Текст книги "Русская жизнь. Россия - Европа (март 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

* ЛИЦА *
Приехали

Француз, австриец и итальянцы на наших широтах

Марко Черветти, управляющийрестораном. Страна происхождения – Италия. Стаж постоянного пребывания в России – четыре с половиной года.

Я, так или иначе, должен был оказаться в России – у меня мама русская. И в возрасте 11 лет оказался – первый раз еще в советское время, в специальном пионерлагере для детей с советской половинкой. Дети-мулаты, африканцы, американцы, европейцы – никто из нас, разумеется, не знал никаких иностранных языков, но общению это не мешало: оно было очень интенсивное и проходило абсолютно без проблем.

Во второй раз в Россию я попал случайно, причем не с первого захода. Я часто встречал полукровок, которые никогда не жили на своей второй родине. Они воспринимают страну мамы-папы как некую… экзотику. А потом, если решают остаться, ввинчиваются в местную систему данностей отношений и понимают, что проблем тут гораздо больше, чем их влюбленным глазам казалось поначалу. Я ехал сюда, вооруженный рассказами русских о том, как интересно в Москве, а русские за границей никогда не говорят о своей стране плохо. Но, приехав, увидел, что русская жизнь – это очень сложная, многосоставная вещь. Я ничуть не разочаровался – просто увидел, в чем именно русские повлияли на европейцев, и в частности на Италию. Соцзащита, дешевые и бесплатные университеты в Европе – все это европейское общество получило благодаря тому, что русские в свое время подали в этом пример и за что-то пострадали.

Страдать приходится и итальянцам. В мои первые дни я не очень понимал, почему люди не здороваются, когда входят в магазин, почему в этих магазинах хамят клиентам. Потом, я, кажется, кое-что понял – здесь в принципе не очень жалуют чужаков. Помню, искал квартиру – каждое второе объявление гласило, что квартира «сдается только славянам». «Вы чеченец?» – спрашивали меня. «Нет, я итальянец», – отвечал я, и в ответ слышал: «А, ну тогда точно нет». Получить ответ на вопрос «Почему?» я не успевал – в России принято класть трубки без слова «пока».

Вообще, есть несколько стереотипов о русских и итальянцах. Итальянцев традиционно считают раздолбаями, хотя если вы попробуете работать в Италии, то увидите, что в делах там ценятся прежде всего серьезность и ответственность. У русских отношение к работе – принципиально другое. Как к непогоде – авось пройдет. И причины этого просты – русское общество очень молодое, а итальянское – очень старое. На моей родине все подчинено этикету – и работа, и развлечения являются частью одного должного, приемлемого этикета, системы взглядов на жизнь. В России отдых и работа у человека – как две разные жизни. Вообще, фундаментальное различие между нами: итальянцы маленькие, и борются за малые вещи в жизни, а вы – широкие души, или все, или ничего. И единственное, что нас с вами роднит – это кампаньеризм, федеративность в голове. Италия – «сборное» государство, в котором человек из соседнего поселка считается иностранцем. Россия с ее республиками пытается найти общую русскую идею, но в реальности все выглядит так, что люди идентифицируют себя не со страной (хотя пытаются это делать), а с городом или регионом. Но при этом Италию называют «страной ста столиц»: в Риме происходит куда меньше жизни, чем в Милане, Турине, Венеции или Палермо. В России все движение происходит в Москве – Новосибирск или Екатеринбург энергетическими центрами назвать нельзя никак, не говоря уже о городах масштаба Перми и Петрозаводска. С трудом себе представляю человека, переезжающего из Палермо в Рим, «потому что там интересно». А в России все, кто мог и хотел, уже приехали в Москву.

Матье Фоссар. Менеджер в торговой фирме. Страна происхождения – Франция. Стаж пребывания в России – 3 года.

У меня было 24 часа на размышление. Я окончил университет, съездил после защиты диплома в Ирландию, приехал обратно и стал искать работу. Безрезультатно. Во Франции с работой вообще некоторая беда. И тут вдруг звонок – предлагается работа в торговой фирме, полный соцпакет, но работать надо в Москве. Чтоб вы знали, для француза такая ситуация – это какая-то хрестоматийная дикость. Несмотря на всю безработицу, обычно отвечают – ну, я подумаю, через месяц скажу решение… Но моя ситуация к этому не располагала, поэтому я быстро подумал и согласился.

Приехать меня угораздило в День города. О России я тогда не знал ничего, кроме того, что поезда идут туда несколько дней – в моем сознании, что Сибирь, что Урал, что Москва – все было некой европейской задницей. В голове у меня был микс из коммунизма, тоталитаризма и советской военщины, красных звезд и матрешек – и каков же был мой ужас, когда я увидел, что часть моих представлений полностью подтвердилась. Представьте – пасмурно, абсолютно пустынная Тверская, повсюду милиция: полное ощущение, что город на военном положении. В чем дело, спрашиваю? Праздник, отвечают мне. Вот так для меня началась русская жизнь.

Первое, что меня поразило, – отношение с теми, кто «охраняет» здесь правопорядок. Слово охраняет тут не очень подходит – отношения с милицией у граждан больше напоминают отношения завоевателей и завоеванных. Француз относится к полицейскому как к своему охраннику, русский – как к источнику возможных неприятностей. За то время, что мне делали регистрацию и разрешение на работу – несмотря на то, что мой приезд был оформлен легальнее некуда – мой кошелек несколько похудел. Причем ставки, в связи с моим иностранным гражданством, у милиционеров в мой адрес были гораздо выше, чем у тех, кто ходил с русским паспортом, но без прописки.

Не скрою – я согласился приехать в первую очередь потому, что была предложена отличная страховка и пенсионные отчисления. Француз, как бы ни искал работу, всегда думает о пенсии, и если ему предлагается плохой соцпакет, он от этой работы скорее откажется. И вот первая для меня непонятная в русских вещь – они могут работать за большие, очень большие деньги, но при этом не думают не то что о старости, а даже о завтрашнем дне. Иногда мне кажется, что они не думают даже о том, что будет через час – только что ты позвонил, договорился о сделке, все прекрасно, ты окрылен. Перезваниваешь вечером – твой партнер в полной депрессии, с трудом вспоминает, что вы договаривались созваниваться, сделка похерена. Вообще, у русских есть, на мой взгляд, два деления на шкале измерений – «ноль» и «сто». Либо все, либо ничего. Заработали денег – гуляем до упаду, прогуляли все – жалуемся на жизнь. В бизнесе точно так же – либо все прекрасно, либо все ужасно. Причем и «ужасно», и «прекрасно» определяются не реальным положением дел, а исключительно настроением или стереотипами восприятия. Взять, к примеру, мою работу – мы продаем России бразильское мясо. Почему Россия боится закупать его у Бразилии напрямую? Потому что боится. А нам, французам, доверяет – и мы на этом доверии зарабатываем.

Но в моей работе все понятно, купил – продал. А вот чего я в России не понимаю и не пойму никогда – так это принципа инвестиций в собственное развитие. Общество, в моем понимании, устроено как пирамида, в основе которой медицина, школа, высшее образование и тому подобные важные гуманитарные области. В России они, по-моему, не получают вообще никакого финансирования. Невозможно, чтобы врач или учитель, отучившись в университете, имел потолок в 400 долларов. В России все деньги остаются и тратятся на верху пирамиды, и до этого самого важного базового уровня не доходят, все уходит в гулянки и «Мерседесы».

Ну, теперь давайте о хорошем. Русские – очень открытые и гостеприимные люди. Мне часто приходится слышать, что в России не любят чужаков – может, мне одному так повезло, но моя принадлежность к французской нации мне здесь никогда не вредила.

С другой стороны, от иностранцев часто приходится слышать: ах, я нашел свою духовную Родину, я влюблен в Россию. При всем уважении к таким чувствам, я не могу их разделить – у меня ничего подобного нет и никогда не было. Иностранец здесь всегда иностранец, своим стать невозможно. Для меня вторая Родина – это круг близких, состоящий из местных друзей, который у меня мог возникнуть где угодно: в Бразилии, в Аргентине или Мексике. И Россия в данном случае – это страна, куда я просто приехал работать. Другое дело, что когда я приезжаю во Францию и еду в метро, мне хочется каждому хорошенько настучать по голове: что же вы такие скучные, соотечественники, знали бы вы, насколько другой может быть жизнь.

Штефан Умляуф, студент бизнес-магистратуры. Страна происхождения – Австрия. Стаж пребывания в России – 6 месяцев.

Мне повезло – я приехал как раз в тот самый момент, когда у вас зарождается средний класс. У нас, на Западе, он уже давно сложился, а здесь только формируется костяк инфраструктуры, еще можно выйти с предложением, на которое будет спрос – так что едва ли для бизнесмена какой-либо рынок может быть более интересен, чем нынешний российский. Вы и без меня, наверное, наслышаны о том, что здесь все идет в рост.

Первое, что меня здесь всерьез поразило – различие между культурой, скажем так, личной и публичной. В Москве меньше, а в Петербурге и других городах больше наблюдается такое явление – на уровне официального общения люди, мягко говоря, не особенно дружелюбны, чтобы не сказать хамоваты и невежливы; чем дальше от Москвы, тем острее это чувствуется. В то же время, как только ты находишь себе друзей и начинаешь с ними общаться, тебя окружают такой теплотой, какую редко встретишь на Западе. Иногда это противоречие можно наблюдать в одном человеке: пока тебя с ним знакомят, он не улыбается, говорит сдержанно, но стоит вам найти какую-то общую точку в разговоре – и вы видите, что ваш хмурый визави на самом деле вполне к вам расположен.

Мне часто говорят, что дело в некой глубинной русской патриархальности, но мне представляется нечто другое – нельзя отрицать влияния на повседневную жизнь наследия коммунистической эпохи. Но есть, конечно, вещи, которых я никогда не пойму, и это уже из серии «Запад есть Запад, Восток есть Восток». Я не понимаю, например, мачизма в отношениях между мужчинами и женщинами. Даже во вполне благополучных союзах, какие мне приходилось наблюдать, мужчина всегда доминирует над женщиной. И вот это, пожалуй, следы былой патриархальности.

И любому, кто спросит у меня совета, прежде чем ехать сюда делать дела, я скажу – не приезжай в Россию со своей системой понятий, не суди ее по своим правилам, попробуй понять и принять ее собственные. Или не принять.

Клаудиа Иралли, славист. Страна происхождения – Италия. Стаж пребывания в России – 11 лет

Я уже седьмой раз в России, так что ко многому успела привыкнуть. Началось все еще в 16 лет. Я тогда влюбилась в русского мальчика, начала учить язык, заинтересовалась русской литературой – ну и постепенно втянулась во все это. Первый раз я попала в Россию всего через несколько месяцев после того, как начала учить русский. Тогда это была еще не Москва, а Питер. Поначалу я испытала шок. Это был какой-то враждебный, непонятный мне мир, очень серый, мрачный. Так продолжалось несколько дней, а потом что-то произошло, какая-то химическая реакция – и все вдруг наладилось, и я полюбила Россию. Ну все равно, конечно, без приключений не обошлось. Я то и дело попадала в какие-то рискованные ситуации, но тут уж ничего не поделаешь – молоденькая, глупая, по-русски почти не говорила. Но общее впечатление все равно оставалось приятное. И было уже понятно, что я обязательно сюда вернусь.

Мне не все в России нравится, конечно. Не нравится, например, что в России люди очень грубы с незнакомыми людьми. Если начинаешь с кем-то общаться, то, как правило, это оказывается прекрасный человек. Но если ты просто обращаешься к кому-то на улице или в магазине – люди очень агрессивны. Еще я ненавижу русскую бюрократию. Ну, просто это то, что лично меня задевает, вечные проблемы с документами. Все эти визы, разрешения на работу, регистрации – оформление бумаг отнимает очень много времени и сил. А остальное… Ну я не могу что-то такое глобально выделить. Мне, допустим, не нравится ваша политическая система, но это же нельзя считать недостатком страны. Это просто определенный этап в ее развитии, со временем он закончится. Ваша страна меняется очень быстро. Россия, в которую я приехала в середине девяностых, – это была совсем не та страна, что сейчас. Вообще, каждый раз, когда я сюда приезжаю после перерыва, мне приходится заново привыкать к изменившимся реалиям. Когда ты здесь живешь постоянно, эти перемены, конечно, не так бросаются в глаза.

Россия – это страна, которую я люблю. Так я обычно отвечаю, когда друзья спрашивают меня: «а какая она?». Еще я часто говорю, что Россия – страна крайностей, контрастов. Здесь невозможны полумеры, здесь все через край. Россия взяла от Европы многое, но все взятое пропустила через себя, видоизменила. И на Азию Россия тоже не похожа. У нее свое лицо. Этим она и интересна.

Записали Мария Бахарева и Алексей Крижевский

Олег Кашин
Гений последнего плевка

Владимир Бушин против времени

I.

Собаку, рыжую дворнягу, зовут Анося, потому что Бушин подобрал ее в Аносине – это в двух километрах от Красновидова, где к началу перестройки Союз писателей достроил (семнадцать лет строили) «творческие мастерские» для тех членов Союза, которым по статусу не положено было дач в Переделкине. Творческие мастерские – это три вполне городских кирпичных многоквартирных дома, только дома эти, обнесенные забором, стоят на опушке соснового леса в сорока километрах от Москвы по Новорижскому шоссе. Из писателей здесь сейчас остался только Бушин (то есть какие-то бывшие совписы по соседству еще живут, но их имена вообще никому ничего не скажут), а раньше во втором корпусе жил даже покойный Григорий Горин, который, как и Владимир Бушин, очень трепетно относился к бродячим собакам. Либерал Горин и советский ортодокс Бушин (Горин говорил: «Как бы мы друг к другу ни относились, но все мы связаны одними трубами») вместе притаскивали в дом всевозможных дворняг, и однажды даже, когда и у Бушина, и у Горина ощенились очередные спасенные от холода и голода животные, вместе отвезли щенков на рынок в Истру и продавали их местным жителям – по рублю, чтобы хоть символически, но все-таки не даром.

Сейчас Бушину на рынок ходить не с кем, и он – живой классик левопатриотической публицистики, самый яркий автор всех «красно-коричневых» газет и журналов девяностых и двухтысячных, человек, которого можно было бы считать русским Артом Бухвальдом, если бы «журналистское сообщество» с самого начала не относилось к авторам «Дня» и «Советской России» как к унтерменшам, – вот этот человек сидит в своей комнате, увешанной вырезанными из газет портретами разных людей, и пишет от руки, потому что компьютер сдан в ремонт, очередную статью в газету «Завтра».

Портреты на стенах заслуживают особого внимания – не только потому, что их много, но и потому, что по ним проще всего понять, каких взглядов придерживается Владимир Бушин. Сверху вниз, слева направо – Ленин, Сталин, летчик Девятаев, который бежал из немецкого плена, угнав самолет, Лев Рохлин на фоне портрета Георгия Жукова, Лукашенко, Фидель Кастро и принцесса Диана. Последняя фотография – единственная, которая вызывает вопросы, но отвечает Бушин неинтересно: «А почему бы не повесить на стене Диану?»

Действительно.

II.

Бушин – из того, знаменитого Литинститута первых послевоенных лет. На его курсе (курс был маленький – двадцать человек) учились Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Владимир Тендряков, Владимир Солоухин, Евгений Винокуров, Григорий Поженян. Курсом старше – Юрий Трифонов, который всех перечисленных описал в романе «Студенты», удостоенном хоть и третьей степени, но все-таки Сталинской премии за 1950 год. А для тех, кто не понял намеков Трифонова, пятьдесят лет спустя Бакланов (не знаю, почему, но советский патриот, как правило, всегда отчасти антисемит – вот и Бушин, говоря о Бакланове, всегда оговаривается, что настоящая его фамилия – Фридман) написал свои мемуары, в которых, помимо прочего, рассказал о том, что его, Бакланова, карьера, чуть было не оборвалась на самом старте – когда он назвал комсорга своего курса Бушина фашистом. По словам Бакланова, за этот проступок его вначале исключили из партии, но потом заменили исключение строгим выговором.

«Да врет он все», – возмущается Бушин и явно не в первый и не в сто первый раз пересказывает эту историю, «потому что Бакланов ждет моего ответа, иначе у него будет язва двенадцатиперстной кишки».

Было, по словам Бушина, так: «1951 год, защита дипломных работ, руководитель моего семинара Александр Николаевич Макаров дал восторженный отзыв о моей работенке, а критик Андрей Турков, закончивший институт годом раньше, написал разгромную рецензию. Это было до защиты. А на самой защите Макаров вышел на трибуну и стал меня ругать последними словами. Это уже позже я узнал, что замдиректора института Смирнов его накануне вызвал и сказал, что есть мнение, что у Бушина плохая работа. А тогда я впервые увидел, как люди способны переворачиваться на 180 градусов. Мне влепили три балла, и я, ничего не соображая, иду к выходу, а навстречу Бакланов. Я ему: – А, Гриша, и ты здесь! А он бледнеет и говорит: „Фашист!“ Почему? Ну черт его знает, не любил он меня».

Я спрашиваю, почему же Бушин считает, что Бакланов врет – ведь обе стороны признают, что Бакланов назвал Бушина фашистом. Бушин объясняет – фашистом назвал, но никто его за это не наказывал. Пятьдесят первый год, нет ругательства страшнее, чем «фашист» – а тут один коммунист другого фашистом называет. Собрали партгруппу, Бакланов извинился, дело замяли.

III.

Родился Владимир Бушин под Богородском (ныне – Ногинск) в поселке Глухово, в котором находилась одна из морозовских мануфактур – мать была ткачихой, а отец – выпускником Алексеевского юнкерского училища 1916 года, – после гражданской войны (на чьей стороне он воевал, Бушин не знает) закончил мединститут и даже вступил в партию. Отец умер в 1936 году от туберкулеза, и много лет спустя сын посвятил ему стихи, вот такие:

 
Он умер от чахотки, в сорок,
Его в Крыму бы полечить,
Но нелегко туда в ту пору
Путевку было получить.
 

Несколько лет назад Владимир Бушин зачем-то издал сборник своих стихов.

IV.

«В Литинститут, – рассказывает Бушин, – я поступал как стихотворец, но стихи – это дело тонкое, интимное, поэтому конкурировать с крикунами типа Поженяна мне не хотелось, и диплом я уже получал как критик. Отошел от поэзии. Это уже когда мне было под сорок, тогда поперли стихи, но делом всей своей жизни я их, конечно, не считаю».

С делом всей жизни у Бушина тоже интересная история – до перестройки таким делом Бушин мог считать Фридриха Энгельса, которому с конца шестидесятых годов он посвятил добрый десяток биографических книг, самая известная из которых – «Эоловы арфы» – выдержала множество изданий и считалась эталонной биографией основоположника. Впрочем, Энгельсом Бушин занялся не от хорошей жизни – просто возникла необходимость в заработке.

«Я тогда работал в „Дружбе народов“, и однажды главный редактор Сергей Баруздин на редколлегии говорит – мол, нам принес рукопись Булат Окуджава, роман называется „Бедный Авросимов“. Я говорю: как замечательно, давайте обсудим. А мне все хором: „Да что там обсуждать, давайте печатать, это же Окуджава“. Начали печатать».

«Бедного Авросимова» печатали в трех частях, после каждой публикации Бушин выступал на редколлегии с антиокуджавовскими речами. Баруздин не выдержал, сказал – напиши статью. Бушин написал, но статью, конечно, не напечатали. Тогда он отнес ее в «Литературную газету».

«Отдал ее такому Мише Синельникову, который отвечал за критику, он мне говорит: „Как же ты попрешь против своего журнала?“ Я говорю: „Это уж мне решать“, – но он все равно испугался, показал статью Александру Борисовчу Чаковскому (главный редактор ЛГ, – О. К.), и тот – умный человек! – сказал: „Да разве непонятно, что этой статьей Бушин спасает Окуджаву, потому что по справедливости ему гораздо сильнее стоило бы врезать.“ И напечатал. А из „Дружбы народов“ меня тут же выперли».

Бушин остался без работы, а надо было на что-то жить – и он решил заняться Энгельсом. Почему Энгельсом? Потому что он всегда был в тени Маркса, и Бушину, поклоннику «Анти-Дюринга», это казалось неправильным. А еще ему очень нравились ответы Энгельса на вопросы анкеты, составленной марксовыми дочерьми: на вопрос «Что такое счастье?» Энгельс отвечал: «Шато-марго 1848 года» (Маркс – «Борьба»), «Что такое несчастье?» – «Визит к зубному врачу» (у Маркса – «Подчинение») и так далее. В общем, Энгельс был не так прост, как о нем принято думать, и Бушин с удовольствием стал его биографом.

Книга «Эоловы арфы» посвящена памяти сына. Сын погиб на собственном 18-летии – увлекался оружием, в доме хранились какие-то старые пистолеты, и в честь праздника парень решил сыграть в русскую рулетку. Вышел на лестницу с револьвером двадцатых годов – гнезд в барабане было семь, патрон – один, но его хватило.