Текст книги "Тыл — фронту"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
В 1938-м к ним на завод пришел прославленный впоследствии Жозеф Яковлевич Котин (генерал-лейтенант, генеральный конструктор по танкам). Отец рассказывал, что в то время Котин был еще молодым военным инженером, окончившим Академию бронетанковых войск. Вскоре он стал начальником специального конструкторского бюро по танкам – СКБ-2. Конструкторское бюро по артиллерийскому вооружению было включено в состав этого СКБ-2.
Стиль работы Котина – требовать непрерывного напряжения сил всего конструкторского коллектива. Отец говорил, что они почти никогда не бывали в отпуске, так же, как и сам Котин. Работали без выходных – и зимой, и летом – всегда сверхурочно. Приходили домой в 9—10 вечера. Нередко были ночные вызовы, особенно во время изготовления опытных образцов машин.
После Советско-финляндской войны многие члены их коллектива получили правительственные награды. В Таврическом дворце в Ленинграде, куда прибыл М. И. Калинин, состоялось вручение орденов и медалей, тогда Ж. Я. Котина наградили орденом Ленина. Получил и отец свою первую медаль «За трудовую доблесть».
В 1940 году отца вместе с бригадой специалистов командировали в Челябинск. Предстояло помочь ЧТЗ в освоении производства танков КВ. В отделе главного конструктора в то время было создано специальное конструкторское бюро по танкам, которое возглавлял молодой талантливый инженер М. Ф. Балжи. Это КБ было сформировано из инженеров-конструкторов, местных и с Ленинградского завода имени Ворошилова. В состав этого бюро временно включились и инженеры-конструкторы Ленинградского Кировского завода – М. Н. Ижевский, П. И. Кремнев и мой отец. Технологи Миркин и Шамшур вошли в службу главного технолога ЧТЗ. Позднее из Ленинграда прибыла группа рабочих-сварщиков танков под руководством мастера Жуковского.
Сборка танков на ЧТЗ проходила под руководством начальника производства И. Н. Злотника. Главным технологом был А. Ю. Божко. Отец рассказывал, что находился с Александром Юлиановичем в дружеских отношениях. Божко тоже был ленинградцем, человеком высокой культуры, талантливым инженером и мастером на все руки – даже дома у него имелась маленькая мастерская.
В своих записях отец пишет: «В 1940 году А. Ю. Божко жил в трехэтажном доме напротив нынешнего главпочтамта. Будучи у него в гостях вместе с инженерами-ленинградцами, я впервые увидел домашний холодильник, который он привез из США вместе с женой-американкой. На его автомобиле мы объездили окрестности Челябинска – у него была «эмка», которую в 1941 году взяли для нужд фронта (личные машины во время войны забирали у всех, а в блокадном Ленинграде требовали сдать даже мотоциклы и велосипеды). Божко один из тех инженеров ЧТЗ (Глазунов, Ленкова и др.), которые были командированы в США для проектирования будущего ЧТЗ, что они впоследствии с успехом и сделали».
Первый танк КВ был собран накануне 1941 года и проходил обкатку на участке от заводуправления до гостиницы «Южный Урал» по булыжной мостовой улицы Спартак (ныне проспект им. В. И. Ленина).
В новогоднюю ночь в клубе завода состоялся банкет, на котором заводчане во главе с директором Соломоновичем и гости, командированные с ЛКЗ [7]7
Ленинградский Кировский завод.
[Закрыть], отмечали общую победу – выпуск первого тяжелого танка КВ на уральской земле.
В феврале 1941 года отец и остальные ленинградцы уезжали к своим семьям. Думалось, больше не придется возвращаться в Челябинск. Но время распорядилось иначе.
Из записей отца:
«В воскресенье 22 июня 1941 года я мирно отдыхал на даче со своей семьей в поселке Вырица в 60 километрах южнее Ленинграда. По приемнику услышали выступление министра т. Молотова о вероломном нападении на нас фашистской Германии. Через час я уже мчался на пригородном поезде в Ленинград к месту работы, навстречу мне неслись товарные поезда, переоборудованные под солдатские теплушки, – и в них к линии фронта ехали новобранцы в летних гражданских рубашках – форму и оружие они должны получить в пути. В тот же вечер началось затемнение города и прозвучала первая воздушная тревога.
В сентябре начались бомбежки, а затем артобстрелы. Каждый из нас, уходя на работу, не был уверен, что возвратится домой живым и застанет дом, не разбитый бомбами. Над городом стали поднимать на тросах аэростаты заграждений. Мы, конструкторы, дежурили и работали ночь дома, другую на заводе. В ту ночь, когда я находился дома, разбомбили наше КБ. Утром, придя на работу, мы застали печальную картину: на той стороне здания, где взорвалась бомба, все окна вместе с рамами были вырваны и отброшены к противоположной стене. Все чертежные столы и кульманы изломаны и прижаты к противоположной стене. Чертежные доски (вернее, то, что от них осталось) были покрыты впившимися в них стеклянными осколками. Всюду холодный ветер гонял обрывки разорванных чертежей. Были раненые. Тяжело ранило инженера Н. М. Синева – взрывной волной и обломками его ударило в грудь. Нашли его без сознания под обломками. Но богатырское здоровье взяло верх, и после больницы он встал в строй, впоследствии даже работал заместителем главного конструктора. Генерал Котин во время взрыва был в коридоре и отделался царапинами. Один из дежурных инженеров, находившийся на улице, видел спускавшуюся на парашюте бомбу и принял ее за парашютиста. Взрывной волной его перебросило через гребень крыши, но он отделался лишь контузией.
Наши семьи эвакуировались специальным поездом на Восток. Мы продолжали работать под обстрелом и бомбежкой. Затем было принято решение о переброске основного коллектива сборщиков танков и конструкторов на ЧТЗ».
В середине октября, рассказывал отец, их коллектив эвакуировали в Челябинск. В серый от снегопада день поднялись в воздух около десятка камуфлированных самолетов. Летели над Ладожским озером на бреющем полете. Проскочили благополучно под носом у немцев. Ленинград уже окружили – выход был только через озеро.
В Тихвине, где их высадили, сразу стало многолюдно – в тот день прибыли кировцы: танкисты, рабочие-сборщики, конструкторы, технологи и другие специалисты. Что их больше всего обрадовало – это сытный мясной обед без всяких ограничений (были бы деньги).
Из записей отца:
«В Тихвине нас усадили в холодные товарные вагоны эшелона, двигавшегося на Восток по северной дороге на Киров, Свердловск, Челябинск.
В Челябинске нас разместили в заводоуправлении опытного завода, затем определили на подселение к местным жителям. Челябинцы восприняли наплыв эвакуированных в общем радушно. С дружеской улыбкой принял нашу семью технолог ЧТЗ Иосиф Израилевич Барштейн и его жена Софья Степановна Дергачева. У них была семья из пяти человек. В их двухкомнатную квартиру с проходными комнатами втиснулись и мы вчетвером. После войны у Барштейнов родился третий ребенок, и у нас родилась третья дочь. Мы еще долго жили вместе, и сейчас, через много лет, у нас сохранились дружеские отношения. Так было и во многих других семьях.
Началась военная трудовая жизнь и напряженная творческая работа. Наши машины становились все мощнее, устаревшие образцы заменяли новыми, некоторые типы стали выпускаться на бывшем тракторном конвейере. В особо напряженные периоды переходили на казарменное положение, то есть вообще не уходили с завода. В КБ были установлены койки, где можно было вздремнуть, – и опять за работу».
Отец рассказывал, что Челябинск военный резко отличался от Челябинска мирного, который ему довелось видеть во время его полугодовой командировки в сороковом году.
Прежде всего это чувствовалось на заводах, на которых ему приходилось работать и бывать по долгу службы. Они стали многолюднее, шумнее. Массы людей утром и вечером двигались на смену (на перегруженном транспорте вплоть до крыш трамвая). Нескончаемые потоки вливались в заводские проходные.
В толпах рабочих можно было увидеть и узбекские халаты, и солдатские шинели, много женщин и подростков, часто слышалась нерусская речь. Экипажи танкистов принимали участие в сборке машин, на которых они отправлялись на фронт.
Всю эту армию рабочих, инженеров, служащих и домочадцев нужно было расселить, накормить, приодеть, обеспечить медицинской помощью, детей – школами, не говоря о яслях и садиках, а многие школы были превращены в госпитали или больницы.
Не хватало магазинов (очереди тогда были раздельные – для женщин и для мужчин). Не хватало электроэнергии – в поселке ЧТЗ (так назывался седьмой участок), где наша семья жила на «уплотнении», был установлен график подачи электроэнергии в жилые дома. Идешь домой после длинной смены и видишь, что несколько пятиэтажных домов сияют освещенными окнами, а твой дом и еще соседние стоят темными, кое-где теплятся в окнах тусклые свечки или керосиновые лампы. На следующий день – наоборот.
Жили и работали дружно, мелкое, личное затмевалось грозными отзвуками войны. Тарелка репродуктора в каждую квартиру доносила голос Левитана, сообщения Совинформбюро живо отражались на настроении всех.
Отец говорил, что с ним работал высокий красивый инженер Александр Иванович Василенко – он был блестящий конструктор, но еще более талантливый международный обозреватель – послушать его возле географической карты с длинной указкой в руках в обеденный перерыв собиралась целая толпа, причем всю эмоциональную информацию он преподносил с собственными комментариями с явным удовольствием и без всякого принуждения со стороны.
Из воспоминаний отца:
«Главной проблемой жизни эвакуированных была проблема питания. Мы жили при карточной системе. На белую булку могли рассчитывать только больные. Я помню, как в случавшиеся редкие командировки в Москву привозил белые батончики, как лакомство детям.
Основной продукт, который мы добывали сами, была картошка. Ее сажали все. Наши конструкторские огороды располагались далеко за кислородным заводом – сейчас там раскинулись жилые корпуса Северо-Запада, а раньше там был плодороднейший чернозем, с которого мы собирали богатый урожай. Картошку привозили домой на «Лайбе» – это списанный танк Т-34, с которого была снята башня и над корпусом возвышалась обширная стальная платформа, на которую грузилась гора мешков с картошкой, на них усаживалась трудовая армия конструкторов с женами, лопатами и пр. «Лайба» неслась по улицам Заречья. Мы опасались, как бы не оборвать провода, натянутые над улицей. Дома картошку засыпали в квартирах под кроватями или в закрома в коридорах и прихожих».
А вот записи из дневников отца:
«14.12.43 г. Челябинск. Кировский завод. 20.00.
Сижу на четвертом этаже заводоуправления ЧТЗ. Ежедневно мы работаем до половины двенадцатого ночи. В полночь после сытного ужина идем домой. Дома сейчас лежит больная дочь Галя. Бедняжка исхудала и побледнела. Я боюсь, что она заболеет туберкулезом. Жена Наташа тоже похудела и сильно постарела. Да и я потерял свою прежнюю неутомимость. Частенько после обеда засыпаю за рабочим столом».
В тяжелых трудовых буднях отец и его сотрудники оставались людьми, которым ничего человеческое не чуждо. Они были молодыми мужчинами в возрасте от 30 до 40 лет, и никакие обстоятельства не могли убить в них любовь к жизни.
Из дневников отца:
«16.04.44 г. 14 апреля я стрелял из пушки на испытаниях. Это занятное ощущение, когда все рядом содрогается от мощного взрыва. Возвращались в Челябинск перед надвигающейся грозой. Все небо впереди было изрезано вспышками и зигзагами молний. В страшном грохоте несущегося танка Духов (впоследствии генерал-лейтенант, трижды Герой Социалистического Труда. — Л. Ф. ), сидя рядом со мной, молча повторял рукой зигзаги молний со свойственным ему юмором. Смеялись так, что не слышно было грохота танков».
Отец рассказывал, что питались они в заводских столовых – были такие, где при входе каждый получал скрученную алюминиевую ложку, а при выходе ее возвращал.
Конструкторы, в зависимости от квалификации и отдачи, питались в столовых заводоуправления литеры «А», литеры «Б» (между собой их называли «Акеры», «Бэкеры» и без литеры «кое-какеры»), где на специальном пропуске делалась отметка, что ты уже пообедал.
Те из конструкторов, которые работали до глубокой ночи, получали (по инициативе генерала Котина) дополнительный ужин. Наиболее активным вручали продуктовые премии.
Из записей отца:
«Мне случалось получать премии «Лучшего начальника цеха» из 24 предметов. В нее входили: бутылка водки, пачка табаку, плитка шоколада (из США), две-три коробки американской тушенки и т. п. Водку и табак жена (она тоже работала на заводе) обменивала на базаре на мясо, которым мы кормили детей.
Питаясь в столовой литеры «Б», я имел портативную жестянку, такие имели многие конструкторы, в которых мы помещали второе блюдо и относили его домой полуголодным ребятам.
Последние партии наших инженеров, прибывших из Ленинграда – молодые ребята – имели жалкий вид. Некоторые были опухшие от голода в блокаде, но постепенно к ним вернулись и здоровье, и красота.
В качестве официанток в нашей столовой работали некоторые молодые артистки Ленинградского драматического театра, которые не нашли применения своим талантам в сложившейся обстановке».
В тяжелых условиях отец оставался заботливым сыном. В блокадном Ленинграде остались его отец и мать.
Из письма отца:
«2.02.42 г. Челябинск.
Дорогие мама и папа, не знаю, получите ли вы это письмо и посылку, которую я отправляю с товарищем. До Москвы дойдет, а дальше… Для улучшения своего питания продайте все мои и Наташины вещи за любую цену или обменивайте их на продукты. Здесь с питанием тоже очень тяжело. Я получаю 800 граммов хлеба, Наташа и дети по 400. Сахар почти не дают. Выдаваемые нам карточки отовариваются процентов на 25. На рынке молоко стоит 25 рублей (меняем хлеб на молоко), мясо – 80—130 рублей кило. Жиров нет. На деньги почти ничего не продают, процветает обмен».
Посылка не помогла, а может, и не дошла. В конце февраля 1942 года наш дед – Василий Константинович Федоренко, ученый-историк – умер в Ленинграде от дистрофии.
В это время на фронтах шли бои, а с конвейеров ЧТЗ сходили новые модели танков.
К концу войны отец получил два ордена и три медали. Но его оценка своих заслуг была очень критической. Он всегда занимался самооценкой и ставил перед собой высокие нравственные цели.
«13.08.44 г. 10 августа узнал о том, что награжден орденом «Знак Почета». Для меня это третья правительственная награда. Знакомые поздравляют. Из газет о моем награждении узнают многие из знающих меня за пределами Челябинска. Награда скромная, но, пожалуй, заслуженная».
«3.02.46 г., воскресенье. Основное на сегодня у меня – это нехватка времени. Семья, партийная работа, труд на заводе, чтение самого важного, что необходимо прочесть, – съедают все время без остатка. Не пишу о фактах – они сложны и тяжелы, важно другое – в воздухе пахнет весной, а мне скоро пойдет 40-й год. Тевелев (инженер-конструктор ЛКЗ) поздравил меня с орденом Красной Звезды.
Делаю небольшую работу для Каплана. Он создал здесь целую лабораторию. Что создал я? Ж. Я. Котин моложе меня на год, а имеет мировое имя. Пора поставить цель в мечтах. Примерно так: я – инженер с широким кругозором, танкист-вооруженец, профессор в своей и родственных областях. Наверно, неплохой организатор – старый член партии, имею работы в области экономики СССР и философии, поэт и художник и т. д.»
Отец был художественно одаренным человеком. Писал стихи, хорошо рисовал, причем владел шаржевым стилем. Секунда – и дружеский шарж готов. Применял этот свой талант в воспитании детей. Вместо нравоучений за провинности и шалости я получала смешную картинку, которая действовала очень сильно. Иногда, рассматривая ее, я от обиды горько плакала, как если бы меня выпороли.
Его качества – истинно интеллигентного человека: самоирония, критический анализ, блестящее чувство юмора.
Из дневников отца:
«17.08.44 г. Сегодня на улице мне пришла в голову странная, но простая мысль: самое главное в нашей жизни – это дети и то, что мы даем им при нашей жизни и оставляем после нашей смерти. Что оставлю я? Этот вопрос стал меня частенько беспокоить. Пока больших дел мною не сделано».
Суровые военные будни продолжались.
Из записей отца:
«Почти всю войну являлся начальником конструкторской группы по специальному оборудованию (вооружению) танков и самоходных установок. Много разработок сделано руководимой мною группой инженеров-конструкторов всех рангов и лично мною для почти всех типов машин, которые проектировались в КБ. Как известно, на заре танкостроения многочисленные ранения получали танкисты в глаза при наблюдении из танка через смотровые щели. Ранения эти вызывались свинцовыми брызгами (пули плавились при ударе в броню) из-за несовершенства и недостаточной герметичности смотровых приборов.
Наша группа занималась установкой и испытаниями разнообразных смотровых приборов, прицелов и т. п., совершенствованием танковой оптики. Новые приборы у нас испытывались снайперским обстрелом. Там, где должны быть глаза танкиста, в башне укреплялся тонкий лист бумаги. При недостаточной герметичности прибора на бумаге получались просечки от свинцовых брызг – мелких осколков. Случалось и мне брать в руки трехлинейку для обстрела своих и чужих конструкций смотровых приборов и прицелов (Отец был охотник. В шкафу висело красивое немецкое ружье, а после его приездов с охоты наша женская семейная команда: мама и нас три дочери – сидели на кухне и общипывали уток. — Л. Ф. ).
Различные установки самых разнообразных пушек, пулеметов, зенитных пулеметов для машин семейства ИС также проектировались и испытывались инженерами нашей группы. Одно время я был старшим инженером новой машины КВ-12. Она прошла испытания, но по каким-то соображениям не была поставлена на производство. Жаль напрасно потерянного времени.
В обязанности нашей группы входило также проектирование разнообразных механизмов для вертикального и горизонтального наведения оружия. Башни танков у нас крепились на шариковой опоре (так называемый погон). При ударе снаряда по башне она могла слететь с машины; чтобы этого не происходило, существовали так называемые захваты, которые работали неудовлетворительно.
В ноябре 1943 года мною была предложена новая конструкция погона, воспринимающего одним рядом шариков, без всяких захватов, радиальные и аксиальные (т. е. осевые) нагрузки. Леонид Семенович Духов сразу оценил преимущества новой конструкции и приказал в течение пяти дней изготовить новые чертежи погонов для всех танков семейства ИС (эта конструкция погонов была принята на всех отечественных танках).
Впоследствии мне пришлось заниматься под руководством инженера Григория Андреевича Манилова доводкой огнеметных танков типа КВ-8 и КВ-8С. После того, как СКБ-2 было разделено на два бюро (одно – под руководством Котина, другое – под руководством Духова), я принимал участие в бюро Духова в разработке и испытаниях танка ИС-4, значительно превосходивший хваленый немецкий «королевский тигр».
Суровый и неустроенный быт не уменьшал героический труд этих людей.
Из рассказов отца:
«Плохо было с одеждой. Ботинки износились и пришлось их подкреплять вязальной проволокой. Впоследствии завод решил пошить нам в массовом порядке форму (куртки и брюки). Мне достался костюм оранжевого цвета, моим товарищам – салатного. Позднее мне выдали солдатские штаны и фронтовой белый полушубок, которые пришлось сменять на масло для ребят, а я ходил в солдатском ватнике защитного цвета. Аналогичным образом одевались и все остальные мои товарищи. В конце войны я получил ордер на отрез черного добротного сукна «серт», но пришлось отдать его жене и дочерям, которые начали ходить в школу.
Чертежи на кульманах мы прибивали гвоздиками, кнопки были дефицитом. Американские иностранные проспекты, их в отделе было очень много, почти все конструкторы использовали не по назначению – делали из них тетрадки для детей школьников».
Я задумываюсь над тем, что же давало этим людям силы? И прихожу к выводу, что прежде всего – глубочайший патриотизм, ответственность за судьбу страны.
Из дневников отца:
«2.06.44 г. Сегодня началось наше наступление за Ленинградом. Взят город Териоки – 224 орудия сделали 20 залпов. Война идет к концу. «Жизнь нужно дожить», – написал я в своем календаре.
Сегодня на станке увидел надпись: «Грузить в Ленинград. П. Т. Сосов и Г. Я. Горбульский (инженеры-конструкторы) уезжают в родной город.
Скоро мне сорок. К этому времени обычно большие люди имеют уже карьеру. Я ее не имею. Руководитель маленькой конструкторской группы на большом заводе. С чем я кончу жизнь? Не знаю. С чем бы я хотел завершить жизнь? Постараюсь ответить.
1. Я хочу, чтобы моя страна победила.
2. Хочу иметь хорошее здоровье, закаленное спортом.
3. Хочу иметь здоровую семью.
4. Хочу иметь приличное материальное обеспечение.
5. Хочу иметь свободное время для того, чтобы наслаждаться красотой природы и творчеством человека.
6. Я сам хочу творить культурные и материальные ценности.
7. Хочу, чтобы мое творчество было оценено моим народом и моим правительством.
8. Я не хочу больше войны и нужды».
«25.08.44 г. Объявление о взятии Люблина – 90 километров до Варшавы. В Германии после покушения на Гитлера большие беспорядки? Война, видимо, идет к концу. Наша страна окрепла в боях, но хозяйство разрушено, массы обнищали. Я сам вошел в войну мальчишкой, а выхожу из нее стариком. Седина блестит на висках. Как-то сложится наша жизнь – жизнь средних интеллигентов? Опять беспросветный труд и нужда.
Необходимо усвоить (вернее, развить) одну истину: я живу в обществе людей и постоянно должен это чувствовать. Переделывая общество и мир, я должен переделать и самого себя (по мере сил и возможностей)».
«15.10.44 г. Вчера вечером был в клубе с Наташей. Выступал артист Горянов. Забавный старик – его выступление продумано и оставляет впечатление. «Профессор Полежаев» (персонаж пьесы «Кремлевские куранты». — Л. Ф. ). Я никогда не буду профессором, но собираюсь стать преподавателем Челябинского механико-машиностроительного института – 18-го начинаю читать «вооружение танков».
Трудовой путь моего отца был еще очень долог.
Из записей отца:
«…Помню состоявшуюся в 1951 году командировку в ГДР, в составе бригады специалистов Министерства транспортного машиностроения. Мы занимались модернизацией парка машин. В апреле наш поезд пересек границу. Это было в воскресенье утром, в открытые окна вагона доносился звон церковных колоколов.
Началась обычная, напряженная работа на заводах среди солдат и немцев-рабочих, которые трудились рядом (были среди них и враги). Только через год возвратился на Родину, к семье. В 1957 году расстался с заводом: назначили главным конструктором одного из управлений Челябинского совнархоза. Работа очень сложная: техническое шефство почти над двумя десятками КБ различных заводов. Позже некоторое время трудился заместителем главного конструктора Челябинского радиозавода, а в 1961 году перешел в политехнический на кафедру гусеничных машин, заведовал кафедрой».
Отец закончил свою трудовую жизнь в 1986 году в звании доцента кафедры гусеничных машин ЧПИ с общим стажем работы 53 года. Утром сходил в институт, прочитал лекции, а вечером умер.
Из его выступления на 40-летии кафедры в 1983 году:
«…Я хотел сказать о тех, не побоюсь этого выражения, выдающихся людях, которые являлись основателями и руководителями нашей кафедры при ее зарождении, о людях, которые в основу деятельности кафедры заложили определенные традиции. Всех этих людей я знал лично, работал под их руководством.
…Генерал-лейтенант Ж. Я. Котин, так же, как и мы, в большинстве молодые инженеры-конструкторы, не знал отдыха, работая на заводе. Но стране нужны были специалисты: конструкторы-танкостроители, и многим из нас было предложено наряду с напряженной работой на заводе включиться в преподавание специальных дисциплин.
…Новый институт в Челябинске размещался тогда в здании, которое теперь занимает магазин «Детский мир» на проспекте Ленина (а до института в нем находился наркомат танковой промышленности. — Л. Ф. ). Большие залы этого здания были переоборудованы под аудитории, перегорожены тонкими перегородками. Чтение лекций в одной аудитории было хорошо слышно в соседней. Практические занятия заменялись частично посещением цехов завода, который всегда помогал становлению кафедры, выделяя узлы, механизмы и целые машины для лучшей организации учебного процесса.
Николай Леонидович Духов был зачислен на должность заведующего другой кафедрой. На ЧТЗ в то время он занимал пост заместителя главного конструктора завода, будучи генерал-майором инженерно-технической службы. Духов был своеобразным человеком, работать с ним было легко, любил шутку, не терпел людей, равнодушных к технике.
В составе совета института в те годы еще фигурируют: директор ЧТЗ И. М. Зальцман, главный инженер ЧТЗ С. Н. Махонин, главный инженер другого завода Ниценко, инженер Л. Б. Тевелев, инженер Усов и другие. Сила духа этих людей была колоссальна, вера в победу незыблема».
Так жили и работали в Танкограде наши отцы и деды.
Из дневников отца:
«28.08.43 г. Буйное лето заканчивается в пыльном Челябинске. В далекой Европе горят немецкие «тигры». В воздухе, мне кажется, пахнет концом войны. Германия выдохлась, она уже не способна наступать с успехом.
Наши силы растут с каждым днем. Я вижу в недалеком будущем капитуляцию Италии, занятие англо-американскими войсками Югославии, Греции, Норвегии, выход из войны Финляндии. Свободная Франция вышвырнет немцев со своей территории, затем начнется паническое бегство немцев с советской территории, и Гитлер должен будет уйти со сцены или пустить пулю себе в лоб.
Нескоро еще успокоится кипящая наша Родина, но страстно хотелось бы дожить до ее светлых дней, дней нового подъема наших колоссальных мирных сил. Я хочу сохранить свою жизнь, свои силы и жизнь близких, чтобы снова с гордостью строить великое здание культуры на нашей многострадальной земле.
Но если я и погибну, найдутся тысячи и миллионы мыслящих, честных, сильных, здоровых, красивых людей, которые пронесут в века все лучшее, что представляет собой ч е л о в е к».
Л. С. ФЕДОРЕНКО,
ведущий инженер-конструктор ПТИАМ
Годы, оставшиеся в памяти навсегда
Если человек работает на одном месте, трудовую книжку он «в лицо» не знает.
– Я свою увидел, когда пошел на пенсию, – рассказывал Евгений Андреевич (много лет он был ведущим конструктором главного конструкторского бюро тракторного завода). – В восемьдесят пятом мне было семьдесят, сорок пять лет стажа, да еще семь лет не записали!
…Трудовую книжку он изучал дома. Поощрения, награды, хотя и не все записаны, но отведенные для этой цели страницы заполнены, да еще вкладыш. Первая запись – благодарность, вторая – «премирован полушубком».
– Лена! – весело позвал он жену. – Ты помнишь, белый полушубок был у меня?
– Когда?
– В войну. В сорок втором?
– Не было у тебя полушубка! Ходил в пальтеце на рыбьем меху.
– Ну как же не было? Теплый такой! Длинный, почти до колен. Ты, Ленуся, трудовой книжке веришь? Написано: «За выполнение задания по юбилейным моторам объявлена благодарность и премирован полушубком». Ну и дела! – Евгений Андреевич неожиданно расхохотался.
Потом резко оборвал смех, задумался. Да-а, кто-то погрелся в том полушубке. И он всем существом своим, аж до озноба, ощутил, как не хватало этого полушубка в лютые военные холода.
На память ему пришли далеко не героические людские поступки тех лет. Как начальник эшелона эвакуированных перед Челябинском выбросил заплесневелые буханки хлеба; сгноил, а людям не дал, для себя берег. Вспомнились хозяева ленинградского парнишки Пети Юзенка: то топчан его выбросят, то на ключ закроют в комнате, а ему на работу надо (что-то у них пропало, не он ли взял).
Война еще тот оселок! Испытанию подвергаются все человеческие качества, все низменное, подлое лезет наружу. Вспомнилась оголтелая ругань одного начальника, оскорбления. Евгений Андреевич мастером у него в цехе был, не смолчал, когда его коснулось:
– Не имеете права унижать человека! Можете наказать, отправить на фронт, но не оскорбляйте!
– Мальчишка!
– Имейте в виду, в следующий раз вот этот ключ будет на вашей голове! Харьковчане – люди! А Ленинградцы? Челябинцы?
Начальник был харьковчанин и признавал за людей только своих. Тихонова с этого момента он не задевал, но орден Ленина, полагающийся мастеру, «загремел» его стараниями. Из списка, представленных к ордену, фамилию мастера вычеркнули.
Много в войну видели разной накипи, забылось и вспоминать не хочется, хотя надо бы для объективности, чтобы высветить героизм тех дней и с этой стороны.
Евгения Андреевича потом перевели в другой цех, в 150-й, и вскоре ему было присвоено звание «Знатный мастер». Он был толковым организатором, производства. Хоть и молод, а пытливый, за плечами большой опыт.
Сын вяземского крестьянина, с детства к работе приучен, все умел, кроме как серп держать, левша, а на левую руку серпы не делали. В семье был тринадцатый, и ласку и таску видел, бегал босиком по снегу, но рос крепким.
В пятнадцать лет приехал к сестре в Ленинград, пошел на комиссию, чтобы устроиться на работу. Предложили крепышу идти в кузнецы, а ему хотелось на токаря или фрезеровщика учиться. Поставили черный штамп на документ, то есть получи волчий билет за строптивость: погуляешь полгода без работы, вернешься.
Его сестра копировщицей работала, взяла Женю к себе, немного подучила, и стал он работать в разных учреждениях, переходил только с повышением оклада. Трудился старательно, пожалуй, кроме работы и учебы, ничего не знал. В вечерней школе пятый, шестой и седьмой классы за один год прошел. Ему говорили:
– Что ты делаешь? Чахотку заработаешь!
Он тогда в научно-исследовательском институте работал чертежником, вокруг инженеры, архитекторы; чистый литературный язык, а он с вяземским акцентом говорит, деревня-деревней. Ему хотелось стать умным, благо есть у кого учиться. Один окружность без циркуля чертит, такая твердая рука, другой душой красивый, говорит Жене:
– Если нечего делать, иди в уголок, занимайся уроками. Если спросят, скажи, я разрешил.
С группой инженеров Женю как лучшего копировщика послали на Карсакпайский медеплавильный. Интересна история этого завода. Английский, его четыре года везли к месту, построят несколько километров железной дороги, провезут, разбирают путь, строят впереди. Привезли, а тут революция. Англичане ни одного килограмма меди не взяли. Но станки, оборудование остались без чертежей. Ленинградские инженеры разбирали станки, делали чертежи.
