Текст книги "Русская жизнь. Вторая мировая (июнь 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

II.

Так что же делать? Как жить и служить желторотому лейтенантику – в системе всеобщего надувательства?

Нет, не через неделю или месяц получен был ответ. А в той необозримости, которая называется жизнью.

Адмиралы, прошедшие через огонь, воду и медные трубы, потому в мирное время играют в бирюльки, что знают абсолютно точно: война, бой – это не «орел или решка», а уму непостижимая разновариантность, и ничто ни угадать уже, ни предугадать нельзя, а психика человека претерпевает изменения, весьма близкие к помешательству.

В хронике Северных конвоев описан следующий случай. Немецкая бомба на куски разносит транспорт, американский матрос оказывается в воде, температура которой такова, что через десять минут – остановка сердца. Вокруг ничего спасательного, ни круга, ни деревянного бруса, волны и волны. Но матрос тужится, матрос не чудом уцелевшую шлюпку высматривает, а пытается снять с пальца обручальное кольцо, сдергивает его наконец и закидывает куда-то подальше, что абсолютно бессмысленно. (Именно такие «закидоны» освещают темные закоулки нашего сознания. И если глянуть на войну чуть диковатым и скошенным глазом, то к нам придут великие открытия, большая правда войны явится, ликуя и страдая.) Это – война, а на войне случается то, чего быть не может, и подготовить человека к войне невозможно, исходя из опыта прошлого, которое вообще невоспроизводимо. Единственное, что позволительно и нужно, – обучить человека безрассудно исполнять некоторые стандартные действия, что-то вроде «ать-два!». И убаюкивать себя надеждой, что среди тысяч втянутых в бой людей окажутся несколько недоразвитых или необученных воинов, которые невероятное воспримут как реальное и ожидаемое. Которые будут настроены встречать опасность как избавление от тягот скуки. Которые радостно наполнят воздухом грудь, оглядят бесстрашными глазами мир и со вздохом облегчения произнесут: «Наконец-то – война!» Она, родимая, где каждый эпизод неповторим, уникален и специфичен.

Такие люди не попадут впросак ни при каких обстоятельствах. Такие люди командуют кораблями без подсказок свыше. Такие рассчитывают на самое-самое худшее – и почти всегда побеждают.

Так что же случилось с Пархоменко 6 октября 1943 года? Почему он потворствовал показухе?

Лидер «Харьков», эсминцы «Способный» и «Бесстрашный» обстреляли южный берег Крыма и взяли курс на Туапсе, не имея надежного воздушного прикрытия. Дав полный ход и запросив авиации побыстрее и побольше, они кое-как добрались бы до базы, но война есть война, наш истребитель сбил немецкий самолет-разведчик, оба летчика его выбросились на парашютах, благополучно приводнились, и командир отряда кораблей не мог отказать себе в удовольствии подобрать и пленить фрицев, чтоб с хорошим уловом прийти в Туапсе, этой добычей оправдав неудавшийся налет на Феодосию. Лидер и оба эсминца застопорили машины и упоенно наблюдали, как благородные советские моряки выдергивают из воды захватчиков. Мостики всех трех кораблей облеплены ротозеями, зрелище, конечно, небывалое, уставами и наставлениями не предвиденное. И никому в голову не пришло, что самолет-разведчик мог сообщить по радио координаты русских кораблей. Десять минут лупили глаза на немцев, ни разу не глянув в небо. А «юнкерсы» тут как тут. И после дурацко-героической гибели трех кораблей – никаких, по приказу Ставки, выходов в море.

Капитан 2-го ранга Пархоменко побарахтался в морской воде, наглотался ее – чтобы, уже вице-адмиралом и командующим Черноморским флотом, вновь убедиться: война, то есть реальная жизнь со смертями, взрывами и непредвиденными казусами, много шире и объемнее всех планов и учений.

Через двенадцать лет после гибели «Беспощадного» и через три года после описанного водевиля на мостиках линкора «Севастополь» – в Северной бухте взорвется линкор «Новороссийск», до сих пор идут споры: кто взорвал и как. Пархоменко ступил на борт корабля, который ну никак не мог утонуть: берег рядом, глубина незначительная, вокруг корабли эскадры в полной готовности и вся мощь АСС, аварийно-спасательных средств флота, личный состав линкора только что сдал нормативы по борьбе за живучесть.

Но – перевернулся, за собой потянув около полутора тысяч матросов и офицеров. По прибытии на корабль командующий обнаружил вопиющие несуразицы. Командира корабля нет, он в отпуске. Старпом руководит спасательными операциями, но находится почему-то не в ГКП, то есть не на ходовом мостике и не в боевой рубке, а в носовых отсеках. На сам линкор, мухами на труп, слетелись все адмиралы флота – для «присутствия». Надо бы две трети личного состава отправить на берег, но Пархоменко опасался обвинений в паникерстве. Как и двенадцать лет назад, выловлен был.

Кстати, кое-какие выводы из трагедии с «Новороссийском» сделали, запретили офицерам покидать боевую рубку, то есть хотели частный случай возвысить до общего – и обожглись: лет через пятнадцать затонул эсминец «Отважный», загорелась ракета. Старпому спуститься бы на шкафут, выяснить, что там дымится, но – нельзя, довольствуйся мониторами боевой рубки.

III.

Войну человек воспринимает столь извращенно, что вынужден прибегать к перелицовке действительности, к мифам, они не досужая забава, не прихоть политиков, а острейшая необходимость.

Миф – он и в Африке миф, полезен и спасителен. Мифотворец упорядочивает безумную правду войны, приглаживает ее, сколачивает мозаику из россыпи непонятных эпизодов, поднимает человека над его бренной сущностью, превращает тварь в богоподобное существо, человек и остается таким, сколько бы правдолюбцы ни шарили в архивах, доказывая лживость пропагандистских басен и злорадно похихикивая при сем. Доказывают, что героически погибший летчик вовсе не тот, за кого его выдают, и ныне попивает кофеек на набережной Касабланки. Боец такой-то не мог грудью закрыть амбразуру, потому что… Сотни причин найдут, опровергая мифы. До всего докопаются в попытках один жанр подменить другим. И вообще – существовал ли синенький скромный платочек?

Мифы опровергают друг друга. Они разные в окопах по обе стороны колючки. Стало общепризнанным: в первые месяцы войны наши войска потерпели жестокое поражение. Но некоторые немецкие офицеры другого мнения. Так, Эйке Миддельдорф («Русская кампания: тактика и вооружение») утверждает, что наша пехота была лучшим родом войск именно в эти месяцы. Прав, пожалуй, этот честный труженик Генштаба. Да, сдавалась она повсеместно, с поднятыми руками шла навстречу немцам, но и – сопротивлялась, и так сопротивлялась, что Миддельдорф уже в июле понял: дела вермахта – швах.

И не только швах, но и дрек. Потому что в многомиллионной массе сработал закон больших чисел, стали множиться в Красной Армии те единицы, для которых война – мать родна. Такие единицы не пестуются и не готовятся, они непорочно зачаты в толще народных масс, и единиц этих тем больше, чем выше дух, некий бродящий по сознанию вещий сон, где ты всегда прав и любого врага одолеешь. Подобие общественного мнения, не подверженного ветрам перемен.

Чтоб уж завершить рассказ о подготовке флота к будущей войне, припомню драму, где мне отводилась роль героя, оклеветанного злодеем.

К поднятию занавеса я уже был повышен, стал командиром батареи, дважды успешно управлял огнем, но на третьей стрельбе случилось то, что почти всегда бывает на войне. Осечка на последнем залпе, орудие, одно из четырех, не выстрелило, заряд не воспламенился и, следовательно, снаряд так и остался в канале ствола (калибр 120 миллиметров). В стереотрубе управляющего огнем отчетливо вижу щит и 3 (три!) всплеска вместо четырех. А чуть ранее слышу в шлемофоне доклад из каземата: «Осечка!» Команду «Дробь! Орудия на ноль!» давать нельзя, потому что на не выстрелившем орудии начинается процедура отсчета (вслух) до трехсот. Жду, размышляя о грядущих последствиях. Осечка – это одним баллом меньше при оценке стрельбы. Поскольку все прочее в пределах нормы, то вместо «отлично» будет «хорошо». Не беда. Зато орудийный расчет испытан в настоящей боевой обстановке. Что радует.

Минуты проходят, заряд извлечен, снаряд остается в канале ствола, иду докладывать на ходовой мостик, но по пути меня перехватывает командир дивизиона и старший артиллерист, заключают в объятья и поздравляют с блестяще проведенной стрельбой. От объятий уклоняюсь, бубню про осечку, мне затыкают рот. И тут же динамики доносят с буксира доклад группы записи, где ни слова об осечке. Четырнадцать залпов произвела батарея, и после каждого залпа – четыре всплеска.

Ничего не понимаю. Я что – оглох и ослеп? Пытаюсь в рапорт командиру вклинить осечку, но тот пренебрежительно отмахивается. Жду прибытия катера с буксира – с фотографиями, сделаны они с кормы, ни один всплеск от камеры не уйдет.

Предъявляют наконец фотографии, на последней – четырнадцатой – четыре всплеска. Правда, если присмотреться, то, пожалуй, не четыре, а как бы три с половиной, волна так ударила по основанию щита, что гребень ее взлетел. В упор спрашиваю командира орудия об осечке. Тот подтверждает. Не верить нельзя. 1953 год, повторяю. Никакой дедовщины не было и не могло быть, а срок службы во флоте – пять лет, старшины же групп и батарей – парни, заставшие на кораблях войну. И, в это сейчас никто не поверит, существовала обоюдная моральная ответственность – офицера перед матросами и матросов перед офицером. Короче, не врали.

Начинаю писать отчет о стрельбе, которая на бумаге должна быть без осечки – таков приказ. Занятие трудоемкое. Каждая команда управляющего огнем зафиксирована группами записи, все бумажки можно подменить, и они уже подменены, команде «Дробь! Орудия на ноль!» можно приписать другое время, но оно, время, уже застряло в памяти приборов наведения, в механизмах ЦАПа! Надо чем-то покрывать недостачу, обыденно выражаясь.

И покрыл. Сочинил что надо. Артиллерийское начальство одобрило. Через пять дней – разбор стрельбы в кают-компании. Бодро докладываю, указкой тыча по схемам и графикам. Доложил. Едва кончил, как входит всем незнакомый капитан 1-го ранга – всем, кроме меня. Этот офицер с внешностью военспеца при Троцком – отец моего однокурсника и дока по артиллерийской части. Испрашивает разрешения присутствовать, получает его и внимает похвалам в мой адрес. Комдив говорит, что счастлив иметь такого подчиненного, старший артиллерист такого же мнения, старпом припоминает, что я ему понравился с первого взгляда… Я же готовлюсь к шпицрутенам, сейчас меня погонят сквозь строй.

И погнали. Капитан 1-го ранга встает, представляется: начальник отдела АНИМИ (Артиллерийский научно-исследовательский морской институт, г. Ленинград), – и в дым разносит мою галиматью, доказав осечку на последнем залпе. После прилива следует отлив – и начались хулительные речи. Комдив решительно заявил, что такого офицера он терпеть не станет и сегодня же… Старший артиллерист со скрежетом выдавил: наконец-то разоблачен очковтиратель!

Ждали слова старпома. А тот крутил недоуменно головой, кого-то высматривая и не находя его. Постановщику всех спектаклей на ходовом мостике, артисту эскадренного, так сказать, класса, требовалась пауза. Она истекла в тот момент, когда ему указали на меня, в трех шагах от него.

– Ка-ак? – поразился старпом. – Он еще… здесь?

Где надлежало мне быть – предрекал тон. Не на гауптвахте в камере младшего офицерского состава и не в темнице следственной тюрьмы. Где-то еще, но в любом случае – не на славном Краснознаменном линкоре «Севастополь», флагмане эскадры.

Отец однокурсника удалился с чувством исполненного долга. И офицеры разошлись, мысленно вынеся военспецу приговор, не подлежащий обжалованию: «Салага!»

Потому что все они (кроме меня, лопуха, и заумного каперанга) знали: судьба стрельбы решилась не на последнем залпе, а задолго до нее в кабинетах Главного морского штаба. Командира линкора пора было двигать вперед и выше, сперва на бригаду линкоров, а потом – на Север, начальником штаба флота. А чтоб никаких осечек в возвышении не возникало, намечаемую стрельбу главным калибром на приз Главкома линкор выполнит на «отлично». Ну и предшествующие – тоже. Поэтому отчет негодяя, по переборке размазанного, утвердили с оценкой «отлично». Чему матросы радовались: мы ведь в одной комсомольской организации.

Вот и вопрос: благо это или беда в том, что матросы вовлечены в адмиральские забавы? Что мелкие страстишки тех и других тонут в общей судьбе и взаимном самообмане? Ведь ночью банником вышибли снаряд из ствола и утопили. И заряд тоже. Воистину: концы в воду!

IV.

Кстати, тот матрос, что в полярном море тонул после гибели своего транспорта, – не потому ли выжил, что сорвал с пальца обручальное кольцо и зашвырнул его подальше от себя?

Олег Кашин
Относительность правды

Как немцы агитировали советских людей

I.

«Немецкие самолеты, – писала 18 сентября 1941 года в дневнике жительница ленинградского пригорода Лидия Осипова, – сбрасывали пропагандные листовки. Мы одну подобрали. Какое убожество, глупость и подлость. А главное, бездарность. «Морда просит кирпича», «Бей жида-политрука» и пр. И какой вульгарный и исковерканный язык. И не только на нас, интеллигентов, они произвели кошмарное впечатление. У всех настроение как перед смертью. Неужели же мы и здесь ошиблись, и немцы – то же самое, что о них говорит советская пропаганда… Иванов-Разумник высказал предположение, что это большевики, чтобы скомпрометировать немцев, под их марку выпустили листовки. Мы вздохнули с облегчением и опять стали надеяться на лучшее».

Даже на тех советских граждан, которые были настроены по отношению к немцам вполне лояльно, идиотский слоган про жида-политрука и его морду, которая просит кирпича, совсем не действовал. Очевидно, именно в силу своей несуразности этот слоган пережил своих авторов и по иронии судьбы широко известен до сих пор.

Ирония судьбы в данном случае заключается в том, что «морда просит кирпича», безусловно, не самое выдающееся достижение геббельсовского ведомства на Восточном фронте. Уже к 22 июня 1941 года типографии Германии напечатали 50 миллионов экземпляров листовок и брошюр, предназначенных для советского читателя. К концу войны общий тираж таких листовок и брошюр составлял 6 миллиардов экземпляров.

II.

Жаль, что их не переиздавали и засекречивали в Советском Союзе. Если бы немецкие листовки перепечатывались в школьных хрестоматиях, страна, вполне возможно, получила бы прививку от политтехнологий на десятилетия вперед. Вот листовка со Сталиным, ухмыляющимся на фоне тающего профиля Ленина. «Сталин изменил Ленину!» – заголовок. Далее цитата из сталинской клятвы («Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян») и пояснение: «Сталин заключил союз с вашими злейшими врагами, английскими и американскими капиталистами. Они бессовестно эксплуатируют рабочих и крестьян. Долой клятвопреступника Сталина!» (здесь и далее цит. по монографии Сергея Филоненко «Психологическая война на Дону», Воронежский государственный аграрный университет, 2006).

Или: на одной стороне листовки подлинное, цитируемое без искажений воззвание московского бюро ЦК партии большевиков, ноябрь 1916 года. «Отжившее свой век правительство является образцом бездарности и низости. Дворцовые интриги, захват власти проходимцами и изменниками, воровство, предательство и провокация стали обычным делом правящей шайки. Сейчас правительство стало на распутье: боится продолжать беспощадную бойню и боится заключить мир, потому что война поставила ребром вопрос об ответственности за нее – правительство боится революции». На обороте пояснение: «Ирония судьбы? Нет, повторение истории. Самодур – Николай Второй с его правительством из преступных министров – ничто в сравнении с безграмотным, необузданным живодером Иосифом Первым».

А вот листовка с портретами маршалов Тухачевского («крупнейший военный стратег и теоретик, организатор побед Красной армии в гражданской войне»), Блюхера («первый герой гражданской войны, создатель вооруженных сил Дальнего Востока») и Егорова («организатор многих побед Красной армии»). «Истинные герои гражданской войны, отдавшие лучшие годы своей жизни борьбе за трудовой народ, не могли бы быть друзьями и союзниками эксплуататоров – капиталистов Лондона и Вашингтона». Рядом три пустые рамки для фотографий с подписью «Но не все убиты!». Авторы листовки имеют в виду, что у Тухачевского, Блюхера и Егорова остались соратники в Красной Армии. «Эти люди рассчитывают на вас, они отлично знают, что вы ждете их призыва – призыва отечества!»

III.

Авторы немецких листовок не чужды самоиронии. На листовке, посвященной Илье Эренбургу, – целый комикс: вот немецкий солдат несет на блюде отрезанную женскую грудь, вот немец бросает троих орущих младенцев в колодец, вот – отрезает нос застывшему в странной позе красноармейцу, а вот скачет лошадь, к хвосту которой за бороду привязан умирающий старик. Внизу, правда, подпись: «Илья Эренбург мечтает, что Красная армия настолько глупа и этому верит. Неужели ты настолько глуп?!» Видимо, на тех, кто «не настолько глуп», рассчитаны фальшивые вырезки из советских газет: рядом с настоящими статьями о социалистическом соревновании и проблемах угольной промышленности короткие очерки под вполне советскими заголовками «Наш народ не допустит», «После войны я вернусь домой», «Слишком часто нам врали» – о том, как здорово живется советским людям в немецком плену.

Тема счастья в плену – ключевая во всей пропаганде, ориентированной на Красную Армию. Каждая листовка помимо пропагандистской нагрузки служит «пропуском для перехода на сторону германских вооруженных сил», хотя зачем нужен пропуск – непонятно, переходить можно и просто так: достаточно поднять руки и воскликнуть «Сталин капут!» или «Штыки в землю!». Последнему лозунгу соответствует зачем-то публикуемый на каждой листовке логотип с аббревиатурой ШВЗ – треугольничек с нарисованным штыком, утыкающимся во что-то черное.

Потенциальных перебежчиков агитировали не только листовки, но и целые книги: например, иллюстрированная «Для них уже кончилась война…» – фотокомикс, явно предвосхитивший послевоенные работы Ивана Пырьева. Испуганные красноармейцы с поднятыми руками на второй же странице превращаются в счастливых крестьян, пляшущих под гармонь, разбредающихся парочками по сеновалам, вкусно обедающих («Питаемся сытно и вкусно. Нам говорили, что у немцев голод, – сейчас смешно об этом вспомнить»), а потом выходящих на работу – трактора, кузницы, стройки («Своей работой поможем победить большевиков»). На последней странице фотография с подписью «Дружным смехом ответили они на вопрос – не хотите ли вы снова вернуться в сталинский рай?» На фотографии пятеро молодых людей в советских гимнастерках, смеются.

Серия листовок «Дома тебя ждет работа!» («Чем раньше ты перейдешь к нам, тем скорее кончится война») выполнена в стилистике масскульта шестидесятых: фабричная труба, трактор, верстак нарисованы как живые существа, у них есть носы, глаза и руки. Руки машут читателю, призывая его «вернуться к работе».

IV.

Если не знать, что происходило тогда в Европейской части СССР на самом деле, немецкие листовки складываются в невероятно причудливую картину. Может быть, это просто предвыборная борьба, выборы какого-нибудь губернатора, во второй тур которых вышли Сталин и Гитлер? Брошюра «Кто Адольф Гитлер?» выглядит так, будто ее читателям предстоит сделать судьбоносный выбор, и авторы брошюры призывают их голосовать за Гитлера. «Адольф Гитлер – это воплощение силы и мощи, доброты и справедливости! Мы его любим больше собственной жизни! Адольф Гитлер – величайший гений всех времен!» Несколько разворотов гитлеровской фотолетописи: Гитлер среди крестьян («Он не упускает ни одной возможности, чтобы не побывать в их среде и не поговорить с ними об их делах»), Гитлер среди молодежи («Во всем мире нет более свободной и более счастливой молодежи, чем в Германии. В Германии дети не испытывают нужды, как это можно наблюдать в странах капиталистического и жидовского гнета»), Гитлер на фронте («Часто Фюрер неожиданно появляется на фронте, чтобы лично ознакомиться с боевой обстановкой и жизнью солдат»).

Или вот такая листовка: «Гитлер – освободитель от сталинского колхозного ярма. Значит – Гитлер друг крестьянина! Чего же ждать? Пойду к Гитлеру!»