Текст книги "Русская жизнь. Россия - Европа (март 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Manifestatio Dei

Писем, как мы знаем, было восемь. Из-за первого был закрыт «Телескоп» и сослан Надеждин; остальных хватило бы как раз на всю русскую толстую периодическую печать. Между тем уже первого письма оказалось довольно, чтобы отсрочить публикацию цикла по-русски на добрую сотню лет.

Между тем, хотя в первом письме и содержатся весьма резкие оценки российской истории и души (точней, гипотеза об отсутствии того и другого), – следующие семь не содержат решительно никакой крамолы: это чистая апология христианства, доказывающая, что без него ни одно начинание не может быть успешным. Там же доказывается, что собственное его торжество было бы немыслимо без божественного происхождения; что только в христианстве мыслима «семья народов»; что только христианское учение помогло человечеству восстать из руин Рима… И, наконец, что только с верой наступит вожделенный финал мировой драмы: «Вся работа сознательных поколений предназначена вызвать это окончательное действие, которое есть предел и цель всего, последняя фаза человеческой природы, разрешение мировой драмы, великий апокалипсический синтез».

Первого письма оказалось достаточно, чтобы вызвать в российском обществе самый большой шум за всю историю отечественной журналистики. «Телескоп» был журналом московским, довольно нудным, не самым читаемым, – масштаб расправы оказался феноменален. Он сопоставим только с травлей Пастернака в 1958 году, и за сходные мысли – например, за совершенно чаадаевскую идею культуры как коллективного труда людей по преодолению смерти. В обоих случаях студенты, которым теперь оба запретных сочинения предписаны как программные, недоумевают: из-за этой скукотени – такая хрень?!

Непостижимо

В таких случаях историки учат задумываться – не «почему», а «зачем», т. е. для чего. Ответа о причинах мы все равно не получим – или, во всяком случае, он нас не удовлетворит: царь был не в духе, идеология укреплялась, заграница нам гадила – в общем, совокупность полуслучайных факторов, ничего не объясняющих. А вопрос о целях расставляет все по местам: истина поднимает бурю, чтобы дальше раскидать свои семена. Вероятно, мысли, высказанные в первом письме (прочие не возымели на общество почти никакого действия, ибо распространялись в чрезвычайно узком кругу), действительно надо было внедрить в российское сознание – как и распространить пастернаковское понимание христианства.

И это тоже manifestatio Dei – Божья режиссура в чистом виде.

Суверенная демократия

Осталось понять главное – в чем смысл и провиденциальность этой чаадаевской историософии для дня сегодняшнего?

Скажем сразу, что ничего по-настоящему значительного в сфере идей – кроме этого цикла «Письма о философии истории» – российская философия XIX, да и большей части ХХ века не создала. У нас этой дисциплины, собственно говоря, нет – главным образом потому, что господствующая доктрина мироустройства зависит от решения начальства. В годы моей юности пелась такая песенка, на мотив «Большой крокодилы»: «Материя первична, сознание вторично, вот так, вот так, а более никак. Но если нам прикажут, и сверху нам укажут, – то завтра весь народ споет наоборот!» Начальством декретируется место Земли во Вселенной и человека на Земле, марксизм и вопросы языкознания, сумма углов треугольника и сила тяжести. Единственное, что подлежит трактовке, – история, ибо она оперирует чистой эмпирикой. Почему яблоко упало на Ньютона – не может объяснить никто, включая субъективного идеалиста Ньютона, а почему надо закрыть «Телескоп» – понятно любому.

Если бы Николай I был умен хотя бы так же, как его старший брат, – он бы не только не запер Чаадаева под домашним арестом, но выписал бы его в Петербург. Потому что идеология суверенной демократии изложена в «Философических письмах» с исчерпывающей полнотой. Просто надо не возмущаться и не ахать, а спокойно спросить, как любят сейчас у нас: «Ну да. И что?»

И посмотреть фарфоровыми голубыми глазами. Николай I это умел.

Вот что он должен был ему сказать, тыкая философу, в своей манере, как тыкал он всем, от Господа Бога до последнего мужика: «Смотри, Чаадаев, что у тебя написано. У тебя написано, что христианство апокалиптично. Смотри письмо восьмое. Ты понял, Чаадаев? С христианством в мир пришла эсхатология. Неужели ты хочешь, чтобы мы, по выражению Александра Дюма, „вступили на путь европейского прогресса – путь, ведущий ко всем чертям“?»

Дюма, правда, тогда еще этого не сказал, но, вероятно, уже догадывался.

– Чаадаев, – сказал бы я далее, будь я Николай I. – Ты полно и точно описал Россию не как часть христианского мира, а как альтернативу ему. Это у тебя, по сути, сказано прямым текстом. И ты сетуешь на такое положение вещей, хотя прекрасно видишь, куда движется Европа! (А в XX веке, заметим, такое ли еще в ней сделается…). Ты говоришь, что только христианство приносит стране процветание, – но посмотри, каким рискам подвергаются процветающие страны, и какой ерундой одержимо их население. Тебе кажется, что своими бесконечными выборами, голосованиями, революциями и скандалами они творят историю? А я скажу тебе, Чаадаев, что все это чепуха чепух и всяческая чепуха, надо о душе думать и писать философические письма. И что ты мне ответишь, если я предположу, что все эти европейцы, столь любимые тобою, восприняли лишь внешнюю часть христианства и не проникли в его сущность? Если вся европейская секулярная культура и слишком светская церковь увлекли человека по ложному пути, а тайную сущность Христа понимает наш человек, с его сентиментальной меланхолией и кротким недеянием, являющий собою высокий пример свободы духа при почти полном отсутствии внешних свобод? Хорошо ли ты понял меня, Чаадаев? Видишь ли ты, как лично я и вкупе со мною все государоство российское растит из русского человека именно такой высокий образец, в Европе неведомый?

И он бы, конечно, кивнул, потому что боялся любого начальства, даже когда оно говорило с ним по-человечески. И задал бы мне, вероятно, один-единственный вопрос: «Хорошо, но тогда для чего же здесь я и такие, как я?»

– Очень просто, Чаадаев, – ответил бы я ему. – Ты и такие, как ты, здесь для того, чтобы тончайшим и пугливым своим умом проницать особенности русского развития. А потом специально обученные люди будут брать твои открытия на вооружение и из национальной драмы переименовывать в национальную матрицу. Для тебя такая жизнь – пытка, а для россиян – Родина. Ты хорошо описал нам ее системные признаки, спасибо, теперь мы поднимем их на знамя и будем дружно гордиться тем, чего стыдился и ужасался ты. Согласись, что жить вне истории ничем не хуже, чем постоянно ждать ее конца и видеть, как все к нему стремится.

И он отправился бы к себе на Басманную, где его никто бы не тронул. Ясно ведь, что тонкие люди ни для кого не опасны.

Мариэтта Чудакова
Русским языком вам говорят!

Часть третья

…Первый раз попала я в Горный Алтай весной 1996 года. Правда, тогда приземлилась не в Барнауле, а в Новосибирске – летела военным бортом из Тюмени, а на борту был груз – 300 кг (так что никакой самолет, кроме военного, его бы не взял) книг для сельских школьных библиотек (столько же было роздано в Тюменской области). И всю ночь – 9 часов – везли меня на машине в неведомую мне доселе Республику Алтай.

С тех пор прилетала и приезжала туда без счета – раз 25, не меньше: говорят старожилы, что на Алтае «тяжелая земля» – притягивает к себе. И всякий раз узнавала, что еще один или двое из ветеранов афганской войны (главные мои сотоварищи с первого же приезда, когда мы объехали с ними одиннадцать районов из двенадцати) покончили счеты с жизнью. И одновременно (это была вторая половина 90-х) узнавала, что местная власть закрыла одно, а затем и другое отделения детского туберкулезного санатория в поселке Эликмонар Чемальского района; денег у власти хватало только на себя.

А Чемал – вот что заставило меня действовать, потому что насколько я люблю абсурд в литературе, настолько же не люблю в жизни, – это у нас в России, после того как Ялта и курорт Боровое оказались в других странах, – единственное на всю страну место, где от туберкулеза лечит воздух! Такой микроклимат. Сомневалась – не легенда ли. И специально поехала выяснять вопрос к главному врачу взрослого санатория, фтизиатру с большим стажем.

– Иван Григорьевич, так правда это – про воздух?

Махнул рукой – с некоторой неадекватной безнадежностью.

– Господи! Приезжает алкаш, каждый день валяется под скамейкой рядом с пустой бутылкой. Где достает ее, окаянную, не знаю; пить ему совсем нельзя. Через две недели здоров, мерзавец!

Так что лишать детей лечения в таком климате было не только абсурдно, но и преступно.

Мы с «афганцами» открыли (как сопротивлялась местная власть, включая министра здравоохранения!… Не могла понять – почему, пока умные люди не объяснили) сначала закрытое отделение для детей от 3 до 7, а потом и от года до трех – уже на «американском», как я старалась, уровне. Для того чтобы выдержать задуманный уровень (его там никто себе не представлял: «Купим 70 см вот этого коврика – ноги вытирать. – Да что вы, М. О., – тряпку у двери бросим!»), пришлось в тот год приезжать туда – на самолете и на машине – шесть раз. И когда явилась смотреть новооткрытую хатку (стены-то – бревна такие, что не обхватишь, – мы оставили старые) комиссия из новосибирского Института туберкулеза, то сказали врачам:

– У нас к вам замечаний нет: ваше отделение – лучшее в Сибирском округе.

Не скрою, что долгое время ужасно гордилась. Сейчас мы с «афганцами» начинаем строительство двух новых одноэтажных (боятся землетрясения) корпусов для самых маленьких.

I.

Так вот в этом самом Чемале нашлись в 5«А» девицы – Дарья Гордеева и Ирина Буркало, – смело вступившие в состязание со старшеклассниками. Поправили, как и барнаульская их ровесница, депутатский язык; просклоняли Бальзака, Пастернака и Булата Окуджаву (правда, и город Сочи тоже). И Дарья засвидетельствовала знание того, что в слове «крестный» произносится «е», а «С нами крестная сила» и «крестный ход» – «е».

Ыырысту Боронкин из 8-го класса получил у нас вторую премию. Юный алтаец не только вполне точно понимал значение слов «риэлтор» и «инаугурация», безошибочно называл туфлю – туфлей и просклонял и в единственном, и во множественном числе; не сбился, склоняя «города Сочи», «городу Сочи». Мальчик из алтайского села чутко улавливал оттенки русской речи, неразличимые для многих русских горожан. Чуял, например, что про себя не стоит говорить «я кушаю»; что неудачна и высокопарная фраза (ею еще недавно любили щегольнуть на зачете по истории литературы минувшего века мои не прочитавшие Мандельштама студенты Литературного института; последние годы трошки охолонули) «Я не приемлю этого поэта» – и нашел для обоих глаголов уместные эквиваленты. А более всего пленил Ыырысту лаконичностью дефиниций, особенно к слову амуниция (я предлагала для пояснения значений такие пары сходно звучащих слов – амбиция и амуниция, аллюзии и иллюзии, и т. п.), – «все, кроме оружия, у солдата».

Размышление над языком – вот то драгоценное, что отпечаталось в ответах тех, кто корпел час с небольшим над листами с вопросами. Суицид – «мысль о попытке покончить жизнь самоубийством». Ни у кого больше, кроме одной чемальской восьмиклассницы, не встретила я этого тонкого оттенка, который, как стало ясно именно после ее дефиниции, действительно связан в сегодняшней разговорной речи со словом «суицид» – и отличает его, пожалуй, от слова «самоубийство», где речь – об уже состоявшейся и трагически удавшейся попытке. Мы слышим – «Там вообще-то суицидом пахнет» – и понимаем, что человек подумывает о самоубийстве. Контур слегка сдвинут, значения не совпадают полностью, хотя словарная дефиниция этого не отражает (например, в двух самых авторитетных сегодня словарях иностранных слов) и, наверно, не должна отражать.

24– й раздел моего вопросника был такой: «Встречали ли вы эти слова, активно употреблявшиеся в советском прошлом? Могли бы кратко пояснить их значение? Если не можете -не бойтесь так и написать: это не будет считаться ошибкой, вы имеете право этого не знать».

И когда десятилетние барышни из Чемала про весь список советизмов сказать почти ничего не могли, меня это только порадовало: «антисоветская агитация» – «не знаю», а «спекулянт» – «не помню». Хотелось бы, чтоб им и не напомнили. Про «красный уголок» – «там, где стоят иконы»: советское идеально ушло под досоветский (и, кажется, уже и послесоветский) красный угол (из которого в свое время и было выведено). Тут вообще есть над чем подумать – уже взрослым историко-филологам, тем более что, как видно из дальнейших примеров, процесс еще не закончен.

…А «братская помощь, братские партии» – «Когда все дружно помогают друг другу в беде». И даже у чемальского одиннадцатиклассника Игоря Пономарева с легкой душой читала я такие ответы: «„буржуазный предрассудок“ – не знаю», «„классовый враг“ – не знаю», «„социалистическое обязательство“ – не знаю».

В Якутске, где мы вскоре оказались, школьники пошли в этих случаях напропалую от буквальных значений – «обязательство, которое человек обязан выполнить перед социализмом». А классовый враг попал там в такое рассуждение: «Не встречала; в моем понимании – не человек, а пагубное обстоятельство, вредное для людей (например, алкоголизм)».

А «красный уголок» – это еще, господа, «уголок живой природы». А что? Или – «уголок вещей, которых очень мало». Или же – «например, красный уголок в избе – укромное, наиболее уютное место». Или – «То место, где нельзя мусорить», «угол, в котором находится все самое важное и ценное», «уголок в комнате, где находится главное»; «угол памяти умерших».

Но встретился, правда, и «уголок советской пропаганды, символики», и «место, отведенное агитации коммунизма, патриотизма и прочего, присущего советской власти».

Для якутской семиклассницы Маши Барабановой это – «уголок, который совместными усилиями сделали рабочие, ученики и т. п.» Сказочное такое место всеобщей любви и дружбы.

Братская помощь, братские партии. Ответ – «состояние в секте». Что-то тут есть. «Бесплатная помощь». Теплее.

Буржуазный предрассудок – «некрасивый поступок». Тлело, значит, в наследственной советской памяти что-то связанное с этим плохое. Отказник – «отказывает везде и всем». Невыездной – «человек, давший подписку о невыезде».

Космополитизм – «много монополий», «политика, связанная с космическими открытиями». Вот и славно, как говаривал профессор Стравинский. О, не знай сих страшных снов Ты, моя Светлана.

Но неожиданно (в этом-то и интерес) читаешь у еще одной якутской барышни: «Классовый враг – когда врагом является не один человек, а целый класс (напр., буржуазия, аристократия). Космополитизм – явление, когда человек не испытывает дискомфорта, живя в другой стране, „человек мира“. Невыездной – человек, которому отказано в выезде в капиталистические (иногда и в коммунистические) страны».

И не скажешь, что родилась Алена Соколова в год конца советской власти.

Окаменевшие волны когда-то опасного для жизни и свободы языка.

Самое интересное – следить за тем, как грозным советским эвфемизмам, испакощенным, «заточенным», как сегодня выражаются, на специально советское значение словам возвращается почти детскими руками их буквальный смысл. «Высшая мера социальной защиты – не встречала; возможно, наилучшая защита от притеснений, несоблюдения законов», «страховка», «защищание человека телохранителями, милицией и т. п.», «самая лучшая защита общества»; «люди принимают хоть какие-то меры, чтобы вас защитить». У очень немногих проступило давнее, удаленное от них прошлое (не семейная ли память?): «Самая страшная мера защиты социальной группы», или, наконец, «расстрел» (Куннэйэ Харитонова из Якутска).

«Спекулянт – бандит советского прошлого» – опять Маша Барабанова из Якутска. И ее землячки, шестиклассницы и десятиклассницы, – «человек, который тебя игнорирует», «который делает все, чтобы не работать». Нехороший такой. И еще – «зачинщик». А в Горном Улусе – вообще «пьющий человек».

К филфаку Якутского университета – счет другой, чем к школьникам. Надо бы знать язык распавшейся цивилизации – изучать ее так, как изучают завершившуюся культуру. На филфаке красный уголок трактуют как «место пребывания большевиков» – это уже инфантилизм (и то и дело возникает у юных филологов уже знакомый по школам Алтая и Алтайского края «живой уголок», заставляя колебаться – может, это я уже чего-то недопонимаю?…).

Приятно поражают определения, за которыми встает довольно стройная система воззрений на советское прошлое, чем не могут похвастаться сегодняшние авторы учебников истории (да, пожалуй, и на современность такая барышня глядит трезвее многих поживших на свете мужчин): «Антисоветская агитация – любая агитация, не соответствующая политике государства, партии. Классовый враг: враг – это почти любой, ведущий отличный от общепринятого образ жизни. Красный уголок – место, посвященное Ленину, партии, Октябрю. Невыездной – по политическим причинам запретили выезжать за границу. Спекулянт – человек, перепродававший товары с наценкой» – здесь само прошедшее время причастия ясно говорит о понимании того, что это – дела давно минувших дней. А в другой студенческой же работе видно как раз сегодняшнее время, в котором это слово стало анахронизмом: «Спекулянт – частный предприниматель, коммерсант, как мы называем их сейчас». Смена эпох уложилась в несколько слов дефиниции.

II.

«Можно ли употреблять в журналистской речи без кавычек или какого-либо иного способа дистанцирования слова военного жаргона – зачистка, зеленка? Почему?»

Коротко и внятно ответила про зачистку тринадцатилетняя алтайка Гита из Чемала – «звучит неприятно». Почувствовала, что про людей, кем бы они ни были, про их мозги, размазанные после зачистки по стене, нельзя говорить так запросто – не в боевой обстановке с ее особым обиходом, а с общего для всех телеэкрана.

И одиннадцатиклассница (исправившая шесть депутатских фраз из тринадцати – немало для девицы из села на краю России, близ границы с Китаем и Монголией; и не одна она такая в Чемальской школе) про оба слова выразилась определенно: «Жаргон вообще неуместен в газетах».

«Считаете ли вы правильным (с точки зрения русского языка) использование слова „расстрел“ в часто встречающемся в современной журналистике, а также в интернетовских дискуссиях выражение „расстрел парламента“ применительно к событиям в Москве 3-4 октября 1993 года? Поясните то или другое свое мнение».

Восьмиклассники Чемала: «Нет. Я так не считаю. Потому что в эти годы был переворот. А слово „расстрел“ там неприемлемо». «Неправильно использовать такое слово в переносном значении, потому что можно найти более подходящие слова». «Я считаю, что использование слова „расстрел“ очень даже правильно! Ведь само слово говорит за себя – убить человека». Денис Шакин написал со взрослой мужской определенностью: «Если сказал „расстрел“, должен доказать, что так оно и есть. Я думаю, неправильно».

В Якутске уже знакомая нам Маша Барабанова – «…Невозможно расстрелять весь парламент». Вот оно, ответственное отношение к языку. И множество школьников – от села Чемал до Якутска и Томска – всерьез рефлектировали над словом, в отличие от взрослых дядей-журналистов; многие предлагали «обстрел» вместо «расстрела»: «Более правильным было бы использовать выражение „обстрел здания парламента“»; «…Это не всегда правильно. Например, можно сказать „„стрельба по зданию парламента““, „обстрел Парламента“. А слово „расстрел“, по моему мнению, более приемлемо к живым существам»; девятиклассница из якутского села Тулагино: «Я считаю это неправильным, потому что это очень страшно».

Не успело притупиться чувство родного языка, представление о гибели живых существ, встающее за словом, и пятиклассница из Чемала протестует как может: «Я не считаю правильным слово в русском языке «„расстрел“».

Порадовала ответами Юля Кайманова из Якутского гуманитарного лицея. Ясная мысль четырнадцатилетней. Живое, свободное размышление над родным языком (ощущается и знание других языков); юмор. «Аутсайдер – отставший, проигравший, отсталый, неразвитой. Имидж – образ, внешний и внутренний. Истеблишмент – ну и словцо… Консенсус – компромисс, соглашение, уступки. Популизм – смешное слово… Римейк – переделка старого на современный лад. Секс, сексуальный – ну как объяснить, чтобы без пошлостей…» (спасибо, Юля). «Хакер – злой компьютерный гений. Харизма – обаяние, умение привлекать. Шоумен – заводила, „тусовщик“. Амбиция – жажда победы». Интересно и про эгоцентризм: «Эгоцентриками до 3-х лет являются все, после 3-х это уже большой недостаток, отклонение» (тут у нее, видимо, поле личных наблюдений: на вручение премий – а ей была присуждена первая – родители Юлю не пустили, оставив сидеть с младшим братом). Что она написала про знаменитое «мочить в сортире», упоминать не буду – боюсь ей навредить. А о том, правильно ли говорить «расстрел парламента», Юля написала так: «Нет. Не сам ведь парламент расстреляли (хотела бы я посмотреть, как это с нынешним проделают), а здание».