Текст книги "Крылатое племя"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

109ф с черным драконом на борту. Вскоре и второй «мессер» разделил участь первого.

Среди врагов произошло замешательство. Фашистские летчики поспешно выходили из боя. И тут в

образовавшейся «карусели» я увидел «червонного туза». Он производил неожиданные маневры, то

уклоняясь от ударов, то вдруг бросаясь на наши самолеты.

Я устремился к нему. По радио передаю Майорову:

– Следи за мной и «тузом». Атакую его в лоб.

И вот мы встретились лицом к лицу. Фашист несется мне навстречу, я – ему. Посмотрим, у кого крепче

нервы! Враг думает, что я не выдержу лобовой атаки, [110] отверну в сторону или уйду вверх. Секунды

огромного напряжения!

Не выдерживает враг. Фашистский самолет взмывает вверх, пытается уйти переворотом через крыло. Но

при этом он подставляет свое «брюхо» под прицел летчика Майорова. Пулеметная очередь прошивает

вражескую машину. Объятая пламенем, она неуклюже переворачивается и факелом несется к земле.

Таким был конец «червонного туза». Сбил его советский летчик коммунист Майоров, впоследствии

Герой Советского Союза.

А на помощь своим уже спешила та отвлекающая четверка «мессершмиттов», но было уже поздно. Мой

заместитель зашел сзади снизу и поразил из пулемета еще одного «фокке-вульфа». Через мгновение

загорелся пятый.

Воспользовавшись преимуществом в высоте, я со своим ведомым успел догнать покидающего поле боя

противника и сбить еще одного фашистского аса.

В этом бою мы уничтожили шесть вражеских самолетов, не потеряв ни одного своего. Восьмерка

«червонного туза» перестала существовать. [111]

П. Головачев. Листая летную книжку...

Обычно к ней обращаешься, когда надо сделать очередную запись о выполненном полете: пробыл в

воздухе столько-то минут, на такой-то машине, произошло то-то и то-то. И опять лежит в столе твоя

летная книжка, твоя неизменная спутница в жизни и службе с тех самых пор, как ты впервые поднялся в

небо.

А недавно, в свободное время, я решил полистать ее. Только взял в руки, и нахлынули воспоминания.

Память воскресила события – радостные и драматические, напомнила о боевых товарищах...

«Кто не участвовал в битве на Волге, тот по-настоящему не видел войны», – утверждает один мой

приятель. Оставим на его совести точность формулировки, но сознаемся, что бои там были

действительно жестокими. Для нас, летчиков, кроме ежеминутной опасности, там была еще адски

тяжелая фронтовая работа. Не успеешь приземлиться, и опять надо вылетать, опять до изнеможения

вертеться в бешеном хороводе, драться с врагами, которых втрое, впятеро больше.

Тогда мы прикрывали переправу через Дон у Калача. Наши войска отступали. Гитлеровцы прорвались к

Харькову, лавиной покатились к Воронежу.

29 июля 1942 года. Возвратилась из боя наша шестерка истребителей. Сели на аэродром. Вдруг над

головами появляются две эскадрильи «юнкерсов». Пришлось нам отгонять бензозаправщики и взлетать

на остатках горючего.

Врезался я в строй фашистских бомбардировщиков. Одну машину сбить успел, но воздушный стрелок

[112] с другой резанул очередью по моей кабине. Раненный в лицо, я потерял сознание. Очнулся и вижу: мой ЛаГГ-3 штопорит, целясь носом прямо в Дон.

Не знаю, как сумел вывести самолет из штопора и дотянуть до высокого берега. Почувствовал удар – и

опять ночь в сознании.

Второй раз пришел в себя спустя несколько часов. Ничего не вижу, только слышу разговор:

– Как думаете, зрение к нему возвратится?

– Будем надеяться на лучшее.

Возможно, я пошевелился или застонал, только чей-то голос заметил:

– Обратите внимание, к нему возвращается сознание! – и приблизившись спрашивает: – Молодой

человек, вы меня слышите?

Чувствую, вопрос относится ко мне. С трудом, пересиливая боль, приоткрываю глаза. Тот же голос

интересуется :

– Скажите, что вы сейчас видите?

– Вижу... седую... бороду. .

Позже узнал, что густой бас, который я тогда слышал, принадлежал знаменитому профессору Филатову.

Это он сделал мне операцию и возвратил зрение.

В тот день сбили не только меня. На аэродром не вернулись многие из наших летчиков. Но задача была

выполнена. Мы не позволили гитлеровцам бомбить наши войска. Недаром еще с начала 1942 года наш

полк носил звание гвардейского, а двенадцать летчиков полка были Героями Советского Союза.

И все же, критически оценивая свои действия, многие сознавали, что опыта у нас недостаточно, в боях

допускаем немало ошибок. Некоторым из летчиков эти ошибки стоили жизни.

Понимал это и командующий воздушной армией. Поэтому он решил тогда: как ни трудно складывается

обстановка на фронте, летную молодежь в бой не пускать, а учить, пока она не овладеет каким-то

минимумом тактического мастерства. Командующий взял на себя риск, и наш полк перебросили на

аэродром подальше от линии фронта, куда фашистские бомбардировщики летали не часто.

Тут мы время зря не теряли. Каждый день был насыщен до предела. Проводились многочисленные

учебные [113] полеты, в которых сколачивались пары, четверки, восьмерки истребителей. А это нам

особенно требовалось. Молодым летчикам необходимо было привыкнуть друг к другу в воздухе, изучить

любые приемы напарника, усвоить его летный почерк.

Ведь вот вспоминаю Колю Гудилина. Вроде бы и летал неплохо, а в паре держаться не умел. Как только

ведущий начнет энергичный маневр, Коля сразу отстает. Или Вася Бондаренко. Три дня он участвовал в

боях и трижды «мессершмитты» спускали его на парашюте. Зато как мастерски воевали они потом.

Наука пошла им впрок!

Учили нас боевые летчики, старшие лейтенанты Амет-хан Султан, Аркадий Ковачевич, старшины

Владимир Лавриненков, Иван Борисов и многие другие. Полеты продолжались две недели – большего

срока командующий выкроить не мог. И все же подготовку мы получили основательную.

Полк вернулся на фронтовой аэродром. С ходу вступил в бой. Уже за первые три дня наши летчики сбили

32 вражеских самолета, не потеряв ни одного своего.

Прилетел командующий. Возбужденный, улыбающийся, ходил по самолетным стоянкам, беседуя с

летчиками.

– Начинается новый период войны. Вырастет новая слава девятого гвардейского полка, – говорил

генерал. Он-то видел дальше нас и знал больше...

* * *

Вновь прибывший, если он до того уже побывал в боях, быстро вливается в полковую семью. Именно так

и приняли мы капитана Георгия Кузьмина, общительного, веселого парня. Он ходил немножко

прихрамывая, но на это никто не обратил внимания. Тем более что уже в первый раз человек отлично

слетал на задание. Вопросов к нему не было, и к вечеру мы уже запросто называли его Жорой.

После ужина летчики эскадрильи собрались в землянке и стали укладываться спать. Завтра чуть свет

опять предстояло идти в воздух.

Дольше всех укладывался Кузьмин. Раздеваясь, он [114] неуклюже возился. Потом что-то уронил.

Послышался глухой удар о дощатый настил, будто упало полено.

Его сосед по нарам, присмотревшись, воскликнул:

– Жора, это что у тебя?!

Кузьмин промолчал.

– Так ты на протезах? Как же летаешь?

– Нормально летаю. Привык!. – ответил Кузьмин с оттенком давней, приглушенной временем грусти.

Его начали расспрашивать. Он коротко и скромно рассказал, что был ранен в воздушном бою еще во

время войны с белофиннами. В госпитале ампутировали ступни обеих ног. После этого он сделал все

возможное, чтобы вернуться в строй.

Кто-то потушил керосиновую горелку. Землянка погрузилась во мрак. Но разговоры утихли не сразу.

Кузьмин рассказывал о том, где побывал раньше, до нашего полка. Он умел тепло и образно говорить о

людях. Почему-то теперь летчики стали обращаться к нему на «вы».

Я лежал в темноте с открытыми глазами, стараясь объяснить себе перемену в отношениях людей. Ничего

особенного не произошло, просто мы лучше узнали Кузьмина. Он был постарше нас не только годами, но

и жизненным опытом. Давно состоял в партии. Оставшись без ног, Кузьмин не захотел спокойной жизни.

Когда над Родиной нависли черные тучи, партийный долг призвал его в боевой строй. Ценой огромных

усилий и труда он заново научился ходить, а потом – летать. И теперь спит рядом. Я слышу в тишине

его спокойное дыхание. Завтра он вместе с нами полетит в бой...

Самоотверженно и храбро сражался с врагом гвардии капитан Кузьмин. Ему было труднее всех. Но он ни

разу не сказал об этом. Летая с протезами, он сбил немало вражеских бомбардировщиков и истребителей.

Скоро его назначили помощником командира полка. 28 апреля 1943 года ему было присвоено звание

Героя Советского Союза.

Выполняя очередное боевое задание, Кузьмин со своим ведущим офицером Морозовым действовал в

тылу противника. Пара истребителей ходила на малой высоте, без запаса скорости. Думаю, что Морозов

тут допустил серьезную, роковую ошибку. Когда на летчиков [115] внезапно навалилась большая группа

«фокке-вульфов», драться с ними пришлось в невыгодных условиях.

На горящем самолете Кузьмин сколько мог тянул до линии фронта. Но мотор заглох совсем, когда до

земли оставалось каких-нибудь полтораста метров. Скоро должны были взорваться бензобаки, и летчик

выпрыгнул. Белый купол парашюта заполыхал на ветру, его лизнуло пламя горящего самолета.

Тело Георгия Кузьмина упало в траншею переднего края наших войск. На другой день пехотинцы

привезли нам его партийный билет...

* * *

– Ваня, вас можно на минутку?

Невысокий, черноволосый офицер отделяется от группы летчиков и шагает вслед за девушкой, которая

тоже одета в летную форму.

– Слушаю вас, Лилечка.

Лиля упирается взглядом в грудь летчика, украшенную несколькими боевыми орденами, и умоляюще

произносит:

– Возьмите меня в напарники.

Летчик молчит, и девушка пускает в ход средство, подсказанное ей наивной и милой женской хитростью:

– Боевые сто граммов буду отдавать вам каждый вечер, ведь сама-то не пью.

Иван Борисов долго соображает, как бы поделикатнее отказать, чтобы не обидеть девушку...

Их было четыре в нашем полку. Четыре девушки-летчицы. Они составили женское звено, которым

командовала гвардии старший лейтенант Беляева. В звено входили Катя Буданова, Лиля Литвяк и Маша

Кузнецова.

Девчата летали на истребителях, участвовали в воздушных боях. И хорошо воевали. Например, на

боевом счету Лили Литвяк числилось восемь уничтоженных вражеских самолетов. Но этого им было

мало. Хотелось летать с самыми активными воздушными бойцами.

Особенно часто обращалась к летчикам со своей просьбой Лиля Литвяк. А мы всякий раз вежливо

отказывали. И не потому что не доверяли им, просто нам [116] трудно было бы пережить гибель такого

ведомого в бою. А ведь случиться всякое могло.

Со временем Лиля Литвяк все же добилась своего и стала летать в паре с опытным ведущим – гвардии

полковником Голышевым. Много раз ходили они на ответственные задания и всегда действовали

успешно, хорошо понимая друг друга.

Однажды им пришлось вести неравный воздушный бой против десяти вражеских истребителей.

Полковник погиб в воздухе, а его напарница покинула свой поврежденный самолет с парашютом. Но на

аэродром она не возвратилась. Мы так и не узнали, что случилось с замечательной девушкой Лилей

Литвяк...

* * *

На некоторых страницах летной книжки встречается знакомая роспись. Когда я смотрю на нее, то с

сердечным чувством вспоминаю Льва Львовича Шестакова, командира 9-го гвардейского полка, в моем

понимании – идеального командира.

Первое боевое крещение летчик Шестаков получил еще в Испании. Вернулся на Родину с орденами

Ленина и Красного Знамени. Перед началом Великой Отечественной войны сформировал полк и стал его

командиром.

Я много летал с ним в паре, и что ни полет – то наглядный урок. Вот, например, вылет, помеченный в

книжке датой 21 ноября 1942 года. Вели бой восьмеркой против двадцати вражеских самолетов. В первой

же атаке шестеро наших как-то отстали. Мы с командиром оказались вдвоем, сбили самолет противника.

Потом Шестаков ворвался в строй врагов, а я остался совсем один.

К счастью, вижу: наша шестерка все же приближается. Сбавляю газ, чтобы пристроиться где-нибудь на

левом фланге. Но вперед никто не выходит. За мной увязались и так шли до конца боя и до самой посадки

на аэродроме. Потом командир смеялся:

– А я специально вперед не выходил, чтобы дать тебе стажировку в роли ведущего группы.

Меня удивило редкое хладнокровие Льва Львовича, вздумавшего в горячке боя проводить «занятие» по

[117] групповой слетанности и психологические эксперименты.

Подвижный, энергичный, острый на язык, Шестаков всегда был душой нашего полка. Летчики уважали

его и любили, а кое-кто, зная крутой нрав «бати», побаивался, и не напрасно. За оплошность в бою, за

малейшее колебание он наказывал беспощадно, не принимая во внимание прошлых заслуг. Сам Лев

Львович был мужественным воздушным бойцом. Погиб он в конце 1944 года в бою над Проскуровом. На

земле, рядом с его самолетом, нашли обломки двух «юнкерсов». Одна из улиц города Проскурова теперь

носит имя Героя Советского Союза гвардии полковника Л. Л. Шестакова. [118]

В. Толстой. Начало конца

На командный пункт 1-й воздушной армии слетались в тумане. Подходя к месту назначения, маленькие

По-2 ныряли в мутные просветы, торопливо притирались к бугорку у деревни Сырококоренье, а затем

отруливали к большому сараю. Из самолетов вылезали генералы и офицеры, меняли шлемы на

хранившиеся в багажниках фуражки, подтягивали пояса, расправляли перевившиеся в пути лямки

планшетов.

Никто не вспоминал о только что пережитом напряжении и опасном полете. Возбуждение, пожалуй, сказывалось лишь в порывистых рукопожатиях и репликах.

– Давно перешел сюда?

– Сразу же после Кубани. А ты?

– Да уж с месяц как корпус здесь.

– Не знаешь, зачем вызвали?

– Услышим...

Собственно, уже сама встреча такого большого числа командиров авиационных корпусов и дивизий

говорила о важных причинах вызова. Тем более что на этом фронте давно не было активных действий.

Завтра – три года с начала войны. По-видимому, предстоит боевая операция. Операция! Какое емкое

слово! Оно ассоциируется с решительным хирургическим действием...

Обновленные избы, бревенчатые настилы-дорожки вдоль улицы, следы от автомашин и их скопление у

штаба – все вызывало удивление у тех, кто привык к скрытности, кто старался побыстрее замаскировать

свой По-2.

Приглашения ждали на улице. В беседе разбились [119] на группки. Говорили о потерях, сочувствовали

штурмовикам, вспоминали погибших друзей и чуточку хвастались собственными успехами. Пробилось

солнце, ярче заиграли ордена и погоны, и по ним оценивали боевой путь и славу собеседников.

Наконец, вызвали в штаб. Стены избы завешены картами и схемами. За столом Военный совет 3-го

Белорусского фронта. В центре – представитель Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский.

Он в кителе с полевыми погонами. Тщательно выбритое, округлое лицо с неизгладимыми следами

усталости.

В непринужденной беседе маршал проверяет состояние корпусов и дивизий. Доклады схожи. У всех во

время оперативной паузы накопились силы, и каждый говорит о готовности соединения к активным

боевым делам.

Маршал, слегка постукивая карандашом, заключает беседу краткими словами:

– Так вот, товарищи. Вам предстоит участвовать в крупном наступлении. Одновременно начнут

действовать войска четырех фронтов. Будет нанесен удар по группе немецких армий «Центр», имеющей

в своем составе до пятидесяти дивизий. Главная полоса обороны противника проходит по линии Витебск

? – Орша – Могилев – Жлобин и представляет собой сильно развитую систему полевых укреплений, прикрытую различного рода труднопреодолимыми заграждениями. Предполагается нанести поражение

группе армий «Центр» и выйти к государственной границе Советского Союза.

Командующий фронтом, самый молодой из командующих, генерал армии Черняховский, вместе с

маршалом только что прибыл сюда с подобного же совещания у танкистов. Сейчас он окидывает

присутствующих выразительным взглядом, будто говоря: «Ну вот и мы дождались!»

А маршал Василевский продолжает:

– Привлечены исключительно большие силы. Одной только авиации... – он. понизил голос, словно

предупреждая нас о тайне, – семь тысяч самолетов! У противника же три четверти резервов

сосредоточены на юге, где он ждет нашего наступления. Правда, в последнее время враг кое-что

пронюхал и уже начинает [120] перегруппировку. Следует ожидать, что в ходе операции его

сопротивление будет возрастать.

Маршал А. М. Василевский сделал небольшую паузу, ладонью провел по лицу, словно сгоняя усталость.

– А теперь коротко о ваших задачах...

Ветерком зашуршали блокноты на коленях у командиров, в руках застыли карандаши. Маршал выждал, пока установится тишина, потом положил руки на карту и подался корпусом немного вперед:

– Первое, что от вас требуется, – помочь пехоте подняться в атаку. А для этого необходимо совместно с

артиллерией подавить огневую систему противника. Вторая ваша задача состоит в том, чтобы не

допустить подхода к полю боя резервов противника. И третья, – маршал поднял руки и словно поймав

что-то невидимое потянул к себе, – повести технику, подвижные войска, входящие в прорыв. Прикройте

их от ударов артиллерии и, разумеется, авиации противника. Конкретные задачи по времени и месту

получите от командующего армией.

И последнее, что я хочу вам сказать, держите тесную связь с наземными войсками. Всегда старайтесь

быть в курсе боевой обстановки. Всемерно помогайте пехоте. Действуйте как можно ближе к ней, но так, чтобы не поразить ее осколками. Приготовьтесь к частым перебазированиям. Мы будем спешить и, может быть, это прозвучит парадоксально, требуем: не отставайте от пехоты! Пехота должна постоянно

чувствовать вашу помощь. Через шесть – семь дней мы выйдем к Березине. Эта операция – начало

конца фашистской Германии.

Последние фразы были произнесены просто, без пафоса, но убедительно. Так говорят, когда уверены в

своих силах.

Совещание закончилось. Маршал встал, простился с нами и вышел. Ему предстояло ехать дальше, быть

может, к пехоте.

После совещания мне пришлось проститься с командиром корпуса генералом В. А. Ушаковым. Он

назначен координировать в операции действия трех корпусов. Я остался за него. Перед отлетом зашел к

начальнику штаба армии и получил номера целей корпусу для бомбометания. [121]

В тот же день пригласил к себе командиров дивизий генералов Г. П. Котляра и В. А. Сандалова, изложил

им указания маршала Василевского, устно поставил боевую задачу.

Генералы не скрывают своего возбуждения. Они только пытаются уточнить:

– А когда все же? Хотя бы приблизительно.

– Не знаю. Возможно, послезавтра. Ясно одно, что в нашем распоряжении для подготовки только одни

сутки – двадцать второе июня.

Затем, как всегда, заходит разговор о минимальной высоте бомбометания. Ох уж эта минимальная

высота! Кому же хочется действовать ниже тысячи метров! Ведь «Петляков-2» уязвим даже от пехотного

огня, не говоря о зенитном. К сожалению, погода в последнее время туманная, облачная, если

поднимешься на километр, цель не разглядишь.

Напоминаю командирам указание А. М. Василевского о том, что успех наступления будет во многом

зависеть от авиационной и артиллерийской подготовки. Сила нашего удара должна быть большой, чтобы

подавить противника, снизить его сопротивляемость.

– Значит, вылетать во что бы то ни стало? – спрашивает Котляр.

– Да! И назад с грузом не возвращаться!

Командиры наших 4-й и 5-й дивизий всю войну негласно соревновались. Каждый из них ревниво следил

за боевыми делами другого и старался не отстать. Генералы часто сами отправлялись в боевые вылеты, хотя они имели моральное право руководить дивизиями по радио с земли. Оба отличные летчики, Герои

Советского Союза и, кстати сказать, оба за войну совершили одинаковое количество боевых вылетов —

по 105.

Сейчас Сандалов оказался впереди и доволен. У него готовы к действию на девятку самолетов больше, чем у друга. Но и Котляр заявляет, что шесть Пе-2 в ремонте и скоро прибудут.

Пока мы толковали, прилетел командир истребительной дивизии полковник Нога. Нас радует, что

взаимодействует с нами 322-я дивизия, – полковник Нога славится надежным прикрытием. [122]

В заключение договорились о действиях на завтра. Решили, что с утра все ведущие девяток в

сопровождении командиров истребительных эскадрилий сделают заход вдоль фронта, «отметят»

бомбами свои цели и сфотографируют их.

Мы надеялись, что этот небольшой удар не вызовет подозрений противника. Скорее всего он будет

рассматриваться им, как «юбилейное» напоминание о третьей годовщине войны.

Как и следовало ожидать, утром 22 июня во главе своих Пе-2 вылетели сами Котляр и Сандалов. Разведка

прошла удачно. К 12 часам поступили фотоснимки. Нас радовало мастерство ведущих штурманов – ни

одной ошибки в распознавании целей...

22 часа. Темнеет. С запада натягивает туманную пелену.

Весь штаб на узле связи. Все наэлектризованы – ждем сообщения о начале действий. Невольно думаю, если мы так напряжены и волнуемся, то каково же приходится тем, кто отвечает за всю операцию?

В 23 часа позвонил командарм 1-й воздушной генерал-полковник Хрюкин. Подробно расспросил о

готовности, пожелал успехов.

И опять долгое, тревожное ожидание. Стрелки часов будто остановились. Но вот, наконец, в 1 час 45

минут 23 июня нам сообщили время атаки и порядок действия. Авиации для бомбежки отводится всего

10 минут – с 6 до 6 часов 10 минут.

Стучат телеграфные аппараты. На противоположных концах линий командиры дивизий. Они приняли

телеграмму, отвечают: «Время ясно».

Время-то ясно, да погода не радует. Туман стоит такой, что в десяти шагах ничего не видно. И зачем он, туман, существует в природе? Во всяком случае для нас, авиаторов, нет врага противнее и злее. Прошли

десятилетия развития авиации, пройдут и еще десятилетия. Но, мне думается, как бы ни была

совершенна техника автоматического управления, туман еще долго будет портить кровь и нервы

летчикам!

4 часа 30 минут. На шести аэродромах корпуса уже давно опробованы моторы. Летчики, штурманы и

стрелки сидят в самолетах. Расчехлены полковые знамена и вынесены на старт. [123]

К счастью, туман начинает отрьваться от земли и поднимается вверх. Но как медленно все это

происходит! Горизонт очистился, но высота облачности не больше ста метров.

До вылета считанные минуты. Опоздай мы с уда ром – и можно поразить своих, когда они двинутся в

атаку.

Командиры дивизий у телефонов. Говорю с ними одновременно:

– Как дела?

– Туман поднялся метров на двести, – сообщает Котляр.

– У меня даже больше, – говорит Сандалов.

– Ну так что будем делать?

Котляр заявляет:

– Сандалов ближе к западу. Как он думает?

Я понимаю их, никому не хочется первым сказать: «Бомбить не могу, облачность не позволяет». Ведь

наши самолеты везут бомбы по 100 и 250 килограммов. Сбрасывать их можно с высоты не менее 500

метров, иначе свои же бомбы поразить могут.

Мне хочется проверить обстановку у соседей. Спрашиваю об этом штаб армии. Командарма нет, он на

НП генерала Черняховского. Начальник штаба говорит:

– С погодой везде плохо. Словом, сами решайте.

Я представляю себе положение генерала Хрюкина на наблюдательном пункте командующего фронтом.

Если мы не вылетим, на него будут обращены взгляды и, как всегда в таких случаях, кое-кто посетует:

– Где же твоя хваленая авиация?

Прошло еще 20 минут. Сандалов докладывает:

– Облачность поднялась на триста. Пока до целей дойдем еще поднимется, можно будет работать.

Передаю его слова Котляру. Тот отвечает:

– А у меня все готово. Жду только команды.

– Вылетайте!

В 5 часов 45 минут на командном пункте корпуса взвизгнули стекла. Послышался ровный

непрекращающийся гул. Началась артподготовка. Потом гул усиливается, к нему примешивается

ревущий стон многих моторов, и тогда тихое взвизгивание стекол переходит [124] в мерное дребезжание.

На фоне сероватой облачной пелены мы видим грозные в своей симметричной красоте девятки

пикировщиков, идущих на запад. Как Сандалов и предполагал, чем ближе к линии фронта, тем

облачность выше. Над целями высота ее 600 метров.

Точно в срок, минута в минуту, авиация заменила артиллерию. На прижатую к земле немецкую пехоту в

течение 10 минут сыпались бомбы.

Наши Пе-2 никогда еще не бомбили с такой небольшой высоты. Возвращались полковыми колоннами. В

124-м полку два пустых места в строю. Два самолета сбиты зенитками и сгорели над целью.

Не успели еще заправиться и зарядиться, как от командарма Хрюкина поступила телеграмма:

«Бомбардировщики действовали хорошо. Передайте личному составу от наземного командования

спасибо! Полоса прорвана! Готовьтесь к ударам по целям в глубине». Это «спасибо» наземников было

для летчиков высочайшей наградой.

Ошеломленные внезапным и мощным наступлением советских войск, армии противника начали

стремительный отход, не успевая закрепиться на подготовленных рубежах.

К исходу дня была окружена и полностью ликвидирована витебская группировка противника в составе

пяти дивизий. Корпус вечером произвел еще один налет по тыловой полосе обороны врага.

С рассветом следующего дня мы стали поддерживать наступавшую пехоту. Командиры полков получили

большую самостоятельность.

Мне довелось видеть у местечка Толочина результаты работы полка, командиром которого был

подполковник Николаев. Две девятки самолетов, возглавляемые самим Николаевым, разметали колонну

танков, готовившуюся контратаковать нашу вырвавшуюся вперед пехоту.

Но это не все. Пока командир расправлялся с танками на шоссе, штурман полка Герой Советского Союза

Кострыкин заметил двигавшиеся по полю самоходки и бронетранспортеры. Он толкнул летчика и указал

ему новую цель. Самолет тут же спикировал, увлекая за собой девятку. На земле черными факелами [125]

вспыхивают несколько вражеских машин. Остальные поворачивают назад, пытаясь скрыться в лесу.

Путь наступающим войскам открыт!

29 июня войска генерала Черняховского прижали противника к Березине.

Березина! Историческая река. Немногим более ста тридцати лет назад, в ноябре 1812 года, при переправе

через нее перестала существовать французская армия Наполеона. Сейчас, в конце июня 1944 года, реке

суждено было сыграть свою роль и в судьбе немецкой армии.

Советское командование решило не допустить переправы сил противника на западный берег Березины.

Нашему 1-му гвардейскому бомбардировочному авиационному корпусу поручили уничтожить мост и

дамбу через реку у города Борисова.

Вообще-то говоря, мост для авиации – трудная цель. Ведь в течение войны на мосты Европы самолеты

воюющих стран делали массу налетов, сбрасывали тысячи тонн бомб. А разрушены были лишь немногие

из мостов.

Переправу у Борисова обороняла зенитная артиллерия и новейшие истребители «Фокке-Вульф-190».

Принимаю решение одной дивизией нанести упреждающие удары по аэродромам истребителей в

Борисово и Докудово, а другой – частью сил подавить зенитные батареи, большими же силами

обрушиться на мост. Прикрывать нас, как обычно, должна 322-я ИАД.

Утром 30 июня вылетели к цели. Но началось с неприятного – встреча с истребителями из-за большой

облачности не состоялась. Отправились без прикрытия.

Полк, вышедший на Борисовский аэродром, отбомбился удачно. Но на него напало свыше 30

истребителей. Бомбардировщики сомкнулись и начали отстреливаться дистанционными гранатами. Для

вражеских истребителей это было неожиданно, и, когда пять поврежденных «фокке-вульфов»,

переваливаясь с крыла на крыло, начали падать, остальные не рискнули больше заходить в хвост Пе-2.

Подполковник Николаев вел свой полк на аэродром Докудово, но нашел его пустым. Чтобы не

возвращаться с бомбами, решил сбросить их на отступающие вражеские [126] войска. Благо, искать цель

долго не требовалось, по Минскому шоссе катила в четыре ряда лавина машин. Николаев навалился на

шоссе и навел там страшную панику.

Позже из показаний пленных стало известно, что эта бомбежка создала на шоссе большую пробку. Груды

разбитых машин затормозили все движение. Многие из «драпавших» немецких солдат и офицеров

разбежались по лесам. Но после безнадежного блуждания стали выходить в освобожденные нашими

войсками населенные пункты и сдаваться в плен группами и поодиночке.

Приняв на себя удар вражеских истребителей, летчики 4-й дивизии обеспечили беспрепятственные

действия товарищам из 5-й. Те, не встретив сопротивления в воздухе, нанесли прицельный удар по мосту

и повредили его. Это была замечательная удача!..

Продолжая стремительное наступление, соединения фронта освободили город Борисов, а затем и Минск.

За девять дней боев пройдено 250 километров! И тут-то мы убедились в справедливости сомнений

маршала Василевского – авиация стала отставать от пехоты.

Началось с штурмовиков. У них радиус действия меньше, а готовить им новые аэродромы поближе к

ушедшим вперед соединениям просто не успевали. Задача поддержки наземных войск полностью легла

на наших бомбардировщиков.

Но и для нас работа усложнилась. Штаб нашей воздушной армии запаздывал с обработкой

разведывательных данных. Начальник разведотдела взмолился:

– Что делается? Пока разведчики сфотографируют объекты противника, пока проявят пленку,

отпечатают да привяжут к картам, а местность эта уже освобождена. Так что вы, пожалуйста, сами ищите

цели.

Пришлось от каждой дивизии выделить по нескольку бомбардировщиков специально для ведения

разведки. Любопытно, что экипажи эти отказались от прикрытия истребителями. И рассуждали они

правильно. На одного разведчика истребители нападали редко. Да мы и сами поступали так же, рассуждая по русской пословице, мол, «на всякий чих не наздравствуешься». А вот если самолет

сопровождают истребители, наверняка жди встречи с истребителями противника. [127]

В эти дни стремительного наступления не легко было разведчикам определять, где свои, а где чужие.

Ведь все находилось в движении на запад. Ориентировались главным образом, когда начинала работать

наша артиллерия. Заметят наблюдатели распускающиеся бутоны разрывов – и сразу им ясно, откуда

враг оказывает сопротивление. Тут же по кодированной карте сообщают на аэродром ориентиры. Девятки

Пе-2 вылетают, становятся в круг над указанным квадратом, а офицеры связи, двигавшиеся с войсками, стрелами из белых полотнищ уточняют направление на противника, которого следует подавить.

Так и работали. Все шло хорошо. Но вот наступило время, когда и Пе-2 перестали «доставать» фронт.

Пришлось корпусу перебазироваться на Жодинский аэродром. А здесь теснота. И истребители, и

штурмовики, и бомбардировщики – все вместе. Стали ощущаться трудности с горючим, боеприпасами.

Но и в этом мы видим приятное. Теперь не сорок первый год, когда у нас не хватало самолетов, когда в

некоторых приграничных округах врагу удалось вывести из строя значительную часть нашей авиации.