Текст книги "Русская жизнь. Россия - Европа (март 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Елена Веселая
Почему мы не любим друг друга

Нашим все мешают

Русских людей за границей видно сразу. Это они, родимые, лезут за любое заграждение и фотографируются там, где написано No cameras. Это их громкие разговоры по мобильнику слышны в соборе св. Петра в Риме. Это их почерком написаны памятные слова «Здесь был Вася» везде, даже на коронационном кресле в Вестминстерском аббатстве. Это им кажется, что всюду их обманывают, даже в парижской Сен-Шапель дерут 7.50 евро ни за что. Они всеми силами стремятся выглядеть как все. И в то же время каждым своим шагом показывают свою родовую принадлежность, бесконечно ее стесняясь и от смущения наглея.

К обслуживающему персоналу русские люди относятся с недоверием. Из уст в уста передаются рассказы о том, как в гостиницах воруют, а в ресторанах обсчитывают. У меня есть приятельница, которая, остановившись в снятом мною для нее частном доме, спала в бриллиантовых серьгах – а вдруг хозяева ночью придут и ограбят? Она же, изучив сейф в гостинице в Санкт-Морице и убедившись, что его легко может поднять ее восьмилетняя дочь, предпочла выходить на склон при полном параде, надев на себя все содержимое сейфа.

Больше всего им не хочется, чтобы их узнавали. Заслышав русскую речь где-нибудь в магазине, большинство соотечественников переглядываются, устало вздыхают и говорят своим спутникам: «Пошли отсюда!» Сам факт того, что в приглянувшемся магазине говорят по-русски, обесценивает находку. Русские люди обожают говорить на ломаном английском там, где их вполне бы поняли на родном языке (в большинстве европейских магазинов сейчас есть русскоговорящие продавцы). Русские покупатели требовательны и капризны. Им кажется, что ломаться перед продавцом – значит заставить себя уважать. Многолетнее бесправие покупателя в родной стране оборачивается своей жутковатой противоположностью.

Наших женщин узнаешь по озабоченному, злому выражению лица и по подозрительности, с которой они смотрят на окружающих. Характерная поза – скрещенные на груди руки – которая на языке тела означает крайнюю закрытость, не оставляет их даже в ночных клубах. Цепкий, оценивающий взгляд, белые, вытравленные до особого фирменного «русского» цвета волосы, обтягивающие джинсы с низкой талией – так, чтобы был виден иногда накачанный, а иногда и весьма дряблый животик, шпильки, мобильный телефон в руке, обилие украшений в любое время дня и ночи… Вот вам портрет русской путешественницы любого сословия. Отличия могут быть лишь в материальном положении, и выражаются они в стоимости ювелирных украшений и количестве силикона, залитого в груди, губы, щеки и прочие места, которым положено быть выпуклыми.

Крайняя озабоченность тем, что их по какой-то причине могут не заметить, заставляет соотечественниц бороться за место под солнцем с остервенением послевоенных проституток. Туфли на высоких каблуках с угрожающим количеством стразов, обтянутые лаковой кожей зады, вырезы, не оставляющие никакого простора воображению плюс выглаженные белые русалочьи волосы заставляют темпераментных иностранных мужчин столбенеть на улицах. Они-то думали, что Барби бывают только в магазинах игрушек!

Вполне возможно, что многие из этих девушек являются умницами, скромницами и даже преданными женами и матерями. Однако боязнь показаться «Дунькой в Европе» диктует свои законы. Наши девушки свято верят, что в Европе носят то, что показывается на подиумах. И если на модном показе у манекенщицы внезапно обнажается грудь или юбка задирается так, что видны трусики леопардовой расцветки, значит, так и надо ходить по городам. Если на улице делового и достаточно чопорного Милана вы видите блондинку, плывущую сквозь серо-черную толпу в total look от Roberto Cavalli, можете смело говорить ей «Здравствуйте!»

Русский мужчина, напротив, абсолютно уверен в себе и в том, что «эти макаронники» (лягушатники, ковбои, гансы и прочие) ничего против него не стоят. В Европе он отдыхает. А значит, много пьет, громко разговаривает, носит пузырящиеся на коленях слаксы и неопрятные футболки, все и всех ругает. Италия ему скучна, особенно города с памятниками и музеями, Франция дерет много денег ни за что, Германия вызывает уважение (наверно, это можно назвать генетическим уважением к палке), но без любви.

Поездки за границу русские мужчины воспринимают как каторгу, на которую идут в угоду женам и подругам. Модных улиц, куда их спутниц влечет неведомая сила, русские мужчины боятся как огня. Приехав в гостиницу, первым делом справляются у консьержа, где тут ближайший outlet – обычно в потной руке при этом зажата схема, позаимствованная у побывавшего здесь ранее приятеля. Мужчины готовы тратить время и деньги на такси, чтобы доехать до этих волшебных мест, где (как рассказывал тот же приятель) все продается в два раза дешевле – то, что на такси уйдет гораздо больше денег, уже не важно. Подруги к мужской экономии относятся с подозрением и обидой. Обычно такие поездки заканчиваются испорченным настроением обеих сторон – дамы с полным основанием полагают, что на улице Монтенаполеоне выбор лучше, а друг просто скуп, мужчины горюют о потраченном времени и невыпитом пиве.

Вместе наши соотечественники являют собой невероятно колоритное зрелище. Если вы видите высокую блондинку в черном и на шпильках в сопровождении низкорослого мужичка с подбритым затылком, в футболке и сандалиях, – можете быть уверены: русские идут. Мужчина воспринимает свою даму как аксессуар, предмет престижа, справедливо полагая, что о нем самом будут судить по тому, какая рядом с ним женщина. Ухоженные, разряженные, украшенные как елки девушки гордо ковыляют на высоченных каблуках по священным камням Европы рядом с пузатыми замухрышками, вызывая у аборигенов наивные вопросы: «У вас что, девушки путешествуют со своими шоферами?» Нет, милые, нет. У нас девушки путешествуют со спонсорами.

Русский человек, как уже было сказано, не любит встречать себе подобных. Он ищет места, где не ступала нога человека. Русского. Он метит свою территорию, как волк в лесу, и уходит, если заметит след другого волка. Любой из нас, рассказывая об удачном отдыхе за границей, первой фразой обязательно обозначит: «Это такое дивное место – там совсем нет русских!» Это свойство оказывается определяющим для всех – от человека, чье лицо страна каждый вечер видит по телевизору, до впервые вырвавшегося за границу работяги. Да что греха таить – я сама не раз произносила эту фразу.

Помню рассказ одного московского бизнесмена – мы встретились в очереди на паспортном контроле в Шереметьеве. Он давно и счастливо женат на итальянке, живет большей частью в Риме, хотя бизнес в Москве. Первое, о чем мужчина заговорил – это о том, как много в Италии русских и как они ему мешают. «Представляете, я уже много лет отдыхаю в крошечной деревне на берегу моря. Там всего одна гостиница, я беру номер на первом этаже, мой балкон выходит на пляж. Я люблю сидеть там вечером и смотреть на звезды. Главное, гостиница такая маленькая, что русских туристов там никогда не было. И вот, представляете, в прошлом году какое-то сибирское агентство прознало про это место, и туда приехала первая группа из России. В первый же вечер они нажрались. Никогда не забуду, как какую-то скотину рвало с балкона прямо над моей головой… Думаете, я после этого буду любить соотечественников? Они вытоптали мою полянку!»

Соотечественники-полурезиденты – это особая песня. Стало модным посылать летом жен и детей в итальянскую ссылку – например, в Форте-деи-Марми. Мужья, остающиеся в Москве для праведных трудов и неправедного отдыха, презрительно называют это место «Малаховкой» и навещают его редко. Жены живут как индейцы в резервации: прикованные к детям, под пристальным вниманием заклятых подруг. Возвращаются недовольные и издерганные «райским отдыхом».

Впрочем, аборигенами мы тоже редко бываем довольны. Моя приятельница, жена антикризисного директора одного из крупнейших российских заводов, вернулась после такого лета, брызжа ядом в адрес Италии и итальянцев: «Представляешь, они включают газонокосилку в то время, когда я отдыхаю! Да им до нас нет никакого дела! Мы платим деньги, а они делают вид, что их это не касается. Они просто живут, как жили. А мы страдаем!»

В общем, русский человек ведет себя в Европе так же, как в московской пробке. Мне надо ехать, а остальные пусть как хотят. Хоть бы их вообще не было! И тогда всем нам будет хорошо.

Алексей Крижевский
Славяне меж собою

Варшава и Прага – лицом и спиной к России

Москва – Варшава

В Польшу едут поездом – если только вы не мясной магнат, активно закупающий польскую свинину после отмены эмбарго и в связи с обязывающим положением вынужденный лететь на самолете. Ехать двадцать часов – то есть, побросав свои чемоданы под полку вечером, вы приедете назавтра в середине дня. Путешествующему россиянину хочется думать, что Польша – это что-то вроде Прибалтики, ночь – и ты там, в столице одной из бывших провинций Российской Империи. Жертва этой иллюзии, он с утра еще полдня лупит глазами в окно, давясь в тамбуре сигаретным дымом.

В Польшу едут поездом – и поэтому пейзаж за окном меняется постепенно: сначала бедная чистота Белоруссии, затем промасленный ангар в Бресте, где долго меняют колеса, потом, после еще двух пограничных контролей, начинают мелькать вывески на латинице. «Минск Мазовецкий» – читаете вы на вывеске за полчаса до прибытия в Варшаву. Восточная часть страны выглядит так, будто не Западная Белоруссия до войны была частью Польши, а наоборот – Войско Польское недавно отвоевало эти земли у Лукашенко и еще не успело навести порядок.

Русскому и белорусу в Варшаве не должно быть неуютно – надпись по-русски подскажет, где выход в город, а в самом городе спрошенный по-русски поляк ответит знакомыми «направо» и «налево». Город, разбомбленный немцами в войну почти до основания, напоминает широтой улиц и архитектурой Москву в районе Кутузовского, а полным отсутствием старины – Минск. Так у россиянина вдруг рождается сантимент по отношению к тому, что в своем отечестве он полупрезрительно считал артефактом победительного совка: сталинская архитектура, каковой Польская Народная Республика заделала бреши от фашистских бомб, теперь облегчает нашему человеку адаптацию к чужому краю – равно как и язык, часто позволяющий по отдельным словам догадаться, о чем идет речь. В 90-е здесь была еще одна общеславянская примета – русская мафия, самая лихая и отмороженная во всей Европе. Но благодаря экономическому росту, который отмечался в России и Польше последние 7 лет, русскоговорящие уличные грабители либо пересели в кресла сотрудников вполне легальных фирм, либо окончили дни в придорожных канавах. Как на место итальянцев в Нью-Йорке пришли евреи, так на место российской мафии в Варшаве пришла белорусская.

Варшава – Москва

Поляков принято считать записными русофобами. На самом деле они Россию ревнуют: слишком много связано с восточным соседом, слишком много перекинуто мостов. Едва вы заговариваете между собой по-русски в поезде, как охочий до вагонных дискуссий попутчик средних лет вспоминает весь свой школьный вокабуляр и рассказывает вам, что он сам из Львова, а прадед – из Санкт-Петербурга, у жены родня из Харькова, а внук на четверть украинец. Русское кино на рекламных биллбордах, русские книги в любом крупном магазине. «Ваши стояли на том берегу Вислы, пока немцы наших добивали», – говорит старенькая варшавянка. Она не хочет вас обидеть – ее брат был пятнадцатилетним солдатом Армии Крайовой и погиб во время Варшавского восстания. Не заводите с ней исторических дискуссий – за последние 60 лет у нее не было времени ознакомиться с необходимой литературой. Поймайте такси, и у водителя будет играть группа «Пятница», и он будет тихонько подпевать: «Я солдат, недоношенный ребенок войны…» «Вы говорите по-русски?» «Не, пан, алэ ж то еньзик украиньски!» Тоже лучше не спорить.

Для русофобов поляки слишком заинтересованы тем, что у нас происходит: оставив на пятнадцать лет без работы целую армию учителей русского в 90-х, теперь они в срочном порядке высылают им повестки явиться обратно. Множатся специальные школы, в которых учат русскому и бизнес-русскому; общеобразовательный лицей, в котором есть курс нашего родного языка, может смело ремонтировать пару лишних классов – отбоя от абитуриентов не будет. После вступления Польши в Евросоюз и торжественного распиливания шлагбаумов Запад полякам вдруг резко наскучил – зато долетающие с Востока звон золота и бульканье нефти не только приятно щекочат зарабатывательные железы, но и будят общее, не связанное с меркантильными поводами любопытство. Кафедры российской филологии и россииведения в университетах завалены заявлениями о приеме. Из одной только Варшавы в Москву за последние 3 года приехало работать 20 000 человек.

Все это проходит под фоновое бурчание представителей старшего поколения поляков. Не тех, что с удовольствием говорят по-русски, ностальгируют по конкурсу советской песни в Зеленой Гуре – а тех, кого называют «мохеровыми беретами». Слушатели ультраортодоксального католического радио «Мария», даже во времена Польской Народной Республики не прекращавшие еженедельно ходить в костел, теперь припоминают России все хорошее, чем запомнился им СССР – сосланных в Сибирь и Казахстан жителей Гродненского края, Катынский расстрел – и желают скорейшей смерти Войцеху Ярузельскому. Относительно России у них в голове царит полная каша: медведи на улицах, водка из горла – своими представлениями о теперешней жизни бывшего сюзерена они напоминают американских обывателей времен холодной войны. При всей озлобленной маргинальность людей этой породы они умудрились избрать право-патриотических и глубоко русофобских президента и правительство. Коалиция ультрапатриотов с ультрапопулистами не дожила до очередных выборов – нынешний, далекий от идеалов прогрессизма президент сам распустил стаю своих сторонников и на свою голову объявил внеочередные выборы. В результате которых проснувшаяся молодежь привела к власти либералов-прагматиков, берущих в своей политике пример с российского геральдического орла – одна голова нового правительства договаривается с Москвой о потеплении в отношениях, другая – уговаривает Америку как можно скорее построить на территории Польши третий позиционный участок противоракетной обороны НАТО. В головах их избирателей творится примерно то же самое – они связывают будущее своей страны с Евросоюзом, а свое собственное – с работой на Востоке. Так здесь обозначают Россию.

Москва – Прага

В Прагу обычно прилетают самолетом. Поездом сюда добирались в 90-х, когда посмотреть на Карлов мост уже хотелось, а денег на авиабилет еще не было. Поездка занимала от полутора до двух суток и сулила от четырех (через Польшу) до шести (через Украину) встреч с пограничными контролями, так что к концу пути на пражский Главный вокзал вместо свежего туриста обычно вываливался синюшный мизантроп. Теперь из Москвы сюда прилетают – отстояв в очереди для неграждан Евросоюза.

Дорога из аэропорта отражает ту противоречивую эволюцию, какую эта маленькая страна прошла за последнее время – трасса от терминала Ружине идет мимо мрачноватых одноэтажных автосервисов, медленно перерастающих в невысокие жилые дома, а затем – в шеренги достопримечательностей. «Пристегнитесь», – говорит гид. «А то что?» – спрашивает озорник-россиянин. «А то 450 евро», – отвечает водитель. Российский турист почтительно умолкает. Штрафы здесь сумасшедшие – чешская местная власть верит, что астрономическая величина наказания способна удержать любого от антиобщественного поведения. Размах санкций компенсируется избирательностью их применения – за обман клиента пойманные с поличным таксисты должны платить около 8000 евро, однако если вы воспользуетесь услугами таксомотора, вас все равно, с вероятностью 98 %, надуют. Ловить хапуг с шашечками на живца здешние полицейские начинают только после окриков из МВД, случающихся от силы раз в год.

«Во всем, что не касается денег, чехи очень толерантные люди», – таким зачином открывается путеводитель «О Чехии и чехах», написанный американцами и продающийся украинскими гастарбайтерами на каждом шагу Праги. Впрочем, найти в Праге чеха ничуть не легче, чем француза в Париже: развеселая цветастая молодежь на улицах и в парках Старого города – это немцы, поляки, голландцы и русские. Представители коренной национальности начинают попадаться в радиусе километра от исторической части Праги. «Здесь можно по-русски то разговаривать?» – спросил я у своих знакомых, которые переехали сюда еще в 90-е. «Ну, можно. Только не в день Независимости и не в годовщину ввода войск». На пути из окраинной гостиницы в туристический город вы видите родное – привычки улыбаться на улицах просто так и демонстрировать дружелюбие без повода у чехов нет. Равно как и вступать в открытые конфликты – вас в крайнем случае проводят долгим и тяжелым взглядом. «Мне кажется, они не очень расположены к русским», – сказал я своим местным друзьям. – «Они ни к кому особенно не расположены».

В действительности это не так. Считается, что тут недолюбливают соседей-поляков, ненавидят цыган и старательно не замечают русских, но есть одна страна, по поводу которой у чехов наблюдается большое, непреходящее и, кажется, невзаимное чувство. Это США; европейские культурные ценности в соревновании с американскими проигрывают всухую. Собственно, даже черчиллевы идеи единой Европы чехам до поры до времени были глубоко безразличны – раньше Евросоюза эта страна стремилась вступить в НАТО. Голливудские блокбастеры собирают в кинотеатры несколько сот тысяч человек – для страны с населением в 10 миллионов это очень серьезный показатель. Доходит до смешного – даже форма стражей порядка здесь как будто пошита костюмерами фильма «Полицейские Лос-Анжелеса»; патрульные выглядят как актеры массовых сцен, вышедшие на натуру повживаться в роль.

Прага – Москва

В чем– то, однако, мои друзья правы -чехи к русским не относятся. Никак. У них нет ни любви-ревности, ни записной западнославянской фобии. Лет десять назад, когда вместо виз с указанием места назначения россиянам ставили в паспорт штампик на границе, была почва для сильных чувств – соотечественников было видно за версту: они громко ржали над чешскими выражениями «Prosim pozor» (внимание, пожалуйста) и «Rychle Obcerstveni» (фастфуд). Теперь же опознать русского в толпе можно только, если он заговорит на родном языке – внешне же он стал неотличим от других восточноевропейцев. И обслуживают в кафе и ресторанах его так же, как и всех остальных – с совковым раздраженно-усталым безразличием или, наоборот, с холодной угодливостью немецкого полового. И штрафуют в метро точно так же – сколько бы вы не доказывали хмурому контролеру на смеси русского и английского, что вы компостировали билетик в пасти электронного крокодильчика на станции, альтернатива у вас такая: заплатить 400 крон штрафа или объясняться с полицейскими в участке. Чехи устали от туризма, и, как и было сказано, ни к кому особенно не расположены, и в этом вы равны с голландской студенческой парочкой, которую сцапали вслед за вами. Разве что они приехали сюда без визы, а вы стояли за ней в холодной очереди на улице Фучика и чуть было не получили отказ; накануне вступления в Шенген чешский МИД добирал введенную по ЕС норму отказов за счет посольства в Москве.

То же и в повседневной, нетуристической жизни. Если раньше тему угрожающего Востока и дружественного Запада невротически будировал первый президент независимой Чехии, драматург Вацлав Гавел, то при сменившем его Вацлаве Клаусе, мудром дипломате и крепком хозяйственнике, таких разговоров почти не услышишь. Почти – потому что в медиа некий заносчивый тон по отношению к России все-таки присутствует. Однако сами чехи связывают это с тем, что на газетно-журнальном рынке здесь, в полном соответствии с заповедями ультралиберальной непротекционистской экономики, господствуют эффективные немецкие собственники. Для которых русские с их деньгами – в лучшем случае конкуренты, в худшем – враги. Впрочем, сами чехи на русских с деньгами смотрят вполне прагматично – им нравится, что наши автосалоны закупают их «Шкоды» (производством которых, как известно, владеет «Фольксваген»), а наши рядовые покупатели совсем не брезгуют «Старопраменом» и «Велкопоповицким». Как только в России запахло деньгами и стабильностью, все смышленые здешние бизнесмены достали с чердаков свои тетрадки по русскому языку времен ЧССР, а озабоченные туристическим продвижением своих городов главы муниципалитетов вспомнили о том, что в России у них есть города-побратимы, и начали быстренько восстанавливать отношения. Но в этих отношениях никакой сердечной привязанности – одна прагматика.