Текст книги "Социология вещей (сборник статей)"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Обществознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Подведем итоги. Насколько я вижу, вещи незаслуженно обвиняются в том, что они – просто «вещи». Уточню: нам полезнее было бы вернуться к англо-саксонской и романской этимологии этого слова, чтобы вспомнить, что все вещи (латинское res,а также causa:см. (Thomas 1980)) означают ансамбльсудебной природы, который собран вокруг предмета обсуждения, reus,порождающего как конфликт, так и согласие. После нескольких веков Нового времени исследования науки и техники просто возвращают нас к обычному определению вещей как ансамблей,и это определение заставляет увидеть, что границы между природой и обществом, необходимостью и свободой, между сферами естественных и общественных наук, – весьма специфичная антропологическая и историческая деталь (Latour 1993; Descola и Palsson 1996). Достаточно просто взглянуть на любой из квазиобъектов, заполняющих страницы сегодняшних газет, – от генетически модифицированных организмов до глобального потепления или виртуального бизнеса, – чтобы убедиться: обществоведы и «физики» рано или поздно смогут забыть о том, что их разделяет, и объединиться в совместном исследовании «вещей», которые, будучи по природе гибридами, уже(много десятилетий) объединяют их на практике.
Золотой век общественных наук?По какой странной причине общественные науки пытаются столь неправильным образом подражать естественным наукам? Любопытный ответ дает Бауман, характеризуя обществоведа как «законодателя» (Bauman 1992). Большинство общественных наук было изобретено в конце XIX века, когда после многих лет тяжелейших гражданских войн и революционной борьбы возникла потребность в упрощении политических процессов. Если у нас есть Общество как уже готовое единое целое,с помощью которого можно объяснить поведение неразумных акторов – общество, чье тайное устройство открывается опытному взгляду тренированного обществоведа – тогда можно ставить перед собой гигантскую задачу социальной инженерии и приступать к производству всеобщего блага вместо того, чтобы кропотливо создавать эту общность политическими методами. Вот откуда берет начало то самое Общество, гибель которого видна сейчас повсеместно, не столько даже из-за наступления сетей и глобального маркетинга, сколько потому, что оно оскандалилось и политически, и научно. От Конта до Бурдье через Дюркгейма и Парсонса мечта о законодательстве определяла ключевую задачу большинства обществоведов (кроме немногих школ понимающей социологии, этнометодологов и «символистов», которых Бауман относит к другому направлению). Они хотели пойти в обход невыносимо беспокойной политической арены, применив знание о том, что такое Общество, которое манипулирует людьми вопреки им самим.
В странной политической мечте об упрощении политики мы обнаруживаем не только понятие общества, обсуждаемое выше, но и крайний сциентизм, который мы также подвергли критике.
Когда обществоведы стремятся найти невидимую структуру, «манипулирующую» агентами без их ведома, они уверены, что должны копировать опасное естественно-научное изобретение, а именно дихотомию первичных и вторичных качеств, если употребить старую, но подходящую здесь философскую терминологию. Первичные качества определяют действительную ткань природы (элементарные частицы, цепи, гены, атомы, в зависимости от дисциплины), тогда как вторичные определяют способ, посредством которого люди субъективно репрезентируют тот же самый универсум. Например, стол выглядит коричневым, полированным и старомодным, а на самом деле, он состоит из атомов и вакуума. Компьютер разложим на биты и транзисторы, но я вижу только дружественный интерфейс. Смысл этого кажущегося невинным разделения – в том, что оно является хитрым политическим приемом. Этот наш общий мир (то, из чего на самом деле состоит универсум), известен ученым, но скрыт от обычных людей. Все, что можно видеть, переживать и чувствовать – разумеется, субъективно значимо, но при этом совсем несущественно, потому что не соответствует устройству мироздания. Поэтому, когда наступает время политической работы par excellence, т. е. время определить, каков мир, которым мы сообща обладаем, ученые могут сказать: вопрос уже закрыт, итог всех первичных качеств уже подведен в единой Природе. Конечно, остаются еще вторичные качества, но они только дробят нас на разные точки зрения, субъективно, быть может, значимые, но объективно (в традиционном смысле) несущественные. Так мы приобретаем одну Природу и множество несоизмеримых культур (подробную аргументацию см. в Latour 1999с).
Теперь мы можем понять, как велико для обществоведов искушение играть роль законодателей, чтобы сделать для Общества то, что (они считают) сделали для Природы «физики». Вместо того, чтобы создавать общество шаг за шагом, в напряженном политическом процессе, давайте лучше предположим первичные качества – такие как экономические инфраструктуры, силовые отношения, эпистемы, бессознательное, формы принуждения, невидимые руки (в зависимости от дисциплины). Предположим, далее, что акторы не сведущи в материи, из которой на самом деле соткана их общественная жизнь, как я не знаю атомарной структуры этого стола. И тогда, как только придет время создавать наш общий мир, обществовед может сказать: «Культурные простофили, вы опоздали! У нас уже есть общий мир, он называется Общество. Он всегда был там, он лежал в основе всех ваших действий, даже если вы его не видели. Конечно, ваши субъективные ощущения тоже существуют, но они ничего не добавляют к суровой реальности Общества. Точнее, кое-что они добавляют: покров иллюзии, предохраняющий вас от этой ужасной истины, которую ясно видим мы, потому что являемся обществоведами».
Но можно пойти еще дальше и достичь новоевропейской мечты (впрочем, она разбита вдребезги недавней историей, а также благодаря некоторому вмешательству STS). Почему бы не применить сразу обатрадиционных метода, которые предписывают создавать общий мир посредством сокращения необходимого политического развития, а именно Природу и Общество? «Физики» заняты первичными качествами природного мира, а обществоведы – первичными качествами Общества. Знание того, как мир на самом деле устроен, позволит «физикам» считать все вторичные качества иррациональными, частными, субъективными или фактами культуры (в зависимости от степени воинственности). В то же время, знание того, как Общество на самом деле устроено, позволит обществоведам отклонить любые реплики акторов, объявив их слишком субъективными, частными, искаженными, извращенными, несущественными или культурными иллюзиями (опять-таки, в зависимости от степени заносчивости). Так что сарказм, с которого я начал, принадлежит скорее философу. Да, общественные науки превосходны, за исключением слов «науки» и «общественное». Если «общественное» подразумевает Общество, а Науки означают упрощение необходимого развития посредством уже готового разделения первичных и вторичных качеств, и если все это дает право обществоведам и «физикам» насмехаться над остальными людьми за их иррациональность, то общественные науки гроша ломаного (или, может быть, евро) не стоят.
Но они могут иметь совершенно другое предназначение при условии, что, благодаря, в частности, STS, отвергнут дихотомию первичных и вторичных качеств (которую Уайтхед так выразительно назвал «бифуркацией природы» (Whitehead 1920)) и вернутся к «вещам», в смысле, определенном выше. Вещи («квазиобъекты» или «риск», слово не имеет значения) обладают специфическим свойством неделимостина первичные и вторичные качества. Они слишком реальны, чтобы быть представлениями, и слишком спорны, неопределенны, собирательны, изменчивы, вызывающи, чтобы играть роль неизменных, застывших, скучных первичных качеств, которыми раз и навсегда оснащен Универсум. Что общественные науки могли бы делать вместе с естественными – это представлятьсамим людям вещи со всеми их последствиями и неясностями. Именно такую задачу семьдесят лет назад поставил перед общественными науками Дьюи в одной из наиболее важных своих работ (Dewey 1954[1927]): не определять невидимую структуру наших действий (как если бы обществовед знал больше, чем сам актор), но пред-ставлять общественное ему самому, потому что ни «народ» (слово, которое употреблял Дьюи для обозначения того, что мы назвали сегодня «обществом риска»), ни обществовед точно не знают, через какой именно опыт мы проходим. С этой точки зрения, правильными общественными науками были бы не те, что придумывают инфраструктуры, играя в игру (воображаемых) естественных наук, а, те, которые способны изменить представление народа о себе настолько твердо, чтобы мы были уверены: максимально возможное количество возражений(objections) этому представлению прозвучало. Тогда общественные науки начнут подражать естественным. Больше того, они смогут вернуть «вещи» тому, чему они принадлежат, – ансамблю, ответственному за создание общего мира, который должен по праву называться политикой (Latour 1999b; 1999c).
Такое определение проекта общественных наук «эпохи пост-STS» могло бы облегчить и нескончаемые дебаты по поводу текучести, изменяемости, многообразии, фрагментарности, открытости, столь типичные для сегодняшнего дискурса (Castells 1996). Если мы вырвемся из проекта «научного общества», предложенного модернизмом, это отнюдь не значит, что мы впадем в постмодернистское восхваление сетей, потоков и фрагментов. «Новый дух капитализма», употребляя бранное выражение (Boltanski и Chiapello 1999), пришелся бы кстати ницшеанскому требованию многообразия, но он упрощает необходимое политическое развитие так же, как до него – дихотомия природы и общества. Первый проект, модернизм, отверг поступательноесоздание общего мира, потому что считал Природу и Общество уже укомплектованными. Второй проект, постмодернизм, со своими сетями не хочет искать общиймир. Мы окажемся между Харибдой и Сциллой, если будем призывать к еще более текучему децентрированному рынку и, тем самым, вновь обесценим общественные науки. Какая польза в избавлении от призрака тоталитаризма, если мы впадаем в «глобализм» («тотальный» и «глобальный» – два слова для обозначения общего мира, который достигается без надлежащего развития)? «Вещи» в смысле шокирующего вызова, брошенного STS общественным и естественным наукам, не обладают единством, каковое приписали им модернисты, но они не обладают и многообразием (последнее понравилось бы постмодернистам). Они пребывают там, в новых ансамблях, ожидая необходимого развития, в результатекоторого (а не заранее) они объединятся.
ЗаключениеВ этой статье я предпочел употреблять термин «общественные науки» вместо «социологии». Не из-за какого-то империалистического высокомерия,а просто потому, что каждая общественная наука кроме социологии,имеет своего естественно-научного двойника. Точнее говоря, в «эпоху до STS» каждая общественная наука содержала внутри себя конфликт, определяемый природой «вещи». Только социология не разделила общую судьбу. Так, существуют физическая и социальная (human) географии, физическая и социальная (или культурная) антропологии. Психология нарезана бесчисленными слоями – от электрических разрядов мозга до рецептов психиатра и крыс, бегающих по кругу. Лингвистика путешествует по своей орбите – от компьютерного моделирования через эволюционные сценарии, этимологию и фундаментальную фонологию к речевым актам. Демография занята, по определению, наиболее запутанными генетическими гибридами, феноменами пола, статистикой, нравами и проблемами морали. Даже внутри экономики существует разделение на натурализацию рынка и экономизацию природы. Все это отнюдь не свидетельствует о внутренней гармонии данных дисциплин. Напротив, каждая из них содержит в себе конфликт разных способов рассмотрения вещей, которые сталкиваются в одном коридоре, на одних собраниях, смотрах, призывных комиссиях.
Есть социальнаясоциология, но где же физическаясоциология? Социобиология, увы, не годится: она слишком воинственно противостоит общественным наукам и слишком нерефлективна чтобы производить политически значимые «вещи». Я бы предположил, скорее, что искомым двойником социологии должны стать именно STS, способные удержать дисциплину «на ее границах». Они обратят внимание своих коллег, погруженых в «общественное» и «символическое», на чудовищную трудность рассмотрения объектов, которая требует от обществоведов принять радикальное смешение предметов, что придаст дисциплине больше сходства с остальными общественными науками. Общественное – не территория, но лишь один из голосов в ансамблях, собирающих вещи на этот новый (очень старый) политический форум: постепенное создание общего мира.
Перевод с английского Ольги Столяровой
ЛитератураВебер, М. (1990) ‘О некоторых категориях понимающей социологии’, в М. Вебер Избранные произведения. М.: Прогресс.
Bauman, Z. (1992) Intimations of Postmodernity, London: Routledge.
Berg, M. and Mol A.-M. (1998) Differences in Medicine: Unraveling Practices, Techniques and Bodies, Durham: Duke University Press.
Bijker W. (1995) Of Bicycles, Bakelites, and Bulbs: Towards a Theory of Sociotechnical Change, Cambridge, Mass: mit Press.
Bloor, D. (1991 [1976]) Knowledge and Social Imagery (second edition with a new foreword), Chicago: University of Chicago Press.
Bloor, D. (1999) ‘Anti-Latour’, Studies in History and Philosophy of Science 30 (1): 81–112.
Boltanski, L. and Chiapello, E. (1999) Le nouvel esprit du capitalisme, Paris: Gallimard.
Bourdieu, P. and Wacquant, L. (1992) An Invitation to Refl exive Sociology, Chicago: The University of Chicago Press.
Callon, M. (1986) ‘Some elements of a sociology of translation domestication of the scallops and fi shermen of St Brieux Bay’ in J. Law (ed.) Power, Action and belief: A new Sociology of Knowledge? Keele: Sociological Review Monograph.
Callon, M. (1992) ‘Techno-economic Networks and Irreversibility’, in J. Law (ed.) Sociological Review Monograph (Vol. 38), London: Routledge Sociological Review Monograph.
Callon, M. and Latour, B. (1981) ‘Unscrewing the Big Leviathans How Do Actors Macrostructure Reality’, in K. Knorr and A. Cicourel (eds) Advances in Social Theory and Methodology. Toward an Integration of Micro and Macro Sociologies, London: Routledge.
Castells, M. (1996) The Rise of the Network Society? Oxford: Blackwell.
Claverie, E. (1990) ‘La Vierge, le désordre, la critique’, Terrain 14: 60–75.
Descola, P., and Palsson, G. (eds) (1996) Nature and Society. Anthropological Perspectives, London: Routledge.
Despret, V. (1999) Ces émotions qui nous fabriquent, Ethnopsychologie de l’authenticité. Paris: Les empêcheurs de penser en rond.
Dewey, J. (1954 [1927]) The Public and Its Problems, Athens: Ohio University Press.
Hacking, I. (1999) The Social Construction of What? Cambridge, Mass: Harvard University Press.
Haraway, D. (1989) Primate Visions: Gender, Race and Nature in the World of Modern Science, Londres: Routledge and Kegan Paul.
Hennion, A. (1993) La passion musicale. Une sociologie de la méditation, Paris: A.-M. Métailié.
Jasanoff, S., Markle, G. E., Peterson, J. C. and Pinch, T. (eds) (1995) Handbook of Science and Technology Studies, London: Sage.
Knorr-Cetina, K. (1999) Epistemic Cultures: How the Sciences Make Knowledge, Cambridge, Mass: Harvard University Press.
Latour, B. (1988) The Pasteurization of France, Cambridge Mass: Harvard University Press.
Latour, B. (1993) We Have Never Been Modern, (Catherine Porter, trans.), Cambridge, Mass: Harvard University Press.
Latour, B. (1996a) Aramis or the Love of Technology, (Catherine Porter, Trans.), Cambridge, Mass: Harvard University Press.
Latour, B. (1996b) ‘On Interobjectivity – with discussion by Marc Berg, Michael Lynch and Yrjo Engelström’, Mind Culture and Activity 3 (4): 228–45.
Latour, B. (1996c) Petite réfl exion sur le culte moderne des dieux Faitiches, Paris: Les Emêpcheeurs de Penser en Rond.
Latour, B. (1999a) ‘For Bloor and beyond – a response to David Bloor’, Studies in History and Philosophy of Science 30 (1): 113–29.
Latour, B. (1999b) Pandora’s Hope. Essays On the Reality of Science Studies, Cambridge, Mass: Harvard University Press.
Latour, B. (1999c) Politiques de la nature. Comment faire entrer la science en démocratie, Paris: La Découverte.
Latour, B. and Lemonnier, P. (eds) (1994) De la préhistoire aux missiles balistiques – l’intelligence sociale des techniques, Paris: La Découverte.
Law, J. (ed.) (1986) Power, Action and Belief: A New Sociology of Knowledge? Keele: Sociological Review Monograph.
Law, J. (1993) Organizing Modernities, Cambridge: Blackwell.
Lynch, M. (1994) Scientifi c Practice and Ordinary Action, Cambridge: Cambridge University Press.
Merton, R. K. (1973) The Sociology of Science: Theoretical and Empirical Investigations, Chicago: The University of Chicago Press.
Mol, A. and Law, J. (1994) ‘Regions, Networks, and Fluids: Anaemia and Social Topology’, Social Studies of Science 24 (4): 641–72.
Pickering, A. (ed.) (1992) Science as Practice and Culture, Chicago: Chicago University Press.
Pickering, A. (1995) The Mangle of Practice: Time, Agency and Science, Chicago: The University of Chicago Press.
Pietz, W. (1985) ‘The Problem of the Fetish’, Res 9: 5–17.
Rheinberger, H.-J. (1997) Toward a History of Epistemic Things. Synthetizing Proteins in the Test Tube, Stanford University Press.
Searle, J. (1998) La construction de la réalité sociale, Paris: Callimard.
Smith, C. and Wise, N. (1989) Energy and Empire: A Biographical Study of Lord Kelvin, Cambridge University Press.
Stengers, I. (1996) Cosmopolitiques – Tome I: la guerre des sciences, Paris: La découverte Les Empêcheurs de penser en rond.
Stengers, I. (1997a) Cosmopolitiques – Tome 7: pour en fi nir avec la tolérance. Paris: La Découverte-Les Empêcheurs de penser en rond.
Stengers, I. (1997b) Power and Invention. With a foreword by Bruno Latour ‘Stenger’s Shibboleth’, Minneapolis: University of Minnesota Press.
Strum, S. and Fedigan, L. (eds.) (2000) Primate Encounters, Chicago: University of Chicago Press.
Strum, S. and Latour, B. (1987) ‘The Meaning of Social: from Baboons to Humans’, Information sur les Sciences Sociales / Social Science Information 26: 783–802.
Tarde, G. (1999a) ré– édition Les lois sociales, Paris: Les empêcheurs de penser en rond.
Tarde, G. (1999b) Monadologie et sociologie, ré-édition Paris: Les empêcheurs de penser en rond.
Thévenot, L. (1996) A Paved Road to Civilized Beings? Moral Treatments of the Human Attachments to Creatures of Nature and Artifi ce. Paris: Ecole des hautes études en sciences sociales.
Thomas, Y. (1980) ‘Res, chose et patrimoine (note sur le rapport sujet-objet en droit romain)’, Archives de philosophie du droit 25: 413–26.
Whitehead, A. N. (1920) Concept of Nature, Cambridge: Cambridge University Press.
Woolgar, S. (1988) Knowledge and Refl exivity: New Frontiers in the Sociology of Science, London: Sage.
Вместо эпилога
Брюно Латур
Надежды конструктивизма [247]247
Первая публикация: The Promises of Constructivism // Chasing Technoscience. Martix for Materiality / Ed. by Ihde D., Selinger E. Indianapolis: Indiana University Press, 2003. P. 27–46. Мы искренне признательны автору за комментарии и пояснения, облегчившие перевод и редактуру данного текста – Прим ред.
[Закрыть]
Мой английский был любезно исправлен Дуаной Фулвайли. Я также благодарен Изабель Стенжерс и Грэхему Гармену за их советы.
Альбене Яневой, архитектору-исследователю
Что пошло не так? Поначалу идея выглядела совсем неплохо: было забавно, оригинально и поучительно использовать слово «конструктивизм» для характеристики тех исследований науки и техники, которыми я занимался. Лаборатории действительно выглядели гораздо интереснее, будучи описанными как стройплощадки, а не как темные подземелья, где хранятся мумифицированные законы науки. И прилагательное «социальный» также поначалу казалось очень удачно выбранным, поскольку я и мои коллеги помещали почтенную работу ученых в горячую ванну культуры и общества, с тем, чтобы снова вдохнуть в нее молодость и жизнь. Однако все пошло вкривь и вкось: мне пришлось со стыдом соскребать слово «социальный» из подзаголовка «Жизни лаборатории» [248]248
Речь идет о первой нашумевшей книге Брюно Латура (написанной в соавторстве со Стивом Вулгаром) «Жизнь лаборатории: социальное конструирование научных фактов» (1979). Уже во втором издании книги (1984) из ее названия было удалено слово «социальный». Так начался «крестовый поход» Латура за «спасение конструктивизма от социальных конструктивистов». – Прим. ред.
[Закрыть], как изображения Троцкого стирались с фотографий парадов на Красной площади. Что же касается слова «конструктивизм», то и его как будто невозможно спасти – ни от фурий, спущенных с цепи «научными войнами», ни от детрита, образовавшегося после «деконструкции» – этого нового Аттилы, чьи лошади не оставляют ничего на своем пути. Все, к чему я стремился – а именно связать реальность и конструкцию единой движущей силой, обозначенной одним единственным термином, – рухнуло, как плохо спроектированный самолет. Времена изменились: сейчас, чтобы доказать свою благонадежность, нужно присягнуть на верность «реализму», который определяется как противоположность конструктивизма. «Выбирайте! – ревут защитники храма. – Или вы верите в реальность, или вы примкнули к конструктивистам».
И все же в данной работе я преследую цель спасти конструктивизм. Я хочу раскрыть надежды, спрятанные в этом сбивающем с толку концепте, надежды – одновременно эпистемологические, моральные, политические, а, быть может, и религиозные. Моя позиция состоит в том, что конструктивизм мог бы стать нашей единственной защитой от фундаментализма (последний я определяю как тенденцию отрицать сконструированность и опосредованность сущностей, чье публичное бытование тем не менее обсуждается). Переговоры о достижении жизнеспособного общего мира возможны среди конструктивистов, но совершенно невозможны, если за столом переговоров оказываются фундаменталисты, причем не только религия служит прибежищем для фанатизма: природа, рынки и «деконструкция» в не меньшей мере подпитывают воображение зелотов. Между войной и миром стоит определение «конструкции» – таков, по меньшей мере, мой довод.