздухе медленно плыл табачный дым. Молча поглаживали старики свои белые бороды, и ни одна жилка на лицах не выдавала их мыслей.

Злобными угрозами закончил Ибрагим-бек свою речь. Устало, с достоинством опустился на ковер. Он

был доволен произведенным впечатлением и, бросая по сторонам пренебрежительные взгляды, ждал

покорного ответа.

Но молчали старейшины. Молчание становилось гнетущим.

– Мы выслушали тебя, Ибрагим-бек! – тихо и твердо сказал наконец один из стариков. – Ум и красота

струились в твоих словах. Но наши уши тщетно ловили в них новое и не нашли. Ты пришел к нам со

старыми речами, не спросив нас про жизнь и не узнав наших желаний. Ты требуешь от нас помощи, упрекаешь и даже грозишь. Но зачем тебе наша помощь, если ты силен и за тобой идут несметные

войска? Почему ты пришел к нам крадучись, как волк, если дело твое правое? Об этом ты ничего не

сказал. Я отвечу за тебя: бороться без народа с Советской властью ты не можешь и без народа ты не

победишь. Витиевата была [43] твоя речь, но не убедила она нас. Скажу тебе наш ответ. В сердцах наших

осталась только злая, горькая память о минувших годах. Народ не желает бороться с Советской властью, он узнал ее, привык к мирной жизни и не хочет больше крови. Незваным ты пришел в когда-то родные

места. Ты стал чужим, и род за тобой не пойдет. Наше слово – слово отказа...

Громко треснула сломанная Ибрагим-беком рукоятка плети.

– Так решил совет старейшин? Кто думает иначе, пусть скажет! – Ибрагим-бек еле сдерживал

душившую его злобу. С искрой надежды бежал его жгучий взгляд по лицам сидевших. Но никто не

нарушил гробового молчания.

– Повелитель! – зашептал ему на ухо Ишан-Исахан. – Вели, и мы в муках прикончим эту свору старой

падали...

– Ты безмозглый дурак! Этого делать нельзя. Народ тогда сразу пойдет против нас. А так, может, по

одному обломаем старых ишаков...

Комиссар обвел взглядом лица слушателей.

– Туго пришлось Ибрагиму, – заканчивая свой рассказ, говорил он. – Не ждал басмач, что от него

отвернется и его род, и весь Таджикистан. Часть ибрагимовских банд уже разбита. Близится полный

разгром басмачества...

3

Прошел еще месяц горячих боев. Все реже и реже вылетали теперь наши самолеты.

Борьба заканчивалась. Без выстрелов, с белыми тряпками на винтовках бандиты складывали оружие.

Они поняли, что дальнейшая борьба бесцельна, и стали сдаваться, несмотря на отчаянное

противодействие своих главарей.

С каждым днем басмаческих банд оставалось все меньше. Только самые злобные и матерые курбаши со

своими сильно поредевшими шайками бродили в глухих и безлюдных местах, скрываясь от народного

гнева.

Наконец мы и вовсе возвратились в Ташкент. Жизнь вошла в свою будничную колею. Только что [44]

закончившиеся бои казались чем-то далеким, давно минувшим.

Но однажды отряд взбудоражила весть.

Краснопалочники поймали Ибрагим-бека. Через час его привезут на самолете.

Едва в воздухе показались силуэты летящих машин, мы бросили работу. Всем хотелось посмотреть, что

собой представляет бывший конокрад, оказавшийся самым злобным и коварным главарем басмачества.

Один за другим сели и медленно подрулили к комендантскому зданию два пассажирских самолета.

Неслышно замерли винты моторов. В наступившей тишине щелкнули затворы кабин, и мягко

распахнулись двери.

Спокойно, не торопясь, из самолетов вышли пограничники. Последним в дверях показался

широкоплечий, чернобородый человек в ярком халате. Здоровой рукой он придерживал другую, висевшую на повязке.

Медленно шел Ибрагим-бек мимо летчиков и техников, исподлобья бросая по сторонам злобные взгляды.

Он знал, что его песенка спета. Бесславно закончилась попытка отторгнуть Таджикистан от братской

семьи советских народов. [45]

М. Водопьянов. На арктических трассах

1

Чтобы «приблизить» Дальний Восток, Советское правительство призвало наш народ освоить Северный

Морской путь, превратить его в нормально действующую магистраль.

Начиная с 1918 года по указанию В. И. Ленина производятся всесторонние исследования навигационных

условий Арктики. Они проходят довольно успешно и уже в 1932 году позволяют приступить к сквозному

плаванию. Первый поход из Архангельска к Берингову проливу в одну навигацию совершил ледокол

«Сибиряков».

Летом следующего года из Мурманска по тому же маршруту вышел в плавание пароход не ледокольного

типа «Челюскин». Он благополучно совершил большую часть пути, когда вдруг попал в тяжелые льды.

Скованный ими, «Челюскин» дрейфовал вдоль Берингова пролива, но разбушевавшийся ураган изменил

направление дрейфа и снова вынес пароход в Чукотское море. Безуспешно пытался пробиться на помощь

«Челюскину» ледорез «Литке».

Пришлось экспедиции, возглавляемой известным полярным исследователем профессором О. Ю.

Шмидтом, зимовать во льдах. Днем и ночью челюскинцы слышали гулкий, как пушечная канонада, грохот сталкивающихся, громоздящихся друг на друга гигантских ледяных полей. На случай катастрофы

между членами экспедиции были распределены обязанности по спасению имущества, заготовлен

аварийный запас. Ни на минуту не прекращалась бдительная вахта, наблюдения за ветром и состоянием

льда.

Так в беспрестанной тревоге прошла бурная полярная ночь, стало проглядывать солнце. А льды все еще

[46] приступом шли на судно. И вот 13 февраля случилось неизбежное.

С вечера накануне ветер усилился. Ночью грохот, треск сдвигающегося льда не прекращался. А наутро

огромный торосистый вал подошел к пароходу и распорол ему бок. Вода хлынула в машинное отделение.

Капитан «Челюскина» В. И. Воронин приказал выгружаться. Команда начала переправлять на лед запасы

продовольствия, палатки, самолет, радиоаппаратуру. Ей удалось спасти почти все аккуратно упакованные

плоды научных работ, за исключением проб воды, слишком громоздких и не поддающихся хранению на

морозе...

И вот уже парохода нет. На месте, где он только что стоял, зияет громадная полынья, и от нее

поднимается густое облако пара. Сто четыре советских человека стали пленниками сурового северного

моря. Катастрофа произошла в такое время года и в таком глухом участке Арктики, что на быструю

помощь надеяться было трудно. Но опасности не сломили их Духа.

Вскоре на небольшой расчищенной от снега площадке вырос парусиновый лагерь из десяти палаток и

барака, отопляемых камельками, а также из кухни и пекарни.

Исследователи тут же приступили к научным наблюдениям. В свободное от работы время в лагере

занимались кружки. Состоялись даже лекции по философии.

А море все продолжало свою разрушительную работу. Не раз ночами челюскинцев поднимал треск

надвигающихся льдов. Снова приходилось менять место лагеря, спасать имущество, продовольственные

запасы, горючее.

2

Страна с тревогой следила за развивающимися на Севере трагическими событиями. Для спасения

экспедиции была создана специальная Правительственная комиссия во главе с В. В. Куйбышевым.

Я знал, что решающую роль в спасательных операциях была призвана сыграть авиация. И поскольку мой

самолет был специально оборудован для полетов [47] в зимних условиях, я считал, что мое место тоже

там, в Арктике. Написал заявление Начальнику Московского управления Гражданского Воздушного

Флота с просьбой направить меня на Чукотский полуостров. Через несколько дней он вызвал меня и

спрашивает:

– Сколько вам лет?

– Тридцать четыре.

– Поживите до сорока, потом полетите.

Я промолчал. Начальник прошелся по кабинету, потом резко повернулся ко мне:

– Сколько человек сидит на льдине?

– Сто четыре.

– А когда вы прилетите туда, будет сто шесть. Сломаете там самолет, вас еще спасать придется. Ну, все!

«Нет, – подумал я, – это еще не все!» И обратился в «Правду» с письмом.

Вскоре меня вызвали в Кремль. Когда вошел в кабинет Куйбышева, Валериан Владимирович поднялся

мне навстречу. Его глаза глядели приветливо, а лицо озарялось доброй улыбкой.

Я четко, по-военному, отрапортовал:

– Пилот гражданской авиации Водопьянов!

– Знаю, знаю, – кивнул Куйбышев. Затем пристально посмотрел на меня: – Ваша машина готова?

– Готова.

– Покажите, какой вы наметили маршрут.

Мы подошли к большой географической карте.

– Из Москвы до Николаевска-на-Амуре полечу по оборудованной трассе, – стал докладывать я. —

Дальше возьму курс на Охотск, бухту Ногаево, Гижигу, Каменское, Анадырь, Ванкарем, а из Ванкарема

– на льдину.

– Кто-нибудь летал зимой из Николаевска на Чукотку? – спросил Куйбышев.

– Нет. – Я рассказал, как в истекшем году сам должен был пролететь вдоль Охотского побережья на

Камчатку, но потерпел серьезную аварию на Байкале. – Сейчас надеюсь успешно повторить маршрут. И

моя машина вполне готова, – подчеркнул я.

Куйбышев задумался, глядя на карту, затем поднял голову: [48]

– Скажите, сколько в вашей летной практике было аварий?

– Четыре.

– Четыре? А вот посмотрите, что о вас пишут.

Взяв со стола мою характеристику, Валериан Владимирович прочитал:

– «Имеет семь аварий». А вы говорите – четыре!

Кровь бросилась мне в лицо. Неужели Валериан Владимирович подумает, что солгал? Торопясь, начал

разъяснять неточность записи:

– Настоящих аварий у меня было действительно четыре, а поломок даже больше – около десяти. Но

нельзя поломку считать аварией! Допустим, сломалось колесо. Я меняю его и лечу дальше. Это у нас

называется «поломка».

Куйбышев улыбнулся. После короткого раздумья спросил:

– Достаточно ли серьезно вы все взвесили? Ведь этот полет в Арктику значительно сложнее, чем полет

на Камчатку.

– Все учел.

– Ну хорошо! Вы полетите, но не из Москвы, а из Хабаровска. До Хабаровска поедете экспрессом.

Немедленно разберите свой самолет и погрузите его на платформу.

– Понятно, товарищ Куйбышев! Разрешите действовать!

Прощаясь, Валериан Владимирович как-то особенно тепло, по-дружески посоветовал:

– Приедете в Хабаровск, соберете самолет, опробуйте его в воздухе, тщательно все проверьте. Без

нужды не рискуйте, в плохую погоду не летите. Помните, что люди на льдине ждут и надеются только на

помощь летчиков...

3

В Хабаровск прибыл 12 марта. Бывалые пилоты Виктор Галышев и Иван Доронин, работавшие на трассе

Иркутск – Якутск, уже оказались там. Их машины были готовы к полету. Механики сразу же

приступили к сборке и моего самолета. [49]

Через пять дней все было готово, и утром мы поднялись в воздух. Решили лететь строем, на расстоянии

видимости друг от друга.

Мне на моем быстроходном П-5 приходилось подлаживаться под пассажирские ПС-5 товарищей. Чтобы

не оторваться от них, я выполнял круги, набирал высоту и, выключив мотор, просто планировал.

Вначале погода радовала. Но вскоре пошел снег. Снизились до пятидесяти метров, подтянулись поближе

друг к другу. Потом и это перестало помогать. Снегопад усилился, и видимость совсем пропала.

Вот тут-то у нас чуть не произошло столкновение. Перед самым моим носом путь мне пересек один из

наших ПС-5. Я рванул ручку на себя, добавил газу и стал пробиваться вверх. Слой облаков оказался

толщиной в две с половиной тысячи метров. Когда поднялся над ними, просто не верилось: над головой

чистое небо и ослепительно светит солнце.

Что делать дальше? Лететь в Николаевск рискованно. Судя по сводке, там тоже снегопад. При посадке

будешь из облаков выходить и врежешься в сопку, которых немало возле города.

В этом полете я остро почувствовал ответственность за судьбу челюскинцев. Прежде, наверное, пошел

бы на риск, сейчас поступить так не мог. Ничего не поделаешь, придется возвращаться.

Через два часа сажусь в Хабаровске. Подбегают механики:

– С мотором что случилось?

– Нет, – говорю, – мотор работает превосходно. Погода заставила вернуться.

На второй день вылетел вновь. Полпути до Николаевска проделал и попал в пургу. Самолет начало

кидать из стороны в сторону. Механик толкает в плечо.

– Давай вернемся в Мариинск. Там на реке я видел подходящее место.

Механик был прав, следовало прервать полет...

Тут же после посадки на льду Амура самолет окружили жители поселка – сначала вездесущие ребята, потом мужчины. Всей компанией провожали нас на метеорологическую станцию. Там сообщили, что в

Николаевске погода такая же скверная. [50]

Утром следующего дня метель прекратилась, и я благополучно достиг Николаевска. Галышева и

Доронина там не оказалось, они уже вылетели. К вечеру я догнал их в Охотске. Все были довольны, что

опять собрались вместе.

Из Охотска до бухты Ногаево летели на высоте две тысячи метров. День был ясный, но как нас качало, в

какие «ямы» мы проваливались! Смотришь на высотомер – две тысячи двести, и вдруг стрелка скачет

вниз, уже тысяча восемьсот. Мне было не так страшно, у меня машина пилотажная, а Галышеву и

Доронину крепко досталось. После нам рассказывали, что в этот день в Японии тайфун разрушил целый

город и потопил несколько пароходов. Мы попали в его крыло.

В Ногаеве пришлось сидеть пять суток. Гижига сообщала, что у них свирепствует пурга.

Вылетели только 27 марта. Сначала погода благоприятствовала, но потом стала ухудшаться. Я обогнал

товарищей и пошел впереди, чтобы избежать столкновения. До Гижиги дошел благополучно, но, когда

увидел приготовленный для нас аэродром, ужаснулся. Границы площадки были обозначены бревнами, к

тому же ветер, как назло, боковой, а люди, готовившие посадочную площадку, перестарались. Кто-то в

какой-то инструкции вычитал, что посадочное «Т» кладется против ветра. Вот и перехватили всю

площадку черным полотном. А так как ветер его сдувал, полотно придавили опять же бревнами.

Для посадки места осталось совсем мало. Я сделал над аэродромом круг, другой, третий. «Не год же, —

думаю, – летать! Надо садиться». Сел хорошо.

Потребовал срочно убрать бревна и выложить знак вдоль площадки. С минуты на минуту могли

показаться товарищи. У них тяжелые самолеты, и сесть им еще труднее, чем мне.

Но Галышев и Доронин тогда не прилетели: вернулись в Ногаево. На другой день они были приняты по

всем правилам аэродромной службы...

Четвертого апреля наконец прилетели в Анадырь и стали готовиться к последнему прыжку.

Перед вечером в дом, где мы остановились, вошли два измученных человека в грязных комбинезонах.

[51]

Это оказались механики самолета Демирова из группы военного летчика Каманина.

Отогревшись, они рассказали нам о своих злоключениях. Оказалось, накануне они вылетели из Майна-

Пыльгина. Достигли Анадырского залива, но там попали в такую густую дымку, что Анадырь найти не

смогли. Заметили яранги, решили сесть, чтобы определиться. К сожалению, чукчи по-русски не

говорили.

Пришлось лететь дальше. Еще шесть раз садились, и опять без толку, ориентировки так и не

восстановили. Бензина осталось совсем мало. В седьмой раз сели у домика, надеясь хоть там встретить

русского. Но дом оказался рыболовным сараем, где не было ни единого живого существа. Посреди сарая

лежали две железные бочки. Демиров зло толкнул одну из них, она еле качнулась. Открыли, и, о счастье, в ней оказался бензин... Полторы бочки вылили в баки, а на оставшемся стали греть воду для мотора.

Но двигатель не завелся. Не было сжатого воздуха, да и людей не хватало. Тогда механики отправились за

помощью и вот набрели на нас.

Начальник погранотряда выделил в их распоряжение пять красноармейцев с двумя собачьими нартами.

Погода улучшилась, но самолет Галышева подняться не может: отказала бензиновая помпа. Исправить ее

не так-то просто. Чтобы не терять драгоценного времени, мы с Дорониным решили лететь. Он ушел

раньше меня.

До Ванкарема осталось тысяча двести километров, а если по прямой, через Анадырский хребет, то всего

лишь шестьсот. Через хребет еще никто не летал, но я решил попробовать, слишком соблазнительно

сэкономить время. Этим же путем направился и Доронин.

Через час с минутами, миновав залив Креста, изменил курс и пошел прямо к горам. Под нами – ледяные

пики, где посадка – гибель. Шли только по компасу, потому что Анадырский хребет еще не был точно

нанесен на карту. К счастью, горы оказались невысокими. Поднявшись на тысячу восемьсот метров, самолет свободно пересек их.

Но при этом сильным боковым ветром меня снесло на запад, и я оказался левее Ванкарема. Вышел на

лагуну Амгуемы, а принял ее за лагуну Пынгопильхен, [52] так как на карте они удивительно похожи.

Когда показался мыс, оборачиваюсь к механику, кричу что есть силы:

– Ура, Ванкарем!

Подлетаю ближе, вижу: большие строения, две высокие радиомачты. А говорили, что в поселке всего

несколько яранг да один маленький домик фактории.

Сделал круг. Развернул карту, посмотрел внимательнее. Вот так Ванкарем! Да это же мыс Северный! На

двести километров пролетел дальше. Решил все же сесть и полностью заправиться горючим, чтобы на

этом же бензине из Ванкарема несколько раз слетать в лагерь челюскинцев. Нам говорили, что в

Ванкареме бензина мало и возят его туда на собаках из Уэлена.

Сел благополучно. Узнав, что Доронин уже в Ванкареме, я в тот же день вылетел туда.

Справа хорошо виден Анадырский хребет, слева – Чукотское море, сплошь покрытое торосами. Вскоре

показался мыс. Но по очертанию это не Ванкарем. Неужели опять промазал?

Делая круги, стал снижаться, стараясь точнее определить место.

Бортмеханик толкнул меня в плечо и показал вниз. Я думал, что он предлагает сесть, но,

присмотревшись, увидел собачьи нарты. Хотел сесть рядом и спросить людей, где этот таинственный

Ванкарем, но для посадки не оказалось подходящего места.

Пролетел над нартами, стараясь разглядеть, что за люди едут на них. Одеты в кухлянки, – значит, чукчи.

А куда едут – на базу или обратно, неизвестно. Решил сбросить вымпел с запиской. Может, среди

пассажиров найдутся такие, кто умеют читать по-русски, и тогда они укажут, куда лететь.

И вот вымпел сброшен. Пока я делал круг, люди успели прочитать записку и дружно замахали руками, показывая на восток. В благодарность я покачал машину с боку на бок.

После мы узнали, что люди, одетые в кухлянки, оказались челюскинцами, которых уже успели снять со

льдины. Они ехали в Уэлен.

В Ванкареме задерживаться некогда, надо сразу же лететь на льдину. Пока бортмеханик освобождал [53]

машину от лишнего груза, М. С. Бабушкин, являвшийся комендантом аэродрома, объяснял мне маршрут.

– Примерно через сорок минут на горизонте увидишь черный дым, – сообщил он. – В лагере жгут

большие костры.

Чтобы захватить со льдины больше людей, механика оставляю на берегу и вылетаю. От Хабаровска до

Чукотского моря пришлось пролететь больше пяти тысяч километров. Но они не так мне запомнились, как этот короткий путь, всего в сто пятьдесят километров.

Я внимательно смотрю вперед, стараясь скорее увидеть черный дым. От сильного напряжения глаза

устают, слезятся, горизонт становится мутным. Приходится протирать глаза, давать им отдохнуть.

Ровно через сорок минут немного правее курса показался черный дым. Подлетаю ближе, вижу между

ледяными глыбами маленькие палатки. В стороне лежат две шлюпки, снятые на всякий случай с

парохода. А на вышке развевается красный флаг, ярко выделяющийся на белом фоне.

Через несколько минут благополучно сажаю самолет на крохотную площадку. Кричу:

– Кто следующий полетит на берег?

В мою двухместную кабину втискиваются четыре человека. Через пятьдесят минут высаживаю их на

материк и тут же вылетаю опять.

Во второй рейс взял троих.

На льдине осталось шесть человек. Я хотел отправиться в третий рейс, но меня не пустили. Самолеты

Каманина и Молокова вылететь не могли, а один мой все равно всех не забрал бы. Оставлять же в лагере

на ночь двоих опасно.

В эту ночь в Ванкареме никто не спал. Здесь я впервые почувствовал, как суровый Север сплачивает

людей. Только что спасенные челюскинцы уже забыли о пережитых опасностях и теперь беспокоились за

товарищей, оставшихся на льдине. Они знали, что погода здесь капризна и в любую минуту может

испортиться. Тогда последний – пятнадцатый по счету – аэродром в лагере будет уничтожен. А шесть

человек не в состоянии быстро расчистить новую площадку для приема самолета. [54]

На наше счастье, погода не испортилась. Утрой, правда, была дымка. Не дожидаясь, пока она разойдется, я решил вылететь один.

Поднимаюсь на Тысячу метров. Туман тонким слоем покрывает льды. Справа резко выделяется верхушка

горы на острове Колючин.

Потом туман стал редеть. Сквозь него уже виднеются торосы. Впереди показался дым.

«Вот хорошо вышел, – подумал я. – Значит, за ночь льдину не отнесло».

До сих пор летчикам приходилось менять курс каждые сутки, а иногда даже по два раза в день: льдина

дрейфовала, передвигаясь то вправо, то влево.

Самолет быстро приближался к источнику дыма. Но что это? Почему такой же дым справа?..

Подлетаю ближе и вижу, что никакие это не костры, а большие разводья. Просто лед потрескался, и из

трещин обильно выделяется пар.

Час двадцать минут я упрямо летал, не меняя курса, но лагеря так и не нашел. Его упорно скрывала

туманная дымка. Решил вернуться, подождать, пока разойдется туман.

И действительно, к полудню он рассеялся. Кстати, механики уже успели исправить самолеты Каманина и

Молокова.

Чтобы не плутать над ледяными полями, Каманин взял с собой штурмана Шелыганова. Но это оказалось

лишним. Испарения прекратились, и на белом ледяном фоне мы еще издали увидели столб черного дыма.

Э. Т. Кренкель передал последнюю радиограмму: «Прилетели три самолета. Сели благополучно.

Снимаем радио. Покидаем лагерь Шмидта».