Текст книги "Крылатое племя"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Сборник

Крылатое племя: Воспоминания авиаторов трех поколений

С. Козлов. Над Камой и Волгой

А. Степанов. В окруженном Уральске

Н. Анощенко. Павло

А. Митрофанов. Встреча с Ибрагим-беком

М. Водопьянов. На арктических трассах

О. Чкалова. Призвание

Е. Смушкевич. Несколько штрихов

С. Губарев. Воспоминания о друге

А. Полянцева. На истребителях – девушки

А. Ворожейкин. Красноносые «яки»

А. Васильев. Операция «Зволен»

С. Уткин. Случай в Карпатах

Е. Кондрат. Конец «Червонного туза»

П. Головачев. Листая летную книжку...

В. Толстой. Начало конца

Н. Шмелев. Под крылом Будапешт

К. Гаранин. Прерванный рейс

А. Якимов. На могучих крыльях

Примечания

С. Козлов. Над Камой и Волгой

Неожиданная встреча

Года через полтора после окончания Великой Отечественной войны я приехал отдыхать на один из только

что открывшихся прибалтийских курортов. Прибывающих встречал сам начальник санатория. Взглянув

на мою путевку, он улыбнулся:

– Недавно к нам приехал почти ваш близнец: тоже генерал, тоже авиационный и даже ваш однолетка.

Меня это сообщение заинтриговало, и, устроившись на новом месте, я сразу же пошел повидать «почти

близнеца». На стук отозвался голос, показавшийся мне знакомым.

У окна, за которым открывалась панорама спокойного Балтийского моря, сидел генерал и старательно

прочищал трубку. Чуть склоненная налево голова и курчавая борода его были так знакомы, что я вместо

заготовленной фразы вдруг самым обычным тоном спросил:

– Стах, а что трубка у тебя, та же?

– Конечно, та же, – в тон мне ответил генерал, – только сейчас в ней хороший трубочный табак, а не

матросская махорка.

Хозяином комнаты оказался мой старый товарищ и сослуживец Станислав Эдуардович Столярский.

Впервые мы со Столярским – два матроса царского флота – повстречались в 1916 году на Гутуевском

острове. Потом революция и гражданская война раскидали было нас в разные стороны, но в 1919 году мы

снова встретились на Восточном фронте. С тех пор прошло 27 лет. И вот теперь в тиши прибалтийского

курорта мы с особой теплотой вспоминали боевые [4] будни кампании 1919 года и наши полеты над

Камой и Волгой.

А возвратившись после отпуска в Москву, я вскоре получил от Станислава Эдуардовича письмо. Когда

распечатал конверт, из него выпали пожелтевшие листки приказа Реввоенсовета Республики о

награждении меня орденом Красного Знамени за боевые полеты по разведке и охране Волжской военной

флотилии. И снова в памяти всплыли события далеких лет гражданской войны...

* * *

Еще не кончился весенний ледоход, когда воздушный дивизион Волжской военной флотилии отвалил от

причалов Нижнего Новгорода. Мы торопились на соединение с флотилией, которая в районе Чистополя

вела тяжелые бои с наседавшими колчаковцами.

На головном пароходе «Герцен» располагались штаб дивизиона и жилые помещения команды. В

нескольких кабельтовых за пароходом волжский буксир «Кольцов» привычно тащил нефтеналивную

баржу «Коммуна», приспособленную сормовскими рабочими для спуска и приема гидросамолетов. На

палубе баржи находилось несколько М-9, или, как мы их просто называли, «девяток», и три истребителя

«Ньюпор-17».

На корме «Герцена», в наиболее защищенном от свежего ветра месте, собрался почти весь летный состав.

Здесь был начальник дивизиона Столярский, командир гидроотряда Свинарев, летчики Дмитриев, Истомин, Галактионов и автор этих строк, командовавший тогда истребительным отрядом. Всех нас

волновали, конечно, предстоящие бои, но оживленнее всего обсуждался вопрос о горючем.

Бензина не было, и «девятки» летали на «казанской смеси», состоявшей из эфира, газолина и кое-каких

других компонентов. Если во время полета эта смесь в баках отстаивалась, то моторы начинали «чихать»

и просто могли остановиться. Вынужденная же посадка в расположении противника обычно

оканчивалась расстрелом для летчика и каторгой для механика. [5]

Капризные ротативные моторы «Рон», стоявшие на истребителях, могли работать только на высших

сортах бензина или на подогретом ректифицированном спирте. Это уже был выход из положения. Но мы

не знали, сколько времени и какое расстояние можно пролететь на полном баке спирта, ведь теплотворная

способность его значительно ниже бензина.

И вот решили во время похода отрегулировать моторы на новое горючее и при первой возможности

опробовать их в воздухе. Пробные полеты провели вблизи от только что освобожденного населенного

пункта, где недалеко от берега удалось найти удобное место для взлета истребителей. Я несколько раз

поднимался на «ньюпоре» с полным баком и летал на разных высотах и режимах до остановки винта. В

результате были определены нормы расхода нового горючего.

Теперь мы считали себя готовыми к боевым действиям и, погрузив самолеты, двинулись вверх по Каме к

устью реки Вятки, куда к этому времени перешла наша флотилия.

В первом же боевом полете сказались трудности совместных действий морских самолетов с речной

флотилией. Мы были плохо осведомлены о расположении противника. Если же учесть, что и вражеская

флотилия состояла из волжских и камских пароходов, одинаковых с нашими и по силуэтам и по окраске, то станет ясно, как трудно было летчику ориентироваться.

В первый полет ранним утром 14 мая вылетели на двух М-9 летчики Истомин и Дмитриев. День выдался

серый, над водой стлался легкий туман.

Мы с нетерпением ждем товарищей. Вот уже по всем расчетам в самолетах кончилось горючее, а их все

нет. Не пришли они днем, не пришли и к вечеру. Не вернулись совсем.

И только почти через два месяца, когда мы были около Перми, сигнальщик дивизиона заметил бегущего

по берегу босого, оборванного, махавшего бушлатом человека. Это был Зинков – механик с самолета

Истомина. Он рассказал трагическую историю.

Произведя разведку и сбросив в Елабуге бомбы, самолеты легли на обратный курс. По расчету линия [6]

фронта осталась позади, и вот уже сквозь легкий туман показалась флотилия. Самолеты снизились и сели

недалеко от флагманского судна. Но на подошедшем вооруженном катере вместо товарищей летчики

увидели белых офицеров. Сопротивляться было поздно.

Белые обыскали пленных и увели в трюм. Ночью состоялся военный суд.

Экипажи самолетов на допросах и на суде держались твердо. Механики были приговорены к двенадцати

годам каторжных работ, а летчики Истомин и Дмитриев – к смертной казни.

* * *

В слиянии рек Камы и Вятки белые с помощью англичан создали мощный оборонительный узел,

который задерживал продвижение наших войск и флотилии. Было решено высадить десант, а воздушный

дивизион должен был обеспечить разведку.

Полеты проходили в трудных условиях. В жаркую погоду с 11 до 16 часов на границе воды и

нагреваемого солнцем песка возникали сильные вертикальные потоки – восходящие над берегом и

нисходящие над водой. Полет в эти часы на тихоходных и малоповоротливых М-9 был не только опасен, но иногда даже невозможен.

Во время одного из таких дневных полетов погиб летчик Галактионов. Его «девятка» при развороте на

низкой высоте попала в мощный нисходящий поток и упала в песок.

С потерей летчиков Дмитриева, Истомина и Галактионова всю боевую работу в дивизионе несли

Столярский, Свинарев и я. К счастью, мы со Столярским были морскими летчиками.

На морских самолетах полеты производились, как правило, утром и ближе к вечеру. Но утренняя дымка, достаточно сильная на реке, уменьшала видимость и заставляла вести разведку с малых высот. При этом

возникали новые трудности. Все внизу быстро бежит перед глазами, и для точного определения важных

деталей летчик вынужден пролетать над ними два – три раза. А это увеличивало опасность быть [7]

сбитым. После таких полетов «девятки» часто приходили с пробоинами.

В конце мая наш морской десант во взаимодействии с переправившейся через Вятку пехотой энергичным

натиском сломил сопротивление врага. Белые начали отступать вверх по Каме. Стремясь задержать нашу

флотилию, вместе с которой продвигались фланги фронтов, белые пускали плавучие мины. Наши

летчики часто обнаруживали их и сообщали командованию флотилии.

Во время похода флотилии вверх по Каме мы стали применять для ударов по судам беляков «стальные

стрелы» – металлические стержни до 10—15 миллиметров толщиной и до 15 сантиметров длиной.

Заостренные с одного конца и имеющие стабилизирующие выточки с другого, они явились довольно

эффективным средством.

В первой мировой войне летчики сбрасывали их на пехоту или конницу. Теперь же оказалось, что

«стрелы» легко пробивали тонкие палубы волжских пароходов и поражали людей в трюмах, сея панику

среди матросов. Пленные потом рассказывали, что во время налетов наших самолетов матросы и

кочегары убегали на берег и многие из них даже дезертировали.

Бои шли успешно. Скоро, вылетев со Свинаревым на разведку, мы обнаружили, что под натиском

Красной Армии белые оставили Пермь.

На Царицынский фронт

В это время сильно осложнилась обстановка на Волге. Одновременно с Колчаком стал наступать

Деникин. Южные и восточные армии белых стремились соединиться и образовать единый фронт от

Каспия до Перми.

В конце июля под давлением превосходящих сил противника части Красной Армии отошли от Царицына.

Поэтому сразу же после освобождения Перми Волжско-Каспийская флотилия получила приказание

срочно идти на юг.

Во время похода шла напряженная работа: механики опять, в который уже раз, тщательно перебирали [8]

старенькие моторы, придирчиво осматривали и латали крылья, у одного истребителя сменили всю

обшивку. Словом, дивизион приводил себя в порядок перед новыми боями.

* * *

Стояла чудесная погода, и на стоянке между Камышином и Быковыми хуторами устроили общее

купание. А «любители рыбной ловли», захватив вместо снастей гранаты, улизнули подальше от

дивизиона в одну из проток Волги.

Через некоторое время в свете заходящего солнца показалась возвращающаяся лодка. Она шла быстро, и

было видно, как гребцы сильно налегали на весла. На «Коммуне» встревожились: не обнаружены ли

белые?

Не успела лодка пришвартоваться, как из нее перепрыгнули на палубу баржи пять возбужденных

матросов и наперебой начали рассказывать об удивительной находке.

Оказывается, выбирая место будущей «рыбной ловли», один из матросов бродил в воде, споткнулся и

поранил ногу. Чертыхаясь, он нагнулся и увидел трос, привязанный к скрытому под водой колу. Это

заинтересовало. Ныряя все глубже и глубже, матросы добрались до больших металлических бочек, лежавших на дне реки.

– Судя по всему, в таре бензин! – уверяли нас «рыболовы».

И они не ошиблись. Немедленно снаряженная экспедиция за несколько рейсов перевезла на «Коммуну»

двенадцать больших бочек первосортного авиационного бензина. Потом выяснилось, что при поспешном

отступлении белые укрыли их, полагая, что отходят временно.

«Рыболовам» повезло: во-первых, комиссар воздержался от причитавшегося им нагоняя, а во-вторых, каждому мы единогласно присудили по чарке чистого спирта. Бензин был как нельзя более кстати. Уже в

районе посада Дубовка начались боевые полеты.

В первую разведку вылетел на М-9 Свинарев. Только он начал набирать высоту, как с земли заметили [9]

два самолета белых, резко изменивших курс и приближавшихся к «девятке».

На выручку товарища тут же взлетели два наших «ньюпора». Они набрали высоту и со стороны солнца

вдвоем атаковали правый вражеский самолет.

Белые, которые до этого летали совершенно безнаказанно, дали полный газ и левым берегом ушли к себе.

В этом первом воздушном бою над Волгой мы узнали, что у белых появились новые самолеты, более

быстроходные, чем наши, и сильнее вооруженные. Как потом стало известно, это были ДН-4...

* * *

Недалеко от Царицына, в узком и глубоком овраге, выходящем к Волге, враг установил «кинжальную

батарею». Из надежного укрытия ее артиллеристы обстреливали все наши проходящие суда и, по сути

дела, перерезали сообщение по реке.

Обычная воздушная разведка не смогла обнаружить орудий противника. Они были хорошо

замаскированы и при появлении наших самолетов прекращали огонь.

25 августа один из летчиков дивизиона вылетел на морском самолете на разведку батареи с малой

высоты. Уже много раз прошел самолет взад и вперед вдоль оврага, и все безрезультатно. Летчик решил

спуститься еще ниже. Началось испытание нервов. И нервы белых не выдержали. Враг открыл по

самолету сильный огонь и этим демаскировал себя.

Уже в нескольких местах пробиты крылья и лодка. Осколок попал в штурвал. У летчика на правой руке

ранены два пальца, и сидящий рядом наблюдатель Максименко зажимает их носовым платком. А самолет

продолжает кружить. Только установив координаты батареи, экипаж возвратился к флотилии и передал

данные для стрельбы. Точным огнем наших плавучих батарей «кинжальная» была уничтожена.

* * *

К концу лета под Царицыном авиация белых, получившая новые английские самолеты и пополненная

[10] английскими летчиками, начала захватывать инициативу. Против каждой нашей «девятки» у белых

было по три – четыре самолета ДН-4, в полтора раза более быстроходных и в три раза сильнее

вооруженных. В самом деле, если М-9 развивал скорость 110 километров в час и имел один пулемет, то

скорость ДН-4 достигала 180 километров, а вооружен он был тремя пулеметами. Соотношение сил стало

настолько неравным, что дневную разведку пришлось поручить истребителям, а бомбометание перенести

на ночное время.

Столярский, передавший мне к этому времени командование дивизионом, взялся за организацию ночных

действий.

Ночные полеты вообще сложнее дневных во всех отношениях. Но особенно трудно в темноте посадить

самолет на воду. Поэтому у нас была разработана система сигнализации. Когда самолет шел на посадку, ракетами показывали ему направление ветра. На спуске баржи «Коммуна» установили фонари, а на

пароходе «Герцен» поместили прожектор, который освещал берег и помогал летчику ориентироваться.

Все это позволило нам осуществлять ночные полеты без единой аварии.

Однажды ночью к флагманскому судну подошла лодка, в которой находилась женщина в крестьянской

одежде, закутанная платком так, что лица ее не было видно. Она потребовала свидания с командующим

флотилией.

Женщина оказалась большевичкой из подпольной организации, действовавшей в расположении белых.

Она сообщила, что штаб одного из крупных соединений белых расположился на ночь в доме, стоящем на

развилке дорог.

Без суеты и шума срочно подготовили к вылету два гидросамолета. На головном полетел Столярский, ведомым – Свинарев. Развилка дорог – ориентир, который легко было обнаружить. Штаб белых

подвергся бомбардировке. Потом пленные показали, что бомбежка задержала и ослабила вражеское

наступление на этом участке. [11]

На летающей лодке через степь

После ожесточенных боев белогвардейские силы, шедшие на соединение с Колчаком, были остановлены.

Но деникинцы смогли перерезать Волгу в районе Царицына, и наша флотилия оказалась разделенной: часть ее действовала к северу от города, другая – к югу. Расстояние между ними составляло 200

километров, и связь была ненадежной, ибо осуществлялась только по радио – средству, тогда еще

недостаточно совершенному.

В конце сентября возникла необходимость передать южному отряду совершенно секретные материалы и

схемы, касающиеся дислокации войск и обороны противника. Кроме того, предстояло изменить

радиокод. Было решено отправить в южный отряд самолет.

Темной ночью на 22 сентября со спуска баржи «Коммуна» сошла моя летающая лодка М-9 и поднялась в

воздух.

Мы не видим ни земли, ни воды – только яркие звезды сверкают на темном небе. Через несколько минут

меняю курс, и самолет уходит в степь на восток, подальше от расположенных на правом берегу

аэродромов противника, с которых может быть услышан шум мотора. Только отойдя достаточно далеко, поворачиваю на юг.

Полет проходит спокойно. Но нервы напряжены. Я слежу за высотой полета по альтиметру,

привязанному к ноге, за направлением – по звездам и за временем – по ручным часам. У механика все

внимание перешло в слух. Мотор ровно гудит на положенной ему ноте. Механик уверен, что, чем

внимательнее он слушает песню двигателя, тем надежнее работает «сердце» самолета.

Летчик-наблюдатель пытается ориентироваться. Он достает планшет с картой, карманный фонарик и, склонившись ко мне, вопросительно тыкает в карту фонариком. Я резко отстраняю карту: ночь хотя и

темна, но глаза успели привыкнуть и кое-что различают. Свет мешает, и мне нужно время, чтобы опять

привыкнуть к темноте. Мой товарищ ничего не понимает и направляет конус света прямо мне в лицо, чтобы по выражению моему узнать, в чем дело. Я вырываю [12] из его рук фонарик и бросаю за борт.

Только сейчас наблюдатель понял свою ошибку. Немного поворочавшись, устроившись поудобнее, он

начинает дремать.

Стало чуть светлее. На горизонте появилась неясная полоска зари. Слева различается озеро Эльтон, и

теперь уже можно ориентироваться по карте. Еще немного, и мы достигли Черного Яра, около которого

находится южный отряд флотилии.

Делаю большой круг, пытаясь получше рассмотреть суда. Вспоминается трагический случай с

Истоминым и Дмитриевым на Каме. Нет – это свои!

Обмениваюсь с товарищами радостными взглядами, и нервное напряжение спадает. Пришли

благополучно!

А вот и наш самолет с истребительного аэродрома. Я приветственно покачиваю крыльями. Истребитель, на котором ясно видны красные звезды, тоже покачивает крыльями, выполняет змейку и проносится над

нами. Затем он делает переворот и снова идет к «девятке». Мы с удовольствием наблюдаем, как чисто

выполняет он фигуры. Вот еще крутое пикирование и... пулеметная очередь?!

Понятно! В южном отряде не предупреждены о нашем прилете. Перевожу самолет на планирование, стараясь показать, что хочу садиться. Но истребитель атакует нас еще два раза, прежде чем успеваем

сесть у флагманского судна.

Сделав победный круг над поверженным «противником», истребитель удаляется на аэродром. От

нескольких судов спешно отваливают катера и лодки для захвата сбитого самолета и пленения летчиков.

Первым подходит катер с флагманского судна. Уже через несколько минут мы докладываем

командующему южным отрядом о выполнении задания и передаем документы.

Днем пришел летчик, атаковавший нас. Это был боевой истребитель Щекин, участник многих

воздушных схваток, имеющий орден за сбитый английский самолет. Щекин клятвенно уверял, что он

никогда не видел самолета М-9 и принял его за английский новейшей конструкции. [13]

Потом мы прошли к нашему самолету и стали дружно разыгрывать Щекина по поводу плохой стрельбы.

Несмотря на самые тщательные поиски, он действительно не обнаружил ни одной пробоины и стал

доказывать, что вел только предупредительный огонь.

Эти несколько эпизодов вспомнились мне при взгляде на приказ, присланный Столярским. [14]

А. Степанов. В окруженном Уральске

Февраль и март 1919 года явились началом наступления белых армий по всему фронту.

Контрреволюционное уральское казачество, оправившись от поражения, которое ему нанесла 25-я

Чапаевская дивизия, и вдоволь снабженное английским снаряжением, вооружением и боеприпасами, стало теснить наши части к Уральску. В апреле город был окружен и оказался в сравнительно глубоком

вражеском тылу. От фронта советских войск его отделяло расстояние в 120 километров.

В Уральске оживлялись контрреволюция и различные уголовные, деклассированные элементы.

Воинствующие хулиганы грабили оставшиеся невывезенными вагоны с мануфактурой и

продовольствием. Тут и там раздавались провокационные выстрелы. Группа бандитов пыталась взорвать

несколько вагонов со снарядами, но вовремя была замечена и уничтожена. Только высокая

революционная бдительность и дисциплинированность частей 22-й стрелковой дивизии, оборонявшей

Уральск, позволяли поддерживать в городе порядок и беспощадно расправляться с организаторами

бесчинств.

Самолеты нашего отряда получили приказ вылететь на станцию Алтата, что в 240 километрах восточнее

Уральска, и поступить в распоряжение 4-й армии. А мой «Фарман XXX» был оставлен для связи в

окруженной 22-й стрелковой дивизии. Кроме меня, в Уральске остались техник Порай и несколько

человек обслуживающего персонала.

В мою задачу входило главным образом доставлять в штаб пакеты с донесениями, а оттуда возить [15]

махорку, медикаменты. Иногда со мной летали представители командования дивизии.

Каждый полет через территорию, занятую противником, был сопряжен с большим риском. Нужно

сказать, что авиационный бензин для нас тогда стал музейной редкостью. Мы летали на так называемой

«казанской смеси». Этот суррогат горючего отличался особой требовательностью, о чем гласили надписи

на бочках: «При употреблении взбалтывать». А все дело заключалось в том, что смесь керосина и

газолина с более легкими веществами иногда вызывала реакцию, в результате которой выделялись

ниткообразные частицы, засорявшие жиклеры карбюраторов. Капризы этого «благородного» горючего

вызывали частые вынужденные посадки...

* * *

На третий день после начала осады города в Уральск прилетел из армии летчик Артамонов с секретным

пакетом для начальника 22-й дивизии.

Артамонов был моим старым товарищем. Вместе с ним мы работали в слесарной мастерской аэроклуба в

Петрограде, когда были еще солдатами старой армии, вместе закончили школу летчиков в Англии.

Теперь в одном отряде мы с ним защищали власть Советов.

Когда Артамонов приземлялся, дул сильный, порывистый ветер. Самолет, уже катившийся по аэродрому, был вдруг подхвачен порывом, встал «на попа», и в результате у него сломался воздушный винт.

Чтобы помочь Артамонову, я должен был полететь на станцию Алтата за новым винтом. Начальник

дивизии дал согласие на вылет и вручил мне пакет командующему 4-й армией.

Утром следующего дня мы с Пораем благополучно приземлились на армейском аэродроме. Выполнив все

поручения, привязали винт к гондоле, погрузили в самолет два мешка с медикаментами, на которых

Пораю пришлось сидеть, и пустились в обратный рейс.

Вначале все шло хорошо. Мы уже проделали больше половины пути и радовались, что через два часа

будем дома.

В районе станции Шипово наш самолет пересек [16] линию фронта и теперь летел над территорией, где

можно было часто видеть белоказацкие разъезды.

И тут случилось самое неприятное. Мотор вдруг перестал работать. Он заглох без обычного в таких

случаях чихания.

Я сразу развернул машину на 180° и пошел в сторону станции, надеясь дотянуть до своих. Но дотянуть

не удалось. Приземлились, не долетев километров пять.

Мы с техником сразу же приступили к устранению неисправности. Говорю «мы», хотя правильно сказать

«Порай». Я мог только помогать ему: подавать инструмент, держать детали.

Надо отдать должное Пораю: он великолепно знал свое дело и работал как артист. И все же не успел

прочистить жиклеры, когда из-за ближайшей возвышенности послышалась частая стрельба и донеслись

крики «ура».

Мы с беспокойством поглядывали в ту сторону, каждую минуту ожидая, что на гребень возвышенности

вымахнут казаки. Но их пока не было. Как потом выяснилось, наш кавалерийский эскадрон преградил

белоказачьему разъезду путь к самолету. Мы были бесконечно благодарны товарищам-кавалеристам, которые спасли нас от неминуемой расправы.

Но этим происшествием наши испытания не кончились. Самолет находился уже в 35—40 километрах от

Уральска, в районе станции Переметная, когда мотор опять забарахлил. Он стал давать перебои, а затем и

вовсе замолк. Значит, опять вынужденная посадка, и к тому же в самом гнезде белого казачества. Мы

хорошо знали их садистскую ненависть ко всему революционному. Белоказаки не щадили никого, кто

попадал к ним в лапы.

Развернув самолет на север, я решил планировать в степь, чтобы выиграть расстояние и время. Ясно

были слышны ружейные выстрелы и пулеметные очереди охотившихся за нами белоказаков, видны были

всадники, скачущие в сторону нашей предполагаемой посадки.

Мы благополучно приземлились километрах в 10—12 от станции Переметная, в лощине, окруженной

небольшими холмами. [17]

Порай еще в воздухе сорвал с себя каску, старый промасленный полушубок и распихал по карманам свои

немудреные инструменты. Как только самолет коснулся земли, он уже оказался на нижней плоскости и

приступил к работе.

Вскоре на окружающих лощину холмах появились спешенные белоказаки. Они растянулись в цепь и не

спеша стали окружать место посадки самолета, явно намереваясь взять нас живыми.

Это нас и спасло. Порай быстро сделал свое дело и вскочил в гондолу. Через минуту мотор взревел, самолет рванулся вперед.

Рев машины и пулеметная очередь, выпущенная техником, ошеломили казаков. Самолет прошел над их

головами, и мой товарищ выпустил еще две – три очереди. Мы видели, как вскачь разбегались от

коноводов насмерть перепуганные лошади.

Оставляя в стороне станцию Переметная, я взял курс на Уральск. Остальную часть пути совершили

благополучно и скоро приземлились на своем аэродроме.

* * *

Уже две недели, как Уральск блокирован. В ночь на 4 мая белоказаки делают первую яростную попытку

штурмом овладеть городом. Но наши бойцы стойко отражают все атаки и отбрасывают врага на исходные

позиции за реку Чаган.

Значительную помощь войскам оказывают добровольные дружины жителей – преимущественно

рабочих железной дороги, предприятий города, больших паровых мельниц Стулова и Карева.

Мы, авиаторы, в эти решающие часы также не оставались безучастными. Находясь в окопах, вместе с

бойцами отражали атаки противника огнем двух своих пулеметов «Люис».

Получив отпор, противник несколько присмирел. И все же положение гарнизона с каждым днем

становилось все труднее и труднее. Таяли силы защитников города, катастрофически сокращались

боезапасы и продовольствие. Дневной паек пришлось значительно сократить.

Как-то рано утром, в один из первых дней июня, [18] на аэродром прискакал верховой и передал мне

приказание немедленно явиться к начдиву, В его кабинете я застал комиссара дивизии Андреева. Начдив, очень возбужденный, крупными шагами подошел ко мне, положил руку на плечо:

– Товарищ Степанов, вам поручается ответственное задание, от выполнения которого во многом будет

зависеть участь всех нас. Я не хочу скрывать от вас, что положение наше трудное. Войска четвертой

армии ведут тяжелые оборонительные бои, и надеяться на их помощь не приходится. Было бы хорошо, если бы вам удалось связаться с оторвавшейся при нашем отступлении группой комбрига Наумова и

передать мою записку. Пакет не должен попасть в руки врага. Разрешаю вам прочитать его.

В документе говорилось о состоянии осажденного гарнизона, о концентрации крупных сил белоказаков

вокруг города. В заключение Наумову предлагалось двигаться к Уральску.

Задача моя действительно была не из легких. Как найти в тылу противника группу, связь с которой

потеряна много дней назад?

– А не знаете ли вы, товарищ начдив, хотя бы приблизительно, местонахождение комбрига Наумова? —

спросил я.

– Не знаю. По-моему, он где-то в районе станции Деркул. Ищите! Обшарьте всю местность, но

обязательно найдите!

Начдив и комиссар дивизии на прощание крепко расцеловали меня, словно и не надеялись больше

увидеть.

Вернувшись на аэродром, мы с неразлучным другом Пораем стали готовиться к полету. .

* * *

Станция Деркул и местечко Зелененькое кишмя кишели народом, здесь было много подвод. Кругом

виднелись окопы, но определить, наши их занимают или белые, оказалось не просто. Пользуясь тем, что

нас не обстреливали, я снизился до 150—100 метров. Но и это не помогло. Мы разглядели только, что

вокруг поселка и станции лежало множество трупов. Здесь, по всей вероятности, недавно кипел горячий

бой. [19]

Тогда я решил направиться на север, к хутору Железнову, с надеждой нагнать по дороге какую-нибудь

одинокую повозку или всадника, сесть поблизости и получить необходимые сведения. Благо ровная степь

позволяла приземлиться.

Но, пролетев 15 километров, вплоть до самого хутора. Железнова, мы никого не увидели – степь словно

вымерла. Зато в самом хуторе обнаружили много кавалеристов.

Время шло. Я уже решил произвести посадку, и только осторожность Порая помешала сделать этот

опрометчивый шаг. Как мы потом выяснили, в хуторе находились белоказаки.

По совету Порая я развернулся и направил самолет через станцию Деркул на юг, к хутору

Архангельскому. Километрах в шести от него обнаружили два ряда окопов, занятых солдатами. Позади

окопов виднелись четыре орудия, обращенные в сторону станции Деркул. Стало ясно, что в Деркуле и в

местечке Зелененьком наши красные части и мы находимся у цели полета.

А когда подлетали к местечку Зелененькое, к нашей радости, заметили, что на крыше одного из домов

взвилось красное полотнище. Приземлились и, не выключая мотора, стали ждать скачущих всадников.

Порай держал пулемет на боевом взводе. Но уже издали мы хорошо различили широкие красные ленты

на папахах.

Все же Порай приказал им остановиться и разрешил подойти к самолету только одному. От него мы

узнали, что попали в группу Наумова.

А в это время от поселка уже бежали к нам запыленные и оборванные люди. Измученные, перенесшие

тяжелые испытания, потерявшие всякую надежду встретить своих, они, как дети, радовались прибытию

самолета и прямо на руках понесли нас к комбригу. А наш старый испытанный «фарман», подхваченный

десятками пар рук, был мигом укрыт рядом с кирпичным домом. Вся эта незабываемая сцена

происходила под ураганным артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем взбешенного неприятеля.

Комбриг Наумов встретил нас со слезами радости на глазах – [20] до того был взволнован этот

мужественный человек, не раз смотревший смерти в глаза.

– Мы сильно переживали, – говорил он, – видя, как вы мечетесь в воздухе, и боялись, что по ошибке

сядете к белякам. Хорошо, что ребята сообразили выпросить у какой-то женщины красную юбку и

смастерили подобие флага!

Комбриг рассказал, что его группа только что выдержала 36-часовой ожесточенный бой и отбила восемь

яростных атак белоказаков. Потеряв более 400 человек только убитыми, враг вынужден был отойти. Тем

не менее положение Наумова ничуть не улучшилось. Кольцо белого казачества вокруг его группы было

так же крепко, как и вокруг Уральска.

Вскрыв пакет и прочитав приказ, Наумов тут же карандашом на клочке бумаги написал ответ. После

этого мы распрощались с ним и снова поднялись в воздух. Для острастки я на бреющем полете сделал

три захода вдоль вражеских окопов, предоставив Пораю возможность «попрактиковаться» в стрельбе.

Враг тоже не дремал. Поэтому, когда через некоторое время мы приземлились в Уральске, обнаружили, что самолет продырявлен в девяти местах.

Я передал начдиву ответ комбрига. Но Наумову не суждено было соединиться с осажденным гарнизоном